На маленьком кладбище всегда тихо. Вековые сосны и кедры сплошной стеной окружали погост, и защищали его, как бы ни бесился ветер. Здесь росла трава, которая не встречалась больше нигде – кончики травинок рдели самым настоящим багрянцем, и поэтому казалось, что земля сплошь устлана желто – красным пестрым ковром. Настоящих памятников было немного, в основном – грубо отесанные глыбы камня, с выбитыми на них именами. Омаха встала с колен. «Ты, прости, я пойду», - прошептала она свежей могиле.  По узкой тропе женщина вышла к опушке, и остановилась за околицей села. Она глубоко, с наслаждением, вдохнула чистый прохладный воздух, наполненный горьковатым запахом осени. Память еще жгла, но новая жизнь, зреющая в молодом сильном теле, уже давала о себе знать, переворачивалась, толкалась, отвлекала от горьких мыслей. Омаха инстинктивно положила руку на живот. Ее ребенок. Если родится мальчик, она назовет его Итон. Ее маленькое чудо. Будет дочке братик - погодок. Женщина погладила живот, улыбнувшись своим мыслям.

  Сзади неслышно подошел Никита. На нем была кожаная безрукавка, свободные штаны и легкие чулки-ботинки. За спиной в чехле - расслабленный полуторный лук, из которого охотник пробивал пятилетнее дерево. «Толкается?» - спросил он

- Здрав будь, - Омаха даже слегка рассердилась на соседа, нарушившего ее одиночество.- Ты чего подкрадываешься - то? А если б напугал?

- Ладно тебе, - хмыкнул Никита - тебя напугаешь. Да и не крадусь я вовсе, сама знаешь, всегда так хожу.

Это была правда. Гигантский по силе и стати, он на самом деле ходил удивительно неслышно, едва тревожа собой воздух. Когда Итона не стало, Никита вместе с Дрейком, стал ее опорой. Носил мясо, помогал по хозяйству.

- На шахту собрался, смотрю - ты стоишь. Как ты сама - то? Дочку с бабушкой оставила?

Омаха вздохнула: - Да, присмотрено дитя. Я к Итону ходила, а потом решила немножко погулять, скоро на улицу и носа без нужды не высунуть. Последние деньки спокойные. Так хорошо, умиротворенно… послушай. Слышишь?

- Слышу, что Нейда кур загоняет, ругается - отозвался охотник, и в его глазах заплясали озорные огоньки. - Еще слышу в лесу, севернее, лось через кусты ломит, не иначе от скальда уходит.

- Да ну тебя. Ты воздух послушай же. - Омаха подняла лицо к небу, глубоко вдохнула - как песня тихая. Грубый ты, Никита.

- Лес и слушаю. - Подтвердил тот - только слышу я, что на самом деле происходит, а не мечтаю, как ты. Ты скажи лучше, у тебя мясо есть еще?

Он мог бы и не спрашивать. Охотник почти каждый день таскал то лосятину, то зайца, то пару жирных по осени птиц. Омаха однажды даже заругалась – еда пропадала. После этого сосед слегка поостыл, но опекаемую не забывал.

-Есть, Никитушка. Я ж маленькая, ем мало. А тебе волю дай, так ты по лосю каждый день таскать будешь. Спасибо, - улыбнулась Омаха. - Я твою куртку вчера дошила, как вернешься - зайди, забери.

- Да ты ночами сидишь? - удивился Никита,- позавчера ж только взялась. Огонь - девка.

- Был огонь, Никитушка, а сейчас зола да угли остались. Если б не ты - лежала бы я с Итоном рядом. Ничего не хочется, веришь?

  Когда она увидела то, что осталось от мужа, то потеряла сознание. Скальд разорвал Итона надвое. Тогда Омаха упорно не желала возвращаться из забытья, чтобы не видеть картины, вновь и вновь терзающей сердце. Никита просиживал с ней тогда сутками напролет и не давал снова уйти в спасительное, как ей тогда казалось, беспамятство. Те дни почти не сохранились в ее памяти. Только беременность не дала скатиться в омут безумия – Никита раз разом напоминал ей о ребенке, тормошил, возвращал к жизни. «Я этого не заслужила», - думала она, видя, как хлопочут вокруг нее друг и односельчане. Наконец, Омахе стало просто стыдно своего малодушия, и она начала бороться с собой. 

