Помочь сайту
Поздравления
14. Как Яван побратался, и как он дар обретал
22 августа 2015 -
Владимир Радимиров
Ох и непросто дались Явану эти два дня да две ночи. Трудновато пришлось ему очень. Не обошлось, понятно, и без оказий. Было дело, его хищный камыш облепил нежданно, коий живьём его сожрать намеревался, да только лишь Ванька́ пострекал, и он сквозь прорвался. Потом стрекозы гигантские на него напали с челюстями как бритвы, и живейший интерес к нему выказали – естественно, гастрономический. Ещё уроды некие крысообразные в кустах непролазных на Ваню набежали, и палица ему тогда не понадобилась, ибо пришлось ему мелочь эту многочисленную руками на себе давить. Великая древесная змеища сверху как-то на него свалилася, удушить его пытаясь, да только узлы тисков Яванушка развязал и удава к дереву привязал. Чудовищные зверюги за ним погнались и хотели его затоптать, да Ванёк хитрее их оказался и в кустах спрятался.
А ещё цветы великанские на колдовской поляне на богатыря дурман напускали и липкие ветки-щупальца к жертве запускали, – да не заснул Яван, хотя долго потом шёл как пьяный. А однажды провалился он в какую-то яму протухшую, а там червей отвратительных видимо было невидимо: аж клубками они свились. Как принялись эти мерзкие создания по упавшему Явану сновать, в рот, в нос и в уши нагло ему лезть – да и в прочие отверстия, конечно. Ох, Ванюха тогда и повертелся!
Ну и гнусу всякого тоже хватало. Добро ещё, что Явана корка грязевая неплохо спасала, а ежели она смывалась или сдиралась, то он новый слой на себя тут же намазывал.
В общем, скучно Ванюхе было не очень. Даже, скажем, было ему весело: аж ключом жизнь там кипела, разтак его этак!
Но как бы там кого ни колупало, а даже и плохому конец наступает. На исходе вторых суточек, когда Яван от изнурения явного чуть с ног не падал, приметил он с радостью, что лес адский редеть начал мало-помалу: всё больше кругом лужки пошли прибрежные, да появились полянки светлые, а кусты и чащи уредились заметно. И даже легче дышать Ване стало – вроде как передышка ему настала.
И выходит он вскоре на край поля большого. А там светло, как в летний полдень. А жара!.. Враз на Ване грязь таять стала, и по́том его всего обдало. Вдохнул Ваньша воздух горячий, стал вокруг приглядываться и видит, – поодаль марево зыбкое стеною стоит, а внутри марева вроде как зелёное что-то колышется. Ну а проводница его, лесная река, аккурат перед маревом в провал подземный утекает. «Неужели добрался? – думает радостно Ваня. – Ага, вроде так... И другой дороги тут нету, кроме как сквозь марево прошвырнуться. Ну да это для меня как раз плюнуть!»
И прямиком, значит, к туманищу тому сунулся. Немного этак прошёл, а тут вдруг как свистнет кто-то позади него посвистом разбойничьим – ну чуть ли не за самым ухом кажись! Ванька аж прыгнул от неожиданности, потом обернулся, вокруг крутанулся, туда-сюда зыркнул...
Что за диво? Ни души единой!
И тут вдруг опять кто-то как свистнет! Как будто близко совсем и так громко, что Ванёк аж приоглох. Развернулся он молниеносно, палицу вверх занёс...
Что за чёрт! Опять никого!
Зашлося тогда у Вани сердце ретивое.
– Это кто тут со мною в прятки играть вздумал?! – вскричал он грозно. – А ну выходи, коль не трус! Ну!
И слышит он покашливание сзади. Поворачивается Ваня обратно и чуть было от изумления не ахает: прямо перед ним агромаднейший человек стоит, подбоченясь гордо, на голову Явана выше ростом, с грудью объёмистой, как бочка, и с ручищами толщиною с Яванову ногу. Великан этот, подобно медведю, покрыт был бурой шерстью, а лицо имел голое, человечье, суровое, тёмное – почти чёрное – и из камня будто сечёное. Глаза же маленькие у него были, посаженные глубоко, и налитые кровью – видать, от гнева ярого, его обуревавшего.
