Стрелок

                                        
                                        
        Эти старые трёхэтажные дома из простого кирпича ещё вчера считались линией огня, а уже ночью, под проливным дождём, сюда проникла летучая группа армейской разведки и мгновенно растворилась, «рассосалась» в развалинах, затаилась, готовая пересечь любые попытки противника, который откатился с окраины в центр городка.
         Боец, с позывным «Кракен», в полной экипировке, скользнул в ближайший подъезд, кошачьим шагом прошёлся по разорённым квартирам и выбрал место для наблюдения на третьем этаже, усевшись на табурет в бывшей кухне. Осмотрелся. Жильё было построено, видимо для людей с достатком – в каждой квартире по несколько комнат, потолки под три метра. Некоторые из них выгорели, но и в тех, что уцелели, царил полный хаос, а объединяло их одно: везде выбитые окна и двери, вещи и посуда вперемешку с пылью и кирпичом,  поваленные перегородки. Возможно, их грабили, ведь большинство граждан давно покинули место боёв, бросив имущество.
         «Вот где открывается, как на ладони, вся правда жизни! – печально усмехнулся Кракен – живи, борись, копи, а в итоге всё лишь прах и мираж. Приходит миг и становятся ненужными тебе сокровища и красоты этого мира, бесполезными все знания и великие помыслы – Вселенский Хаос поглощает человека и растворяет в себе по той простой причине что он же тебя и сотворил. Главное, что о данном факте знают все, но никто не верит в это каждый думает: то не про меня!»
         Чёрная канифоль ночи быстро плавилась в лучах раннего рассвета, обещавшего жаркий день. Через пролом вырванного окна Кракен оценил обстановку. Сразу за домом начинался небольшой парк, начинался небольшой парк, начисто лишённый листвы мощными взрывами, дальше площадь, за которой шёл ряд домов неприятеля. Нигде ни души, ни птички, ни драной кошки, казалось город вымер, но он не умер, он замер, как тигр перед прыжком. Стоит появиться на открытом месте фигуре в армейской форме, как сразу же заговорит невидимый пулемёт, вырастут разрывы мин, а с безоблачного неба спикирует дрон со смертельным грузом. Время крутых баталий прошло, настала эра одиночек и малых групп, в войну всё больше вступает электроника, космонавтика, кибернетика и искусственный интеллект; можно прожечь любую броню, пробить бетонный бункер… А человеку всего-то надо девять граммов свинца и яму два на полтора метра, его можно убить палкой, а замахиваются ядерной дубиной!
         Так рассуждал Кракен, зорко просматривая перспективу. Ночной дождь кончился давно, однако, вода скопилась где-то через разбитую крышу и было слышно в стеклянной тишине как мерно, точно метроном, булькают капли: тю-ю-нь, тю-ю-нь! Вслушиваясь в завораживающую песню воды, чутким ухом он уловил какой-то посторонний звук, похожий на мяукание котёнка. Очень слабый где-то рядом. «Должно, кошка,.. голодная небось» – мелькнула догадка. На пружинных ногах обошёл комнаты, через пролом в стене проник в соседнюю квартиру, в ярком свете дня просматривая закоулки… И, о чудо! На обломках кроватки, раздавленной рухнувшей мебелью, среди барахла лежал маленький ребёнок в розовом костюмчике и вязаной шапочке. «Месяцев шесть, не больше.» – механически отметил боец. Младенец, видимо, уже ослаб, накричался, но увидев человека, снова подал свой голосок.
     — Мать честная! – опешил Кракен – Тебя-то каким взрывом сюда замело, дружан? Хотя, точнее сказать, это меня занесло, а ты местный. Ну и где же у нас мамка?
    — Агу… – неожиданно ответила кроха и улыбнулась.
