Клоун

Клоун

Цирк, как вид искусства, никогда не был приоритетным в моей жизни. Но один его жанр является исключением. Я имею ввиду клоунаду. У нашего поколения была целая плеяда замечательных клоунов: Юрий Никулин, Михаил Румянцев (Карандаш), Олег Попов.

Как громом среди ясного неба стало известие, что в 1991 году Олег Попов эмигрировал в Германию. От какой обиды уехал из России Солнечный Клоун и стал ли он на немецкой земле Счастливым Гансом? Мечтал ли он когда-нибудь покинуть родину и прижиться в благополучной Европе? Кто знает, почему это случилось… Причин, скорее всего, было несколько, но одну из них автор этих строк знает доподлинно.

Начало девяностых. Время трагичных потрясений державы. Народу стало не до зрелищ, а уж тем более – балаганных. Их хватало на улицах. Сама жизнь крутила сальто и выкидывала такие антраша, что меньше всего в это время людям был нужен цирк. Однако чем дальше от столицы, тем меньше шума, зачастую пустопорожнего. Попов стал выступать в провинциальных цирках, кочуя из одного города в другой. Прибыл знаменитый лицедей и в столицу Кубани – Краснодар.

В то же самое время, в упомянутом граде я приносил сомнительную пользу отечеству, служа на фарфоро-фаянсовом заводе художником. Творческие мастерские предприятия располагались в трехэтажном здании. На первом этаже трудились скульпторы, модельщики, литейщики, разрабатывая новые формы ваз, чашек, тарелок, декоративно-прикладных сувенирных изделий. На пыльных деревянных полках высились ручной выделки шамотные вазы, на бисквитно-матовых блюдах рельефно чернели пластилиновые русалки и амуры, на краснобоких куманцах рыжеусые казаки, размахивая вострыми сабельками, пришпоривали коней. Глиняными стаями, в дружелюбном соседстве, стояли медведи, волки, зайцы и даже рыбы. На весь это Ноев контингент свысока, как и подобает женщинам, взирали пышнотелые спортсменки и Дианы-охотницы, с одинаковой одержимостью сжимающие в своих отнюдь не девичьих дланях весла и луки.

На втором творили, изобретавшие новые рисунки художники – живописцы, как принято называть расписчиков по фарфору и фаянсу. На белоснежных бокалах, тарелках, чашках рождалась замысловатая, словно морозный узор на оконном стекле, кобальто-пурпурная вязь керамических красок.

Живопись по фарфору отличается от живописи по холсту тем, что на китайском изобретении возможен только один мазок беличьей кисти. Потом краску для очередного мазка, разведенную на стекле шпателем, нужно особенным приёмом набирать снова. Одно неловкое движение кисточки – и работа испорчена, нужно начинать всё сначала.

В помещении витал неповторимый запах растворителей керамических красок – скипидара и терпентинового масла, воздуха, кстати, не ионизирующего. Но разве такая мелочь может огорчить творца? На блюдах, готовые вспорхнуть в любую секунду, сидели селеново-угольные снегири, на чашках и бокалах, сдержанно мерцая матовыми красками, распускались невиданные цветы. Но только после обжига они засверкают во всей своей красе.

На третьем этаже располагался музей завода, где были собраны лучшие образцы предприятия, выпущенные со дня его основания: от обыкновенной фаянсовой тарелки до шикарных декоративных сувениров. Живописцы на заказ расписывали вазы с изображенными на них портретами деятелей науки, культуры, спорта. Затем отцы города или директор завода преподносили эти вазы упомянутым людям на юбилеи и за их достижения в своей области.

Работа художника была кропотливой и требовала значительной усидчивости, которой, кстати, не всем хватало. Частенько, отложив кисти и шпатель, я спускался на первый этаж, где царила более раскрепощенная обстановка. Несмотря на условный, присущий художникам-скульпторам демократизм, на каждом этаже был свой бригадир. Эхо, так сказать, советского времени. «Руководил» деятелями резца и циркуля модельщик Михей, а именно: кому и когда бежать за очередной бутылкой. Однако вусмерть ваятели не упивались, а если кто и хватал лишку, то час-другой «уставший» почивал в закутке мастерской, за мешками с гипсом.