Лесной, короче, это был человечище, а по нашему сказать ежели, то леший!
Подошёл он к Явану остолбеневшему поступью неспешной и навис над ним как скала. И был он вблизи до того большенный да устрашающий, что другой кто на месте Ванькином наверняка обгадился бы со страху.
Ну а Ваня наш ничуточки не испугался, ибо ему допреж и не такие чуда-юда попадалися. Потянул он носом воздух – эк твою! – лешак-то весьма оказался вонючим: до того ядрёный и тяжёлый дух от себя он источал, что рядом с ним не стоял даже и бомж нашенский. «Блох в ём тоже небось прорва лазит, – подумалось почему-то Ване. – А может статься, и воши имеются в достатке...» Еле-еле сдержался Ванька, чтобы не рассмеяться в момент сей неподходящий. Усилие он даже совершил над собою порядочное и, смехом подавившись, прыснул, а затем и чихнул.
Аж леший прочь от него шатнулся и тоже Ванюшин запашок в себя потянул да, опробовав его в своих ноздрях, рожею скукожился. Само собой – видок-то у Вани был упаси боже. Волосищи его в грязюке были поизмазаны и торчмя торчали, а бородища всклокоченная напоминала мочало. Тело же грязью у него было обляпано, как мы помним, и та грязюка благоухала почище навозу. Так лешему в носяру ароматец Ванин вдарил, что у него даже брызнули слёзы. Ванюха-то к своему амбрэ попривык и не ощущал его нисколько, а зато для нового носа терпеть сей дух не было моченьки.
Отстранился лешак ещё подальше, протёр глаза да как заорёт на Ваню хриплым басом:
– А ну стой где стоял, вонючка ты безобразная! Ужо притопали!.. Заворачивай оглобли, шаромыга непутёвая, коли жизнь тебе дорога! Ишь, гнилохрень протухлая! Мерзяк! Прыщ смердячий!..
Только Яван и не думал ретироваться. Смерил витязь лешего взглядом насмешливым да и отвечает спокойно и даже вежливо:
– Ну, это мы ещё поглядим, кому из нас куда дорога лежит... Я ить, батька лешак, Яван Говяда, и мне грубить-то не надо.
И сам решительно и без всякой боязни прямо в глазки глянул лесному хозяину.
– Это какой я тебе ещё батька, доходяга ты замурзанная?! – возмутился гневно лешак. – Ишь тут выискался ещё! Называется, сынок... Хорёк ты вонючий – вот ты кто!
– Эх, плоховато у вас гостей тут привечают, – пожурил лешего Яван. – Радушия, понимаешь, совсем не чувствуется. И хлебосольства никакого... Некрасиво, братуха, получается, не по-людски...
Лешак от Явановой наглости даже брови на лоб вскинул. Сверкнул он злобно глазёнками своими, ротище было отверз, да не нашёлся сразу что ответить – за словом в карман полез... Постоял он так, постоял, оторопевши, поморгал растерянно, пасть захлопнул, а потом ручищи в стороны развёл, важно весь раздулся да как топнет ножищей огромной перед собою. Только гул по округе пошёл, да туча гнуса на воздух встрепенулася.
– Ах так, гость незваный, – в бешенстве он рявкнул, – коли ты отказываешься вертаться, да ещё вздумал надо мною смеяться – то сам виноват!.. Бороться давай! Поборешь меня – куда хошь ступай, а не поборешь – на себя пеняй! Я те покажу, хамская харя, каково над главным стражем издеваться! Иди-ка сюда!
Да назад и попятился. На ровное место вышел, пригнул слегка спину, руки-крюки свои растопырил – ну чисто борец в цирке! – и Явана к себе подманивает: подваливай, мол, давай – я те, братец, щас наваляю...
