Пандемия. Начало.

[Скрыть] Регистрационный номер 0499871 выдан для произведения: Я иду за руку с папой. Он держит меня крепко, как в детстве. Но я не ощущаю тепла его руки. Она не холодная, нет. Но и не тёплая. Она никакая. Я ощущаю только силу сжатия свой ладони. На папе надет плащ. Я хорошо его помню. Он носил его, когда мне было года три – четыре. Длинный, цвета хаки, строгого покроя, с поясом, который всегда болтался в шлёвках не застёгнутым. Пола плаща касается моей руки. Она мокрая и холодная, на улице идёт снег. Это ещё не зима, скорее поздняя осень. Снег остаётся лежать на траве, но сразу тает в лужах. Папа ведёт меня к старому, ветхому зданию, похожему на сельскую школу. Два этажа, прогнившее крыльцо, скрипучая дверь, которая то открывается от ветра, то снова захлопывается. Здание деревянное, грязно-серого цвета. Местами доски промокли от снега и кажутся чёрными. Мы подходим к крыльцу и папа открывает дверь передо мной, подталкивает вперёд. А мне страшно заходить. Впереди темнота. Глаза, привыкшие с свету, не сразу различают во мраке очертания каких-то дверей, коридоров. Но папа идёт уверенно и я, покрепче сжимая его руку, доверчиво иду с ним.  Знаю – пока он рядом, со мной ничего не случится. Мы идем мимо дверей по коридору, похожему на школьный. Двери напоминают кабинеты или классы. Отмечаю про себя, что гулким эхом отдаются только мои шаги, папиных не слышно. Пытаюсь посмотреть вниз, чтобы понять во что он обут, но длинные полы папиного плаща не дают мне этого сделать. Мы доходим до конца коридора и поднимаемся по лестнице на второй этаж. Там светлее, хотя из-за грязных, не мытых с десяток лет, окон, назвать помещения светлыми никак нельзя. Здесь тоже много дверей. Точнее – дверных проёмов. Сами двери отсутствуют. Мы заходим в первое же помещение. Да, это бывший класс. На стене осталась висеть школьная доска. Только вместо парт стоят кровати. Их много, они стоят по всему периметру класса. Это старые кровати, с железными спинками и панцирной сеткой. На кроватях лежат старые, полосатые матрасы. Они грязные, продавленные, в пятнах. Лишь некоторые из кроватей застелены простынями. На кроватях лежат люди. Старые, молодые, совсем юняые. Детей не видно. Некоторые люди накрыты коричневыми с синей широкой полосой, одеялами без пододеяльников. Я такие помню в больницах, в начале девяностых. Люди лежат молча. Не разговаривают, не стонут. Некоторые шумно дышат. Некоторые не дышат сосем. Папа подталкивает меня к одной из кроватей. На ней лежит голая женщина лет пятидесяти. Её глаза открыты, но она смотрит в потолок, в одну точку. Под глазами синяки, губы и носогубный треугольник почти фиолетового цвета. Кожа бледная, почти белая. На лбу испарина. Я понимаю, что ей не хватает кислорода, ей очень тяжело дышать. И понимаю, что ей остались считанные часы или даже минуты. Я не хочу на это смотреть и пытаюсь развернуться, чтобы уйти. Но папа крепко берёт меня за плечи и подводит к следующей кровати. На ней лежит совсем молодая женщина, от силы лет тридцати. Она укрыта. Из под одеяла свисает её рука, на сгибе локтя игла капельницы, в носу – трубки. Она переводит взгляд на нас – видит, понимает. Но в глазах абсолютное безразличие. Медленно, как-то устало, отворачивается и прикрывает глаза. А мы идём к следующей кровати. На ней мужчина. Средних лет. Я вдруг понимаю, что это наш родственник, но не могу вспомнить, кто именно. Да и сложно узнать, он мёртвый. Мёртвый довольно давно, суток пять – шесть. Я пытаюсь вырвать свою ладонь из папиной и убежать. Но папа держит крепко. Другой рукой гладит по голове, успокаивает. Я спрашиваю его, что это, куда он меня привёл, говорю, что это не похоже на больницу, скорее на какой-то госпиталь, разбитый, впопыхах, в первом попавшемся пустом здании. Папа молчит. Только одобряюще похлопывает меня по плечу, мол, в верном направлении думаешь, дочка. И ведёт дальше. Мы проходим по новым и новым коридорам, классам. Везде одно и тоже. Кровати, полуживые или мёртвые люди. И только пару раз где-то в другом конце коридора промелькнула фигура в белом халате. Поворачиваюсь снова к папе, спрашиваю, где все врачи, почему их так мало. Папа молчит и вдруг эхо по коридору: «Мало, мало, мало…». И тут до меня доходит – эпидемия! Он показывает мне эпидемию! Я разворачиваюсь, пытаюсь посмотреть ему в глаза, спрашиваю: «Пап, это что, эпидемия? Больниц, врачей не хватает?». Папа отводит глаза, улыбается. Чувствую – доволен. Он разжимает свою ладонь. Я просыпаюсь.
Папа умер ранней весной 2019 года, в апреле. А в конце 2019 года мы узнали, что в Ухане началась пандемия, которая изменила наш мир…