Помочь сайту
Поздравления
8. Как вражина буром пёр, да Ванёк всем нос утёр
25 июля 2015 -
Владимир Радимиров
Глава 8. Как вражина буром пёр, да Ванёк всем нос утёр.
Приезжают они через времечко во дворец. Царь-то с виду повеселел заметно, раздухарился – внушил всё ж надежду ему Яван.
Незамедлительно царицу с сыновьями да дочерьми он к себе призывает, с гостем их знакомит да приговаривает: вот, мол, драгоценные мои, сыскался де такой удалец, который вызов грифу противному бросит, наконец, и не токмо в этом деле он голову свою снесёт, но, главное, царевну от гибели спасёт…
А Яван на семейство царское пытливо поглядывает да всё примечает.
Царица-то Милояна дама в общем была без изъяна: высокая такая да статная, и причёска у ней аккуратная – лишь глаза от слёз красные, хоть, конечно, прекрасные. Правда, боль свою она умело скрывала, виду особого не подавала, натянуто Ване улыбалась и пыталась кое-как разговор-то вести: всяку чушь плести...
Зато дочка их Приянка девушкой оказалася славною, весёлою и бойкою на удивление. Почти что взрослою уже – готовою на выданье. Сама такая стройная да шустрая, быстроглазая да остроумная, сразу видать, что вельми разумная, не какая-нибудь там дура. Ладная у неё была и фигура, и платьице яркое и дорогое, а в каштановых её волосах цветочек маленький оказался вплетён, розовенький такой.
Поглядел между делом на Прияну Яван – и жалко ему её стало. Думает – не понимает она, бедная, что её ожидает...
А Приянка ко всему вдобавок ещё и общительностью повышенной отличалась. Чуть побазарили они о том да о сём, пошутили, посмеялися, как она Ваню за локоточек берёт, словно бы невзначай в сторонку его уводит и таку речь заводит:
– Ваня, родненький, дорогой – всё-то я прекрасно понимаю. Только виду стараюсь не подавать. Что ж тут уже поделаешь... Жить-то мне ой как хочется, да видно судьбинушка у меня разнесчастная такая – помереть во цвете лет смертью ужасною... Одно обидно: и сама я жертвою грифа ужасного паду, и тебя в придачу погублю. Да и матушку жалко до слёз. И отца тоже. Любили они меня сильно, баловали, моралью всякою голову мне не забивали. Ох, страшно, страшно мне, Ваня!..
Тут Прияна слезу горькую с глаза смахнула, тяжко этак вздохнула, а потом руку Яванову крепко сжала и горячо ему зашептала;
– Вы, Ваня, я вижу, человек весёлый, за словом в карман не лезете. Прошу вас напоследок: родителей моих позабавьте, от мрачных мыслей их хоть на часок избавьте, а то я опасаюсь – их удар хватит!
Помолчал чуток Яванушка. Серьёзным даже сделался, хоть и непривычно его было таким-то зреть.
А потом за плечики слабые он девушку взял, в очи карие ей посмотрел да и говорит тоном уверенным:
– Я, Приянушка, тебе торжественно обещаю, что жизни своей не пожалею, а этого мерзкого выползка пекельного одолею! И тебя от гибели спасу непременно! А о родительском настроении не беспокойся – устроим всё в лучшем виде. Не будешь ты на меня в обиде.
Повернулся он, и к царскому семейству вернулся.
Особливо царицу Милояну в оборот Ваня взял: байки ей травит, шутит вовсю, балагурит...
Только видит – не до смеха ей. Из приличия только улыбается, а душою-то мается: в глазах один лишь страх засел, а в голосе – тоска смертная. Да и вообще – слишком уж она вся инертная...
Принялся тогда Яваха о своих похождениях допрежних рассказывать, чем интерес всеобщий, само собою, к себе привлёк. Всё царское семейство вокруг него расселось: и царь Далевлад, и царица, и Прияна, и все до единого их детки остатние. Даже старший сын Далевид, юноша ещё молодой, безусый, тож туда заявился и к прочим слушателям присоединился.
С превеликим вниманием они Явана слушать стали, по ходу повествования охая, ахая, дыхание затаивая и переживая...
А Яванище вскоре в кураж-то вошёл. Понесло его прямо вай!
Былые свои приключения он публике препочтенной излагает, да складно же, зараза, бает и всё, значит, в лицах это дело изображает. И до того в речах он стал цветист – натурально артист нонешний, юморист!
Он и про битвы возле моста, и про паука, и про льва, и про прочую адскую нечисть – всё как есть рассказал-поведал. Конечно, малёхи приврал, не без этого – ну да то ж для связки сюжету...
Короче, головы всем он задурил, от тяжких мыслей семействие поотвратил, и мозги им на свой уже лад намотал на мотовило.
А ведь это и надобно ему было!
Царь вгорячах тут Явану как врежет по плечу его каменному, а сам-то ржёт-смеётся, аж бородища трясётся.
– Правильно! – орёт он громогласно. – Всё как есть чистейшая правда! Так всё оно и было, как ты изложил! Мне недавно о том поведал министр уведомления, так что никакого тут нету сомнения. Говорил, что некий чудо-богатырь за морем недавно пошурудил: в наших державных владениях львищу чудовищного угробил да разбойников лютых извёл, кои чинили там произвол. Так, значит, это ты-то был! Ванюша дорогой!
И к Ванюхе в слезах и соплях полез целоваться.
Обнял он парня крепко-накрепко и убеждённейшим тоном сказал:
– Не иначе как тебя сам Ра сюда послал – и как же вовремя-то! Да ещё с белого самого света!..
И царица повеселела прямо заметно: приосанилась, разрумянилась, в глазищах огромных огонёчки у неё позажигались. Уже не такая стала, как была-то, квохлая рохля да кроткая.
Красивая, подумал Ваня, тётка!
А тут вскорости и ночь наступила, а там и новый день занялся, да быстро этак в хлопотах всяких пробежал.
