Очнись и действуй

            Она стояла у окна с бокалом в руке. Поток солнца проникал сквозь тонкое изящное платье и высвечивал приятные изгибы тела, и он почувствовал, что дамочка могла быть удостоена внимания: его внимания, если бы не одно «но»...

            - А взгляну-ка в небо серебристое, и дотронусь взглядом до ажурности, а в руке бокал игристого, и опять весны смятение…

            - Потянусь, воскликну в упоении: Жизнь прекрасна, длись мгновение! – послышался за спиной тихий игривый голос, принадлежащий мужчине.

            Никогда стихи не были сильной стороной Кили. Чем угодно пытался смутить покой интересных девушек, но о стихах ни разу не задумался.Экзя, из корыстных соображений, и здесь подсуетился – подсказал несколько. Все предусмотрел, подлец!

            - Вы кто? Раньше я вас не видела, - удивилась Анфиска, оборачиваясь. - Гость мужа?  

            - Нет. Скоро месяц, как работаю в его фирме.

            - Месяц?! И мы ни разу не встретились с невероятно интересным мужчиной? Стихи вам идут. Так жизнеутверждающе! А темные стекла добавляют романтичности. Дань новой моде?

            - Увы. Светобоязнь, милая девушка.

            - Как романтично! Милая девушка… - она коснулась его руки легонько, как бабочка крылышками, и тут же отдернула дрогнувшие пальцы. - Ой, вы такой холодный! Из морозильной камеры только что? Как стерпели этот ужас?!

            - Попросили помочь, а я безотказен, - стал выкручиваться тот, не желая огорчать барышню.   

            - Насколько?! А если я попрошу столь галантного джентльмена, не откажете в малости?

            Девушка порозовела и опустила глаза. За ее простыми словами что-то крылось, но ускользало от понимания Кили. Где-то мысленно выдохнул Экзя.

            - Буду счастлив.  

            - Хорошо. Запомню. А где Альберт?

            - В кабинете. Велел составить вам компанию.

            - А вы пробовали сочинять стихи? - оживилась она вновь. - Когда душа поет и просит…

            - Нет, - ответил он просто.

            Какие стихи с его занятием? Не до глупой романтики, когда промораживаешься на чердаках-крышах до синюшности; по сугробам лазаешь, утопая в нем по самые уши; реки форсируешь в самое неподходящее время. А все ради заказанной обнаглевшей морды! Виноват – не виноват, ему не до разборок. Платили, и шел. Другие и пару шагов сделать не успевали, а он шел и достигал цели, потому что не заморачивался потребностями ленивого тела, которому прочие уделяли слишком много внимания: пестовали, оберегали, с вытекающими отсюда последствиями. А о нем не говорил только ребенок, славе его завидовал любой… потенциальный смертник или претендент на него. А кто в жестоком мире безгрешен?

            - А экспромтом? Я - пару строк, вы - пару. Давайте? - вывел его из ступора нежный голосок.

            - Нет. В другой раз… или никогда.

            - Уважаю! Никто не смел мне перечить, а вы не боитесь, что пожалуюсь мужу.

            - Анфиска, егоза, ты где?

            - Здесь, сокол мой Альбертик.

            И она убежала, шепнув на прощание игриво:

            - Должок! Не забудете?

            - Чист пред вами, как слеза младенца, - растерялся Киля.

            - Любой мужчина с романтическим пылом и безупречными манерами должен заинтересованной девушке, как минимум, свидание.

            Прозрачнее намека он еще не встречал. Если бы не был при жизни отчаянным бабником, возможно, стал сомневаться. Существуют, ведь, наивные создания, ничего не предполагающие, но Анфиска смотрела лукаво, и щеки ее пылали от внутреннего жара. Хотя… и такое бывает: и щеки полыхают, и взгляд лукавый, а мысли девственно чисты, без пошлятины. И с чего вдруг стал допускать иные варианты, кроме своего, любимого?! Не иначе, соприкосновение с небытием изменило его.

            Часом позже задал интересующий его вопрос Экзе. Тот воодушевился и выдвинул ультиматум. Киля согласился и отправился по делам.