Никита посерьезнел, сказал строго: - Не для того Итон помер, чтоб ты за ним ушла. Живи, детей расти. А то удумала вишь... А это кто идет?

По заросшей тропке из леса показалась человеческая фигурка, и какой-то небольшой мохнатый клубок, мельтешащий рядом. Путник явно заметил поселян и повернул к ним. Теперь было уже видно, что это девушка, одетая в свободное легкое платье, доходившее до середины икр, и поношенную меховую накидку. Высокая, стройная, она издали показалась холостому Никите очень привлекательной. Потрепанный белый шарф, покрывавший голову, был повязан вокруг лица, оставляя лишь узкую щель для глаз.

- Да она же с собакой! - ахнула Омаха, - Никита, у нее собака!

- Здрава будь, красавица - окликнул Никита подходившую девушку. - Заходи в гости.

Та остановилась, не дойдя до них десятка шагов.

- И ты будь здрав, красавец, - раздался звучный, красивый голос. – А не испугаешься ли гостьи такой?

- А мы не из пугливых - захохотал Никита, оценивая взглядом высокую грудь и изящный изгиб бедер, - подходи, не бойся, не обидим.

- Ну, смотри, сам звал - отозвалась незнакомка, подходя. Ее спутник рыже-белым клубком сновал вокруг, потом, обратив внимание на людей, подошел знакомиться. Омаха с Никитой, присев на корточки, рассматривали невиданного зверя. Тот казался не злобным, но когда Омаха протянула руку, пес оскалил клыки.

- Назад, Гвард! – прозвучал приказ девушки.

Никита, поднялся с корточек, и, встретив ее взгляд, отшатнулся в испуге. Глаза гостьи были пронизаны густой сеткой кровавых жил. Лишенные век, они казалось, готовы были выпасть из орбит. Лица у девушки не было: вместо него – кошмарная маска из перевитых полосок кожи и глубоких рытвин. Кожа обтягивала череп так туго, что казалось, еще чуть – и лопнет, обнажив белую кость. Под тонким шарфом проступали красно-синие сплетения рубцов и страшных шрамов. Скудные клочки волос кое-где выбивались из-под шарфа неопрятными пучками.

 Омаха, обхватив руками живот, попятилась, а пришелица горько рассмеялась.

- Отвернись, дура! - придя в себя, истошно закричал Никита - кто с такой мордой к беременной подходит?

   Взгляд налитых кровью глаз остановился на Омахе, скользнул по ее животу. Затем гостья отвернулась. «Прости меня, милая. Знала б, что ребеночка носишь, не подошла б. Прости еще раз, глупую.» - Сказала женщина.

- Что может сделать такое с человеком? - прошептала Омаха, чувствуя, как слабеют ноги.

- Подожди-ка, милая, я сейчас. - Неизвестная достала из маленькой дорожной сумки цветной платок и набросила на голову поверх шарфа, скрыв пугающие черты. Мелькнули черные, обугленные кисти, сухие, как куриная лапка. - Вот так меня не увидишь. Не бойся. Я хоть и дурочка, но смирная.

-Кто ты? - спросил Никита. Ему было стыдно перед Омахой за свой испуг.

-Я- то? Дурочка блаженная! - звонко, заливисто рассмеялась гостья. - Иду себе, место ищу, где бы пожить спокойно. Возьми меня к себе в дом, красавец!

Никиту пробил озноб. Незнакомка, заметила это и протянула к нему крючковатые пальцы, пытаясь взять за руку. Охотник отшатнулся. Ноги сами невольно сделали шаг назад. Никита загородил собой Омаху. Ему вдруг показалось, что над увечной до сих пор витает запах дыма и горелой плоти. С дрожью в голосе он произнес: «И в дом не возьму, и во двор не пущу. Еду сюда вынесу, а в деревне тебе делать нечего, только людей пугать. Поешь и иди своей дорогой».

-Как тебя зовут? - спросила Омаха.

- Раньше Настей звали. Да тебе-то что, милая, до имени? Или к себе позвать хочешь? Приютить? Так я к тебе не пойду. Ты со мной вечер побудешь, а наутро мертвого родишь.

Голос незнакомки прозвучал на удивление ровно – ни гнева, ни обиды. У Омахи вдруг часто забилось сердце – она вспомнила то равнодушие, которое одолело ее после смерти Итона. Жалость к изуродованной женщине перебила отвращение и страх.  