Вот и час назначенный приближается. К полуночи, по велению Чёрного злого Царя, надлежит царевну Прияну к Жертвенной горе отвесть и, привязав её к столбу каменному, на произвол её горькой судьбы оставить.
Только Яван рисковать девушкою не стал, а вот чего, озорун, удумал: попросил платье ему женское пошить, да вдобавок парик подобрать покрасивше. Часика за два до полуночи облачается он в девичий наряд, берёт свою верную палицу и на гору ту жуткую отправляется.
Ну, с ним ещё слуг царских парочка.
А как пришли они куда надо, то приказал Яван к столбу себя привязать этак слабенько, а палицу перед тем в расщелине невдалеке он спрятал.
И остался на горище один.
Слуги-то поспешно оттуда прочь ушли, лишь бы от греха куда подальше, а Ваня время стал коротать.
Вот проходит таким образом час, потом ещё с полчаса. Яван у столба стоит, ждёт нетерпеливо. А время-то быстро этак летит. От безделья Ваня окрестности здешние обозревал и, прямо сказать, не дюже ему в местах тутошних нравилось. Как-то всё было пустовато. Море бордово-винное уже приелося ему весьма, оторопь даже некую вызывало – ну как кровища венозная чисто! А растительность везде однообразная, небогатая: деревьев мало, всё больше кусты сухие с колючками да жиденькая трава...
Скучно это всё наблюдать, тошно, неинтересно. А главное, солнышка на небе нету! Не повезло со светилом здешнему свету. Ванька ведь без солнца красного совсем измаялся. Ну что это вообще за небо такое – хмарь какая-то мрачная, и ни одной тебе завалящей звезды! Тьфу ты!
Короче, тоска зелёная понемногу на Явана напала, но делать-то было нечего – не для развлечений же он сюда был поставлен. Что ни говори и как ни крути, а надо, и терпи...
И тут вдруг слышит он – затрепетал в стороне моря воздух! Видно, летит там кто-то огромный и зело тяжёлый...
Глянул Ваня в ту сторонушку – мама родная! – оттуль птица, не птица, а нечто тоже крылатое приближается; несколько разов крылищами громадными махнуло – и вот уже оно тут: подлетело да снизилось. Издаля очевидно жертву свою увидело, потому что заклекотало оно премерзко, а подлетев к горе, фиолетовыми крылами махнуло – ажно ветром на Ваньку пахнуло – да на землю-то прыг!
Крылья свои нетопырьи за спиною сложило и на человека у столба страшным оком зыркнуло.
Посмотрел на юду вблизи Ванюха – вот так чудище, думает!..
С виду действительно этот гриф адский красавцем писаным не казался: гадким он был прям донельзя и ужасным, и без сомнения, страшно опасным. Тулово у него было крупное, не менее чем с бычье, ну и прочее таково, значит, обличье: сам чернющий, как каменный уголь, а глаза ярким огнём горят, да лапы красным светом отливают, и вдобавок в хвостовом оперении одно перо белое-пребелое сверкает...
Морда же у чудища чем-то на человечью смахивала, только была его личина вся какая-то отвратная, кривая, наглая да невозможно злая.
Встопорщил крылатый зверь железные свои перья, головищу приподнял и диким хохотом захохотал, а потом глазища повыпучил, оглядел жертву привязанную взором жадным и видимо доволен её видом остался, потому как огни в его глазницах забегали да засверкали.
Отверз затем клюв острый незваный гость и воскликнул радостно трескучим голосом:
– Ох, и знатно же я сейчас потешуся! Хо-хо-хо-хо! Цельный месяц ведь я не ел, всё держался да терпел, а ужо эту-то ноченьку попирую я да попотчуюсь!.. Слышишь ли ты меня, девонька сладкая?
Тут Ванюха забился, задёргался в своих путах и голоском тонким запричитал да зажалился, к хищнику пернатому обращаючись:
– Ой, да ты не ешь, не клюй меня, чудо-юдушка! Пожалей, пощади меня ради Боженьки – ведь я же молода ещё, молодёшенька!
А грифина бессовестный от нетерпения бесовского аж задрожал, едва из уст жертвы моление о пощаде-то услыхал. У него с клюва слюна даже алчная закапала, на поверхность скалы утекая – превонючая зело такая…
Подвалил он к жертве своей вразвалку и вновь закрекотал прегнусаво:
– А и буду я тебя клевать-поклёвывать, вкусненькой кровушкой твоей упиваючись! Я ведь, девонька гладкая, как раз молоденьких-то и люблю, и нежным твоим мясцом себе пузейко набью!
Яван тогда ещё тоньшим голоском к злыдню бессердечному обратился, сколько мог жалобно расхныкался он, развопился:
– Ой, да всё ж не ешь, не клюй меня, чудушка-юдушка! Откуплюся я от тебя великим откупом: всё что ни есть у нас в царстве злата-серебра – всё мой батюшка за меня отдаст, ради жизни моей не зажадится!
А жестокий сей гадище пуще прежнего смеётся да ухохатывается – даже слёзы крокодильи по гнусной роже у него скатываются.
– Ой, уморила, ну и уморила ты меня, девка! – заверещал он весело. – Да на кой ляд мне твоё злато да серебро, если у меня у самого его даже куры не клюют! А зато я сейчас, красавица, тебя поклюю-то! Ох-хо-хо-хо! Или ты, девица-лапа, не рада, что ты сама есть моя награда?
Ванька тут едва в истерике не забился, и до того отчаянно он в путах своих заколотился, что чуть было до времени верви к чертям не порвал.
И самым растонюсеньким голосочком запричитал, даже «петуха» в запале дал:
– Ой, да ты сжалься надо мною, грифушка пекельный! Не терзай пожалуйста тела моего белого! И не пей ты младой моей кровушки! Ибо сильно я боли боюся – визгом-криком я вся изойдуся! А услышат тот крик мой тата с матушкой, и умрут они от горя-кручинушки! Ради твоих прошу отца с матерью: ты меня пожалей и лучше сразу убей!
Но проклятый стервоорёл и на эту просьбишку нижайшую не снизошёл. Наоборот – ещё большего увеселения придали ему жертвы несчастной моления.