В тот воскресный день мы с Михеем делали шабашку – «набивали» шамотное панно для частного бассейна. Закрылись изнутри, чтобы никто не мешал творческому процессу. Немногим более полудня бригадир, посмотрев на часы, сообщил, что уже можно бежать в магазин. Приказ начальника, пусть и условного – закон для подчиненного. Недолго мешкая, я отправился в путь, который, кстати, был неблизким – завод располагался в промышленном районе, и винные лавки находились достаточно далеко.

Когда я вернулся, из окон первого этажа доносился фальцет Михея. Если проявить изрядную долю фантазии, то из звуков, исторгаемых модельщиком, можно было узнать битловский «Yesterday». Стучать в дверь оказалось бесполезно, а под окнами мастерской росли колючие кустарники роз. Я благоразумно дождался окончания ремейка на тему Маккартни. Однако пришлось настойчиво стучаться в дверь еще минут пять. Открыл бригадир и искренне удивился, будто мы не виделись несколько дней.

– О, Василь! – Михея слегка качнуло. – Ты чё приперся в воскресенье?

Модельщик был вызывающе пьян. В помещении, кроме бригадира находился живописец-портретист Женя Никитин, с которым, видимо, Михей и выпил. Увидев бутылку водки, которую я вынул из кармана, они несказанно обрадовались.

– Ему, пожалуй, хватит, – сказал Женя, кивнув на собутыльника.

– Ты чё, Евгений!? – возмутился модельщик. Но тут же, забыв обиду, ткнул ладонью в пространство мастерской. – Глянь, кого Женька изобразил.

На столе белела почти метровая фарфоровая ваза. Я подошел ближе. На меня смотрел Олег Попов. Смотрел и улыбался. Но глаза Солнечного клоуна были отчего-то грустны. Я бережно и почтительно прикоснулся к горячей, только что вынутой из печи вазе.

– Осторожно! – крикнул Женя, и словно оправдываясь, добавил: – Почти два месяца писал. Сегодня ее должны забрать.

– Молодец, маэстро! – похвалил Михей, на что было трудно возразить – Никитин слыл одним из лучших портретистов по фарфору во всей России.

Бригадир с трудом переместился к столу и открыл бутылку.

– Наливай! – Женя обреченно махнул рукой.

Мы хлопнули по соточке. Вскоре модельщик окончательно «устал», и его пришлось переместить за мешки с гипсом.

Я переоделся, но работа почему-то не шла.

– Давай ее, наверное, добьем, – сказал Евгений, кивнув на недопитую бутылку.

– Давай.

Без особого энтузиазма мы опустошили поллитровку. И как раз в это время в дверь настойчиво постучали.

– Кого это нелегкая в выходной день принесла? – я вылез из-за стола.

– Подожди, – Женя достал из шкафчика Михея замызганную милицейскую фуражку со сломанным козырьком, неизвестно как сюда попавшую, и водрузил её мне на голову.

– Напугаешь незваных гостей, – хохотнул Евгений.

Неспешным шагом я пересек мастерскую и, отомкнув замок, открыл дверь. Перед входом, с демонстративно суровым, можно сказать, свирепым лицом стоял директор завода. Чуть в стороне застыло в ожидании всё остальное руководство предприятия: секретарь парткома, председатель профкома и комсомольский вожак. Среди них был ещё один человек – мужчина лет пятидесяти, похоже, знатный гость, которому, скорее всего, хотели показать экспонаты музея. А тут такая незадача – не хотят пускать!

– Ты чего вырядился как клоун? – сказал директор, кивнув на фуражку, и тут же заметно сконфузился. Вполоборота повернулся к гостю и развел руками: художники – что с них взять? И снова мне: – Вот, заставили ждать знаменитого кло…, – директор запнулся, – артиста цирка Олега Попова.

Я взглянул на гостя. Выстроенный телевидением образ слабо связывался с оригиналом – это был внешне непримечательный человек, встретившись на улице с которым, даже не обернулся бы. Олег Попов сделал шаг мне навстречу и протянул руку:

– Здравствуйте, коллега.

Я сдёрнул с головы милицейский картуз и, сунув его подмышку, пожал артисту руку.

– Здравствуйте.

