Помочь сайту
Поздравления
6. Как в приморском городу изводил Яван беду
19 июля 2015 -
Владимир Радимиров
СКАЗ ПРО ЯВАНА ГОВЯДУ.
Глава 6. Как в приморском городу изгонял Яван беду.
Так цельную ночь и прошагал Яваха без роздыху, да полный день до вечера ещё протопал. В поле чистом переночевал, на горячую свою кровь положившись, и прямо опять зашагал, в дальнюю даль устремившись. За всё-то время один только раз и поел он, когда у хмыря какого-то старого дрова подрядился поколоть, атак-то к местным он ни ногой – вреднющий оказался народ.
К полудню дня нового приходит он наконец к широкому морю, где багрового цвета волны ходили ходуном на просторе, а по спинам тех волн странных кораблики парусные летели– к пристани видно пристать хотели…
И увидел Яван, что на берегу высоком город большой стоит, и путника утомлённого вовнутрь зайти манит. Оглядел Ваня град, а он стенами немалыми огорожен, да с башнями каменными ещё, как в обществе гордецов и положено, а возле градских врат стража стоит приворотная, довольно собою грозная.
Ну, для Ваньки-то их грозность несерьёзная. Единственно, что он на дороге той неторной один был-одинёшенек, а более-то и никого.
И где, спрашивается, народ?..
– Кто таков? – старшой видно стражник Ваню пытает. – Откуда, человече, идёшь, да куда, стало быть, бредёшь?
– Странник я, – отвечает ему Яван. – Иду вот себе, путешествую да своим путём по земле шествую. Куда глаза глядят – туда, значит, и я...
А стражи вдруг сразу заулыбалися, видом неожиданно переменились, в стороны подалися и в пояс Явану поклонились.
Весёлой гурьбой потом его окружают и жестами радушными в город зайти приглашают.
Даже пошлины не берут с входящего.
– Мы, – говорят, – странникам всяким да ходокам завсегда рады! Нету для нас пуще отрады, чем путника какого возле ворот встретить и в городу его у себя приветить. Да вишь нечасто нас люди добрые таперича навещать стали – мы их и ждать-то уже устали.
Удивился чуток Ваня, но виду не показал и расспрашивать стражу ни о чём не стал. Плечами он лишь пожал, палицу на плечах поудобнее передвинул и далее по мостовой себе двинул.
Идёт по улочке не дюже широкой, с любопытством вокруг озирается и местному люду слегка поражается...
Люди-то они, конечно, как люди, в общем довольно обычные, не сказать что видону какого непривычного. Одеты, правда, чудно: в балахоны цветные просторные, на ногах обуты лёгкие сандалии, а головы у всех обмотаны пёстрыми повязками.
Ну чисто как в какой сказке!
Только вот чего ещё Ванёк заприметил: а где же тут, думает, дети? Всяких прочих возрастов в достатке по улицам шляется, а ни однюсенького ребёночка нигде не наблюдается. Потому-то, смекает он, и люди здесь не шибко весёлые – какие-то отупелые вроде да скучные, словно недугом неким замученные...
Вот идёт себе Яван, бредёт, а позади него обываталей толпища толчётся, ибо всем поглядеть на пришельца неймётся, но никто к чужаку поближе не подходит – вокруг да около пугливо лишь ходят.
Через время недолгое выходит Ванюха на площадь. Большая то была площадь, красивая такая да нарядная – будто парадная. Вся мостовая на ней блестящими камнями оказалась искусно выложена, здания всякие, затейливо построенные, вокруг стояли, а на самой середине фонтан струеобильный на каменную скульптуру разливался и брызгами мелкими весело вниз рассыпался.
И видит тут Яван – процессия пышная навстречу ему идёт-поспешает.
Впереди всех старик некий, высокий да худой, шествует в одеждах белоснежных, пошитых художественно и узорами золотыми облагороженных. Седые длинные власа у сего старца гладко расчёсанные по плечам лежат, а на главе его венец роскошный, камнями драгоценными украшенный, гордо усажен, ну а в деснице, перстнями блескучими унизанной, посох резной зажат.
За стариком же сановники нарядные толпою нестройною семенят.
Только они к Явану стоявшему приблизились, как он в пояс, по расейскому обычаю, им поклонился и здравия вежливо всем пожелал, как то делать и полагалося.
А старик властительный Ване в свой черёд кивает приветливо да улыбается тоже.
– Поравита и тебе, странник, гость дорогой! – восклицает он старческим голосом. – Кто таков ты есть и с кем познакомиться нам будет честь?
– Зовут меня Яваном, – отвечает старику Ваня. – Я в пекло подземное с самого белого света иду, чтобы отвести от людей большую беду. Много уже дней хожу я по вашим краям, да только вот не везде мне тут рады...
И едва лишь Яван представляться окончил, как в толпе вдруг все зацокали да заохали, и волна возбуждения несомненного по людишкам тутошним прокатилася.
А старик этот белоликий от удивления несомненно великого посох даже из руки уронил и, уставившись на Ваню восторженно, слезу умиления обильную обронил.
А потом возопил голосом надтреснутым:
– Славен будь Ра, Отец наш небесный! Сколь мы здесь обитаем, никогда ещё живого собрата в несчастных наших краях не видали! И слыхом даже о чуде таком не слыхивали! Глядите, люди – вот оно чудо великое! Живой человек в чистилище снизошёл и не к кому-нибудь, а к нам в гости пришёл! О боже! Счастье-то какое!..
И от явления чудесного Ваниного началось в толпе этих тормознутых подобие ликования…
Никто, правда, не орал громко, не прыгал и ногами в экстазе не дрыгал. Только сотни рук махающих над головами вдруг взвилися, да у многих слёзы на глазах появилися.
А старичина походкою горделивою к Явану стоявшему продефилировал, приобнял его несильно, потом несколько от себя отстранил и вот чего с пафосом явным проговорил:
– У нас, дорогой странник Яван, ты самый радушный приём найдёшь и получишь всё что захочешь! Я тебе это твердей некуда обещаю, поскольку я правитель града сего князь Самар! Будь, Ваня, ласков, старика не обидь – прошу в палатах моих гостем побыть!
Да за локоточек легонько Ванька берёт, во хоромы свои просторные его ведёт, на подушечки мягкие парня усаживает и по-всякому гостя уваживает.
Слуги его проворные яства лакомые приносят да питья разного. Хозяин же ласковый приглашённого воя угощает и угодить ему во всём чает, а Яван-то упрашивать себя зазря не заставляет: яства всяко-разные за обе щеки уплетает, ага...
Вот откушал он, попил, утробушку слегонца поднабил, и молочка под конец попросил.
Ну ни в чём в этом доме ему отказа нету – вмиг исполнили просьбу и эту! А потом речь завели неспешную, болтают о том да о сём, о пятом-десятом, о ерундовине всякой...
На Явана челядь придворная, слуги, сановники и прочие охочие во все глаза глядят и как бы невзначай прикоснуться к нему хотят. Где ж это, думают, видано было, чтобы живёхонький удалец припёрся бы нежданно-негадано в их городец!
– Ты, Яван, я полагаю, витязь зело могучий... – говорит Ванюхе Самар, пользуясь случаем. – Чего головою-то качаешь? А как же иначе? Я тебе прямо скажу, ага – напрямик – раз имеешь ты волю в аду хаживать и даже в пекло дорожку налаживать – то ты и богатырь! Это уж как пить дать... Мы-то, грешники великие, не можем произвольно града сего покинуть, ибо держит нас неодолимо незримая некая сила. Вот разве по морю плавать мы сподоблены, моряки мы в округе знаменитые – ого-го! – ни перед какою бурею не дрожим и способностью к мореходчеству очень дорожим.
Дедуля этот Самар весьма словоохотливым человеком оказался. С превеликим удовольствием он с собеседником своим беседовал, да всё на безлюдье окрестное сетовал. Жалился он зело, что и переговорить-то в последние годы ему было не с кем, а купцы и матросы заморские почитай все знакомые к ним хаживают и новостями старика нечасто уваживают.
По дороге же той, коей Ваня сюда прибыл, давненько уже люди не ходили: говорят, будто объявилась в краю том бедном шайка страшная неких нелюдей, а вдобавок к этому завёлся там ещё и людоедище-лев. Вот поэтому, мол, и не стало хожалых людей, ибо всех, кто по дороге той заклятой ни идёт, нечисть проклятая лавливает, терзает, убивает да жрёт.
Боится народ...
– Ну коли так, – Яваха тут слово в Самаров монолог вставил, – то это пустяк! Бояться вам более некого, так что ждите вскоре гостей и считайте, что я из них первый…
– А это отчего же так, Ваня? – недоумение немалое взяло Самара. – Невже нежить та сгинула да пропала и на тебя потому не напала? А?
– Не-а, – покачал головою Яван, руки платком утирая, – Скорее будет наоборот: потому и пропала, что не на того напала. Это я их шалить-то отвадил и уж не знаю на какой свет спровадил.
Ну, тут и началась вакханалия! Взволновалася публика любопытная, не поверила Ваньке видно: загудела, забурчала, загалдела, закричала...
Само собой, охи всякие послышались да ахи...
Самар и говорит Явахе:
– Как ты там себе ни хошь, Яван Говяда, а рассказать об этих подвигах тебе будет надо! Прям терпёжу у меня никакого нету, как жду я, чтоб ты нам о том поведал!
Ванька и рассказал, не дюже правда хотя:
– Ну чё рассказывать-то?.. Поначалу львина хищный на меня наскочил... Зашёл я как-то в одну избу, а он, гад – шасть! – да коня моего и загрыз. А я, болван, палицу снаружи оставил. Мама даже сказать не успел, как зверюга уже и на меня насел... Здоровая такая была дура... Во – на мне теперь его шкура!..
Взял Ванюха какой-то фрукт, пожевал, пожевал его задумчиво. А те сидят, ждут...
Наконец Самар не выдержал, вопросил:
– Всё что ли?
– Ну... – кивает Яваха, словно дебил.