         Он осмотрел комнату в поисках кого-нибудь ещё и убедился, что ребёнок здесь один. Бог знает куда девалась маманя: может её взрывом распушило в дым, может взрывной волной выбросило на улицу вместе с рамами через окно, может кинулась в бомбоубежище, да там и осталась. А может, и вовсе не было никакой мамы, просто сидела старушка. Пошла бабка за молочком, а тут налёт и ага! – ни бабки, ни молочка. Да что зря фантазировать, ситуация допускает любой вариант!
         Кракен попробовал опрокинутую тахту, укрепил её посреди комнаты и перенёс сюда ребёнка, выложив рядом с ним автомат.
          — О-о, да ты мокрый! – определил он. – Тебя «перефасовать» надо. Давай-ка поищем что-нибудь подходящее. Он пошарил глазами и, среди разбросанных шмоток, увидел пакет с памперсами.
          — Вот это то, что нам надо! – обрадовался он, обращаясь к своему найдёнышу. – Я, брат, сам из  детдомовских, вот с такого же возраста, как ты. Меня с пелёнок учили самостоятельности и помогать другим детям. Я, брат, любого перепеленать смогу, хоть самого Папу римского.
         Он начал умело раздевать кроху, подложив валявшуюся простыню.
          — Сколько же ты прозябал, товарищ? Сутки, двое? – и замолчал, смутившись… – Етитный дух! Да ты, оказывается не друг, а подруга! Пардон, мадам! Миль пардон! Не я начал эту войну, но по законам военного времени такая ситуация допускается. Не знаю вашего имени-отчества, но позвольте, я закончу.
Поменяв памперс, Кракен задумался.
— А теперь ведь тебя покормить надо… сейчас что-нибудь придумаем. Хочу уточнить миледи, что вы предпочитаете – Бургундское или Шампанское?
         Она внимательно слушала голос чужого, следя глазёнками за его движениями и посасывая губки. Сцена выглядела весьма нелепо: человек в камуфляже, с гранатой на боку возится с ребёнком. Какие-то новые, ранее не известные чувства нежности, жалости, сострадания проснулись в этом грубом «киборге войны». Так продрогший путник закрывает руками слабое пламя, давая возможность разгореться костру. Он вдруг ощутил огромную ответственность, возложенную на него. Прежде всего, вскрыл аптечку, ножом отрезал кусок бинта, свернул кулёчком, обильно смочил водой из фляжки и сунул в пересохшие губёшки.  «Миледи» жадно зачмокала. Повторив операцию несколько раз, он сменил «меню». Достав из сухого пайка маленькую пачку галет, разжевал одно печенье, завернул в бинт, смочил водой и придав свёртку форму соски, вложил в голодный ротик. Уроки детдомовского воспитания пригодились.
          — Это у нас на второе, – добавил он – А круассаны и черепаховый суп будут потом, когда вырастешь. Представь себе, что ты со своим Ромео кайфуешь в Ялте, вы лежите в шезлонгах и пьёте какао с галетами!
 Пока его подопечная обедала вышел на связь.
   — Кум, Кум, это Кракен. У меня тут живой человек обнаружился. Ребёнок.
          — Как ребёнок? – удивился командир.
— А так! Грудной ребёнок, девочка! В разбитой квартире нашёл. Сейчас он со мной. Можно я его вынесу?
  — Тогда значит так: до вечера всякое движение запрещаю, уйдёте потёмному. Позицию не выдавай, меньше базарь по связи, а то вычислят, дитя береги. Сейчас штурмовики пойдут.
— Докладываю обстановку – обратился он к девочке. – Велено сидеть тихо, чтоб никакого плача и писка.
— Агу… – подтвердила кроха.
— Оно и правильно, а то до ближайшей лесополосы метров пятьсот открытого места, тут и для слепого снайпера мы, как на блюдечке, и миномёт может накрыть, да и «птички» кружат постоянно. Один, конечно, я бы рискнул, а вдвоём проблематично, тебя же маскировке не учили.
  Девчушка, с сопением, старательно высасывала очередную порцию утреннего ланча.