-Ты же на ногах еле стоишь. - Тихо сказала она. - Хоть переночуй в деревне, а наутро уйдешь. Я тебя вначале испугалась, а теперь не боюсь.

Настя опустила голову, негромко сказала: «Добрая ты, и глупая. Нет, милая, не получится. Не пустит меня твой заступник, да и другие, если увидят, выгонят».

Омаха с мольбой взглянула на Никиту, отозвав в сторону, принялась что-то доказывать, размахивая руками. Вначале охотник стоял молча, потом густо покраснев, повернулся к безучастно стоящей Насте.

- Прости за обиду. Дадим тебе и ночлег и еду... только я прошу, платок не поднимай, не пугай людей. В деревне не останешься, но уйдешь отдохнувшая и сытая - Никита замялся, не зная, что сказать.

- Да я не обидчивая, - отозвалась Настя. - Пойдем, а то, правда, ноги устали. Веди, милая, - покрытая шалью голова повернулась к Омахе. Та подошла к Насте и тихо, чтоб не услышал Никита, шепнула - У меня заночуешь. Сарай добротный, теплый. В дом не пущу… там дочка маленькая, ты уж извини. Как уходить будешь, я тебе мужние сапоги дам, твои-то до дыр стерты, я ж вижу. У него нога маленькая была, но тебе великоваты будут. Ничего, подтянешь ремешки.

Настя негромко, и как бы с угрозой спросила: «А чего ты шепчешь, милая? Стесняешься, что увечную приютишь?»

Омаха тихо рассмеялась и, пересилив себя, посмотрела Насте в глаза: «Тихо ты! Никита с мужем дружил крепко, а как его не стало, меня опекает. Еду носит. Втемяшилось ему, что ты ведьма. Боится он, за меня боится. Все, пойдем».

     В деревне, чуть за Кругом, стояло несколько навесов, под которыми укрывали сено. Собрав остатки травы, Никита соорудил лежбище, достал из сумки сверток с едой и сказал Насте:

- Вот тебе постель. Наутро уйдешь, дорогу знаешь теперь. Да гляди, посельчанам не показывайся. А мне пора, и так задержался, по темноте уже к шахте выйду. Омаха, смотри у меня… - Он многозначительно взглянул на девушку. Та сделала вид, будто не слышит. Настя глухо поблагодарила и уселась на траву, опустив голову. Ее пес устроился в ногах и положил голову хозяйке на колени.

Ближе к ночи молодежь стала стекаться на Круг. Развели костер, забренчала гитара, послышались девичьи смешки. В этот вечер на Круге было особенно многолюдно. С Дальнего пришли молодожены Кай и Мэри в сопровождении целой компании. Омаха присела к ним в кружок, послушать Леона. Молодой плотник умел играть так, что стихали разом все разговоры и люди слушали, боясь пропустить хоть слово, хоть одну ноту.

 И день как час, и час как бесконечность

 Воспоминанье глаз, улыбки, слез

 Я жду тебя, я буду ждать хоть вечность...

Костер потрескивал, бросал желтые отблески на задумчивые лица, пахло дымом и жареными семечками. Люди сгрудились у огня, примолкли. Звонкий голос певца сплетался с нехитрой мелодией, завораживал, навевал светлую печаль, жаловался о разлуке.

 Упавшая звезда, я загадаю

 С тобою быть на всю жизнь, навсегда...

Из темноты появилась женщина и вошла в круг, освещенный костром. Стараясь не потревожить песню, она тихонько примостилась рядом и охватила колени сцепленными руками. На голове ее был цветной платок, скрывавший лицо. Омаха прикусила губу. Она хотела дождаться, пока все разойдутся, а потом отвести Настю к себе. Омаха и сама не понимала, почему ее так взяло за сердце это изуродованное женское лицо, эта нагловато-горькая, вызывающая манера говорить. Нет бы, убогой, подождать спокойно, пока люди разойдутся, да уйти тихо. Но тоже видать, потянуло на песню.

Гитара смолкла, и в наступившей тишине отчетливо прозвучал женский голос.

- Я хочу от тебя ребенка, певец. Пожалуйста.

Недоуменное молчание сменилось смехом и одобрительными шуточками.

-Вот это деваха!

- Смелая, прямо говорит, чего хочет!

- Покажись, краса, не прячься под платком!

Леон задорно тряхнул головой. Он заметил новенькую, но в неярких отсветах костра не мог разглядеть.

- Что, так понравился?