– Так я не понял – кулаком ты его что ли убил?
– Не-а... Вот этими руками задавил, – и Ванька плод напополам разделил. – Кулаком бить несподручно мне было: этакая же громила!
– Та-ак... Ладно... – усмехнулся, не веря, Самар, – ну а с разбойниками ты как сладил? Небось палицею их побил?
– Э-э... – пошкрябал подбородок Яван, – Тех я столиком уложил. Вот так: бам! бам! бам!..
Все здесь как рассмеются. Видят – парень-то плут: шуткует напропалую… А складно ведь, думают, врёт!..
Проходимец короче какой-то!
– Эти разбойники окаянные, – балагурил далее Ваня, – в корчме одной ко мне привязались. Сижу я, значит, в уголку, никого вообще не трогаю, поужинал на славу, а тут эти – раз! – и заваливают. Ни с того, ни с сего пристали: кошелёк, говорят, давай!.. Я было дал, а им, гадам, мало: хотели меня на карачках ползать заставить да ноги их вонючие предлагали пооблизать... Я, естественно, отказался – я ж ведь подлизою к ним не нанимался. Да и нечистоплотное это, скажу, занятие, ноги кому ни попадя лизать – того и гляди заразу какую-нибудь подхватишь! П-фу!.. Чуяли бы вы, как чоботы у ихнего главаря воняли, вас бы и не так проняло... Да и не эстетичная это видуха! Только представьте себе: я у какого-то там хмыря ноги облизываю с усердием! Ну, бред... Отказался, короче, наотрез, говорю: братцы, извините, но у меня де... радикулит. Так те как обиделись... о-о-о!.. шкуру пообещали с меня спустить, это... на кол ещё посадить, потом поджарить, и наверное сожрать... Ну что ты тут будешь делать? Пришлося столик в руки-то брать...
И Ваня ёрнически развёл руками.
Ох, и весело присутствующие рассмеялись. Всей почитай толпой за животы они держались, даже сам Самар. Сильно им Яваха настроение-то поднял.
Насилу они успокоились через времечко-то немалое. Ну, ей-богу, подумал Ваня, словно дети какие малые...
– А кстати, – спрашивает он их, – отчего это детей у вас не видно? Где ж это такое видано?!
– Э!.. – враз огорчился дед. – Дети – это счастье великое, а мы, несчастные, наказаны тут без особой радости жить. Наши радости нам не в радость.
Как кто из нас помирает, так в то же мгновение новый человек на его месте появляется. Не обязательно, что молодой, бывает, что и старик из воздуха родится. Ы-гы! Мы ведь, и на белом свете ещё живя, детей-то не заводили. Да-да! Романы вовсю крутили да дела суетные вертели, а вот обременять себя заботою лишнею не хотели. Для себя лишь жили, не тужили, поэтому в чистилище кару за то несём, скуку свою в клетке этой пасём...
А сколько кому муки такой отмерено, мы не ведаем. Не поверишь – все поголовно помереть здесь желаем, потому как это есть уход наш долгожданный, и счастье тому, кто своею смертью погинет, ибо в свете белом он тогда возродится и на доброе дело, может быть, пригодится. Ну а коли не своей – то беда: в самое пекло провалится он тогда!
Тут за разговорами и вечер наступил на дворе: как-то всё потемнело, и даже холодом с окон повеяло.
И видит Ваня – люди тревожными отчего-то стали: никто более не смеётся, и разговор, как ранее, не ведётся. Многие даже окрест заозиралися, будто кого неведомого узреть боялися.
И в это время, когда явным стал в людях испуг, слышит Ванюха: в двери кто-то стук да постук...
Поначалу он этому значения даже не придал, подумал, что это ветка от ветра тама скреблась, а потом глянул он на присутствующих людей, а те как мел побелели и от ужаса застыли где сидели. Двери же – скри-и-и-п! – тихохонько так отворяются, и гнусное видом страшилище на пороге вдруг появляется.
Толстый-претолстый был то мужик: мохнатый весь, смрадный, чёрный, с преогромною жуткою мордою! Чуть в проём-то дверной пролез он, нечисть премерзкая.
Кое-как тулово своё гость незваный вовнутрь впихал, глазёнками свинячьими повращал, ротищем губатым пожевал, ушными лопухами похлопал и дальше себе потопал.
Смотрит Яваха, а у него ещё и рога во лбу торчат, как у козла, и смекнул он тогда, что пожаловали к ним силы зла…
Все же прочие сидели, точно оцепеневшие, и тишина вокруг сгустилася прямо зловещая. Битком в зале было народу, а никто и пальцем не пошевелил. Сидят там полным составом, как кролики какие перед удавом…
А сей вылитый урод топ да топ себе вперёд. Ни на кого вроде и не смотрит. И что-то бубнит себе под нос, как бы напевает или стишки некие читает...
Прислушался получше удивлённый богатырь – а и впрямь-то страшила вирши декламирует.
Вот, значит, какие:
Соберу я тушки,
А в тех тушках – душки
Тушки отварю-ю-ю!
Душки уморю-ю-ю!
Ух-ху-ху-ху!
Тут, откуда ни возьмись, огромный мешчище в лапах у чудовища вдруг появился. Он мешок-то раскрыл, затем к человеку какому-то сидящему, от ужаса затрясшемуся, подвалил, в глаза ему быстро заглянул, жутко хохотнул, а потом хвать его, и в мешок затолкал.
К другому подошёл таким же образом, к третьему, четвёртому – и этих в мешок!
Затем далее по залу заколдыбал.
Не всех, правда, брал – выборочно. Иного горемыку понюхает-понюхает с шумом, да и оставит. И снова себе везде расхаживает да добычу деловито высматривает: словно морковку из грядки людишек таскает и в бездонный свой мешок опускает...
Что ещё тут за чёрт, удивляется Ванька?! Неладное, видит, тут творится, а нечистая сила ладана, говорят, боится...
Ну, у Явана ладана-то никакого нету – кувшин лишь под рукою оказался, из коего он молочко попивал. Схватил Ванюша пустёхонький сей кувшинище, да и запустил что было сил им в страшилищу.
И попал аж точнёхонько в лоб!
Кувшинок-то – хлоп! – на мелкие кусочки разлетелся, а нечистый от неожиданности на задницу толстую сел, от ярости завопил, кулачищем Ваньке погрозил, а потом на ноги подхватился и... на утёк вдруг пустился!
Смутил его, очевидно, непреклонный Яванов взгляд, вот драпаля чёрт оттеля и дал.
От злости лишь стал бурой масти.
К дверям только шасть – да насилу-то пропихался! Выскочил кое-как – и ходу!
Даже мешок позабыл с народом.
Ох, и радости было, когда люди запуганные в себя наконец пришли и всех пленённых целыми и невредимыми в мешчище нашли!
Кто завизжал, кто засмеялся, кто по зале скакать принялся, а кто заплакал да зарыдал, когда апосля тьмы мешка свет увидал…
Ну а величественный Самар на ноги неспешно восстал, аж до самого пола Явану поклонился и тоном торжественным к нему обратился:
– Спаси Ра тебя, сияр Яван Говяда! Ты и в самом деле герой величайший, удали редчайшей и воли просто крепчайшей! Не иначе как сам Ра тебя к нам послал, чтобы от нечисти защитить да правде чуток поучить! Честь и хвала тебе от нас великие!..
– Да ладно, чего там, – смутился даже витязь. – Всего-то делов, что посудину расколошматил, а вы меня за то хвалите. Лучше расскажите, что это была за наглая морда, перед которой вы все будто заколодели? Неужто в ужас такой пришли, что сил для борьбы нашли? Откровенно говоря, не верится...
Самар тогда вздохнул тяжело да разбито на ковёр опустился, взглядом резко посуровев.
Опечалился он явно, да Явану и отвечает:
– Эх-хэ-хэ-хэ-хэ! Да как же нам бесов сих не ужасаться, друг мой милейший, когда они противу нас куда как сильнейшие?! Это же чисто погибель наша, дорогой мой Яваша!.. В старину-то люди в этом краю жили неплохо: большого горя они не знали и пагубу эту в глаза не видали. Жили себе да жили, и тужить особо не спешили… Только однажды появилася в городе нашем нечистая сия сила, и замок князя тогдашнего она захватила. И с тех пор как свили бесы в замке себе гнездо, не стало нам от них ни сна, ни покою и никакого совсем отбою. Шляются черти по ночам, где хотят, страх великий в людских сердцах наводят и даже, как видишь, в покоях моих бродят…
А несколько раз в году и того жутче, проклятые, поступают: людей для себя подходящих они отбирают и в замок к себе в мешках уволакивают. Потом всю-то ночь длинную страшные оттуда несутся вопли да крики, и музыки громкой шум, и топот гулкий, и хохот дикий на всю-то округу раздаются. Видимо, бесы несчастных людей мукам немыслимым подвергают, себе забаву да пропитание таким путём доставляют. А наутро лишь кости обугленные слуги во рву находят. Вот такая-то чертопляска у нас Ваня, выходит...
Помолчал, помолчал Яван, лоб нахмурил, желваками поиграл, а потом – бац! – по коленке себя вдарил, на ноги с решительным видом подскочил, да и отрезал упрямо:
– Я тотчас в этот ваш замок направляюся! С чертями сиими пообщаюся малость, да на месте и разберусь, что там к чему!
Все только сдавленно ахнули.
От веселья-то былого бесшабашного и следа даже не осталося.
А князь Самар за голову седую схватился и голосом надрывным к Яванушке обратился:
– Ой, не ходи, Яване, не ходи! Ты-то один, а их ведь чёртова туча! Побереги себя лучше! И вообще – это дело наше, зачем тебе туда соваться да душеньку свою опасности зря подвергать? Не ходи, а, Вань!..
Только Яваха не слухает его ни мало. Палицу он подхватывает да к двери споро направляется.
На пороге же оборачивается, весело всем улыбается и убеждённейше заявляет:
– Ничего, ничего! Чертей бояться, то и в ад не соваться! А коли кто кривду править боится, то лучше тому и не родиться! Ну, землячки – прощайте, и назад меня дожидайте!.. Да не печалуйся так, народ – дам я чертям укорот!