– Ишь чего захотела! – закаркал он, враз посуровев. – Э, не-ет, девчурочка-дурочка, шали-и-шь – уж я тебя съем-то не сразу! – и не надейся! Я тебя, сладенькая моя, вдоволь помучаю по такому-то нашему случаю. Страсть как людишек я мучить люблю! А ты, милая, не стесняйся – кричи себе на здоровье! Сколько есть моченьки можешь визжать-то, ведь я это ужас как уважаю! И знай наперёд: я от тебя маленькими кусочками мясико буду отщипывать: сначала с ручек, потом с ножек, потом я, деваха, глазки твои повыклюю да под конец тебя распотрошу и нутром твоим вкус потешу! Ух-ху-ху-ху!
Тут уж Ваня не стерпел более сего измывания, и покуда тварь эта в очередной раз ухохатывалась да тряслась, зажмурившись злорадно, он верёвки-то мигом порвал, палицу из потайного места выхватил да, подскочивши поближе, так шандарахнул по башке мерзкую пичугу, что у той даже искры из глаз сыпанули.
– А может подавишься, пугало ты огородное, ни на что не годное?!!! – вскричал Яван громовым голосом. – Не по клюву тебе будет кус, живодёр толстопузый!
Страшным криком закричал чудовищный гриф! Ну не ожидал он видно никак, что на месте девицы малосильной богатырь появится агрессивный. И пока упырь наглый, в шоке находясь явном, громко вопил да в себя приходил, Ванька ему своей палицей перья железные все погнул да крылья широкие поперебил.
Только вскоре, на удивление быстро, чернец сей углистый силы ярые для битвы с Ванею всё же отыскал; рассвирепел он и богатыря крылами ударил, с ног его даже сшибил, и ещё клювищем вострым вослед добавил, норовя убить. Дюже хотел сей недобрый урод смелого воя одним ударом прикончить, только вот получилось это у него не очень.
Чего особенного Явану-то сделается! На нём же броня была небесная, не широкая, не тесная, а такая как надо. Хоть и бит, а не убит был Говяда!
Вот подхватывается он на ноги проворно, и пошла тут у них драка упорная. Грифина ведь тоже бронёю волшебною оказался покрыт, мало ему вреда Ванюха палицею своею причинил. И того больше: чуть времени минуло, а вражина неведомым образом повреждения, ему нанесённые, починил.
На равных с Яваном схватился!..
И всю-то ноченьку долгую не на жизнь, а на смерть они там билися, из сил уж изрядно повыбились, а ни один отступать-то не хочет: сражаются из последней моченьки...
И кто бы там знал, чем бы у них эта кутерьма закончилась, только вышло вот как: Ванька, не будь дурак, от очередного крылатого удара уклонился, колобом по земле прокатился, за хвост злобную тварь схватил в пылу схватки, да и вырвал белое перо ко всем-то чертям.
И только перо сломанное в Ваниной длани затрещало, как завыл вдруг садюга крылатый, заверещал и… прямо на глазах уменьшаться стал. Будто шар надутый он сдулся да съёжился и в мгновение ока в комочек скукожился.
Тут комок волчком на месте закружился, а потом – вжик! – в ворону растрёпанную превратился!
Яваха сию метаморфозу раскрыв рот лицезреет, и очам своим не дюже верит, а ворона-то – фурр! – на воздух встрепенулася, закаркав придушенно, в темень ночи метнулася – да и сгинула.
Так бесславно нечистая сила поле боя покинула.
А перо белое в руках Ваниных как вдруг засияло, волнами света радужного как в темени заиграло, да ярким лучом вертикальным в небесную даль и ушло – туда, куда ему было надо, изошло.
«Вот оно что! – подумал Яван поражённо. – Не иначе как это частичка света белого была, чёртом проклятым украденная... Выходит, без света этого ворованного они, гады, этакими драными воронами оказываются. Ну и дела!..»
И хоть жалко Ване было малость, что чёрт крылатый от него удрал, но всё ж возвертался он в город победителем, младой царевны героическим избавителем.
А как же иначе? Иначе нельзя...
Ну, тут триумф во всём государстве в честь грифоборца Явана, само собой, был объявлен. Неделю в городе и везде пир прямо горой, а на том пиру наш витязь – вестимо, первый герой. Опять, как и в Самаровом городке, его все подряд чествуют: слава бояру, кричат, ура, виват!..
Ванька уж и сам-то не рад – изрядно это хмельное дело ему надоело. Порывается он оттуда далее идти – а куда идти-то?
Во-о! Как в то пекло подземное попасть, никто и не знает. Вот Ванёк себе и гуляет…
А когда всё ж кончился этот радостный пир, то царь Далевлад тогда опохмелился и лучших своих ведунов и ясновидящих к себе пригласил. Те и так и эдак попыталися чего-нибудь на сей счёт разведать, но точного ответа никто из них не дал – ни один колдун про вход в пекло не ведал ни шиша.
Обмишурилась вся эта компания, облажалась, сошлись лишь они во мнении, что пекло – это, значит, внизу где-то место...
Да-а, думает Яваха – лихо черти свою цитадель охраняют, их нахрапом-то не возьмёшь, засекретились, ядрёна вошь!
Вот месяц, другой протекает. Далевлад по-всякому Яваху развлекает. Уже, кажись, все свои чудеса ему показал, а тому-то не шибко и радостно. Заскучал даже парень, говорит – солнце увидеть ему дюже хочется, и чёрного хлеба с настоящим молоком страсть как охота, да только где ж всё это богатство взять: тут ведь не родимые чай места, и царская сокровищница насчёт сих чудес пуста.
И вот однажды сидят они всем семейством вечером во дворце, время за картишками коротают да от дневных дел отдыхают.
Царь между делом и спрашивает Явана:
– А хочешь, Ваня, чудесный прибор дальновизор поглядеть? Во штука-то! Ей-ей! С его помощью я провинциями своими управляю и сведения от правителей тамошних получаю. Изволь, покажу...
Отчего ж не хотеть-то? Яван с радостью...