Ну, Яван-то не против: бороться, так бороться... Качает он головою, усмехается, кладёт рядышком свою палицу, потом сумку с себя снимает, затем распрямляется, косточки разминает, – и выходит к противнику сильному аки барс дикий.
И только к лешачине он приблизился, как тот – хвать его своими ручищами!
Ну да Ванька-то калач тёртый, и бился он не с одним чёртом. Увернулся он от захвата медвежьего, хитрым приёмчиком громилу прихватил, – да на земельку его поверг. Видно, не понял даже вахлак мохнатый, как и упал, и каким таким образом этакий недоносок конфузию ему нанёс.
Да скоренько на ноги он вновь вознёсся. А разъяренным стал – страсть! Крутанулся он бешено – и опять на Явана! Лапищами его лапает зло, аж шерсть на нём ходуном ходит, и норовит свово супротивничка сцапать. Да только Ванька на его происки больно ловок оказался. На месте витязь наш не стоит: скачет он, пляшет, телом ломается и от чудовищных лап вовсю отбивается...
А тут улучил он случай да и подставил ножку врагу могучему. И за запястье его дёрнул вдобавок. Раз! – и лешак на песочке отдыхает.
Только чует вдруг Ваня – что за ерунда?! – слабость непонятная на него нашла. Удивился усилок очень – вроде понарошку с лешаком он борется, а силушка на добрую четверть уже уменьшилась, если не на треть. «Эге! – смекает Яван в замешательстве. – А ведь с лешим-то бороться нельзя. Во я попал!..»
А чего делать – ума не приложит. Ну полная же непонятка получается...
И покуда он кумекал там да в мыслях недоумевал, лешачина уже восстал и сызнова на Ваню напал, а тот, не удумав ничего путного, наклонился машинально и, громилу за ноги прихватив, через спину его перекинул.
Грянулся гигант об землю – только ойкнул от изумления.
А Явана с головы до ног всего затрясло. В буйной его головушке зашумело, в очах ясных потемнело, а могучее его тело вполовину ослабело. Едва-едва Ванята на ногах устоял.
«Всё, – решил он твёрдо, – хорош бороться! Просто на месте стану и сопротивляться ему перестану».
Да только враг его не унимается, а ещё злее бороться принимается. Вот с земельки он вздымается, от песочка отряхивается, а потом обхватывает тулово Яваново своими загребалами да, взметнувши его на воздух, так оземь шмякает, что будь кто другой на месте Вани – точно костей бы не собрал!
Только Ванюха живёхонек оказался.
Полежал он чуток, опамятовался, потом сел, башкою потряс и говорит, словно ни к кому не обращаясь:
– Раз!
После чего поднимается и лешему кивает: иди, мол, куманёк, сюда...
Тот, само собою ждать-поджидать себя не заставил: сызнова Ваньку в охапку сгрёб да об землю им – хрясь!
Аж пошёл кругом гул.
А Яваха ему:
– Два!
Да опять для боротьбы поднимается.
Ну, тут уж лесовик взъярился так, что кажись готов был пополам Ванька́ перервать. Подлетает он к нему резвее прежнего, перехватывает за тулово совсем не нежно и на вытянутые руки над собою взмётывает. А потом ка-а-к шваркнет бедолагу оземь со всего маху, – будто топор всадил во плаху – чуть в лепёшку Ванюху не сплющил!
Песочек окрест ошмётками так и сыпанул.
Леший глядь – а Яван и на сей раз жив-то остался.
Ванька из ямки песочной помаленьку выкарабкался, отряхнулся не спеша да и заявляет громиле:
– Три!
Апосля чего, сплюнув слюною наполовину с песком, твёрдым голосом добавил:
– Ну, пожалуй, и хватит... Поразвлекался чуток, душу отвёл – и довольно. Квиты мы теперь с тобою, так что осади, а то пупок ещё надсадишь, пыжившись...