Вышел наружу Яван, огляделся окрест не спеша и видит – замок этот самый чертячий на холме поодаль стоит, над другими строениями громадиной чёрной возвышаясь.
Вот он стопы свои к замку сему и направил, а подойдя, голову вверх закинул и чёрные стены и башни взором любопытным окинул.
И показалось Ванюхе даже, что глазницы бойниц на башнях мрачно этак на него глядят, будто входить ему не велят.
А кругом-то тишина зловещая разлилася, да вдруг сыч недобро заухал где-то, и крысиный с подвала послышался вереск...
Ох гиблое, гиблое место!..
Только Явана нашего этакой чепуховиной не ошарашишь!
Смело шагает он по выщербленному мосту к воротам громадным, решительно со скрипом великим их открывает и внутрь без запинки ныряет. Затем через двор к массивному дому идёт, там опять широкие двери растворяет и входит бодро в тёмный проём.
Осмотрелся он на входе чуток, а там темно, неприветливо, только стены мрачные и пол мраморный своим светом угрюмо посвечивают, да не столько чего-то разглядеть помогают, как больше страху лишь нагоняют…
А в углах-то паутина лохмотьями сплошными висит, а на полу пылища, грязь да всякая рухлядь валяется...
Сразу было видать, что нежилое это место, людьми давным-давно покинутое, причём впопыхах очевидно кинутое.
– Эй, кто тут есть – выходи! – прегромким голосом Яваха крикнул.
Да только никто ему не откликается, лишь эхо пугающее назад возвращается…
Что ж, нет так нет, думает Ваня, не беда это: походим, полазим, поразведаем – авось где чего и проведаем...
И стал он по залам пустынным да по коридорам длинным ходить-бродить и во все углы заглядывать, не забывая притом и кругом поглядывать.
С полчаса примерно там шарился, всё кажись поизлазил, а никого и не нашёл.
По второму кругу пошёл.
Наконец, где-то в глубине замка приходит он в весьма просторную залу.
Оглядывается...
Кругом колонны мраморные стоят, в высокий потолок упираясь, а посерёдке стол агромадный находится, поверхностью чистой сверкая, да стулья резные видятся, к столу приставленные.
И опять, значит, никого...
Прислушался чутко Ванёк – ни звука тебе, ни шороха. Как повымерло всё, ей-богу!
«Да что же это они, проклятые, – взгорячился душой Ванята, – в прятки со мною что ли играют? От же ушлые твари!.. А может блукают где-то да шляются?»
– Эй, хозяин! – вновь вскричал он, – Хорош хорониться – время уже и появиться! А ну вылазь, кому говорю! Дай хоть на тебя посмотрю...
Голову назад поворачивает – и аж прочь отшатывается в замешательстве: натурально возле его лица, аккурат за самой его спиною преогромная харя в воздухе висит сама собою!
Не меньше серванта величиною!..
Висит, значит, и жадно на Ваню таращится. И такая-то собою преотвратная – описать невозможно!
Жутью могильной повеяло на Явана.
А Харя ротище губастый распахнула, смрадом тошнотворным на богатыря дохнула, вислым носищем обнюхала его всего и просипела зело довольно:
– Уй, какой чудненький людяшок к нам пожаловал! Хы-гы-гы! С виду, правда, гаденький, а по запаху зато сладенький! Да ещё и живой вдобавок! Славно, славно!.. Давненько мы живёхоньких-то не терзали – одни мёртвые попадаются, ангел бы их побрал!
И в ту же минуту осветилася вся зала кругом непонятным образом, да такой-то резкий визг по ушам Явана полоснул, будто тыщу свиней кто-то там одновременно зарезать надумал. И отовсюду, точно из пустоты, целая оравища мерзкой нечисти там явилася: только хлоп, хлоп, хлоп – и сделалось их враз полно!
Были все как один они голые, худые, хвостатые, морды тёмные у них были, страшные, рогатые – ну в точности как Ванёк их себе и представлял...
Как стали они вкруг него скакать да вихрем носиться – по-своему, значит, ликовать да веселиться, что у него даже в глазах зарябило, да в придачу от ихнего хрюканья, лая и блеяния натурально уши позаложило.
Набрал Яван в грудь тогда побольше воздуху, да как гаркнет на эту кодлу громовым голосом:
– А ну-ка, гады, молчать да у меня над ухом не кричать!!! Растакую вашу чёртову бабушку!..
И палицей для пущего эффекту по полу бахнул.
Всё и затихло сразу по его приказу. Только штукатурки куски с потолка посыпались, а нигде и писку даже более не слышалось.
Яван же продолжал уже потише, благо в тишине наступившей его прекрасно было слышно:
– Я с вами, нечисть поганая, не шутки пришёл шутковать, а желаю шайку вашу, лейку вон с этих мест повымести да дух ваш вонючий отсюда повывести! Ужо я справлюся, не сумлевайтесь!
Все в ответ ни звука – должно быть оторопели.
Одна лишь Харя хрюкнула и спрашивает недоверчиво:
– А это интересно, как ты сделать-то намереваешься? Доселева, надо заметить, ни один человечишко грешный нас так-то, как ты, не пугивал, да эдак-то вон не ругивал...
– А вот как! – вскричал, не волокитясь, Яваха, да палицей своей скоробыстрой – тюк! – бесу одному ближнему по маклыге и стукнул.
Тот аж в сторону резво метнулся да нехило об колонну огромную шибанулся. Завопил он истошней истошного, пузырями красными весь покрылся, а потом только лоп – и исчез без остатка, лишь облачко от него там образовалося, воняя уж очень гадко.
– А-а-а-а-а-а! – выдохнула тут вся орава одним ахом.
А Харя зубы оскалила, как бы улыбку на рожу себе напялила... да какая там к лешему улыбка – пародия одна уродливая – и говорит сквозь зубы Явану:
– Ладно. Вижу, что не простой ты человек, а особенный. Оттого-то видать и смелый больно. Да и палица у тебя знатная, не иначе как заклятьем каким заклятая. Ну-ну... А давай-ка по-честному! В картишки с тобою перекинемся... В подкидного дурака?.. Ага?
Яваха балду малость почесал, чуток подумал и рукою махнул.
– Согласен! – он сказал. – Коль охота тебе в дураках побывать перед расплатой, то отчего же не сыграть. А на что играть-то будем?
– Ха! – обрадовался чертяка. – А вот, значит, на что!.. Сыграем, давай, три раза кряду, и коли хоть одну партию у меня возьмёшь, то тогда ещё поживёшь и вдобавок о чём хочешь, о том меня и спросишь. Клянусь всем на свете – правду тебе отвечу! Хе! Ну а коли ты в дураках останешься, то тогда – це! – с палицею своею расстанешься... Ну что – идёт?..
– Вот ещё выдумал, обормот!.. – несогласно воскликнул Ванёк. – Я чай тебе не какой-нибудь идиот! Нет, мордочёрт, так не пойдёт! А предложение у меня другое – во какое!.. Ежели ты все три раза своё возьмёшь, то я сразу уймусь и отселя уберусь, ну а ежели я в дурака тебя разок посажу, то вот чего вам, безбожным чертям, скажу: из сего града навсегда выметайтесь и никогда здесь более не появляйтесь! Лады?!..
– Ну уж нет! – Харя от возмущения аж в воздухе закачалася. – Что же это! Как-то неинтересно получается: ты значит туда, мы – туда... Тьфу ты! Ерунда!.. А давай-ка во как: кто из нас победит, тот с проигравшим чего хочет, то и творит! Тебе, само собою, для победы и одного выигрыша хватит, ибо куда тебе со мною тягаться... Вишь какой добрый я? А? Ха-ха-ха!
Подумал чуток Яваха да по столу ладонью и вдарил.
– А-а! – заявляет он решительно, – Валяй! Согласен!
В карты ведь он мастак был играть – мало кто удосуживался его обыграть.
Уселся Яван за стол, а Харя напротив него повисла и, откудова ни возьмись, ручищи корявые у неё появилися.
Странно на это диво было смотреть – офонареть даже было можно: ну словно из воздуха торчат такие оглобли!..
А тут несут и колоду.
– Чур, я буду сдавать! – рявкнула Харя. – Я ведь всё же хозяин, а ты гость, вот и сдашь после...
– Э-э! – Яваха на то возражает. – Какой ты на хрен хозяин?! Ты же насильник, захватчик и вор, и вот тебе мой приговор: раскидывай давай до пикового туза, чтобы минула нас буза! Кому тузяра из нас выпадает, тот картишки, стал быть, и швыряет. Ага?
Ладно. Харя не против. Напротив – ухмыльнулася себе загадочно, карты быстренько стасовала и преловко на две стопки их разбросала.
Ей же туз и выпал, конечно. А иначе то как! С чертями ведь играть – добра не видать: те ещё плуты!
Ну, да и Ванька ведь крут. Раскинула Харя картишки и, вишь ты – попалася Ваньше карта лучше некуда: сплошные картинки да козыря...
Вот и стал он козырять почём зря! Харя ему шестёрку, а Ваня козырь сверху ложит, Харя семёрку, а Ваня туза или короля...
Опа-ля! В короткий срок вся сильная карта у него и вышла, а пришла такая дрянь, что дальше некуда. И как Яван ни крутился, а пришлося ему Харин верх признать – удосужился он вчистую первую свою партию проиграть.
Всё чертячье отродье от такого оборота в ликование бешеное пришло: такое веселье у них там пошло, что стены кажись ходуном заходили…
И противник Ванькин довольным стал, сидит, улыбается, гад...
Один лишь Яван не рад.
Что ж, по второму разу они раскинули. Теперь-то Яваха, как игрок проигравший, раздавал, да такую-то лядащую карту себе надавал, что прямо завал. Опять значит он проиграл – да быстро-то так! И, конечное дело, сызнова разгорелися тут чертячьи восторги…
Всю желчь Ванюхе взбаламутила отвязная эта оргия. Призадумался он, губу закусил, глазами окрест покосил – никак в толк не возьмёт, отчего Харе карта сильная так и прёт!..