Встали они да пошли сразу.
Приходят вскоре в особую комнату, а там-то пустовато эдак: никакой мебели почитай что и нету. Далевлад тут в сторону отвернулся и тайное слово какое-то шепнул, кое не усёк и чуткий Яванов слух: только шу-шу-шу, и всё.
Ваня едва моргнуть-то сподобился, смотрит – ё-моё! – половина комнаты точно пропала, а на её месте появилася комната другая, по виду совсем не такая. И видит Яван, что в той комнате некий сановник за столом роскошным сидит и в толстую книгу глядит. Как заприметил он царя, так тотчас на ножки подскочил и доклад бойким голосом застрочил.
Царь доклад недолго послушал и головою кивнул – мол, хорош болтать! – да Явана пытает опять:
– Ну что, удивлён?
Тот конечно царю не отказывает – неподдельный интерес к этому диву выказывает, а царь довольным таким сделался, рад стал, что гостя потешил, в скуке серой его утешил.
– А-а! – рукою он машет. – Это, Ванюша, видимость одна! Ненастоящее изображение. Да вот смотри!..
Подходит он к сановнику, столбом застывшему, загадочно улыбается и... руку сквозь него, словно сквозь место пустое, протыкает. А сановник, как ни в чём не бывало, недвижимо стоит и на царское величество подобострастно глядит.
– Да как же это, царь-батюшка?! – не удержавшись, Яван восклицает.
– Всего лишь образ такой, Яванушка, – отвечает царь важно. – Иллюзия такая, чудесная навь... Ну, это долго будет объяснять. Сам-то оригинал за тридевять земель отселя находится, у чёрта почти на куличках, а ощущение такое, что он здеся присутствует лично, а!
Яван тут и призадумался.
А как стали они назад возвертаться, он Далевлада вопросом и ошарашил:
– Слушай, – говорит, – царь-государь, а не можешь ли ты и с Чёрным Царём таким макаром связаться?
А тот вдруг как перепугался, как руками на Ваню размахался...
– Что ты! Что ты! – завопил истерично. – Лишь он сам вызывать меня может – лично! – а мне сиё никак невозможно, и думать об этом даже не можно!
Видит Ванька – темнит чего-то царёк, не договаривает. Попытался он было тогда выведать у величества кой-чего, да только тот упёрся и на все энти расспросы не повёлся. Рот, короче, на замок, а ключ – в огород.
Вот же правда урод-то!
Ладно. Проходит времечко ещё какое-то. Прижился в городе Яван, поперезнакомился с массой народа... Парень-то не гордый, открытый, бравый, вот он везде и шляется, о том да о сём с людьми калякает, балагурит, игры молодецкие да веселухи устраивает, да девкам молодым головы дурит.
Баклуши, короче, бьёт…
Все прям влюбились в него. А Приянка, та уж точно – по уши...
Да только вот Ваня при ней дышит ровно. Царь Далевлад напрямую ему жениться предлагал: бери, говорит, мою Прияну, я тебе не то что дочь – царство всё передам! А Яван поблагодарил, конечно, царя за оказанную ему честь, но – нет, отказывается. Я, смеётся, не царского звания человек: я только коров могу пасти, а не людей. Не тех, мол, я кровей...
А тут вскоре и пир очередной дают, уж и не важно, по какой такой причине. Пир и пир. У энтих царей видать поздоровее развлечений и нету, прямо перебор с пирами всякими да гулянками. Тешат вишь себя пьянками...
Наш же богатырь себе кой-чего и позамыслил. Как веселье буйное разгорелося не на шутку, он к Далевладу-то подступил да между делом его и подпоил. Рассказывает царине-гуляке хохмы всякие да разные байки, а сам винца ему в бокал и подливает.
Яваха-то винишка не пьёт – он и так веселиться могёт, а зато величество назюзюкался сверх всякой меры да и пошёл себе сдуру куролесить. Дюже вишь стало повелителю весело: понёс он всякую околесицу, кубков да бокалов с дюжину поразбил, пёрышки пораспустил, ту даму за зад ущипнул, эту – ну удержу царяке нету!
А Яван возьми и сказани ему в этом-то азарте: а слабо дескать тебе, великий царь, с Чёрным Царём по душам погутарить и на место его, стервеца, поставить, а то он совсем уже оборзел: внаглую, сатана, наезжает да грифов каких-то наглых к нам подсылает! Больно много себе, гад, позволяет!..
– Это кому что ли – мне слабо?! – вскричал Далевлад раскураженно, и с места тут же подхватывается. – Да я ему!.. У-у-у! А ну, Ванюха, пошли! Давай-ка меня держи! Ух, у меня не заржавеет! Я ему, упырю чёрному, покажу – всё как есть про него ему выложу!
И обняв за шею Явана, на ухо ему горячо зашептал:
– Есть у меня слово тайное для экстренной связи с энтим гадом – хоть с постели его, ирода, подыму! Х-хех! У-у-у-у!
А сам Ванька за шкуру львиную куда-то тянет.
Скоро пришли они, обнявшись, в тот самый залец, в котором давеча царь дальновизор Ване показывал. Царь-то с виду чисто ярой: корона скособочена, бородища всклокочена, глазёнки полыхают, а ручонки туда-сюда махают...
От Явана он ладошкой отгородился, пьяным взором вперёд воззрился и чего-то неразборчиво пробормотал.
И только он шепелявить-то перестал, как вдруг – думмм! – вибрация мощная в воздухе пошла, а потом откуда-то музыка на низких тонах заиграла – зловещая зело такая.
И появилася у них перед глазами под аккомпанемент музыки этой грозной зала преогромная – не иначе как палата тронная!
Яваха с превеликим вниманием на открывшуюся панораму глядит, удивляется и ничего не упустить старается, а сам пьяного в сиську царя за шкварник поддерживает, ибо тот на ногах едва уже стоит и из стороны в сторону шатается да упасть норовит.
А зрелище впереди открылося – действительно глаз не отвести!
