Онтология аффекта

Онтология аффекта (Т. В. Голлербах, моя аспирантка) 
 
     Оксфордский Толковый словарь по психологии (2002 г.) дает следующее определение аффекту: «Общий термин, часто используемый наравне с некоторыми другими терминами, например, эмоции, эмоциональность, чувство, настроение и т.д. Исторически термин имел различные, более конкретные значения. Согласно одной из точек зрения, аффект считался одной из трех "мыслительных функций" наряду с познанием и волей <…> Современное использование термина, однако, очень свободно» [15, 38].
     Свобода использования термина не прибавляет ясности к существу предмета, однако свидетельствует о широчайшем спектре научных или иных устремлений авторов концепций. В свою очередь, мы также имеем свое устремление (к практической музыкальной риторике) в вопросе об аффекте, — следовательно, нам необходима концепция, позволяющая из великого множества дефиниций выбирать те, которые были бы способны пролить свет на «пресловутые аффекты» (И. Маттезон), без которых «все, что совершается <…> ничего не значит, ничего не стоит, ни к чему не годно» [13, 12].Столь высокие требования, предъявляемые И. Маттезоном (и многими другими из его современников) к исполнению музыки, заставляют нас подробнее остановиться на концепции «трех мыслительных функций[1]», упомянутых в Оксфордском Толковом словаре по психологии. Но проблемы мышления и, соответственно, мыслительных функций принадлежат уже компетенциифилософии.
Философская Энциклопедия, в свою очередь, трактует аффект как «эмоциональное состояние, характеризующееся болезненным[2] возбуждением чувств, включением воли, вместе с тем сильным ослаблением ясности мышления[3] и его влияния и отличающееся от страсти меньшей длительностью, меньшей душевной глубиной; аффект и страсть часто стоят в таком же отношении, как действие и причина. Аффект есть жизненно закономерное, необходимое проявление человеческой натуры <…> Классическому идеалу благоразумия соответствовало требование борьбы с аффектами как с чем-то вредным, что относится в особенности к стоикам. Аристотель и Фома Аквинский настаивали на умеренности в проявлении аффектов. Христ. аскетизм также требовал подавления аффектов, т. к. они ослабляют понимание греховности. Лишь в эпоху Возрождения были открыты собственно положительные стороны аффектов. В настоящее время пришли к убеждению, что без сильных аффектов не может быть творческих успехов» [21]. Кроме того, Философская Энциклопедия умалчивает о времени охлаждения к риторике и аффектам. В эпоху Просвещения с ее лозунгом «назад — к природе», и в XIX веке аффективное поведение считалось нарочитым анахронизмом, оценивалось как неприличное и предосудительное, «ибо свет не терпит в кругу своем ничего сильного,  потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю:  —  свету  нужны  французские водевили и русская покорность чуждому мнению[4]» [6, 125]. 
     В XX веке риторика как наука[5] была «реабилитирована», а вместе с ней и аффекты, на возбуждение которых она всегда была направлена. Характерно возвращение барочных дефиниций. Так психоаналитики Ф. и Р. Тайсоны в главе об аффектах пишут: «Мы определяем аффекты как психические структуры, включающие мотивационные, соматические, экспрессивные, коммуникативные, эмоциональные или чувственные компоненты, а также ассоциированную идею или когнитивный компонент <…>Термины "чувство" и "эмоция" мы оставляем соответственно для переживаемого и поведенческого аспекта аффектов — для одного из компонентов сложной структуры» [260]. Это же почти дословно мы можем прочесть у Б. Спинозы: «Под аффектами я разумею состояния тела (corporisaffectiones), которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний. Если, таким образом, мы можем[6] быть адекватной причиной какого-либо из этих состояний, то под аффектом я разумею состояние активное, в противном случае — пассивное» [19 , 456].
     Подчеркнем здесь сразу, что в определении аффекта Б. Спиноза эмоции не упоминает; Р. и Ф. Тайсоны, в свою очередь, «выносят за скобки» чувства и эмоции. Разделяя эту точку зрения, мы будем понимать под аффектом синкретическое явление, происходящее с нашим телом и сознанием, явление качественно самостоятельное, суверенное по отношению ко всякого рода рефлексии — будь то мысль или чувство. Все дефиниции аффекта, отсылающие к «сильным душевным движениям», «буре чувств» и т. п. будем воспринимать как переносные значения.
     От дефиниций Б. Спинозы и Тайсонов остается один шаг до признания возможности создания аффекта и управления им, и Р. Насонов его делает: «Аффект — <…> сильное душевное движение, вызываемое при помощи специальной системы[7] выразительных средств чтецом-декламатором, театральным актером, оратором, проповедником и т. п. В эпоху Барокко требование возбуждать аффект становится также центральным пунктом музыкальной эстетики и предъявляется как к создателям музыки, так и к ее исполнителям» — цит. по [13, 12].