Да, здесь дело наверняка нечистое, наконец он смекает и без помощи светлой силы не обойтись ему будет никак, а то, неровён час, и в третий раз останешься в дураках...
Взял он колоду тогда да как бы невзначай и приложил её к палице, помощи у Ра мысленно попрося. А потом хвать, и раскидал картёшки опять.
Смотрит, попалась ему карта обыкновенная: не сильная дюже, но и не говенная. А Харя карты свои взяла да отчего-то и взволновалася. Уж и незнамо чего ей там показалося...
Как стали играть по новой, так Ване враз фарт и попёр: всё лучшую да лучшую карту он с колоды берёт, и все какие есть Харины карты играючи прямо бьёт.
И тут замечает он, как чёрт из под стола туза быстро достал и Ванькиного короля кроет им, как ни в чём ни бывало.
– Ах ты ж подлая мухлевала! – взорвался тогда Яван, и по носяре Харе своими картами как хряснет!
Та в угол и отлетела, а руки ейные, странное дело, возле стола висеть осталися и по-прежнему в картах копалися.
Завопила Харя голосом дурным, заголосила, больше не бить её попросила, а то, мол, у Явана рука тяжёлая больно и ей, видите ли, больно...
Ну, Яван-то на то усмехается...
И далее играть намеревается.
Недолгое времечко прошло – выиграл он вчистую у этой бестии и ещё шестёрок на погоны ей навесил.
Нахмурилась Харя, озлела, посуровела, а рожа красная у неё стала и даже вспотелая.
– Твоя взяла, человече! – она просипела. – Ну, спрашивай о чём хошь: так и быть, отвечу...
– Хм, ладно, – говорит Яван, – спрошу, отчего ж не спросить-то... А скажи-ка мне, беззаконная ты чертячья Харя, по какой такой причине вы сей несчастный город терроризируете, и отчего на обитателях его жестоко паразитируете? А?
– Ха! – ощерилась весело Харя. – Чего ж тут не знать-то... Всё потому, въедливый богатырь, что каждый тутошний житель за себя лишь одного стоит, и другому в беде пособлять никто не спешит. И в жизни-то прошедшей, ещё на белом свете, у них такая же привычка выработана была: за шкуру свою они лишь опасалися и убытку личного пуще всего боялися. Хе-хе-хе-хе! Вот мы страхом этим и пользуемся: за их счёт живём да вольно себя ведём. И-эх, хорошо!
– Ну, раз так, – говорит тогда Яваха, – то, поскольку я в карты маху не дал и партию последнюю у тебя взял, то я, выходит, и выиграл. Получается – вы все в моей власти... А ну-ка, черти мерзопакостные, выметайтесь отсюдова навсегда и не появляйтесь тут более никогда! Вон убирайтесь! Вон!..
Да с места решительно встаёт.
А черти-то как зароптали, и эта Харя громче всех глотку дерёт:
– Это как же, – верещит, – ты выиграл, когда я тебя два раза в дураках оставил, а ты меня лишь один! Э, не-ет, человечишко, шали-и-шь – не то говоришь! Так мы тебя, окорочка-дурачка, отсюда и выпустили! Ты нам брат, здеся нужон... гы-гы!.. ну прям до зарезу нужон! Хо!
И опять, значит, как загогочет. Пасть широко раззявила, а там зубища торчат, как колья, и красный язычище тяжело ворочается...
Рассердился тут Ваня преявно.
– Это ты брось, мурло поганое! – громким голосом он вскричал. – Ты, я вижу, не только в карты шулеруешь, но и во всём остальном мухлевать собрался! Предупреждаю один только раз: я вам не кусок мяса – я Яван Говяда, и со мной мухлевать не надо!
А Харя в это время как присвистнет!
Вся свора оголтелая сходу на Явана и налетела!
Насели на него черти крепко, точно собаки в лесу на медведя, со всех сторон его облепили, с ног даже сбили. Рычат, визжат, гады, за что ни попадя богатыря хватают, и на части прямо его разрывают да зубами острющими в тело евоное впиваются: кто в шею, кто в руку, а кто в ногу...
Казалось, ещё немного, и ничего от парня не останется – с этих тварей-то станется...
И ещё верещат яро: «Дай мне кус урвать! И мне дай! И мне!..»
Да только не по зубам оказался Яван этой кодле!
Бронь небесная в который уже раз его выручила и от нападок чертячьих крепко оборонила. Собрался Ваня с силами живо, да на резвы ножки и привскочил. Как тряханул он молодецкими плечами, так вся нечисть ошмётками с него и попадала – точно брызги с Бобика апосля купания.
Ванька тогда к палице – хвать! Вкруг себя её – верть! Только пок, пок, пок – будто шарики в воздухе лопнулись!
И пошла там расправа крутая!..
Не успел Яваха даже запыхаться, как всех уже пожёг окаянных, всех вроде до единого их полопал. А напоследок и главаря Ванюша достал и палицей своей его приласкал. Скочевряжилась Харя от Ваниного полосования, буркалы у ней наружу повыскаивали, щёки парусами раздулись, огневые пузыри на роже повыпучивались, а потом только – чпос! – с концами исчез и этот прохвост, только вонь неописуемая шибанула Ваньке в нос.
Сделал дело доброе Яван – да поскорее наружу ходу! Убежал он от этой вони, выскочил из треклятого замка и насилу-то отдышался.
Ну и смердючие эти черти, думает – премерзейшие зело твари!
Да и как иначе-то? Нечисть, она нечисть и есть. Такова им за то и честь...
А пущай, гады коварные, не балуют да на горе горожан местных внагляк не жируют!
Да и тьфу на них!..
Глядь, а уже и утро.
Осветилося всё вокруг, и самый воздух даже кажись. Море спокойное такое вдали лежит, да странное же, не как у нас – другой у здешнего моря окрас: уж больно багрянцем отсвечивает. Красноватые волны на бережок пологий эдак леновато нахлынивают и назад неспешно отливают, а дерева пышноволосолиственные и кусты густые, по берегам растущие в изобилии, царственным пурпуром, фиолетом и ещё невесть каким цветом посверкивают да переливаются…
Красота!
Хотя и не та, что под солнцем ясным: тута хорошо, а у нас ведь прекрасно...
Постоял маленько Яван, чистым воздухом подышал, на виды окрестные полюбовался, и к Самару в палаты подался. Через время недолгое туда приходит, пред княжеские очи является, а тот ему обрадовался ну не передать прямо как, да немало Яванову виду удивляется.
А как же! Наш-то Ваня даже не ранен: ни царапинки на нём нет, ни капельки даже крови.
Вот тебе и сын коровы!
Самар-правитель немедленно на покой героя определил, ни о чём даже особо его не расспрашивая, а после отдыха пир в его честь закатил: с песнями да плясками, с акробатами да шутами...
Давненько такого разгула не было у них тама. Все, почитай, местные обыватели оказались Явану зело признательны и, веселяся от души, показалися ему противу прежнего хороши.
Ну и Яваха попеть-поплясать, себя показать, байку сплести али с три короба наплести совсем не дурак ведь был: ужо выказал свой-то пыл. А чуток поугомонившись и яствами вкусными подкрепившись, порешил он о своих ночных приключениях поведать.
Пребольшущую толпу удосужился вкруг себя он собрать и не преминул народу здешнему о том, что случилось с ним, разболтать. Ничего вроде не утаил, в артистической манере похождения свои изложил и о причине того, почему бесы тут окопалися, как есть доложил.
С превеликим вниманием, правда, хохотом громким перемежаемым, выслушал люд тутошний Ванино повествование, а как закончил он речь-то толкать, возликовал народишко громогласно и долгонько не желал умолкать. Славу великую пели люди Явану да просили его, умоляли у них в городу остаться и со званием странника распрощаться. Самар даже венец свой княжий на голову ему водрузить пытался, орал: сыном мне будешь, князем – даже царём! – только чтоб тот тут остался и далее в путь не пускался.
Ванюха же на то – ни в какую!
Со спокойствием завидным всех он выслушал, выговориться им дал и таково народу взвинченному отвечал:
– За доверие, конечно, спасибо – предложение ваше лестное, но... не по мне оно. Я ж ведь не для того в ад пришёл, чтобы в мире промежуточном у вас воцаряться – мне, други, в пекло самоё надо пробраться. Ага! Так что извиняйте, а недосуг мне здесь долго торчать; пойду я далее вперёд – путь-дорожка меня уже ждёт.
– Ах, ах, ах, ну как же это жаль! – все немало так сокрушаются.
А Самар Явану практически замечает:
– Ну куда ты подашься-то, Ваня? Вона гляди – море ведь впереди! И уж если ты эдак настроен уйти, то мы тебе с превеликим усердием в этом пособим. Великого богатыря мы права никакого задерживать не имеем, зато... кораблики, Ванюша, имеем. Её-ей! Ты чуточек ещё погоди, а мы тем временем кораблик и снарядим.
Да, не мешкая, к отправке и приступили!
Для доброго сего дела в момент работушка закипела. А Явану всего и сборов: палицу под мышку, в сумку харчишки, да её на бок – он и готов.
Вот и прощаться приходит пора.
Сердечно Ваня Самара старого обнимает, народу затем рукою махает и к берегу отбывает, а тама без промедления на палубу ступает и велит команде на вёсла налегать.
На бережку же преогромная толпа провожающих собралася: и стар и млад на проводы героя пришёл.
Вот кораблик от пристани отошёл, а обыватели в печали явной руками Явану машут, плачут, рыдают и даже стенают...
– Ни в жисть завета твоего, Яван, не забудем! – кричат ему, – Насмерть друг за дружку стоять теперь будем!
А Ванюша стоит себе на палубе, улыбается и мановениями руки с самарцами прощается...
Тем временем команда паруса поставила, дунул ветер попутный, паруса округлил, и по волнам бегучим кораблик вдаль заскользил.