Лешачину от слов сих аж в пот кинуло. Во, дивится он, и витязь ему попался, не иначе как ванька-встанька заговорённый... Подрастерялся он чуток, но на попятный не пошёл. Опять к Явану подошёл, крепко его облапил и хотел было сызнова приёмчик какой-нибудь ему показать из своего борцовского арсенала. Да только – вот те на! – Яванище будто в землю корнями врос – не поддаётся... Поднатужился лешак да так, что дуб, наверное, с корнями бы своротил, – а противника своего малого и приподнять даже не может. И Яваха лешачину обхватил тоже, но не как поединщик, а словно бы другана в объятия он заключил. И по спине великана успокаивающе похлопывает.
– Да хорош же, говорю! – орёт косматому громко. – Завязывай, братуха, биться! И давай мириться! Как ни крути, а ничья у нас получилася. Давай-ка сядем рядком да потолкуем ладком! Идёт?..
Хватка у лешего и ослабла. Перестал он Яваху в объятиях мять, его могучие лапы обмякли, чудовищные мышцы распустились... Отпустил он наконец богатыря, а потом за плечи его взял, от себя отстранил и сверху вниз в глаза ему глянул вопросительно. А взгляд-то у него чистым таким стал – ну не злым ни капельки, и очень спокойным.
Поглядел лесной человечище Ване в очи, покачал головою удивлённо да и говорит с уважением в голосе:
– Ну, здравствуй, добрый человек! Поравита тебе! Милости просим!
Вновь леший Явана обнял, теперь уже по-дружески, ласково, а потом за ручку его взял, на бугорок усадил и молвил почтительно:
– Удивил ты меня, богатырь, ох и удивил!
И сызнова головою качает да одобрительно усмехается:
– Впервой мне такой супротивник попался, который, меня не победив, покорил бы меня начисто, а это по силам лишь человеку настоящему!
Да по плечу Явахе как вдарит!
– Ведь я не просто дикий человек! – продолжал он в воодушевлении. – Я природы сын, а ещё слуга её и защитник. Природа-мать силою неиссякаемой меня наполняет, а я её от злых тварей обороняю... Вот ты – не злой! – ткнул он Явану в грудь пальцем. – Это надо же, чего придумал! Не спасовал предо мною, не испугался, и в то же время бить меня отказался. Да-а!.. И в самом-то деле мы на равных с тобою. Как братья!
– А давай-ка и в самом деле побратаемся! – воскликнул он азартно. – Меня, кстати, кличут Сильваном.
Не стал Яван от предложения лестного отказываться. Наоборот, лешему он представился и согласился брататься с великой радостью.
Незамедлительно они тогда встали, друг друга братами назвали, потом обнялися, поцеловалися, – и стали родными навек, леший да человек. А после обряда сего важного опять они, значит, присаживаются и беседу промеж собой продолжают.
– Расскажи-ка мне, братец Яван, – спрашивает Ваню Сильван, – откуда ты такой взялся и каким образом в краях нашенских оказался?
– Оттуда, – Яван усмехнулся и в сторону дремучего леса махнул. – Я, брат Сильван, с самого белого света иду... В гости к Чёрному Царю напавляюсь...
– Ну, Яванка, ну змей! – воскликнул лешак рокочущим басом. – Это какую силищу иметь-то надо, чтобы живому человеку в аду обретаться! Я-то, старый дурак, полагал, что ты вор, тать и за грехи тяжкие в пространство сиё попал. Ничего себе, думаю, номер: какой-то обормот в заповедник наш прёт и разрешения не спрашивает! А ты, значит, вона как! Да-а...
Яван на такие речи улыбнулся сначала, а потом посуровел слегка да и заявляет:
– Сила силой, а правда правдой, брат! Не всё правильно, что в мире деется, зато правда – всегда сильна!
Ничего не ответил леший, только голову вниз повесил, а Яваха уже на ноги подхватывается да братану новоявленному по плечу вдаряет.