    — Весь день придётся нам сидеть. Ну ничего. Памперсов у нас на целый взвод, галеты есть, воды полная фляжка. Да нам тут зимовать можно! Только как же вас, мадам, величать изволите? Давай я назову тебя Любочкой, Любочка – голубочка! Идёт? И глазки у тебя голубые и сама ты крошечная, как голубок.
          — Агу… – согласилась Люба.
          — У меня ведь, если честно признаться, жену звали тоже Люба. Да только упорхнула моя голубка в Германию, на этническую родину, когда начались боевые действия. Можно сказать роковая любовь. А я, вот, на войну подался, чтобы доказать ей, что я не лох, да и себе тоже.
         Люба вслушивалась в его голос, ловила глазёнками и, возможно, даже улыбалась.
          — Ну, своих голубят мы с Любой не нажили, поэтому песенок и сказок не знаю я. Так что же тебе рассказать? Да! Ты, наверное, хочешь спросить, что же тут дядя делает? А дядя тут с другими дядями играет во взрослые игры, называется войнушка, кто кого убьёт. Это забавнее чем в ладушки! Мы вот, разведка, плацдарм зачищаем, а за нами пойдут штурмовики. Такое веселье начнётся дьяволу на потеху! А мы что, мы с тобой в теремочке сидим. Ты – мышка-норушка, а я Зайка-попрыгайка в полной амуниции. Как только стемнеет мы с тобой – прыг-скок по кочкам, по кусточкам, только нас и видели! То-то все наши обрадуются какой я трофей отхватил, цветок безымянный! Потом отвезём тебя в город, медикам. Можно и покрестить, если капеллан будет на месте, ротного в крёстные возьмём, у него и позывной подходящий – Кум. А звать мы тебя так и будем – Любочка, я тебе свою фамилию дам и отчество. Будешь Ярославной. Годиться?
          — Агу… – отозвалась Любочка.
          — Вот, это первым делом, а после войны я тебя найду, скажу чтоб никому не отдавали. Любая война рано или поздно кончается. А после войны жизнь знаешь какая будет! Всякая шушера повыветрится, люди, наконец, поймут, что как говорил Высоцкий: «… лучше водку пить, чем воевать!». Я съезжу в город Виттенберг за Любашей. Так и скажу ей: «Хватит по заграницам мыкаться, возвращайся домой». И заживём полной семьёй, знаешь, как заживём! Ты у нас вон какая красавица, а станешь ещё лучше, замуж тебя отдадим за принца на белом Мерседесе, вы голубят народите, на том круг и замкнётся! И мамку твою найдём, по всему свету искать будем, экспертизу сделаем.
          Люба сосредоточенно рассматривала потолок, высасывая свёрточек, временами морщила лобик, словно обдумывала ситуацию и к чему-то прислушивалась. Кракен тоже насторожился: всё так же ритмично падала вода из проломленного перекрытия: тюнь, тю-ю-нь. В этот момент грохнул взрыв второй, третий совсем рядом. «Началось! – отметил он – сто двадцатые лупят».
          Дрон влетел в окно неожиданно, но каким-то особым чувством Кракен вычислил его и, прежде чем коптер ударился в перегородку, накрыл Любочку своим телом. В следующий миг мир раскололся на тысячи частей. Последнее, что запомнил боец, это как его подняла взрывная волна и швырнула на пол… Некоторое время он лежал без сознания, потом зашевелился, долго не мог понять, что за цветы перед ним, наконец сообразил, что это обои на стене. Первая мысль была: «Как там Люба?» Голова гудела, пол и потолок периодически менялись местами. «Контузило…» – догадался он. В комнате кружилась мелкая пыль вперемешку со смрадом тротила. Беглого взгляда на девочку было достаточно, чтобы убедиться что она на том же месте и всё так же невозмутимо смотрит в потолок.
— Ну, ты, Любовь Ярославна, молодчина, даже не пикнула! Настоящая боевая подруга, не струсила.