Глава 6. Как в приморском городу изгонял Яван беду.
Так цельную ночь и прошагал Яваха без роздыху, да полный день до вечера ещё протопал. В поле чистом переночевал, на горячую свою кровь положившись, и прямо опять зашагал, в дальнюю даль устремившись. За всё-то время один только раз и поел он, когда у хмыря какого-то старого дрова подрядился поколоть, атак-то к местным он ни ногой – вреднющий оказался народ.
К полудню дня нового приходит он наконец к широкому морю, где багрового цвета волны ходили ходуном на просторе, а по спинам тех волн странных кораблики парусные летели– к пристани видно пристать хотели…
И увидел Яван, что на берегу высоком город большой стоит, и путника утомлённого вовнутрь зайти манит. Оглядел Ваня град, а он стенами немалыми огорожен, да с башнями каменными ещё, как в обществе гордецов и положено, а возле градских врат стража стоит приворотная, довольно собою грозная.
Ну, для Ваньки-то их грозность несерьёзная. Единственно, что он на дороге той неторной один был-одинёшенек, а более-то и никого.
И где, спрашивается, народ?..
– Кто таков? – старшой видно стражник Ваню пытает. – Откуда, человече, идёшь, да куда, стало быть, бредёшь?
– Странник я, – отвечает ему Яван. – Иду вот себе, путешествую да своим путём по земле шествую. Куда глаза глядят – туда, значит, и я...
А стражи вдруг сразу заулыбалися, видом неожиданно переменились, в стороны подалися и в пояс Явану поклонились.
Весёлой гурьбой потом его окружают и жестами радушными в город зайти приглашают.
Даже пошлины не берут с входящего.
– Мы, – говорят, – странникам всяким да ходокам завсегда рады! Нету для нас пуще отрады, чем путника какого возле ворот встретить и в городу его у себя приветить. Да вишь нечасто нас люди добрые таперича навещать стали – мы их и ждать-то уже устали.
Удивился чуток Ваня, но виду не показал и расспрашивать стражу ни о чём не стал. Плечами он лишь пожал, палицу на плечах поудобнее передвинул и далее по мостовой себе двинул.
Идёт по улочке не дюже широкой, с любопытством вокруг озирается и местному люду слегка поражается...
Люди-то они, конечно, как люди, в общем довольно обычные, не сказать что видону какого непривычного. Одеты, правда, чудно: в балахоны цветные просторные, на ногах обуты лёгкие сандалии, а головы у всех обмотаны пёстрыми повязками.
Ну чисто как в какой сказке!
Только вот чего ещё Ванёк заприметил: а где же тут, думает, дети? Всяких прочих возрастов в достатке по улицам шляется, а ни однюсенького ребёночка нигде не наблюдается. Потому-то, смекает он, и люди здесь не шибко весёлые – какие-то отупелые вроде да скучные, словно недугом неким замученные...
Вот идёт себе Яван, бредёт, а позади него обываталей толпища толчётся, ибо всем поглядеть на пришельца неймётся, но никто к чужаку поближе не подходит – вокруг да около пугливо лишь ходят.
Через время недолгое выходит Ванюха на площадь. Большая то была площадь, красивая такая да нарядная – будто парадная. Вся мостовая на ней блестящими камнями оказалась искусно выложена, здания всякие, затейливо построенные, вокруг стояли, а на самой середине фонтан струеобильный на каменную скульптуру разливался и брызгами мелкими весело вниз рассыпался.
И видит тут Яван – процессия пышная навстречу ему идёт-поспешает.
Впереди всех старик некий, высокий да худой, шествует в одеждах белоснежных, пошитых художественно и узорами золотыми облагороженных. Седые длинные власа у сего старца гладко расчёсанные по плечам лежат, а на главе его венец роскошный, камнями драгоценными украшенный, гордо усажен, ну а в деснице, перстнями блескучими унизанной, посох резной зажат.
За стариком же сановники нарядные толпою нестройною семенят.
Только они к Явану стоявшему приблизились, как он в пояс, по расейскому обычаю, им поклонился и здравия вежливо всем пожелал, как то делать и полагалося.
А старик властительный Ване в свой черёд кивает приветливо да улыбается тоже.
– Поравита и тебе, странник, гость дорогой! – восклицает он старческим голосом. – Кто таков ты есть и с кем познакомиться нам будет честь?
– Зовут меня Яваном, – отвечает старику Ваня. – Я в пекло подземное с самого белого света иду, чтобы отвести от людей большую беду. Много уже дней хожу я по вашим краям, да только вот не везде мне тут рады...
И едва лишь Яван представляться окончил, как в толпе вдруг все зацокали да заохали, и волна возбуждения несомненного по людишкам тутошним прокатилася.
А старик этот белоликий от удивления несомненно великого посох даже из руки уронил и, уставившись на Ваню восторженно, слезу умиления обильную обронил.
А потом возопил голосом надтреснутым:
– Славен будь Ра, Отец наш небесный! Сколь мы здесь обитаем, никогда ещё живого собрата в несчастных наших краях не видали! И слыхом даже о чуде таком не слыхивали! Глядите, люди – вот оно чудо великое! Живой человек в чистилище снизошёл и не к кому-нибудь, а к нам в гости пришёл! О боже! Счастье-то какое!..
И от явления чудесного Ваниного началось в толпе этих тормознутых подобие ликования…
Никто, правда, не орал громко, не прыгал и ногами в экстазе не дрыгал. Только сотни рук махающих над головами вдруг взвилися, да у многих слёзы на глазах появилися.
А старичина походкою горделивою к Явану стоявшему продефилировал, приобнял его несильно, потом несколько от себя отстранил и вот чего с пафосом явным проговорил:
– У нас, дорогой странник Яван, ты самый радушный приём найдёшь и получишь всё что захочешь! Я тебе это твердей некуда обещаю, поскольку я правитель града сего князь Самар! Будь, Ваня, ласков, старика не обидь – прошу в палатах моих гостем побыть!
Да за локоточек легонько Ванька берёт, во хоромы свои просторные его ведёт, на подушечки мягкие парня усаживает и по-всякому гостя уваживает.
Слуги его проворные яства лакомые приносят да питья разного. Хозяин же ласковый приглашённого воя угощает и угодить ему во всём чает, а Яван-то упрашивать себя зазря не заставляет: яства всяко-разные за обе щеки уплетает, ага...
Вот откушал он, попил, утробушку слегонца поднабил, и молочка под конец попросил.
Ну ни в чём в этом доме ему отказа нету – вмиг исполнили просьбу и эту! А потом речь завели неспешную, болтают о том да о сём, о пятом-десятом, о ерундовине всякой...
На Явана челядь придворная, слуги, сановники и прочие охочие во все глаза глядят и как бы невзначай прикоснуться к нему хотят. Где ж это, думают, видано было, чтобы живёхонький удалец припёрся бы нежданно-негадано в их городец!
– Ты, Яван, я полагаю, витязь зело могучий... – говорит Ванюхе Самар, пользуясь случаем. – Чего головою-то качаешь? А как же иначе? Я тебе прямо скажу, ага – напрямик – раз имеешь ты волю в аду хаживать и даже в пекло дорожку налаживать – то ты и богатырь! Это уж как пить дать... Мы-то, грешники великие, не можем произвольно града сего покинуть, ибо держит нас неодолимо незримая некая сила. Вот разве по морю плавать мы сподоблены, моряки мы в округе знаменитые – ого-го! – ни перед какою бурею не дрожим и способностью к мореходчеству очень дорожим.
Дедуля этот Самар весьма словоохотливым человеком оказался. С превеликим удовольствием он с собеседником своим беседовал, да всё на безлюдье окрестное сетовал. Жалился он зело, что и переговорить-то в последние годы ему было не с кем, а купцы и матросы заморские почитай все знакомые к ним хаживают и новостями старика нечасто уваживают.
По дороге же той, коей Ваня сюда прибыл, давненько уже люди не ходили: говорят, будто объявилась в краю том бедном шайка страшная неких нелюдей, а вдобавок к этому завёлся там ещё и людоедище-лев. Вот поэтому, мол, и не стало хожалых людей, ибо всех, кто по дороге той заклятой ни идёт, нечисть проклятая лавливает, терзает, убивает да жрёт.
Боится народ...
– Ну коли так, – Яваха тут слово в Самаров монолог вставил, – то это пустяк! Бояться вам более некого, так что ждите вскоре гостей и считайте, что я из них первый…
– А это отчего же так, Ваня? – недоумение немалое взяло Самара. – Невже нежить та сгинула да пропала и на тебя потому не напала? А?
– Не-а, – покачал головою Яван, руки платком утирая, – Скорее будет наоборот: потому и пропала, что не на того напала. Это я их шалить-то отвадил и уж не знаю на какой свет спровадил.
Ну, тут и началась вакханалия! Взволновалася публика любопытная, не поверила Ваньке видно: загудела, забурчала, загалдела, закричала...
Само собой, охи всякие послышались да ахи...
Самар и говорит Явахе:
– Как ты там себе ни хошь, Яван Говяда, а рассказать об этих подвигах тебе будет надо! Прям терпёжу у меня никакого нету, как жду я, чтоб ты нам о том поведал!
Ванька и рассказал, не дюже правда хотя:
– Ну чё рассказывать-то?.. Поначалу львина хищный на меня наскочил... Зашёл я как-то в одну избу, а он, гад – шасть! – да коня моего и загрыз. А я, болван, палицу снаружи оставил. Мама даже сказать не успел, как зверюга уже и на меня насел... Здоровая такая была дура... Во – на мне теперь его шкура!..
Взял Ванюха какой-то фрукт, пожевал, пожевал его задумчиво. А те сидят, ждут...
Наконец Самар не выдержал, вопросил:
– Всё что ли?
– Ну... – кивает Яваха, словно дебил.
– Так я не понял – кулаком ты его что ли убил?
– Не-а... Вот этими руками задавил, – и Ванька плод напополам разделил. – Кулаком бить несподручно мне было: этакая же громила!