Всё в той зале было какое-то завораживающее, пугающее да страх навевающее: цвета и краски тёмные, мрачные, на Яванов взгляд не совсем удачные; кругом огромные колонны громоздятся, и изнутри они рубиновым светом струятся, а на потолках и стенах – барельефы выпуклые и переливы картин почти что живых, а на тех картинах драконы крылатые да змеи зубатые мастерски изображены, и в придачу к ним неких людей намалёваны были лики, испускавшие из страшных очей багровые блики...
А пол сплошь плитами самосветящимися оказался покрыт, точно из каменьев драгоценных был он выложен: так весь везде он и сверкал да лучиками блескучими поигрывал...
Обстановочка, в общем, была ещё та – мрачная и смачная красота!..
В глубине же палаты этой огромной впечатляющих размеров стоял трон, словно из углей потухающих сложенный. Пока Яванка его созерцал, он светом пламенеющим весь аж мерцал.
Пуст-пустёхонек.
И ни единой души кругом не наблюдалось.
«Куда они все там пропали? – подумал, недоумевая, Яван. – Может, напутал спьяну Далевлад, и мы не туда попали?»
И вдруг – не сказать что нежданно да негаданно, но способом весьма странным – появляется на троне том громадном ужасающий великан!
Он не сразу весь, а как-то постепенно там проявился, будто из воздуха телом своим уплотнился.
Натурально собою гигант: сажени в две высотою без малого!
Лицо у него было длинное, чуть ли не лошадиное, властное донельзя, словно из камня вырубленное – ну ни одна чёрточка не ворохнулась на нём даже. Как у памятника... А на лице ни усов не видно, ни бороды – видно, бритый. И выражение такое угрюмое застыло, даже чванливое. Гордее рожи и представить себе было невозможно!
Власа же у него были прямые, чёрные, как вороново крыло отливающие и до самых плеч ниспадающие. А глаза закрыты. Точно спит…
Одёжа на великане, правда, смешная была немножко, и впрямь на ночную рубашку чем-то похожая: белоснежный этакий балахон, контрастирующий явно со смуглой кожей; в придачу и колпак белый на голове у чёрта этого был надет, так что никаких рогов во лбу заметно не было, зато перстни драгоценные на перстах его так и сияли, а руки – сильные, холёные такие – на подлокотниках спокойно лежали.
Замер Яван непроизвольно, на Чёрного Царя во все глаза глядит, а Далевлад спьяну чего-то под нос себе бубнит да ногами сам переступает, качается и за Яванову шкуру хватается...
И тут вдруг веки у владыки ада начали неожиданно подниматься – медленно так, плавно, а Яваха как завороженный за этим наблюдал... Всё шире и шире очи, темнее ночи, раскрывалися, и вот – раскрыл Чёрный Царь глаза и на стоящих пред ним людей глянул!
Яван чуть назад даже не прянул, потому что немигающий страшный взгляд ощутимо весьма обжигал.
Сама Власть, непреклонная и беспощадная, из глаз подземного владыки излучалась и искрами неземного гнева наполнялась!..
– Как смел ты вызвать меня, жалкий царёк?! – низким, грозным и страшным в своём спокойствии голосом спросил Чёрный Царь.
Бедного Далевлада от сих слов чуть не хватил кондратий! Вмиг-то он протрезвел, потом холодным облился, с головы до ног весь заколотился и, наверное, упал бы, если бы Яваха за шкирку его не поддержал. А язык у него уж точно отнялся, потому как акромя мычания, ни на какие звуки он способен не оказался.
– Я могу тебя в порошок стереть, а душонку твою ничтожную в великое мучилище ввергнуть! – повысил тут голос адский царь, да так, что стёкла в окнах задребезжали. Помолчал он недолго, ещё пущим гневом наливаясь, а потом как рявкнет: Отвечать!!!
Не привык наш богатырь к такому крику. Порешил он в свару эту однонаправленную встрять, да инициативу в руки свои крепкие взять. И пока Далевладка икал да ртом воздух хватал, Ваня не смутился, да к пекельному царю сам обратился.
– Поравита тебе, твоё величество! – гаркнул он голосом молодецким. – Уж ты меня извини и сурово дурака не кори, а это я-то настоял, чтобы наш царь твою милость вызвал. Страсть какая охота с тобою повидаться была!.. А посему позволь представиться: Яван я, Говяда! Иду в пекло с белого света, несу тебе от тамошнего люда привет!..
Тут Яваха рассмеялся и картинно эдак царю адовому поклонился, добавив затем с оптимизмом:
– Я ещё немного отдохну тут, побуду, и непременно к тебе в гости прибуду. Наяву тебя тогда и повидаю. Уж извини, твоё державие, коль опоздаю!
Быстро восстал владыка ада с трона громадного, во весь свой величественный рост он выпрямился и, сверкнув чёрными очами, загремел громогласно:
– Да кто ты такой, чтобы ещё шутить здесь со мною, ничтожный червяк?! Ты даже понять не в силах умишком своим ограниченным, что тебя за дерзость твою ждёт!!! Жалкая и глупая мошка!..
А Яван в ответ усмехается.
Не пугается он и не теряется.
Даже стал от хамства царского более радым.
– Звать меня, – говорит, – Яваном Говядой, и грозить, величество, мне не надо! Я может и мошка, как ты баешь, да такая, что больно кусает, и ничего от неё не спасает! Сынки твои борзые Грубовор с Хитроволом мне вот тоже эдак-то грозили, да голов своих не сносили. И посланец твой, воронячий грифок, получил от меня урок. Может статься, я и в пекло в скором времени проберусь и до тебя, владыка ты охрененный, доберусь! Ага!
Тишина вокруг повисла чисто гробовая. А потом вдруг – грох! – Далевладка перепуганный в обморок греманулся: выпустил его Ванята невзначай-то.
Медленно-медленно сел на своё место Чёрный Царь, подлокотники ручищами сжал, так что костяшки пальцев явственно побелели, и в Явана страшный свой взгляд вперил.
– Так это ты, жалкий человечишка, в моих владениях воду мутишь, и порядки свои вредные в них городишь? – совершенно внешне спокойно, ледяным и суровым тоном процедил он. – Добро-о...