– Хорош, – говорит, – умничать да рассуждать. Пора мне, брат, и в путь собираться... Да сначала я загляну к твоему начальству. Дело у меня к нему на какой час...
У лешего от сего заявления Ваниного сначала оторопь на роже изобразилася, а потом чувством воодушевления она сменилася.
Прянул он на ноги громадные и таково рёк:
– Ты это как себе хош, братан – а только я пойду с тобою! Хоть к самому пекельному царю в гости! А хоть бы и далее!
– Это как же? – Яваха ему улыбается. – А место сиё сторожить кто будет, а?
На что великан аж ручищами размахался.
– А-а-а! – он сказал. – И без меня сторожа найдутся! А только я тебя одного не пущу. Чем могу – тем помогу. Ты, Ваньша, отныне для меня поважнее будешь, чем любое начальство.
Поскрёб Ванёк башчищу свою лохматую, подумал чуток да и тоже махнул рукою:
– Ладно. Так и быть – согласен! Как говорится, одна голова хороша, а две – лучше гораздо.
Вдарили они по рукам, на месте развернулись и к мареву туманному направились.
А оно маячило там как ни в чём не бывало.
Вот побратимы к субстанции сей подгребают, и Яваха без промедления через сунулся... Да только дулю! Он-то думал – туманчик некий впереди. Ан хрен в нос! Как шандарахнулся он обо что-то твёрдое – ну словно о стену, а не о воздух. Аж назад его отбросило... Пощупал Ваня марево рукою, а оно упругое на ощупь, и чем сильнее его давишь, тем сильнее оно сжимается. Попробовал Яваха тогда со всей дури руку вперёд проткнуть. Как же, ага! Не протыкается колдовская стена. Сила!..
Яван к лешему тогда оборотился.
– Ты часом не знаешь, – его он спрашивает, – как нам внутрь попасть?
А тот лишь плечами пожимает да разводит беспомощно руками.
– Ага! – восклицает Яваха. – Ну, тады попробуем так...
И палицу с загривка снимает и концом её в марево упирается. И только притронулся самым кончиком, как вдруг шипение громкое от стены пошло, вроде как яичницу там жарили, да дымом белым окутало всю округу.
Быстрее быстрого прогорела стена защитная от соприкосновения с силою чистою, и вот – открылся в ней широкий проход.
– Ну что, братень, – обратился Яваха к лешему, – ты со мною, али подождёшь здесь?
– Я-то? – помялся великан. – Знамо дело с тобою... Не могёт быть по другому... Только, Ваня... ты уж поласковее будь с духами начальными! Как ни крути, а они всё ж о нас пекутся.
– Хэ! – усмехнулся Ванёк, то услышав. – Пекутся, говоришь? А я вот полагаю, что духи эти в лености обретаются: торчат в балдежу и в ус не дуют... Ишь, ограду навели! Сытый да тёплый голодного да озябшего понимает плоховато. Спорим давай, братан, у кого из нас вернее будет догадка, а!
– Давай! – лешак на то соглашается.
Ударили они по рукам, а потом Сильван первым в проход шагнул, а за ним и Яван двинулся. Прошли они по туннелю образовавшемуся сажён с пять, и вдруг лешак как вкопанный встал, а Ванёк ему с разгону в спину ткнулся.
– Чего ещё там? – с любопытством немалым Яван вопрошает и, не дождавшись ответа, из-за спины у лешака выглядывает. Да и застывает там, не в силах и слова сказать. Присвистнул он громко и репу себе почесал.
– Н-д-а-а, – протянул наконец Ваня. – Вот так дела-а... Выходит, брат, что не твоя правда... Да и не моя тоже... Совсем другою она оказалася, чем обоим нам казалося.
А перед ними местность раскинулась необычная – ох и необычная! Не сказать, чтобы по площади обширная, – с полверсты круг шириною али поболее чуть, – но красотищи действительно неописуемой. Небеса через марево такими лучезарными казались, что и не передать. Ну, переливы дивные лазурнейшей глубины! А воздух-то, воздух! Чистый он был, пречистый – да живительный какой! Прямо амброзия!