- Понравился. - Спокойно ответила Настя. - У тебя в песне душа звучит, а с черной душой такую не сложишь. Пожалей меня певец, не откажи.

-Откуда ты смелая такая взялась? – Леон смутился. А тут еще и платок закрывал лицо странной незнакомки. Певец улыбнулся, не зная, как ответить на столь необычную просьбу...

- Издалека, певец. Пришла издалека и уйду далеко, не потревожу. Только не откажи.

Люди притихли, дивясь бесстыдной откровенности просьбы. Потом чей-то пьяный голос выкрикнул: «Ты и на кровати фату свою не снимешь? Покажись, раз смелая!»

Вокруг одобрительно зашумели, загомонили, давай мол, не стесняйся. Настя продолжала сидеть, опустив голову. Леон подошел, и, улыбаясь, снял с ее головы платок. Тишина. Какое- то время певец стоял с платком в опущенной руке, потом осторожно покрыл им Настю.

-Прости. - Сказал он, едва совладав с собой, чтобы не отшатнуться.

-Откуда эта упыриха появилась? - Раздался истеричный женский голос, и молодуха из Дальнего подскочила к Насте, намереваясь оттаскать ее за волосы.

Леона захотела? - Возопила она. - Ты себя видела, страхолюда? Девки, гони ее!

Одним плавным гибким движением Настя встала перед визжащей девкой, и сама сняла платок. Ее глаза блеснули желтым, отразив свет костра.

- Да, захотела. От таких дети рождаются ладные. А ты чего голосишь? Может сама сунулась, да не по нраву пришлась?

Мэри с осуждением покачала головой: «Гулена бесстыжая».

Настя обернулась к ней, согласно кивнула.

-Да, бесстыжая я, девушка. Мой стыд сгорел давно. Со мной же волей ни один мужик не ляжет... а дитя хочу. Вот и прошу, как о милостыне.

-В лес иди! - Не унималась та, что подскочила к ней, бочком-бочком отодвигаясь от Насти. - Там тебе нежить какая-нибудь подаст!

Настя в один прыжок оказалась перед скандалисткой и ответила ласково и зловеще: «Уж больно ты злая, молодуха. И неумная. Лезешь на меня и не боишься. А хочешь, заколдую? Выбирай - ослепнешь или ноги отнимутся?»

Скандалистка так и рухнула без чувств на землю. Люди зароптали, придвинулись ближе. Настя нехорошо оскалилась, обнажив под полосками сгоревших губ ослепительную белизну зубов. Омаха кинулась в круг, схватила женщину за руку, загородила собой.

-Да не слушайте вы ее! Увечная она, заговаривается! Я ее сама привела. Не ведьма она... отступи! Обрадовались... на убогую… позор! Уйдет она завтра. Пусти, пусти, говорю! Ребенка мне задавите! - Пробивалась Омаха сквозь круг односельчан, таща за собой Настю. Доведя дурочку до дома, метнулась к дочери - спокойна, спит. Достала меховой плащ, старое тряпье и повела Настю в сарай.

-Вот тебе и на себя и под себя, ночи холодные. Садись, жди, сейчас воды согрею обмыться. После поужинаем. - Не глядя на Настю, произнесла Омаха и повернулась, чтобы уйти. Та слегка придержала ее за руку, хотела что-то сказать, но передумала.

Поставив на печь греться воду, Омаха стала рыться в большом ларе, отбирая вещи, пригодные женщине зимой. Копалась долго. Вытащила старую накидку мехом внутрь, поддевку, почти не ношеную мужем, легкие лосевые полусапожки, тоже почти новые. На печи зашумела вода. Закинув печься картошку, хозяйка налила воды в ведро, сняла со стены ковш и, стараясь не расплескать, принесла в сарай.

- Ты мойся, я пока есть соберу.

Уйдя в дом, немного постояла, дожидаясь, пока дойдет картошка. Отрезала мяса, добавила луковицу и краюху хлеба. Завязала в накидку собранные вещи и вышла во двор.

- Тут немного теплых вещей и обувка. - Ответила она на вопросительный взгляд Насти. - Все крепкое. Ужин простой, не готовила сегодня горячего.

Настя едва слышно усмехнулась: « С добром - и лук сладок. И на том спасибо, милая. Да ты иди, не жди. Я поем и спать лягу. Не будет у нас с тобой задушевного разговора. Признайся, ждала ведь?»

   Омаха простодушно улыбнулась и кивнула. Гостья отвернулась.