После чего добавил гордо, усмехнувшись криво узкогубым ртом:
– Ну да недолго ты, дерзкий наглец, из бунтарских щелей выползец, торжествовать-то будешь! Уж я об этом позабочусь...
И Чёрный Царь взгляд свой стеклянный отвёл от Явана.
– А теперь – слушать мой приказ! – грознее некуда он прорявкал. – Встать, ничтожный царёк!!!
Тут лежавший мешком Далевлад, словно лунатик, на ноги плавно поднялся и, качаясь, вытаращенным взглядом на владыку ада уставился. Волосы с бородищею у него дыбом встали, а глаза, казалось, распахнулись шире некуда, и не мигали.
– Завтра в полночь, – чеканным голосом изрёк главный чёрт, – выставишь на Жертвенной горе сына своего старшего Далевидку! Кровью и муками сына вину свою предо мною икупишь – часть лишь вины! Исполнишь – быть тебе в царстве твоём царём! Пока… А коли нет – пеняй на себя!
И закончил презрительно:
– До свидания!.. хм!.. царь!..
Всё видение после этого начало меркнуть, растворяться и блекнуть: потушились огни рубиновые трона и громадных колонн, и сами они стали прозрачными, словно призрачными. Вскоре всё это наваждение полностью исчезло, лишь какой-то миг ещё горели в дымке иллюзии пылающие очи ужасного великана, но вот и они пропали без следа, и пред глазами Явана появилась прежняя убогая комната.
И едва потрясённый донельзя Далевлад пришёл немного в себя, как в изнеможении на пол он опустился и, всхлипывая и трясясь, к Явахе оборотился.
– Что ты наделал, лихая твоя голова! – накинулся он на витязя не шутя. – Да знаешь ли ты, что... что... эх, пропали мы все теперя! Сынок мой Далевидушка пропал! И душенька моя грешная в придачу!
А сам руками себя за лохмы на голове ухватил и по-бабьи почти заголосил.
Только Ванюха присутствия духа не терял и как мог сокрушённого в прах царя утешал.
– Не боись, царь-батюшка, не пужайся! – обнадёживал он его с жаром. – Раньше смерти не помирай, а барахтаться продолжай… Всё как надо у нас с тобой получилося, и ничего страшного пока не случилося!
– Эх, Яван, Яван! – с упрёком воскликнул царь. – Ещё как случилось-то! Ещё как!.. Мы же с тобою гнев Чёрного Царя вызвали! Это что, по твоему – пустяк? Э-э-э! Ветренный ты дуроплёт. А ну как он отряд сюда карательный пошлёт, и своих чудищ на нас нашлёт – что тогда?! А?!
– Ну и что тогда?..
– А то, что нельзя нам от их рук погибать-то! Вот в чём дело-то, Ваня. Случись такая беда, то души наши на долгий-предолгий срок в пекельное мучилище попадают и силой своею аккумулированной упырей этих адских питают. Так-то вот!
Но Яван царя особо не слушает – знай своё гнёт...
– Ты, царь-государь, малёхи охолони и непорабылемы сии в голову не бери! – ему он говорит. – С чертями хищными тягаться, чтобы за нас, за людей, с ними поквитаться – это дело моё. Я ведь того и хотел, чтобы хоть одного чёрта из пекла сюда заманить у нас получилось – так оно и случилось. Всё, батя, идёт путём: мы им нос-то ещё утрём!
Да живо царька в охапку берёт и к гостям его обратно ведёт. И словечка даже сказать ему не даёт. Приведя же правителя в залу, царице Милояне его особу препоручает, дабы она царя от мыслей зудящих отвлекла и в веселье общее супружника увлекла.
Только какое ныне веселье?!
Видя, что государь ихний чуток не в себе, в угрюмости тусклой пребывает и ликовать более не желает, гости понемногу дай бог ноги по дороге – все до единого и ушли.
Рассказал Далевлад супружнице своей и старшему наследнику о нависшей над ними беде невозможной, после чего царица, как водится, чуть в обморок не грохнулась: за сердце рукою хвать, и ну орать да стонать; а зато Далевид – парень хоть и молодой, а пылкий зело, горячий – нисколько вроде не убоялся: превесьма он взволновался, щёки с ушами у него запылали, в глазах бойких чёртики заиграли...
«Никого я не боюсь! – твёрдо он заявляет. – Хочу с силою нечистою биться да сражаться!..»
Яван же Далевидку отважного слушает да улыбается, потому как царевичев настрой боевой шибко ему нравится.
– Рад слышать от тебя, Далька, – восклицает он, – таковые речи хоробрые! И отговаривать тебя от борьбы я нынче не стану, ибо нужон ты мне будешь для одного хитрого плану... Дело то трудное и, врать не буду, опасное, ну да и мы ведь с тобою не лыком чай связаны – такое покажем чертячьим посланникам, что соваться им сюда более будет не повадно!
Далевид от оказанного ему доверия довольным стал, молодой пострел, а папаня его, то услышавши, лицом ажно посерел.
Ну а Ванька языком чесать продолжал и вслух вот о чём рассуждал:
– Я так полагаю, что сам Чёрный Царь сюда не сунется, побоится. Готов об заклад о том биться!.. Это он с виду грозный такой да сурьёзный, только меня не обманешь – я их породу-то зна-а-ю. Они лишь со слабыми да с кроткими круты до блевоты, а как не на того наедут, так охоты жизнью рисковать у публики этой и нету. Норовят они чужими руками жару поболее загрести, али врага опасного стараются провести. Так что, смекаю я, пришлёт сюда грозный царь кого-то из холуёв своих окаянных, а тот, про меня проведав, поостережётся наобум-то переть: пока не убедится, что на горе и в самом деле царевич стоит привязанный, точно не покажется… Нам его, Далюша, обмануть как-то нужно, поэтому действовать будем дружно и адские требования соблюдём... наружно.
Ещё некоторое время поуговаривал Ваня царя, и как тот не упирался, пришлось всё ж ему пойти на попятный – уломал-таки его Яван.