Вдохнули Яван с Сильваном чарующий сей дурман, и головы у них от ликования вмиг вскружилися, а в мыслях ясность невыразимая да полный покой воцарилися. Оглянулись они окрест, а там целая роща величественных раскинулась деревьев, а посерёдке на горушке богатырский возвышался тутошний дуб.
И такая тишина необычайная вокруг стояла, что ни звучочка было не слыхать. Как где на кладбище...
А что? Кладбище ведь и есть! Деревья-то позасохли все.
И давненько, видать, их жизнь покинула: одно-другое на бок даже завалилось, а у многих ветви пообломались и на земле валялись. И целый слоище высохших листьев понизу стлался.
Словно не веря своим глазам, двинулся вперёд удивлённый Яван, а Сильван до того увиденному поразился, что застыл там на месте и шевельнуться не мог. Так и стоял, обалдевши, с открытым ртом.
Ванёк-то к «дубу» попёр. По листве ступает, только "шурр" да "шурр" слышится. Листья ведь как порох сухие – рассыпаются под Явановыми стопами они в пыль...
Вот подходит он вскоре к деревищу гигантскому и, обернувшись, Сильвана к себе подманивает: иди, мол, сюда...
Очнулся лешак и подошёл вскоре к Ване, озираясь. Глядят они, а под деревом сундук золотой в листве притулился, а сверху на него сук обломанный, цепями опутанный, взгромоздился.
– Тот самый, – нарушил тишину Яван.
А голос его в заколдованном воздухе словно колокол прозвучал, – до того переливчато звук там слышался.
Подошёл Яван к сундуку, глядь – а на нём лепка вычурная: всё диковинные цветы изображены, да птицы со зверьми в красивых позах... И видит он, что на крышке кованной замок висит тяжёлый.
Подивился Ваня на красоту лепную, а потом бряк – палицей по замку! Он и отвалился. Открывает Яван крышку, затаив дыхание, и думает про себя: а ну как там пустота? Может дерево-дух над ним подшутить удумало? Ну! Со скуки и не такое ведь учудишь...
Приоткрыл он крышечку, в щёлочку глянул, – а там на дне скатерть полёживает и впрямь. И более ничего в сундуке нету. Вытаскивает Ваня тут же скатёрочку эту да и разворачивает её на земле.
Ах ты ж дивеса! Батюшки-светы! Скатёрка-то была превосходная, вытканная с какого-то матерьялу бесподобного. Сама не особо и велика, но в самый раз, чтобы немалый столик накрыть собою. И цветами красочными сплошь вышита. Загляденье да и только!
Яваха с Сильвахою прямо диву даются, на эдакую расфуфень глядючи.
Поудивлялися они ещё малость, языками поцокали, и порешил тут Ванёк, что самое время проверить скатёрку на прок. Почесал он себе нос, заклинание вспоминая мудрёное, и голосом серебряным молвил:
– Эй, скатерть-скатерушка, добрая старушка! Расстелися-развернися, угости нас да не жмися! А подай нам, будь добра, кушать всякого добра...
И своего побратима спрашивает: чего бы он желал отведать от природных щедрот?
Заёрзал в волнении тот, лобище нахмурил, затылок поскрёб, подумал самую малость, – а потом малинки возжелал. Дюже, говорит, малинку я обожаю, с того света, мол, её не едал!
Так и так, говорит скатёрке Яван: «Сильвану – малины корзинку, а мне молока жбан коровьего да миску кашки пшённой!»
И ещё у Вани губы не остановились от разговору – а уж всё-то было готово. Откуда ни возьмись, а на скатёрке лукошко с малиною появилось, да миска каши дымящейся, и полнейший кувшинище молока.
Славно!
Хотели было побратимы дарами природы тотчас угоститься, Сильван даже руку к малине протянул, но Яван его за локоть тронул и говорит:
– А не худо нам будет сначала помыться, а? Эвона, гляди-ка!