– Та-ак... Ладно... – усмехнулся, не веря, Самар, – ну а с разбойниками ты как сладил? Небось палицею их побил?
– Э-э... – пошкрябал подбородок Яван, – Тех я столиком уложил. Вот так: бам! бам! бам!..
Все здесь как рассмеются. Видят – парень-то плут: шуткует напропалую… А складно ведь, думают, врёт!..
Проходимец короче какой-то!
– Эти разбойники окаянные, – балагурил далее Ваня, – в корчме одной ко мне привязались. Сижу я, значит, в уголку, никого вообще не трогаю, поужинал на славу, а тут эти – раз! – и заваливают. Ни с того, ни с сего пристали: кошелёк, говорят, давай!.. Я было дал, а им, гадам, мало: хотели меня на карачках ползать заставить да ноги их вонючие предлагали пооблизать... Я, естественно, отказался – я ж ведь подлизою к ним не нанимался. Да и нечистоплотное это, скажу, занятие, ноги кому ни попадя лизать – того и гляди заразу какую-нибудь подхватишь! П-фу!.. Чуяли бы вы, как чоботы у ихнего главаря воняли, вас бы и не так проняло... Да и не эстетичная это видуха! Только представьте себе: я у какого-то там хмыря ноги облизываю с усердием! Ну, бред... Отказался, короче, наотрез, говорю: братцы, извините, но у меня де... радикулит. Так те как обиделись... о-о-о!.. шкуру пообещали с меня спустить, это... на кол ещё посадить, потом поджарить, и наверное сожрать... Ну что ты тут будешь делать? Пришлося столик в руки-то брать...
И Ваня ёрнически развёл руками.
Ох, и весело присутствующие рассмеялись. Всей почитай толпой за животы они держались, даже сам Самар. Сильно им Яваха настроение-то поднял.
Насилу они успокоились через времечко-то немалое. Ну, ей-богу, подумал Ваня, словно дети какие малые...
– А кстати, – спрашивает он их, – отчего это детей у вас не видно? Где ж это такое видано?!
– Э!.. – враз огорчился дед. – Дети – это счастье великое, а мы, несчастные, наказаны тут без особой радости жить. Наши радости нам не в радость.
Как кто из нас помирает, так в то же мгновение новый человек на его месте появляется. Не обязательно, что молодой, бывает, что и старик из воздуха родится. Ы-гы! Мы ведь, и на белом свете ещё живя, детей-то не заводили. Да-да! Романы вовсю крутили да дела суетные вертели, а вот обременять себя заботою лишнею не хотели. Для себя лишь жили, не тужили, поэтому в чистилище кару за то несём, скуку свою в клетке этой пасём...
А сколько кому муки такой отмерено, мы не ведаем. Не поверишь – все поголовно помереть здесь желаем, потому как это есть уход наш долгожданный, и счастье тому, кто своею смертью погинет, ибо в свете белом он тогда возродится и на доброе дело, может быть, пригодится. Ну а коли не своей – то беда: в самое пекло провалится он тогда!
Тут за разговорами и вечер наступил на дворе: как-то всё потемнело, и даже холодом с окон повеяло.
И видит Ваня – люди тревожными отчего-то стали: никто более не смеётся, и разговор, как ранее, не ведётся. Многие даже окрест заозиралися, будто кого неведомого узреть боялися.
И в это время, когда явным стал в людях испуг, слышит Ванюха: в двери кто-то стук да постук...
Поначалу он этому значения даже не придал, подумал, что это ветка от ветра тама скреблась, а потом глянул он на присутствующих людей, а те как мел побелели и от ужаса застыли где сидели. Двери же – скри-и-и-п! – тихохонько так отворяются, и гнусное видом страшилище на пороге вдруг появляется.
Толстый-претолстый был то мужик: мохнатый весь, смрадный, чёрный, с преогромною жуткою мордою! Чуть в проём-то дверной пролез он, нечисть премерзкая.
Кое-как тулово своё гость незваный вовнутрь впихал, глазёнками свинячьими повращал, ротищем губатым пожевал, ушными лопухами похлопал и дальше себе потопал.
Смотрит Яваха, а у него ещё и рога во лбу торчат, как у козла, и смекнул он тогда, что пожаловали к ним силы зла…
Все же прочие сидели, точно оцепеневшие, и тишина вокруг сгустилася прямо зловещая. Битком в зале было народу, а никто и пальцем не пошевелил. Сидят там полным составом, как кролики какие перед удавом…
А сей вылитый урод топ да топ себе вперёд. Ни на кого вроде и не смотрит. И что-то бубнит себе под нос, как бы напевает или стишки некие читает...
Прислушался получше удивлённый богатырь – а и впрямь-то страшила вирши декламирует.
Вот, значит, какие:
Соберу я тушки,
А в тех тушках – душки
Тушки отварю-ю-ю!
Душки уморю-ю-ю!
Ух-ху-ху-ху!
Тут, откуда ни возьмись, огромный мешчище в лапах у чудовища вдруг появился. Он мешок-то раскрыл, затем к человеку какому-то сидящему, от ужаса затрясшемуся, подвалил, в глаза ему быстро заглянул, жутко хохотнул, а потом хвать его, и в мешок затолкал.
К другому подошёл таким же образом, к третьему, четвёртому – и этих в мешок!
Затем далее по залу заколдыбал.
Не всех, правда, брал – выборочно. Иного горемыку понюхает-понюхает с шумом, да и оставит. И снова себе везде расхаживает да добычу деловито высматривает: словно морковку из грядки людишек таскает и в бездонный свой мешок опускает...
Что ещё тут за чёрт, удивляется Ванька?! Неладное, видит, тут творится, а нечистая сила ладана, говорят, боится...
Ну, у Явана ладана-то никакого нету – кувшин лишь под рукою оказался, из коего он молочко попивал. Схватил Ванюша пустёхонький сей кувшинище, да и запустил что было сил им в страшилищу.
И попал аж точнёхонько в лоб!
Кувшинок-то – хлоп! – на мелкие кусочки разлетелся, а нечистый от неожиданности на задницу толстую сел, от ярости завопил, кулачищем Ваньке погрозил, а потом на ноги подхватился и... на утёк вдруг пустился!
Смутил его, очевидно, непреклонный Яванов взгляд, вот драпаля чёрт оттеля и дал.
От злости лишь стал бурой масти.
К дверям только шасть – да насилу-то пропихался! Выскочил кое-как – и ходу!
Даже мешок позабыл с народом.
Ох, и радости было, когда люди запуганные в себя наконец пришли и всех пленённых целыми и невредимыми в мешчище нашли!
Кто завизжал, кто засмеялся, кто по зале скакать принялся, а кто заплакал да зарыдал, когда апосля тьмы мешка свет увидал…
Ну а величественный Самар на ноги неспешно восстал, аж до самого пола Явану поклонился и тоном торжественным к нему обратился:
– Спаси Ра тебя, сияр Яван Говяда! Ты и в самом деле герой величайший, удали редчайшей и воли просто крепчайшей! Не иначе как сам Ра тебя к нам послал, чтобы от нечисти защитить да правде чуток поучить! Честь и хвала тебе от нас великие!..
– Да ладно, чего там, – смутился даже витязь. – Всего-то делов, что посудину расколошматил, а вы меня за то хвалите. Лучше расскажите, что это была за наглая морда, перед которой вы все будто заколодели? Неужто в ужас такой пришли, что сил для борьбы нашли? Откровенно говоря, не верится...
Самар тогда вздохнул тяжело да разбито на ковёр опустился, взглядом резко посуровев.
Опечалился он явно, да Явану и отвечает:
– Эх-хэ-хэ-хэ-хэ! Да как же нам бесов сих не ужасаться, друг мой милейший, когда они противу нас куда как сильнейшие?! Это же чисто погибель наша, дорогой мой Яваша!.. В старину-то люди в этом краю жили неплохо: большого горя они не знали и пагубу эту в глаза не видали. Жили себе да жили, и тужить особо не спешили… Только однажды появилася в городе нашем нечистая сия сила, и замок князя тогдашнего она захватила. И с тех пор как свили бесы в замке себе гнездо, не стало нам от них ни сна, ни покою и никакого совсем отбою. Шляются черти по ночам, где хотят, страх великий в людских сердцах наводят и даже, как видишь, в покоях моих бродят…
А несколько раз в году и того жутче, проклятые, поступают: людей для себя подходящих они отбирают и в замок к себе в мешках уволакивают. Потом всю-то ночь длинную страшные оттуда несутся вопли да крики, и музыки громкой шум, и топот гулкий, и хохот дикий на всю-то округу раздаются. Видимо, бесы несчастных людей мукам немыслимым подвергают, себе забаву да пропитание таким путём доставляют. А наутро лишь кости обугленные слуги во рву находят. Вот такая-то чертопляска у нас Ваня, выходит...
Помолчал, помолчал Яван, лоб нахмурил, желваками поиграл, а потом – бац! – по коленке себя вдарил, на ноги с решительным видом подскочил, да и отрезал упрямо:
– Я тотчас в этот ваш замок направляюся! С чертями сиими пообщаюся малость, да на месте и разберусь, что там к чему!
Все только сдавленно ахнули.
От веселья-то былого бесшабашного и следа даже не осталося.
А князь Самар за голову седую схватился и голосом надрывным к Яванушке обратился:
– Ой, не ходи, Яване, не ходи! Ты-то один, а их ведь чёртова туча! Побереги себя лучше! И вообще – это дело наше, зачем тебе туда соваться да душеньку свою опасности зря подвергать? Не ходи, а, Вань!..
Только Яваха не слухает его ни мало. Палицу он подхватывает да к двери споро направляется.
На пороге же оборачивается, весело всем улыбается и убеждённейше заявляет:
– Ничего, ничего! Чертей бояться, то и в ад не соваться! А коли кто кривду править боится, то лучше тому и не родиться! Ну, землячки – прощайте, и назад меня дожидайте!.. Да не печалуйся так, народ – дам я чертям укорот!