Да и как величеству слабосильному было с Ванькою не согласиться, когда эта вот наглая рожа – единственная, можно сказать, была его надёжа. Без него-то дело труба: хоть прямо сейчас в пекло сигай!
Ага, ладно. Разработали они тогда детальный план, дабы всё грядущее вышло по-ихнему, как Яваха его замыслил. Договорились герои в урочном часу Дальку на горе Жертвенной к столбу крепко привязать и там его оставить, а Яваха неподалёку в кустах должон был сховаться, где ухо востро надобно было ему держать, чтобы в нужный момент маху не дать.
Дело ведь было рискованное, филигранное: чуть что не так, обмишуришься малёхи, не устрожишь – Далькину жизнь и положишь!
Ну, вот и время назначенное на подходе. Идут они вдвоём к горе той. Яванка царевича верёвкой к столбу привязал, а сам чуток пониже спустился и в расселине за кустами укрылся.
Ждут себе, пождут...
Далевид у столба замшелого привязанный стоит, а Ванюха в кусточках замаскированный на стрёме сидит, бдит.
Тут и полночь уже близится. Тишина вокруг прямо зловещая стоит, лишь море едва слышно волнами сонными плещет, да вдруг сыч вдалеке заухал жутко.
И в этот самый миг – плюкш! – с воды звук какой-то посторонний еле чутно послышался! Смотрит Яван – появляется из морской пучины глаз. Да что там глаз – глазище, буркалище! Как бы посаженный на длинной тонкой палке...
А вслед за первым буркалом и второй, такой же.
Притих Яваха, замер, поелику было возможно, даже дыхание затаил, а Далька слегонца испугался и у столба своего невольно весь сжался.
Ну а глазищи странные поозиралися с минуту где-то и туда да сюда поповорачивались: очевидно, убеждалися, нет ли где подвоха какого али обмана, в виде само собою Явана. А потом только – ш-ш-ш! – с шумом немалым на бережок пологий чудище подводное выползло, да какое же невиданное!
Пригляделся получше Яван – хм, думает – на краба невероятного сильно гад смахивает.
А какой страшенющий же! Величиною с большую копну: о шести ногах членистых да двух клешанинах увесистых. На концах ножищ у него крючья были загнутые, а клешни, словно серпы громадные, были вострые. Сам-то краб чёрен оказался, точно мокрый камень, а одна клешанина белою у него была и в полумраке светящаяся.
«Ага! – обрадовался Яван, в засаде своей сидючи. – То, что клешня белая, это к лучшему – ужо я тебя, дорогуша, прищучу!..»
А чудовище постояло-постояло, покуда с него вода потоком стекала, да вращая глазищами, к горе и потопало. Заковыляло по песку да по гальке, ногами – шур,шур,шур – шуршит, и на жертву привязанную жадно глядит.
И вроде как похохатывать ещё начало.
Вот оно к горе той приблизилось, по склону крутому быстро вскарабкалось, возле жертвы уселось и препротивным голосом заскрипело:
– Ух, какой молоденький, какой сочненький здесь человечечек! Хо-хо-хо-хо! А душоночка какая созревшая! Ха-ха! А тельце какое нежное! Хе-хе-хе! Я два месяца ничего не ел, постился всё да терпел. Знатно же я сейчас попотчуюсь! Ох-хо-хо-хо-хо!
Далевид-то, хоть и был он парнем непугливым, а и то от страха весь застыл, монстыря этого вблизи видя: побледнел он, словно мел, и ни словечка вымолвить стал не в силах.
Ну а чудище ещё ближе к нему придвинулось, воздух с шумом в себя потянуло и далее загнусавило:
– Ой! Ой, как пахнет-то! Ты, людяшок, должно быть вкуснющий – ну объядение прямо! Хо-хо-хо! Ух-ху-ху! Н-да... Только ты, козявчишка, не радуйся – я тута снедать тобою не стану. Мало ли чё!.. Я тебя, милок, это... с собою возьму, ага. Яд в твоё тело впрысну, и ты околодеешь, дабы сполручнее было тушку твою волочь. А у нас в пекле ты пожалеешь, что я тебя тута не замучил. Угу! Ты и представить даже не можешь, какие муки душонку твою ждут! Ух-ху-ху-ху-ху!
И опять, значит, от наглого хохота аж заходил он весь ходуном. А потом на лапах приподнялся и клешанину белую к своей жертве начал протягивать.
«Ну, теперя самая пора!» – решил мгновенно Яван.
И на горку-то скок-поскок, и он уже тама, возле этого хама! Да, не долго смекая, ка-ак долбанёт палицею по протянутой клешне!
Так и переломил её на хрен!..
Видать, от души Ванюшенька приложился: достал уже чёртов краб его своей наглостью – насилу Ваня до дела-то дотерпел, пока в кустах-то сидел. А потом за другую клешевину Ванюха чудовище ухватил и ну держать его что было сил.
Что тут началося! О-о! Крабище схваченный с перепугу заверещал отчаянно, лапищами засучил по камню... Судорогой дикой потом его скорёжило... Видать, крепенько Яваново явление его огорошило.
Ну а Ванька держит гада крепко, не отпускает. Подёргался тот в богатырских руках, побился и вдруг – слабеть начал очень заметно и в размерах уменьшаться принялся на глазах: эдак весь сморщился, съёжился, скукожился, а затем только чуфф – в ма-а-ленького такого крабика превратился. А из отломленной белой клешни ослепительно огненный шарик медленно выплыл. Яваха ладошку лодочкой сделал, под шарик её подвёл, а тот в ладонь-то и опустился, словно приглашение Ванино принимая.
– Погоди, кусочек белого света, не улетай. – попросил его Яванушка, улыбаясь. – Ты, брат, мне ещё пригодишься…
А сам быстро наклонился, краба, удрать было намеревавшегося, за панцирь поймал,как следует его тряханул, потом размахнулся, да как шмякнет паразита мелкого об скалу!
И ногою сверху его придавил.