А там впереди озерцо невеликое виднелось среди камней.
Направились они к сему водоёму, подходят, смотрят – вот те на! – вода в нём чистая-пречистая, как слеза. Такая она была прозрачная, что каждый камешек на донышке было видать. Даже и песчинку... И хорошо было видно, как в глубине ключи из песочка бьют, а из озерца ручеёк говорливый вытекает и в низинку устремляется. И что ещё было удивительно – ни тебе рыбёшки нету в воде, ни даже мошки над водою. Нету живности вокруг вообще. Ну, стерильная местность...
Яваха перво-наперво попить надумал. Лёг он грудью на гладкий валун, губы ссохшиеся в воду окунул и глотнул. И ух ты! Будто дух в нём встрепенулся!
Почал он пить без передыху, и силушка по жилушкам у него забурлила. Даже волосы на голове его вздыбились. Пил он, пил и не мог оторваться, ибо вкуснейшею вода ему показалася.
Наконец, утолил он свою адскую жажду и чует – а ведь сила-то вернулась к нему, пожалуй –вся былая, если даже не более, чем была ранее!
А Сильван той порою тоже к воде припадает да пьёт как вол, а потом на ноги живо прядает и палец большой Ване кажет: во, мол, как здорово!
– Сигай в воду, братан! – заорал ему Ваня. Да бултых в водоём с головою.
А Сильван разбежался и всей тушей в озеро – шмяк!
Ванька же нырнул вертикально, и пошёл вниз как камень. Пожелал он до дна достать. А озёрко глубоченным оказалось: сажон восемь, если не десять, глубина в нём была... Достиг-таки Ваня дна, да вверх всплыл тюленем. И почуял он вдруг, как вокруг его тела мириады мельчайших пузырьков зашипели. И видит он с изумлением, как из его тела полезла быстро всякая гадость: и личинки какие-то мелкие, и червячки, и клещи, и вши, и прочая гнусная нечисть... И только в воду они попали, как в ту же минуту все пропали, будто и вовсе на Ване не бывали.
Подивился Яван воды живой силе целящей, глянул он на Сильвана, а тот рядом в полном упоении бултыхался. Радовался могучий амбал, как прямо ребёнок: видать, и его водица живая почистила здорово.
Ну вот, поплавали они ещё какое-то времечко, с валунов в воду поныряли, друг за дружкой вперегонки погонялися, да и выходят оба на бережок. Отряхнулся лешак, словно медведь лохматый. Глянул на него Яван – матушки-светы! – а он-то изменился весь. Был лесовик с виду бурым да грязным, а теперь на нём волос каштановым отливом переливался. Да и лицо не тёмным, а чисто бронзовым у него стало. Оскалил леший зубы белые, на Ваню посмотрел и головой покачал, им восхищаясь. Оглядел и себя витязь, и аж присвистнул: грязюка-то с него вся смылась, а кожа белая у него стала да чистая. И ни синячёчка нигде, ни царапинки, ни волдырёчка, ни ссадинки... И волосы с бородою соломенным золотом у него отливают. Даже шкура львиная более на руно золотое стало походить.
Во, значит, какая метаморфозия с ними приключилась!
– А чё, братан, – смеётся радостно Ваня, – не лишне нам будет и подзаправиться?
Вернулись они к скатёрке накрытой, уселись подле неё на листья сухие и принялись угощения за обе щёки уписывать. Явахе с голодухи вкуснющей та еда показалася, ещё бы тристолько он наверняка сожрал бы, да вишь ты нельзя апосля поста...
Покушали они, значит, отдыхают, а Ванюха тут котомку свою увидал замызганную. И то – в этаких переделках сума его побывала! Вот котомочку он раскрывает и оттуда вытаскивает: шкатулку волшебную Ловеярову, кремень с кресалом, гребешок деревянный, ножик складной, да кошель с деньгами. Потом щуп-щуп – а в потайном карманчике что-то нащупалось. Ваня пальцы туда запустил незамедлительно и вынул... Борьянину серьгу самоцветную. И до того сиё украшение затейливо оказалось сделано, что любо-дорого было посмотреть. Яваха-то в суетах своих бурных позабыл о ней и думать. А тут такое чудо...