            Несколько недель оказались самыми удачливыми за всю его прижизненную киллерскую практику. Теперь, утратив чувство страха, он делал, что хотел, никого не жалел, ни с кем не церемонился. Не одного «приятеля», нужного, и его «шестерок» - не нужных, которые не успели и мухи обидеть, но в будущем могли стать занозами в задницах криминальных авторитетов, отправил на тот свет; и будущие жмурики обозлились. Устроили облаву.

            - Разве не сдох… он? - иногда вопрошал кто-нибудь, преисполненный подозрений.  

            - Что за придуманный бред? - возражали ему. - Скачет, как сайгак. Души собирает. Хочешь сказать, что клоун ряженый с нами играет? Но лучше этой падлы никто стрелять не умеет. Вот и ответ!

            - Да, дружбан мой, царствие ему, утверждал, что был хмырь этот убиен, и число называл, когда.

            - Врал… либо заблуждался. Личину видели многие, а они его не спутают. Он, как есть он! А если выделывается много, так от того, что уверовал в свою исключительность. Против него мы - стадо баранов! Гоняемся, а толку?! Все скачем по местам, где и след остыл. Пора тактику менять, да господа молчат. Сидят по теплым конурам, а мы… отдувайся тут!  

            - Донесет, кто, разгневаются, и рыб пойдешь кормить, - предупредили его серьезно, боясь также попасть под раздачу за подобные разговоры с недовольством: слишком крутые были хозяева. Тему низвергли до уровня шепота, но ситуация внезапно стала выравниваться…. Предугадывая следующий шаг киллера, шли за ним, практически, по пятам. Иногда удавалось наступить на пятки, но, показавшись на краткий миг, «изверг»  ускользал, всем видом своим, демонстрируя, что простым смертным не дано с ним «навести мосты с отягчающими последствиями». Нелепо перебирая ногами, как немощный старик, он, буквально, растворялся в воздухе, издевательски хохоча дурашливым голосом над наивными простаками. Пули мчались ему вслед, как рассерженные осы, но цели не достигали, судя по всему.

            Это выводило из себя даже флегматиков.        

            - Ниже плинтуса опускает, сволочь! – сделали гневный вывод однажды, с пеной у рта припоминая стремительные телодвижения киллера в прошлом. - Все. Баста! Пора кишки этого скунса намотать на веретено и забыть навеки удачливого придурка. Непотопляем, как айсберг, гад! Так. Меняем тактику. Хватит палить вслед, «великие стрелки». Пуль не напасешься на вас. Конкретные предложения есть?

            Улыбающихся криминальных авторитетов на сходке не было. Они всерьез озаботились будущим, которое могло не наступить из-за разгулявшегося упыря. Кто заказал разборки, выяснить не удалось, поэтому поглядывали на своих, более значимых соседей, искоса, без благодушного доверия. Разношерстная компания тех, в чьих печенках киллер увяз давно и выгрызал внутренности, похоже, с огромным наслаждением, собралась в частном пансионате среди густого соснового бора. Ради спокойного существования в дальнейшем зарыли на время топор войны.

            Сходка решила: не высовываться без надобности, ни во что не вмешиваться, жертвуя «приговоренным челом», которому никакая охрана не поможет, если придет «паразит», но проследить за ним,  и, найдя, стереть с лица земли в его же логове…

            И однажды Киле надоело ненужное внимание. Заказ Моськина почти выполнен, частично оплачен,  сидящие шестерки-разведчики в подворотнях и кустах, надоели хуже горькой редьки, которую когда-то уважал в сметанном соусе. Вычислив трусоватого детину за дрожащими кустиками, он не стал торопиться; практически, подстегивая, «смельчака» идти следом. Эта ночь должна разрубить последний узел в большом деле. Моськин может быть спокоен.  

            Он лежал на кровати с закрытыми глазами, но считывал каждый шорох. Ждал. Остерегаться смысла не было. Бежать, как заяц?! Чем удивят? Чем накажут? Убьют?! Экзя не позволит. Знали бы маленький «секрет», не толпились сейчас в коридоре, пытаясь войти тихо, а прямиком к экзекутору потопали. Шлепнули бы Экзю, сдох и Киля. Окончательно. И никто бы не пришел за ним в морг, а иначе воскрешать можно до бесконечности, пока мясо от кости не начнет отваливаться. 