– А ну, клещ проклятый, говори: где вход в твоё упырье царство лежит? Ну-у!!! – вскричал Яван, серчая.
И ногою на поганца как надавит. Только хруст зловещий пошёл.
– Погоди, богатырь, не убивай! – заверещал пискляво притиснутый крабик. – Я всё скажу! Столкуемся – только не убивай!
– Разболтался ещё здеся! – негодует ещё пуще Яван. – Говори живо, гад!
И ещё сильнее его давит.
– Вход в пекло на маленьком острове находится, – затараторил, торопясь, краб. – Чёрным у вас тот остров зовётся. Отселя в дне пути, идя на корабле… Там есть гора небольшая, а на горе – вход в пещеру имеется. Через эту-то пещеру и возможно в преисподнюю попасть... Я всё сказал! Пощади меня, Коровий сын, отпусти – я больше не буду!..
– А это не я решать буду, – отвечает твёрдым голосом Яван. – Пускай белый свет твою участь решает, коего частицу ты, нечисть вороватая, украл, и невесть сколько времени в плену насильном держал!
Поднимает он краба копошащегося за клешню его оставшуюся, да и подносит гадика к шарику, на ладони могучей лежавшему и искромётно эдак трещавшему. И едва только краб до белого огня дотронулся, как моментально и вспыхнул весь, точно факел.
И принялся чёрт гадский гореть да пылать жарким пламенем – только чад смрадный от него пошёл.
Тут он свой конец и нашёл – сгорел подчистую. Даже пепла от страшилища не осталося.
А шарик сверкнул преярко и стремительно вверх вознёсся, где и исчез – стало быть, воскрес, то есть возогнился, и навсегда из этих мест испарился.
Яван тогда царевича бледного от столба отвязывает, поздравляет его искренне с окончанием испытания, а тот рад прямо донельзя, что хоть и испугался, а всё ж врагу не поддался, да ещё и в живых, главное, остался. Кинулся он Ванюхе на шею и что было сил его стиснул.
– Ну, – вопит, – Яван, ты и богатырь – этакого-то раскаряку шутя победил!
А как маленько спасённая жертва поугомонилась, то Явахе Далевид и говорит:
– Я, Вань, островок этот Чёрный знаю. Его все моряки стороною обходить стараются, потому как несчастливым он середь них почитается. Уж почему, и не ведаю… Гиблое дюже место! Недалече находится отсель, так что быстро туда доплывём.
И возвращаются они с победою домой!
Ну, тут конечно радость всеобщая, сумасшедшее ликование, всё такое. На Явана, как на полубога какого все уже глядят, и в его обществе непременно побывать хотят. Торжества грандиозные готовят – что-то вроде триумфа охрененного.
А Ваня царю говорит: нет! Хватит, мол, бражничать да пировать, пора мне, дескать, и честь знать!.. Кораблишко вот только мне б какой-никакой – до Чёрного острова сбегать на нём... Дюже, мол, хочется!
Царь же Далевлад, хоть и было у него попировать желание весьма большое, а всё ж к герою отнёсся со всею душою: что только ни пожелаешь, орёт – всё для тебя сделаем!
Тут же вскорости по царскому указанию и кораблик был готовый – стоит-поджидает уже у пристани.
Ванюха и заторопился – поднадоело ему здесь уже до чёртиков.
И то сказать: природа в этих краях ну никудышная, ёж её в дышло: солнца ясного на небесах нету, и вообще как-то сумрачно везде – не хватает весьма нашего свету. Да и люди – так себе в большинстве народец, моральные по преимуществу уродцы: или холуи, или господа, или и то, и другое сразу. И в головах у них ерунда набита всякая: день-деньской о лихе своём заботятся, за почестями пустыми охотятся, да барахлишко излишнее прикапливают. Как ни начнёшь о чём с ними толковать, так сплошная из них прёт чепуха: лишь сплетни одне с пересудами и есть на уме – о духовном и помысла ни у кого нету.
А! Ну их всех к ляду! Грешники ведь тута, не святые – обыкновенные обитатели чистилища. Вот и весь, короче, о них сказ.
Быстро собрался Яван.
Припасов в дорогу ему надавали – целую торбу. Весь почитай город его провожать высыпал, и семейство царское тоже, конечно, пришло. Царь Далевлад во главе провожающих невесёлый бредёт, царица Милояна губу кусает, глаза на мокром месте, а Приянка Явану на шею кинулась без всякой лести и разрыдалась навзрыд. Трудно она расставалась со своим спасителем, потому что влюбилася в него крепко.
Один лишь царевич Далевид бодр да весел: тебя до острова, говорит, Вань, провожу – до конца до самого тебе послужу...
Приобнял царь напоследок Явана, почеломкался с ним трижды по обычаю православному, да и тоже всплакнул-то малость.
– Я, – всхлипывает, – в жизни своей окаянной такого человека яркого, как ты, Яван Говяда, нигде вообще не встречал! Да уж пожалуй и не встречу… О тебе, друг Ваня, я всю жизню остатнюю помнить буду и образ твой светлый никогда не забуду! Признаюсь – смутил ты меня очень: выходит, иначе, чем мы, люди жить-то могут... Э-эх, да ладно! Чего там… Ну, герой ты наш дорогой, сияр-бояр ты мой благородный – прощай, и царство наше непутёвое – не забывай! Да покажи этим чертям коварным кузькину мать – пусть знают, что есть кому у нас за правду постоять!.. Э-эх, мой свет – увидимся мы с тобою ещё аль нет – один лишь бог то ведает...
– Ничего, царь Далевлад, – старика утешая, Яван восклицает. – Не унывай! Коли живы с тобой будем, то ещё свидимся!
И на кораблик – прыг. В пояс людям собравшимся поклонился, рукою всем помахал и что-то ещё прокричал, да только в рёве толпы бурливой никто его уже не расслышал.
Вот от пристани они отчалили, и по волнам морским багряным корабль вдаль себе побежал.
Рейтинг: +1
613 просмотров
Комментарии (1)
| Михаил Заскалько # 6 августа 2015 в 08:39 0 | ||
|
Новые произведения