 Он попробовал встать, это получилось с третьего раза, стены плыли перед глазами. Отпил из фляжки, смочил лицо. Затем подошёл к девочке, сел рядом и взял её на руки. Ладонь ощутила что-то мокрое и липкое… это была кровь! Что? Как? Когда? Зачем? Разве так бывает до глупости несправедливо? Разве ничего уже нельзя исправить? Разве… Он осмотрел девочку. Осколок ударил ей в правый бок, вышел в левой подмышке и улетел искать более серьёзную цель, для него и двутавровая балка не преграда, не то, что сердечко с орех. Сознание отказывалось принимать реальность, лава протеста против всего сущего кипела в мозгу!
         Он сидел в каком-то оцепенении, зажав ладонями уши, качая головой, перепачканной кровью с извёсткой. Глухой колокольный звон висел вокруг. Единственный вопрос заслонил всю вселенную: «Почему девочка, а не я? Зачем всё это?» перед глазами плыли кадры личной военной хроники. Зачем он на войне? Чтобы убивать таких же, как и он. И он убивал, будучи стрелком, не зная имён и достоинств убитого, такая работа, просто видел в оптический прицел как падают противники – одни ничком, другие, словно натолкнувшись на невидимую преграду, третьи сползали по стенке, но все они были реальными людьми, со своими радостями и проблемами, пусть враги, пусть самые последние, а всё же люди, и у каждого есть мать, сестра, для которых он всех дороже. И его хвалили за боевые заслуги, награждали. Убив человека, становишься преступником, убивая тысячи – героем, такова логика войны.
          Раз в неделю на позицию приезжает капеллан. В импровизированной часовне ведёт службу, крестит, благословляет. Кракен называет число им убитых и просит отпеть. «Батюшка, а разве убивать не грех?» – спрашивает он. «Грех! – отвечает поп – Но война за Отечество священный долг, сын мой. Покайся и Бог простит. Меньше думай об этом, больше верь». И Кракен каялся и целовал крест, и капеллан отпускал грехи, а Господь прощал. Впечатление складывалось такое, что Бог простит любое преступление, надо только искренне раскаяться.
И вот сегодняв рулетке выпал знак удачи, символ жизни. Ему доверила судьба маленький, хрупкий росток, искру живого. Впервые он хотел просить капеллана отслужить не за упокой, а за здравие, впервые чувствовал себя счастливцем. И вот случилось то, что не должно было случиться, он не спас, не защитил доверенное ему сокровище, не смог, не сумел! И всё прочее в сравнении с этим просто тлен и суета. Какой же смысл в войне, если там гибнет сама основа, ведь если гасить искры, как же разгорится костёр?
          — Нет, это неправда, это просто контузия, это кажется! – убеждал он себя. – Девочку надо укрыть, она замёрзла, ручонки ледяные.
          Но следом пришло осознание, вдруг разом, того, как же жесток этот мир, до цинизма, до омерзения! Его накрыло осмысление реальной правды. Ведь давно нет никакой Любаши, а есть в Германии где-то город Виттенберг, где прекрасно живёт фрау Гольдшмидт.
 Завтра снова приедет капеллан и снова прочитает проповедь, и снова покрестит и отпустит грех. Но даже если покаяться, если поцеловать крест, даже если простят все, даже если простит Бог, простить себе самому, этого Кракен не может!
          Он встал на колени на грязный пол перед лежащей девочкой и достал пистолет. Хотел сказать громко, но холодная сталь дула мешала шевелиться губам, и он просто выдохнул: «Прости меня, Люба…»
          Через проём развороченного окна тянуло полуденным зноем с запахом солярки и горелого железа. Где-то в соседней комнате, в омертвевшей тишине чётко и безразлично капала вода: тю-ю-нь, тю-ю-нь, тю-ю-нь…
 
 
 
 
02.03.2025г.