     Вплотную к определению аффекта подходит и Д. Фергюсон; любопытно, что он не употребляет термин «аффект», предпочитая обозначить аффективную ситуацию, как «полнокровное осознание новой реальности»:
«Неважно, каково средство выражения: передача значимых идей как правило достигается связным представлением множества взаимодополняющих деталей. Но в тот кульминационный момент, когда мы, наконец, схватываем смысл целого, нас перестают занимать детали, послужившие фундаментом нашего понимания. В этот момент, даже если средством служит слово, наш опыт более не является словесным, но становится полнокровным осознанием новой реальности, которое заостряет на себе все наши способности — чувственные, интеллектуальные и эмоциональные» — цит. по [16, 3].
     Теперь, принимая концепцию «трех мыслительных функций», обратимся к более подробному философскому рассмотрению вопроса об аффекте. За исходную дихотомию принимаем отношение «я — мир», являющуюся предельным обобщением отношений «исполнитель — публика», «исполнитель — культура» и т. д.
Осмысливая жизнь человека-пассионария в целом, мы с одной стороны «квантуем» ее на ответственные действия-поступки, а с другой — пытаемся сложить серию этих поступков в нечтоцелое, обладающее своим глобальным смыслом, позволяющим говорить о жизни-поступлении, о жизни-призвании, о жизни-подвиге.
     В поступке как в кванте активно ответственной жизни встречаются «Двое»: «Я» и «Мир», про каждого из которых в конечном итоге можно сказать только: «Вот — он». И больше ничего! Слов — нет.
Особенно ярко оппозиция «Я — Мир» проявляется в экстремальных (как негативных, так и позитивных с точки зрения определенной аксиологии, которая здесь представляется нам вторичной[8]) ситуациях. Что такое «небо с овчинку», как не метафорически выраженное, кажущееся сжимание пространства перед лицом опасности? «Организму» некогда отвлекаться: ему надо действовать и, значит, концентрировать внимание. Все внешние процессы как будто резко умеряют свой бег, как в замедленной киносъёмке — эффект лихорадочного ускорения процессов внутри нас — и «счастливые часов не наблюдают». Мир, сжимаясь пространством и временем (а мы-то — внутри), стремится в пределе слиться с нами в одну точку, повергая сознание в состояние аффекта  (А. Ф. Лосев называет его экстазом[9])  — состояние, в котором размываются границы между внешним и внутренним, между умом, интуицией, волей, чувством — всё сливается в одно воодушевление, удивление, восторг участия в чуде, пронзительное по ясности, ни с чем несравнимое явление чистого, совершенно ни до этого явления, ни во время его не мыслимого и непредставимого, непредсказуемого (вплоть до смертельной опасности)бытия-поступка.
     «При совершении поступка, — пишет В. П. Зинченко, —  исчезает различие между внешним и внутренним. Человек реализует себя в нем как целое, к тому же как новое целое, как “собранный человек”. <…>Последующая рефлексия относительно совершенного поступка рождает в человеке уверенность в себе, веру в свои силы и возможности, меняет представление о самом себе. Другими словами, поступок рождает личность, которая, сформировавшись, так же проявляет себя вовне, как целое. Поэтому она воспринимается не как нечто единичное, индивидуальное, но как нечто единственное, являющееся одновременно и разомкнутой и замкнутой целостностью» [4, 162]
Пассионарии ипоэты весьма ценят экстремальные ситуации и сами стремятся к ним: «…всё, что гибелью грозит, // Для сердца смертного таит // Неизъяснимы наслажденья, // Бессмертья, может быть залог…», — Пушкин. А вот Высоцкий: «Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!»Скорее всего, здесь (позитивнейшая!) реакция всей личности целиком на внезапную инстинктивную активацию всех её жизненных сил. Оценка происходящего (от восхищения до ужаса) наступает, пусть мгновение, но потом, когда минует экстремум ситуации, и синкрезис аффекта начнет распадаться: сначала отпадает необходимость предельного волевого усилия, а прилив сил еще ощущается, чувствуется — это, очевидно, катарсис[10]; следом включится мышление — и мы  получим осмысление, рефлексию, отправляющую пережитые аффект и катарсис в (и аффективную) память.  Но так будет  потом. А сейчас — это экстатическое удивление (диво = чудо), даже в момент неотвратимой опасности («Господи, неужели это со мной?!»), даже перед лицом гибели и смерти. И мы должны констатировать, что даже в случае, когда адекватная причина аффекта лежит вне нас, и под аффектом понимается пассивное состояние тела (Б. Спиноза), дух наш всегда активен, и в своем отношении к происходящему — в том числе и к самому ужасному и неотвратимому (например, в случае неизлечимого недуга) — всвоем отношении к нему мы всегда свободны, активны и адекватны: «когда мы принимаем смерть, преобразуем свое отношение к жизни и открываем основополагающую связь между жизнью и смертью, может возникнуть поразительная возможность исцеления» [23].