Вышел наружу Яван, огляделся окрест не спеша и видит – замок этот самый чертячий на холме поодаль стоит, над другими строениями громадиной чёрной возвышаясь.
Вот он стопы свои к замку сему и направил, а подойдя, голову вверх закинул и чёрные стены и башни взором любопытным окинул.
И показалось Ванюхе даже, что глазницы бойниц на башнях мрачно этак на него глядят, будто входить ему не велят.
А кругом-то тишина зловещая разлилася, да вдруг сыч недобро заухал где-то, и крысиный с подвала послышался вереск...
Ох гиблое, гиблое место!..
Только Явана нашего этакой чепуховиной не ошарашишь!
Смело шагает он по выщербленному мосту к воротам громадным, решительно со скрипом великим их открывает и внутрь без запинки ныряет. Затем через двор к массивному дому идёт, там опять широкие двери растворяет и входит бодро в тёмный проём.
Осмотрелся он на входе чуток, а там темно, неприветливо, только стены мрачные и пол мраморный своим светом угрюмо посвечивают, да не столько чего-то разглядеть помогают, как больше страху лишь нагоняют…
А в углах-то паутина лохмотьями сплошными висит, а на полу пылища, грязь да всякая рухлядь валяется...
Сразу было видать, что нежилое это место, людьми давным-давно покинутое, причём впопыхах очевидно кинутое.
– Эй, кто тут есть – выходи! – прегромким голосом Яваха крикнул.
Да только никто ему не откликается, лишь эхо пугающее назад возвращается…
Что ж, нет так нет, думает Ваня, не беда это: походим, полазим, поразведаем – авось где чего и проведаем...
И стал он по залам пустынным да по коридорам длинным ходить-бродить и во все углы заглядывать, не забывая притом и кругом поглядывать.
С полчаса примерно там шарился, всё кажись поизлазил, а никого и не нашёл.
По второму кругу пошёл.
Наконец, где-то в глубине замка приходит он в весьма просторную залу.
Оглядывается...
Кругом колонны мраморные стоят, в высокий потолок упираясь, а посерёдке стол агромадный находится, поверхностью чистой сверкая, да стулья резные видятся, к столу приставленные.
И опять, значит, никого...
Прислушался чутко Ванёк – ни звука тебе, ни шороха. Как повымерло всё, ей-богу!
«Да что же это они, проклятые, – взгорячился душой Ванята, – в прятки со мною что ли играют? От же ушлые твари!.. А может блукают где-то да шляются?»
– Эй, хозяин! – вновь вскричал он, – Хорош хорониться – время уже и появиться! А ну вылазь, кому говорю! Дай хоть на тебя посмотрю...
Голову назад поворачивает – и аж прочь отшатывается в замешательстве: натурально возле его лица, аккурат за самой его спиною преогромная харя в воздухе висит сама собою!
Не меньше серванта величиною!..
Висит, значит, и жадно на Ваню таращится. И такая-то собою преотвратная – описать невозможно!
Жутью могильной повеяло на Явана.
А Харя ротище губастый распахнула, смрадом тошнотворным на богатыря дохнула, вислым носищем обнюхала его всего и просипела зело довольно:
– Уй, какой чудненький людяшок к нам пожаловал! Хы-гы-гы! С виду, правда, гаденький, а по запаху зато сладенький! Да ещё и живой вдобавок! Славно, славно!.. Давненько мы живёхоньких-то не терзали – одни мёртвые попадаются, ангел бы их побрал!
И в ту же минуту осветилася вся зала кругом непонятным образом, да такой-то резкий визг по ушам Явана полоснул, будто тыщу свиней кто-то там одновременно зарезать надумал. И отовсюду, точно из пустоты, целая оравища мерзкой нечисти там явилася: только хлоп, хлоп, хлоп – и сделалось их враз полно!
Были все как один они голые, худые, хвостатые, морды тёмные у них были, страшные, рогатые – ну в точности как Ванёк их себе и представлял...
Как стали они вкруг него скакать да вихрем носиться – по-своему, значит, ликовать да веселиться, что у него даже в глазах зарябило, да в придачу от ихнего хрюканья, лая и блеяния натурально уши позаложило.
Набрал Яван в грудь тогда побольше воздуху, да как гаркнет на эту кодлу громовым голосом:
– А ну-ка, гады, молчать да у меня над ухом не кричать!!! Растакую вашу чёртову бабушку!..
И палицей для пущего эффекту по полу бахнул.
Всё и затихло сразу по его приказу. Только штукатурки куски с потолка посыпались, а нигде и писку даже более не слышалось.
Яван же продолжал уже потише, благо в тишине наступившей его прекрасно было слышно:
– Я с вами, нечисть поганая, не шутки пришёл шутковать, а желаю шайку вашу, лейку вон с этих мест повымести да дух ваш вонючий отсюда повывести! Ужо я справлюся, не сумлевайтесь!
Все в ответ ни звука – должно быть оторопели.
Одна лишь Харя хрюкнула и спрашивает недоверчиво:
– А это интересно, как ты сделать-то намереваешься? Доселева, надо заметить, ни один человечишко грешный нас так-то, как ты, не пугивал, да эдак-то вон не ругивал...
– А вот как! – вскричал, не волокитясь, Яваха, да палицей своей скоробыстрой – тюк! – бесу одному ближнему по маклыге и стукнул.
Тот аж в сторону резво метнулся да нехило об колонну огромную шибанулся. Завопил он истошней истошного, пузырями красными весь покрылся, а потом только лоп – и исчез без остатка, лишь облачко от него там образовалося, воняя уж очень гадко.
– А-а-а-а-а-а! – выдохнула тут вся орава одним ахом.
А Харя зубы оскалила, как бы улыбку на рожу себе напялила... да какая там к лешему улыбка – пародия одна уродливая – и говорит сквозь зубы Явану:
– Ладно. Вижу, что не простой ты человек, а особенный. Оттого-то видать и смелый больно. Да и палица у тебя знатная, не иначе как заклятьем каким заклятая. Ну-ну... А давай-ка по-честному! В картишки с тобою перекинемся... В подкидного дурака?.. Ага?
Яваха балду малость почесал, чуток подумал и рукою махнул.
– Согласен! – он сказал. – Коль охота тебе в дураках побывать перед расплатой, то отчего же не сыграть. А на что играть-то будем?
– Ха! – обрадовался чертяка. – А вот, значит, на что!.. Сыграем, давай, три раза кряду, и коли хоть одну партию у меня возьмёшь, то тогда ещё поживёшь и вдобавок о чём хочешь, о том меня и спросишь. Клянусь всем на свете – правду тебе отвечу! Хе! Ну а коли ты в дураках останешься, то тогда – це! – с палицею своею расстанешься... Ну что – идёт?..
– Вот ещё выдумал, обормот!.. – несогласно воскликнул Ванёк. – Я чай тебе не какой-нибудь идиот! Нет, мордочёрт, так не пойдёт! А предложение у меня другое – во какое!.. Ежели ты все три раза своё возьмёшь, то я сразу уймусь и отселя уберусь, ну а ежели я в дурака тебя разок посажу, то вот чего вам, безбожным чертям, скажу: из сего града навсегда выметайтесь и никогда здесь более не появляйтесь! Лады?!..
– Ну уж нет! – Харя от возмущения аж в воздухе закачалася. – Что же это! Как-то неинтересно получается: ты значит туда, мы – туда... Тьфу ты! Ерунда!.. А давай-ка во как: кто из нас победит, тот с проигравшим чего хочет, то и творит! Тебе, само собою, для победы и одного выигрыша хватит, ибо куда тебе со мною тягаться... Вишь какой добрый я? А? Ха-ха-ха!
Подумал чуток Яваха да по столу ладонью и вдарил.
– А-а! – заявляет он решительно, – Валяй! Согласен!
В карты ведь он мастак был играть – мало кто удосуживался его обыграть.
Уселся Яван за стол, а Харя напротив него повисла и, откудова ни возьмись, ручищи корявые у неё появилися.
Странно на это диво было смотреть – офонареть даже было можно: ну словно из воздуха торчат такие оглобли!..
А тут несут и колоду.
– Чур, я буду сдавать! – рявкнула Харя. – Я ведь всё же хозяин, а ты гость, вот и сдашь после...
– Э-э! – Яваха на то возражает. – Какой ты на хрен хозяин?! Ты же насильник, захватчик и вор, и вот тебе мой приговор: раскидывай давай до пикового туза, чтобы минула нас буза! Кому тузяра из нас выпадает, тот картишки, стал быть, и швыряет. Ага?
Ладно. Харя не против. Напротив – ухмыльнулася себе загадочно, карты быстренько стасовала и преловко на две стопки их разбросала.
Ей же туз и выпал, конечно. А иначе то как! С чертями ведь играть – добра не видать: те ещё плуты!
Ну, да и Ванька ведь крут. Раскинула Харя картишки и, вишь ты – попалася Ваньше карта лучше некуда: сплошные картинки да козыря...
Вот и стал он козырять почём зря! Харя ему шестёрку, а Ваня козырь сверху ложит, Харя семёрку, а Ваня туза или короля...
Опа-ля! В короткий срок вся сильная карта у него и вышла, а пришла такая дрянь, что дальше некуда. И как Яван ни крутился, а пришлося ему Харин верх признать – удосужился он вчистую первую свою партию проиграть.
Всё чертячье отродье от такого оборота в ликование бешеное пришло: такое веселье у них там пошло, что стены кажись ходуном заходили…
И противник Ванькин довольным стал, сидит, улыбается, гад...
Один лишь Яван не рад.
Что ж, по второму разу они раскинули. Теперь-то Яваха, как игрок проигравший, раздавал, да такую-то лядащую карту себе надавал, что прямо завал. Опять значит он проиграл – да быстро-то так! И, конечное дело, сызнова разгорелися тут чертячьи восторги…
Всю желчь Ванюхе взбаламутила отвязная эта оргия. Призадумался он, губу закусил, глазами окрест покосил – никак в толк не возьмёт, отчего Харе карта сильная так и прёт!..