© Copyright: Василий Реснянский, 2025

Регистрационный номер №0545659

от Сегодня в 18:32

[Скрыть] Регистрационный номер 0545659 выдан для произведения:                                         
                                        
        Эти старые трёхэтажные дома из простого кирпича ещё вчера считались линией огня, а уже ночью, под проливным дождём, сюда проникла летучая группа армейской разведки и мгновенно растворилась, «рассосалась» в развалинах, затаилась, готовая пересечь любые попытки противника, который откатился с окраины в центр городка.
         Боец, с позывным «Кракен», в полной экипировке, скользнул в ближайший подъезд, кошачьим шагом прошёлся по разорённым квартирам и выбрал место для наблюдения на третьем этаже, усевшись на табурет в бывшей кухне. Осмотрелся. Жильё было построено, видимо для людей с достатком – в каждой квартире по несколько комнат, потолки под три метра. Некоторые из них выгорели, но и в тех, что уцелели, царил полный хаос, а объединяло их одно: везде выбитые окна и двери, вещи и посуда вперемешку с пылью и кирпичом,  поваленные перегородки. Возможно, их грабили, ведь большинство граждан давно покинули место боёв, бросив имущество.
         «Вот где открывается, как на ладони, вся правда жизни! – печально усмехнулся Кракен – живи, борись, копи, а в итоге всё лишь прах и мираж. Приходит миг и становятся ненужными тебе сокровища и красоты этого мира, бесполезными все знания и великие помыслы – Вселенский Хаос поглощает человека и растворяет в себе по той простой причине что он же тебя и сотворил. Главное, что о данном факте знают все, но никто не верит в это каждый думает: то не про меня!»
         Чёрная канифоль ночи быстро плавилась в лучах раннего рассвета, обещавшего жаркий день. Через пролом вырванного окна Кракен оценил обстановку. Сразу за домом начинался небольшой парк, начинался небольшой парк, начисто лишённый листвы мощными взрывами, дальше площадь, за которой шёл ряд домов неприятеля. Нигде ни души, ни птички, ни драной кошки, казалось город вымер, но он не умер, он замер, как тигр перед прыжком. Стоит появиться на открытом месте фигуре в армейской форме, как сразу же заговорит невидимый пулемёт, вырастут разрывы мин, а с безоблачного неба спикирует дрон со смертельным грузом. Время крутых баталий прошло, настала эра одиночек и малых групп, в войну всё больше вступает электроника, космонавтика, кибернетика и искусственный интеллект; можно прожечь любую броню, пробить бетонный бункер… А человеку всего-то надо девять граммов свинца и яму два на полтора метра, его можно убить палкой, а замахиваются ядерной дубиной!
         Так рассуждал Кракен, зорко просматривая перспективу. Ночной дождь кончился давно, однако, вода скопилась где-то через разбитую крышу и было слышно в стеклянной тишине как мерно, точно метроном, булькают капли: тю-ю-нь, тю-ю-нь! Вслушиваясь в завораживающую песню воды, чутким ухом он уловил какой-то посторонний звук, похожий на мяукание котёнка. Очень слабый где-то рядом. «Должно, кошка,.. голодная небось» – мелькнула догадка. На пружинных ногах обошёл комнаты, через пролом в стене проник в соседнюю квартиру, в ярком свете дня просматривая закоулки… И, о чудо! На обломках кроватки, раздавленной рухнувшей мебелью, среди барахла лежал маленький ребёнок в розовом костюмчике и вязаной шапочке. «Месяцев шесть, не больше.» – механически отметил боец. Младенец, видимо, уже ослаб, накричался, но увидев человека, снова подал свой голосок.
     — Мать честная! – опешил Кракен – Тебя-то каким взрывом сюда замело, дружан? Хотя, точнее сказать, это меня занесло, а ты местный. Ну и где же у нас мамка?
    — Агу… – неожиданно ответила кроха и улыбнулась.