     Иными словами, при взгляде изнутри аффект всегда «положителен»: «Даже беду в мысли, — читаем у М. К. Мамардашвили, — <…> можно воспринимать на этой звенящей, пронзительной и, как это ни странно, радостной ноте. Хотя, казалось бы, что может быть радостным в беде?! Естественно, только то, что ты мыслишь. Оказывается, можно думать и тогда, когда тебе больно, и испытывать от этого радость, от того, что выступило при этом с пронзительной ясностью. Когда ты смотришь, опустив руки, и тем не менее никто у тебя не может отнять того, что ты видишь, если, разумеется, видишь<…> Это уже случилось, причем необратимо, и с этой необратимой исполненностью мысли, или сознания твоего сознания, и связана радость <…> Значит, радостью является чувство необратимой исполненности смысла» [14].
          Сделаем предварительные существенные выводы:
Аффект — состояние повышенной энергетики, сродни пассионарности;

с любой точки зрения (от философской до судебно-медицинской) аффект сопровождается «помрачением ума»;
«помрачение ума» есть не что иное как переход сознания к цельному, недиффиренцируемому и «недифференцирующему» состоянию;
недифференцируемость (неразличение) мыслей и эмоций равносильно — в пределе — их отсутствию, следовательно, аффект и эмоции — качественно разные состояния сознания;
«изнутри» аффекты тождественны, что означает, что аффект един и один;
классификация (как первичное осмысление) аффектов возможна только «извне»: по (внешним) причинам и по (не менее внешним) последствиям.Мы намеренно избрали предельную для бытия-сознания оппозицию Я — Мир, да ещё в экстремальной ситуации в виду смертельной опасности, для более рельефного изображения того, как непосредственное явление бытия-поступка проецируется на сознание в виде ослепительного синтеза этим сознанием всех своих частей в единый и неделимый аффект-экстаз, разряжающийся аффектом-катарсисом  как чувственным воспоминанием (чувственной рефлексией) только что пережитого аффекта-экстаза. Здесь и место эмоциям — только после шока!
Но и в более спокойной и даже комфортной жизни (исключая «растительную») всякий раз, когда мы задействуем интеллект, то непосредственные наблюдения за его работой заставляют признать вслед за Л. С. Выготским, что «суть интеллектуального акта <…> в том,  что  два  разделенных между собой факта становятся несамостоятельными частями единого целого, или  первичное единое целое расщепляется на относительно самостоятельные области» [2, 126].Здесь необходимо отметить очень важное для нас полное совпадение выводов психолога Л. С. Выготского и философа, чурающегося всякого психологизма в своих исследованиях, — А. Ф. Лосева: «Феноменология есть конструирование эйдоса из его отдельных моментов. Феноменология того или иного множества вещей есть конструирование общего эйдоса, куда эти вещи входят как части» [8, 39].Возможно, о чем-то похожем говорил и Ролан Барт: «Структуралистская деятельность включает в себя две специфические операции — членение и монтаж. Расчленить первичный объект, подвергаемый моделирующей деятельности, значит обнаружить в нем подвижные фрагменты, взаимное расположение которых порождает некоторый смысл; сам по себе подобный фрагмент не имеет смысла»[, 6].
     Так алогично конструируются эйдосы (явленные сущности) в идеальной смысловой сфере (А. Ф. Лосев). Так большинству людей знакома ситуация трудного места в книге, особенно в детстве и юности, в пору учения: и раз и два, и пять прочтёшь и не поймешь. А потом как-то доходит. А как доходит, никто объяснить не может. И не сможет, надо признать, потому что процесс алогический. Зато, когда дошло, далось — вспыхнуло догадкой в сознании, то чудесная вспышка эта, отраженная в сознании же — не что иное, как экстаз — инсайт — аффект, за которым наступает разрядка — катарсис (аффективная рефлексия), а еще позже — рациональное объяснение.Разумеется, объяснение того только, что дошло, и никогда — как дошло (сопутствующие обстоятельства не в счет, это внешний момент). Точно также алогично укладываются в единое целое разрозненные, подчас полярные, психологические факты (Л. С. Выготский). Так пушкинский Баронприпоминает: «Нас уверяют медики: есть люди, // В убийстве находящие приятность. // Когда я ключ в замок влагаю, то чувствую, // что чувствовать должны они, вонзая в жертву нож: // приятно и страшно вместе» [10, 32]. То, что приведённый пассаж не просто «красное словцо»  поэта, подтверждают, в частности, эксперименты Л. С. Выготского на собаках, которых били током во время кормежки — результатом эксперимента было то, что проголодавшаяся подопытная собака сама включала генератор.