Да, здесь дело наверняка нечистое, наконец он смекает и без помощи светлой силы не обойтись ему будет никак, а то, неровён час, и в третий раз останешься в дураках...
Взял он колоду тогда да как бы невзначай и приложил её к палице, помощи у Ра мысленно попрося. А потом хвать, и раскидал картёшки опять.
Смотрит, попалась ему карта обыкновенная: не сильная дюже, но и не говенная. А Харя карты свои взяла да отчего-то и взволновалася. Уж и незнамо чего ей там показалося...
Как стали играть по новой, так Ване враз фарт и попёр: всё лучшую да лучшую карту он с колоды берёт, и все какие есть Харины карты играючи прямо бьёт.
И тут замечает он, как чёрт из под стола туза быстро достал и Ванькиного короля кроет им, как ни в чём ни бывало.
– Ах ты ж подлая мухлевала! – взорвался тогда Яван, и по носяре Харе своими картами как хряснет!
Та в угол и отлетела, а руки ейные, странное дело, возле стола висеть осталися и по-прежнему в картах копалися.
Завопила Харя голосом дурным, заголосила, больше не бить её попросила, а то, мол, у Явана рука тяжёлая больно и ей, видите ли, больно...
Ну, Яван-то на то усмехается...
И далее играть намеревается.
Недолгое времечко прошло – выиграл он вчистую у этой бестии и ещё шестёрок на погоны ей навесил.
Нахмурилась Харя, озлела, посуровела, а рожа красная у неё стала и даже вспотелая.
– Твоя взяла, человече! – она просипела. – Ну, спрашивай о чём хошь: так и быть, отвечу...
– Хм, ладно, – говорит Яван, – спрошу, отчего ж не спросить-то... А скажи-ка мне, беззаконная ты чертячья Харя, по какой такой причине вы сей несчастный город терроризируете, и отчего на обитателях его жестоко паразитируете? А?
– Ха! – ощерилась весело Харя. – Чего ж тут не знать-то... Всё потому, въедливый богатырь, что каждый тутошний житель за себя лишь одного стоит, и другому в беде пособлять никто не спешит. И в жизни-то прошедшей, ещё на белом свете, у них такая же привычка выработана была: за шкуру свою они лишь опасалися и убытку личного пуще всего боялися. Хе-хе-хе-хе! Вот мы страхом этим и пользуемся: за их счёт живём да вольно себя ведём. И-эх, хорошо!
– Ну, раз так, – говорит тогда Яваха, – то, поскольку я в карты маху не дал и партию последнюю у тебя взял, то я, выходит, и выиграл. Получается – вы все в моей власти... А ну-ка, черти мерзопакостные, выметайтесь отсюдова навсегда и не появляйтесь тут более никогда! Вон убирайтесь! Вон!..
Да с места решительно встаёт.
А черти-то как зароптали, и эта Харя громче всех глотку дерёт:
– Это как же, – верещит, – ты выиграл, когда я тебя два раза в дураках оставил, а ты меня лишь один! Э, не-ет, человечишко, шали-и-шь – не то говоришь! Так мы тебя, окорочка-дурачка, отсюда и выпустили! Ты нам брат, здеся нужон... гы-гы!.. ну прям до зарезу нужон! Хо!
И опять, значит, как загогочет. Пасть широко раззявила, а там зубища торчат, как колья, и красный язычище тяжело ворочается...
Рассердился тут Ваня преявно.
– Это ты брось, мурло поганое! – громким голосом он вскричал. – Ты, я вижу, не только в карты шулеруешь, но и во всём остальном мухлевать собрался! Предупреждаю один только раз: я вам не кусок мяса – я Яван Говяда, и со мной мухлевать не надо!
А Харя в это время как присвистнет!
Вся свора оголтелая сходу на Явана и налетела!
Насели на него черти крепко, точно собаки в лесу на медведя, со всех сторон его облепили, с ног даже сбили. Рычат, визжат, гады, за что ни попадя богатыря хватают, и на части прямо его разрывают да зубами острющими в тело евоное впиваются: кто в шею, кто в руку, а кто в ногу...
Казалось, ещё немного, и ничего от парня не останется – с этих тварей-то станется...
И ещё верещат яро: «Дай мне кус урвать! И мне дай! И мне!..»
Да только не по зубам оказался Яван этой кодле!
Бронь небесная в который уже раз его выручила и от нападок чертячьих крепко оборонила. Собрался Ваня с силами живо, да на резвы ножки и привскочил. Как тряханул он молодецкими плечами, так вся нечисть ошмётками с него и попадала – точно брызги с Бобика апосля купания.
Ванька тогда к палице – хвать! Вкруг себя её – верть! Только пок, пок, пок – будто шарики в воздухе лопнулись!
И пошла там расправа крутая!..
Не успел Яваха даже запыхаться, как всех уже пожёг окаянных, всех вроде до единого их полопал. А напоследок и главаря Ванюша достал и палицей своей его приласкал. Скочевряжилась Харя от Ваниного полосования, буркалы у ней наружу повыскаивали, щёки парусами раздулись, огневые пузыри на роже повыпучивались, а потом только – чпос! – с концами исчез и этот прохвост, только вонь неописуемая шибанула Ваньке в нос.
Сделал дело доброе Яван – да поскорее наружу ходу! Убежал он от этой вони, выскочил из треклятого замка и насилу-то отдышался.
Ну и смердючие эти черти, думает – премерзейшие зело твари!
Да и как иначе-то? Нечисть, она нечисть и есть. Такова им за то и честь...
А пущай, гады коварные, не балуют да на горе горожан местных внагляк не жируют!
Да и тьфу на них!..
Глядь, а уже и утро.
Осветилося всё вокруг, и самый воздух даже кажись. Море спокойное такое вдали лежит, да странное же, не как у нас – другой у здешнего моря окрас: уж больно багрянцем отсвечивает. Красноватые волны на бережок пологий эдак леновато нахлынивают и назад неспешно отливают, а дерева пышноволосолиственные и кусты густые, по берегам растущие в изобилии, царственным пурпуром, фиолетом и ещё невесть каким цветом посверкивают да переливаются…
Красота!
Хотя и не та, что под солнцем ясным: тута хорошо, а у нас ведь прекрасно...
Постоял маленько Яван, чистым воздухом подышал, на виды окрестные полюбовался, и к Самару в палаты подался. Через время недолгое туда приходит, пред княжеские очи является, а тот ему обрадовался ну не передать прямо как, да немало Яванову виду удивляется.
А как же! Наш-то Ваня даже не ранен: ни царапинки на нём нет, ни капельки даже крови.
Вот тебе и сын коровы!
Самар-правитель немедленно на покой героя определил, ни о чём даже особо его не расспрашивая, а после отдыха пир в его честь закатил: с песнями да плясками, с акробатами да шутами...
Давненько такого разгула не было у них тама. Все, почитай, местные обыватели оказались Явану зело признательны и, веселяся от души, показалися ему противу прежнего хороши.
Ну и Яваха попеть-поплясать, себя показать, байку сплести али с три короба наплести совсем не дурак ведь был: ужо выказал свой-то пыл. А чуток поугомонившись и яствами вкусными подкрепившись, порешил он о своих ночных приключениях поведать.
Пребольшущую толпу удосужился вкруг себя он собрать и не преминул народу здешнему о том, что случилось с ним, разболтать. Ничего вроде не утаил, в артистической манере похождения свои изложил и о причине того, почему бесы тут окопалися, как есть доложил.
С превеликим вниманием, правда, хохотом громким перемежаемым, выслушал люд тутошний Ванино повествование, а как закончил он речь-то толкать, возликовал народишко громогласно и долгонько не желал умолкать. Славу великую пели люди Явану да просили его, умоляли у них в городу остаться и со званием странника распрощаться. Самар даже венец свой княжий на голову ему водрузить пытался, орал: сыном мне будешь, князем – даже царём! – только чтоб тот тут остался и далее в путь не пускался.
Ванюха же на то – ни в какую!
Со спокойствием завидным всех он выслушал, выговориться им дал и таково народу взвинченному отвечал:
– За доверие, конечно, спасибо – предложение ваше лестное, но... не по мне оно. Я ж ведь не для того в ад пришёл, чтобы в мире промежуточном у вас воцаряться – мне, други, в пекло самоё надо пробраться. Ага! Так что извиняйте, а недосуг мне здесь долго торчать; пойду я далее вперёд – путь-дорожка меня уже ждёт.
– Ах, ах, ах, ну как же это жаль! – все немало так сокрушаются.
А Самар Явану практически замечает:
– Ну куда ты подашься-то, Ваня? Вона гляди – море ведь впереди! И уж если ты эдак настроен уйти, то мы тебе с превеликим усердием в этом пособим. Великого богатыря мы права никакого задерживать не имеем, зато... кораблики, Ванюша, имеем. Её-ей! Ты чуточек ещё погоди, а мы тем временем кораблик и снарядим.
Да, не мешкая, к отправке и приступили!
Для доброго сего дела в момент работушка закипела. А Явану всего и сборов: палицу под мышку, в сумку харчишки, да её на бок – он и готов.
Вот и прощаться приходит пора.
Сердечно Ваня Самара старого обнимает, народу затем рукою махает и к берегу отбывает, а тама без промедления на палубу ступает и велит команде на вёсла налегать.
На бережку же преогромная толпа провожающих собралася: и стар и млад на проводы героя пришёл.
Вот кораблик от пристани отошёл, а обыватели в печали явной руками Явану машут, плачут, рыдают и даже стенают...
– Ни в жисть завета твоего, Яван, не забудем! – кричат ему, – Насмерть друг за дружку стоять теперь будем!
А Ванюша стоит себе на палубе, улыбается и мановениями руки с самарцами прощается...
Тем временем команда паруса поставила, дунул ветер попутный, паруса округлил, и по волнам бегучим кораблик вдаль заскользил.
Рейтинг: +1
446 просмотров
Комментарии (1)
| Михаил Заскалько # 6 августа 2015 в 08:36 0 | ||
|
Новые произведения