            На первый выстрел ни вопля, ни стона они не услышали. Так, тело дернулось слегка от резкого удара. И все! Второй, в грудь, сильно не понравился ему - еще не забыл тот уродливый шов, что носить теперь - не переносить, поэтому резко встал, получил еще парочку «пилюлей», поднял, не торопясь, свое оружие, предполагая, что из него сейчас пытаются решето сделать для бытовых надобностей.

            - Язви вас в душу колом! - проговорил жестко и расстрелял в упор группу растерянных бандитов с первобытным ужасом в глазах. - Лучше бы катком наехали, и кости подробили в муку, чем насмехаться, терзая пульками застывшую плоть.

            Возможно, посланцы были не ото всех, кто имел на него зуб, но кто пришел, тот и получил путевку на тот свет вне очереди, а иные с перепугу притихнут, хотя бы на время. Они не были его целью, но спустить на тормозах подобную наглость не собирался: сами пришли. За трупы в съемном жилье отвечать кому-то придется, и, неизвестно, отмажет ли его Экзя или решит энергии лишить, чтобы ниточку оборвать, поэтому бросил Киля все, как есть, и ушел.

             Многие слышали выстрелы в ночи, но побоялись высовываться и что-либо предпринимать, сочтя, что ничем беднягам уже не помочь, и это оказалось правдой.  Следов жильца с большими проблемами опорно-двигательного аппарата, на которого сумели выйти сыщики, порасспросив людей этого района, не нашли. Он не зря старался оставить о себе подобное мнение и всячески подчеркивал немощь тела, которая не была значительной, благодаря стараниям экзекутора….  В комнате, будто не жил никто, но, в то же время,  постель - смята. На простынях потожировых следов не обнаружили, к большому удивлению дознавателей. Подушка, однако, неожиданно поделилась несколькими… искусственными волосками. Ни одна примета не сработала. Люди запомнили в неуклюжем парне то, что было позволено. Искать оказалось некого.

            Господин Моськин не переродился в легкокрылую бабочку, но порхал от приятного известия весь день. Экзекутор сообщил ему в полдень, что тех ребят, кто сильно жаждал крови, разместили в морге, вызвав переполох служащих нехваткой мест. Однако, жмуриков, явно бандитской наружности, никто не пожалел. «Аз воздам!»

            Другое дело, Киля. Экзя был готов поддерживать его всю сознательную жизнь. Очень, уж, полезное существо! Принес под вечер сногсшибательную весть, после которой он не мог думать ни о чем, кроме сладостной дрожи в чреслах. Анфиска, воспользовавшись усталостью мужа, подала ему, любя, стакан сока с ударной дозой снотворного, и шепнула Киле, что сегодня мечтает насладиться сполна его крепкими объятиями, а тот заявил мечтательно, что любит абсолютную ночь. Ни одна звезда не вправе отвлекать от проявления чувственности томящиеся сердца.

            Страстно ожидаемая ночь приближалась семимильными шагами. Неотвратимо, как Божье наказание!

            Уже сегодня… скоро…

            Она гладила его тело в полной темноте и поражалась шелковистости. Он ничего не ощущал и потому лежал закостеневшим бревном.

            - О! - восхитилась она, коснувшись интимного места. - Как многообещающе!

            - Все для тебя, - прокаркал он, стараясь придать голосу чувственности.

            Пару минут она стонала и рычала от удовольствия, реагируя на мощность его тела, но внезапно он шепнул:

            - Погоди! Я… скоро вернусь. Секунда ожидания - этакая малость в сказочной ночи.

            - Возвращайся быстрее, - попросила она и закусила зубами уголок подушки. Растревоженная плоть требовала продолжения. Она подергивала ногами в нетерпении, потягиваясь от сладкого предвкушения. Он прошлепал к царской кровати, бесшумно, и она стала подвывать от невероятного удовольствия, чем еще больше завела Экзю, так как к страждущему телу явился именно он.