Прополоскал серёжку Яван, а та от живой водицы аж вся засияла – ну прямо огнём зарделася. Пригляделся Ваня, а серёга в виде солнышка лучистого была сделана, а в самой её серёдке камешек самоцветный вделанным оказался. Потёр он камешек пальцем, к уху серёжку поднёс – эй! – быть того не могёт! Никак звук музыкальный оттуда идёт? Да точно же, ага: ти-ли-ли да та-ля-ля, тали-вали у-ля-ля! Вот так так!
И вдруг ко всему вдобавок песенку кто-то незримый в ней петь стал. Голос был женский, приятный, прямо бархатный, хотя и слышный едва-едва:
Баю-баюшки баю!
Бяше песенку спою.
Спи ты, моя доченька,
Всю-то тёмну ноченьку!
А я рядом посижу,
На дочурку погляжу.
Ты расти, Борьяша,
Всех на свете краше!
Всех милее и добрей,
Адских ворогов мудрей!
Чтобы солнца белый свет
Приласкал тебя, мой свет!
Закрывайтесь, глазки!
Спите без опаски!
Я ж на страже посижу,
На милашу погляжу.
Баю-баю-баю-бай!
Спи, Борьяша, засыпай!
И так вдруг от песенки этой колыбельной Ване спать-почивать захотелось – прямо невмоготу. Да и то сказать – сколько же суточек парень очей не смыкал, всё продирался да бился! Вот его и сморило. Растянулся Яван на подстилке листвяной да и заснул богатырским сном. Как в омут он канул, право слово.
И надо вам доложить, что спал он долгонько: день да ночь, потом опять день да ночь, да и ещё столько же. И проснулся он на суточки на четвёртые. Проснулся, ото сна потянулся, один глазик раскрыл, глядь – а над ним небо тёмное расстилается, и только-только светило адское стало разгораться. Яван и другой глаз распахнул, смотрит – рядом Сильван, у дерева сидя, похрапывает, а всё вокруг переменилось радикально: марево без следа сгинуло и пост свой боевой покинуло. А тут и ветер задул, листья сухие подхватил и ну их вертеть да носить...
Яван и на озеро внимание обратил, а оно-то замутилось, зацвело сплошь и листвою забилось.
Как рванул тут ветрищи шквал: тучу листьев собою поднял, а одно дерево громадное затрещало, закачалося и оземь грянулось. Ажно гул неслабый раздался.
Сильван на ноги как подскочит!
Посмотрел он на рощу мёртвую в беспокойстве и говорит Явану:
– Айда-ка, брат, отселя скорее, покуда нас не угробило! Ограду вишь сдуло к чёрту – природа своё берёт...
– Ага, – согласно поддакнул Ваня, – сей «раёк» деньки свои позакончил...
Лешак-то, покуда Ванюха спал, его котомку постирал да на ветку сушить повесил. Схватил её Ваня, серьгу в карманчик запихал, барахлишко внутрь покидал, скатёрку туда засунул, потом через плечо суму перекинул, палицу подмышку – и бегом вприпрыжку!
А Сильван – за ним.
И только из рощи они выбежали, как налетел вдруг страшнейший вихрь. Стали дерева огромные с превеликим громом там рушиться... И минута даже не прошла, а уж всё вповалку лежало. Буреломище оказался просто страшный!
Переглянулись побратимы, головами покачали, плечами пожали. Вот это, думают, да! Успели ведь тютя в тютю, ещё бы минута – и был бы им край!
«Не иначе как сила Ра нас уберегла, – удивился в душе Ваня. – Как-то странно у меня получается: вроде везёт случайно, а если порассуждать, то мне без Бога подмоги везухи бы не видать!»
Рейтинг: 0
505 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