         Он осмотрел комнату в поисках кого-нибудь ещё и убедился, что ребёнок здесь один. Бог знает куда девалась маманя: может её взрывом распушило в дым, может взрывной волной выбросило на улицу вместе с рамами через окно, может кинулась в бомбоубежище, да там и осталась. А может, и вовсе не было никакой мамы, просто сидела старушка. Пошла бабка за молочком, а тут налёт и ага! – ни бабки, ни молочка. Да что зря фантазировать, ситуация допускает любой вариант!
         Кракен попробовал опрокинутую тахту, укрепил её посреди комнаты и перенёс сюда ребёнка, выложив рядом с ним автомат.
          — О-о, да ты мокрый! – определил он. – Тебя «перефасовать» надо. Давай-ка поищем что-нибудь подходящее. Он пошарил глазами и, среди разбросанных шмоток, увидел пакет с памперсами.
          — Вот это то, что нам надо! – обрадовался он, обращаясь к своему найдёнышу. – Я, брат, сам из  детдомовских, вот с такого же возраста, как ты. Меня с пелёнок учили самостоятельности и помогать другим детям. Я, брат, любого перепеленать смогу, хоть самого Папу римского.
         Он начал умело раздевать кроху, подложив валявшуюся простыню.
          — Сколько же ты прозябал, товарищ? Сутки, двое? – и замолчал, смутившись… – Етитный дух! Да ты, оказывается не друг, а подруга! Пардон, мадам! Миль пардон! Не я начал эту войну, но по законам военного времени такая ситуация допускается. Не знаю вашего имени-отчества, но позвольте, я закончу.
Поменяв памперс, Кракен задумался.
— А теперь ведь тебя покормить надо… сейчас что-нибудь придумаем. Хочу уточнить миледи, что вы предпочитаете – Бургундское или Шампанское?
         Она внимательно слушала голос чужого, следя глазёнками за его движениями и посасывая губки. Сцена выглядела весьма нелепо: человек в камуфляже, с гранатой на боку возится с ребёнком. Какие-то новые, ранее не известные чувства нежности, жалости, сострадания проснулись в этом грубом «киборге войны». Так продрогший путник закрывает руками слабое пламя, давая возможность разгореться костру. Он вдруг ощутил огромную ответственность, возложенную на него. Прежде всего, вскрыл аптечку, ножом отрезал кусок бинта, свернул кулёчком, обильно смочил водой из фляжки и сунул в пересохшие губёшки.  «Миледи» жадно зачмокала. Повторив операцию несколько раз, он сменил «меню». Достав из сухого пайка маленькую пачку галет, разжевал одно печенье, завернул в бинт, смочил водой и придав свёртку форму соски, вложил в голодный ротик. Уроки детдомовского воспитания пригодились.
          — Это у нас на второе, – добавил он – А круассаны и черепаховый суп будут потом, когда вырастешь. Представь себе, что ты со своим Ромео кайфуешь в Ялте, вы лежите в шезлонгах и пьёте какао с галетами!
 Пока его подопечная обедала вышел на связь.
   — Кум, Кум, это Кракен. У меня тут живой человек обнаружился. Ребёнок.
          — Как ребёнок? – удивился командир.
— А так! Грудной ребёнок, девочка! В разбитой квартире нашёл. Сейчас он со мной. Можно я его вынесу?
  — Тогда значит так: до вечера всякое движение запрещаю, уйдёте потёмному. Позицию не выдавай, меньше базарь по связи, а то вычислят, дитя береги. Сейчас штурмовики пойдут.
— Докладываю обстановку – обратился он к девочке. – Велено сидеть тихо, чтоб никакого плача и писка.
— Агу… – подтвердила кроха.
— Оно и правильно, а то до ближайшей лесополосы метров пятьсот открытого места, тут и для слепого снайпера мы, как на блюдечке, и миномёт может накрыть, да и «птички» кружат постоянно. Один, конечно, я бы рискнул, а вдвоём проблематично, тебя же маскировке не учили.
  Девчушка, с сопением, старательно высасывала очередную порцию утреннего ланча.