В дверях, словно сглаживая ситуацию, появился Женя. Директор упёр в художника строгий взгляд:

– Никитин, ваза готова?

– Готова, Алексей Дмитриевич.

– Проходите, пожалуйста, – руководитель жестом пригласил знаменитого гостя в помещение.

Олег Попов медленно шел по мастерской, разглядывая стоящие на полках работы.

– Ваши? – клоун повернулся к нам с Женей. Мы неопределенно пожали плечами.

– Всего коллектива завода, – сказал директор.

– Несомненно, – кивнул головой артист. – Хотя равенство, будь это работа, брак или, предположим, социум – вариант исключительно теоретический.

Все промолчали… Да и что можно было возразить по этому поводу? Женя подвел свиту к своему фарфоровому детищу.

– Боже, какая прелесть! – на лице Олега Попова сияла неподдельная радость. Заводская элита, довольная произведенным эффектом, счастливо улыбалась.

Хэппи энд? Как бы не так: из-за бумажных мешков неровной поступью выдвигался Михей. Совершенно не озабоченный тем, как к нему отнесутся окружающие, модельщик отряхивал с халата гипсовую пыль.

– Чё за шум, а драки нет? – бригадир длинно посмотрел на присутствующих. Определенная смелость Михея была обозначена тем, что ему прощались подобные шалости, ибо мастера такого уровня больше в городе не было.

– Наш ведущий специалист, – директор ткнул в сторону Михея рукой и, слегка повернувшись к нам, зашипел: – Уведите его немедленно!

Ха! Увести бригадира в таком состоянии? Вдвоем!? Сейчас без боя его бы не смогли депортировать и полдюжины крепких мужиков. Модельщик легко высвободился из наших рук и, выйдя на авансцену, собрался говорить речь. Михей славился еще и тем, что в любой ситуации мог организовать незапланированную случайность. Не изменил он себе и на этот раз. Как известно, законы риторики предполагают некую жестикуляцию. Бригадир прокашлялся, энергично взмахнул рукой, зацепив ею вазу. Шедевр качнулся и, отозвавшись звучным погребальным эхом, рухнул на бетонный пол. Сотни фарфоровых осколков впились в сердца, души, мозги присутствующих. Стало пронзительно тихо. Ведь говорят же, что в водке больше разрушительной силы, чем в полном собрании сочинений В.И. Ленина. Похоже, Михей этого не знал. Или забыл. Он с трудом нагнулся, поднял два крупных осколка, попытался их приставить друг к другу. Неподдельно грустно вздохнул и положил осколки на пол. Развел руками и, взглянув на Олега Попова, сказал:

– Не подходят.

Щеки директора наливались яростно-алым цветом.

– Вон! – завопил руководитель.

Михей пожал плечами и походкой женщины, впервые познавшей мужчину, направился к выходу. Есть такие раздолбаи, после поступков которых многое, непосильным трудом нажитое духовное наследие человечества идет псу под хвост. Или в Германию…

– Извините, пожалуйста, товарищ артист, – виновато сказал директор. Затем повернулся к Жене и рявкнул: – Никитин, сколько потребуется времени, чтобы изготовить такую же вазу? – покосившись на осколки, он сморщился словно от зубной боли.

– Месяц, не меньше, – ответил живописец.

– Две недели, – резюмировал руководитель. – И не выходить из мастерской, пока не будет готова. – В его глазах змеились оранжевые молнии. – Я еще разберусь с вами…

– Алексей Дмитриевич, – Олег Попов тронул главу предприятия за рукав, – я прошу вас не наказывать этих людей, – великий клоун взглянул на дверь. – Он ведь не хотел.

Нас действительно почти не наказали: на Михея был уже подписан приказ об увольнении, однако в последний момент директор бумагу разорвал. Всех троих, правда, лишили премии – но что это за ерунда по сравнению с пережитыми эмоциями в тот злополучный день? Вазу Никитин сделал за месяц. Ее повезли в Москву, но в Госцирке сказали, что Олег Попов эмигрировал в Германию. Кто знает, почему…

Ваза до сих пор стоит в музее Краснодарского фарфоро-фаянсового завода, на большей части территории которого построили развлекательный комплекс. Но это уже совсем другая, не менее печальная история.