    — Весь день придётся нам сидеть. Ну ничего. Памперсов у нас на целый взвод, галеты есть, воды полная фляжка. Да нам тут зимовать можно! Только как же вас, мадам, величать изволите? Давай я назову тебя Любочкой, Любочка – голубочка! Идёт? И глазки у тебя голубые и сама ты крошечная, как голубок.
          — Агу… – согласилась Люба.
          — У меня ведь, если честно признаться, жену звали тоже Люба. Да только упорхнула моя голубка в Германию, на этническую родину, когда начались боевые действия. Можно сказать роковая любовь. А я, вот, на войну подался, чтобы доказать ей, что я не лох, да и себе тоже.
         Люба вслушивалась в его голос, ловила глазёнками и, возможно, даже улыбалась.
          — Ну, своих голубят мы с Любой не нажили, поэтому песенок и сказок не знаю я. Так что же тебе рассказать? Да! Ты, наверное, хочешь спросить, что же тут дядя делает? А дядя тут с другими дядями играет во взрослые игры, называется войнушка, кто кого убьёт. Это забавнее чем в ладушки! Мы вот, разведка, плацдарм зачищаем, а за нами пойдут штурмовики. Такое веселье начнётся дьяволу на потеху! А мы что, мы с тобой в теремочке сидим. Ты – мышка-норушка, а я Зайка-попрыгайка в полной амуниции. Как только стемнеет мы с тобой – прыг-скок по кочкам, по кусточкам, только нас и видели! То-то все наши обрадуются какой я трофей отхватил, цветок безымянный! Потом отвезём тебя в город, медикам. Можно и покрестить, если капеллан будет на месте, ротного в крёстные возьмём, у него и позывной подходящий – Кум. А звать мы тебя так и будем – Любочка, я тебе свою фамилию дам и отчество. Будешь Ярославной. Годиться?
          — Агу… – отозвалась Любочка.
          — Вот, это первым делом, а после войны я тебя найду, скажу чтоб никому не отдавали. Любая война рано или поздно кончается. А после войны жизнь знаешь какая будет! Всякая шушера повыветрится, люди, наконец, поймут, что как говорил Высоцкий: «… лучше водку пить, чем воевать!». Я съезжу в город Виттенберг за Любашей. Так и скажу ей: «Хватит по заграницам мыкаться, возвращайся домой». И заживём полной семьёй, знаешь, как заживём! Ты у нас вон какая красавица, а станешь ещё лучше, замуж тебя отдадим за принца на белом Мерседесе, вы голубят народите, на том круг и замкнётся! И мамку твою найдём, по всему свету искать будем, экспертизу сделаем.
          Люба сосредоточенно рассматривала потолок, высасывая свёрточек, временами морщила лобик, словно обдумывала ситуацию и к чему-то прислушивалась. Кракен тоже насторожился: всё так же ритмично падала вода из проломленного перекрытия: тюнь, тю-ю-нь. В этот момент грохнул взрыв второй, третий совсем рядом. «Началось! – отметил он – сто двадцатые лупят».
          Дрон влетел в окно неожиданно, но каким-то особым чувством Кракен вычислил его и, прежде чем коптер ударился в перегородку, накрыл Любочку своим телом. В следующий миг мир раскололся на тысячи частей. Последнее, что запомнил боец, это как его подняла взрывная волна и швырнула на пол… Некоторое время он лежал без сознания, потом зашевелился, долго не мог понять, что за цветы перед ним, наконец сообразил, что это обои на стене. Первая мысль была: «Как там Люба?» Голова гудела, пол и потолок периодически менялись местами. «Контузило…» – догадался он. В комнате кружилась мелкая пыль вперемешку со смрадом тротила. Беглого взгляда на девочку было достаточно, чтобы убедиться что она на том же месте и всё так же невозмутимо смотрит в потолок.
— Ну, ты, Любовь Ярославна, молодчина, даже не пикнула! Настоящая боевая подруга, не струсила.
 Он попробовал встать, это получилось с третьего раза, стены плыли перед глазами. Отпил из фляжки, смочил лицо. Затем подошёл к девочке, сел рядом и взял её на руки. Ладонь ощутила что-то мокрое и липкое… это была кровь! Что? Как? Когда? Зачем? Разве так бывает до глупости несправедливо? Разве ничего уже нельзя исправить? Разве… Он осмотрел девочку. Осколок ударил ей в правый бок, вышел в левой подмышке и улетел искать более серьёзную цель, для него и двутавровая балка не преграда, не то, что сердечко с орех. Сознание отказывалось принимать реальность, лава протеста против всего сущего кипела в мозгу!
         Он сидел в каком-то оцепенении, зажав ладонями уши, качая головой, перепачканной кровью с извёсткой. Глухой колокольный звон висел вокруг. Единственный вопрос заслонил всю вселенную: «Почему девочка, а не я? Зачем всё это?» перед глазами плыли кадры личной военной хроники. Зачем он на войне? Чтобы убивать таких же, как и он. И он убивал, будучи стрелком, не зная имён и достоинств убитого, такая работа, просто видел в оптический прицел как падают противники – одни ничком, другие, словно натолкнувшись на невидимую преграду, третьи сползали по стенке, но все они были реальными людьми, со своими радостями и проблемами, пусть враги, пусть самые последние, а всё же люди, и у каждого есть мать, сестра, для которых он всех дороже. И его хвалили за боевые заслуги, награждали. Убив человека, становишься преступником, убивая тысячи – героем, такова логика войны.
          Раз в неделю на позицию приезжает капеллан. В импровизированной часовне ведёт службу, крестит, благословляет. Кракен называет число им убитых и просит отпеть. «Батюшка, а разве убивать не грех?» – спрашивает он. «Грех! – отвечает поп – Но война за Отечество священный долг, сын мой. Покайся и Бог простит. Меньше думай об этом, больше верь». И Кракен каялся и целовал крест, и капеллан отпускал грехи, а Господь прощал. Впечатление складывалось такое, что Бог простит любое преступление, надо только искренне раскаяться.
И вот сегодняв рулетке выпал знак удачи, символ жизни. Ему доверила судьба маленький, хрупкий росток, искру живого. Впервые он хотел просить капеллана отслужить не за упокой, а за здравие, впервые чувствовал себя счастливцем. И вот случилось то, что не должно было случиться, он не спас, не защитил доверенное ему сокровище, не смог, не сумел! И всё прочее в сравнении с этим просто тлен и суета. Какой же смысл в войне, если там гибнет сама основа, ведь если гасить искры, как же разгорится костёр?
          — Нет, это неправда, это просто контузия, это кажется! – убеждал он себя. – Девочку надо укрыть, она замёрзла, ручонки ледяные.
          Но следом пришло осознание, вдруг разом, того, как же жесток этот мир, до цинизма, до омерзения! Его накрыло осмысление реальной правды. Ведь давно нет никакой Любаши, а есть в Германии где-то город Виттенберг, где прекрасно живёт фрау Гольдшмидт.
 Завтра снова приедет капеллан и снова прочитает проповедь, и снова покрестит и отпустит грех. Но даже если покаяться, если поцеловать крест, даже если простят все, даже если простит Бог, простить себе самому, этого Кракен не может!
          Он встал на колени на грязный пол перед лежащей девочкой и достал пистолет. Хотел сказать громко, но холодная сталь дула мешала шевелиться губам, и он просто выдохнул: «Прости меня, Люба…»
          Через проём развороченного окна тянуло полуденным зноем с запахом солярки и горелого железа. Где-то в соседней комнате, в омертвевшей тишине чётко и безразлично капала вода: тю-ю-нь, тю-ю-нь, тю-ю-нь…
 
 
 
 
02.03.2025г.

 

Новогодние чудеса

Звуки флейты