     Пусть приведенные примеры послужат иллюстрацией уникальной способности аффекта «придать смысл отношениям <…> Аффект задает предрасположенность воображению, — пишет Ю. Л. Осика, — собирает разрозненные идеи в единство интенциональной направленности мыслящего Я» [9].
Не менее богата наблюдаемыми  явлениями экстаза — катарсиса — рефлексии («разбора полётов») и сфера, казалось бы, чисто-телесной жизни каждого в любой из своих продуктивных функций, например, в спорте, где координация движений (термин, употребляемый далёкими от спорта людьми «низкой физической культуры»), предельное сосредоточение (опять точка!) всего существа спортсмена на предстоящем действии-поступке, иными словами, предельном синтезе-отождествлении ума, воли, чувства, силы, энергии, тонуса, интуиции, внимания, ликующим предвкушением неминуемой победы. Что это, как не экстаз?  И состояния, когда ты первый раз поплыла, и ощутила, что вода тебя держит, и первое равновесие на коньках или велосипеде, и впервые взятая высокая нота, и первый раз за рулём автомобиля, и первый прыжок с парашютом — все, что происходит с нами (как) впервые, в чем мы участвуемактивно и ответственно всем своим существом, всей личностью — все это синкретически-экстатические состояния, следствиемкоторых является столь же неразложимое состояние аффективной рефлексии — катарсиса (actilaboresjucundi[11]).
     Подведем итог. Элементарный и фундаментальный интеллектуальный акт — объединение разрозненных смыслов в единое целое — становление нового смысла происходит алогически, то есть без участия мышления, без мысли. Ничего странного, вот и А. Ф. Лосев отмечает: «Обыкновенно же мы лишь отчасти ощущаем и лишь отчасти мыслим. В мутном потоке наших ощущений блестят раздельно-оформленные крупинки мысли» [7, 69].
Отсутствие же мысли (когда, тем не менее, что-топроисходит вне нас или внутри нас) свидетельствует о том, что перед нами совершенно незнакомое явление неизвестно чего, и мы не знаем, что и подумать. Естественно, система я — мир опять сворачивается в точку и внемысленноеодно— аффект — вступает в свои права. Конкретные качества происходящего (в том числе и последующие размышления о нем, эмоции, которые оно вызовет, масштаб его, пропорциональный нашей заинтересованности) здесь не играют никакой (принципиальной для нашего чисто логического исследования) роли:
     «Мир, как содержание научного мышления, — пишет М. М. Бахтин, — есть своеобразный мир, автономный, но неотъединенный, а через ответственное сознание в действительном акте-поступке включаемый в единое и единственное событие бытия. Но это единственное бытие-событие уже не мыслится, а  е с т ь <…>утверждается эмоционально-волевым образом, и в этом целостном переживании-утверждении познавание есть лишь момент. Единственную единственность нельзя помыслить, но лишь участно пережить» [1, 16–17].
     Итак, как мы уже отмечали, в состоянии аффекта (в пределе) нет рефлексии, ни мыслительной, ни чувственной, нет осознания воли — все слито в единый синкрезисcистема «я — мир» свернута в точку, одержимую аффектом. Будто какая-то сила толкает нас и ведет в эту сверхплотную экстатическую анонимную точку бытия, называемую поступком. Мы настаиваем на анонимности (безмолвности) и поступка и аффекта, «Содержание» и «форма» играют свои роли до и после поступка. Поступающее сознание не знает вообще никаких различий, оно не отделимо от Одного — сверхсмысловой и сверхчувственной экстатической точки. Прикосновение к вечности, к безмолвию, к пустоте. Мгновенная цепная реакция. Разряд. Момент истины. Вспышка. Взрыв. Высвобождение избыточной энергии (катарсис). «Продукты распада» — чувства, эмоции, мысли, содержания, формы — все новое, свежее, первозданное…
 
Литература
 
1.   Бахтин, М. М. К философии поступка / М. М. Бахтин. — Собр. соч. Т.1. Философская  эстетика 1920-х годов. М.: Изд. Русские словари. Языки слав.культуры. 2003. — 957 с.
2.  Выготский, Л. С. Основы дефектологии [Электронный ресурс] / Л. С. Выготский. URL:http://irbis.ppi.kz/cgi-bin/irbis64r_91/cgiirbis_64.exe?C21COM=2&I21DBN=CIFK& Image_file_name=Z:RUSosnovy_defektologii_vygodskii.pdf&IMAGE_FILE_OPEN=1& P21DBN=CIFK&Z21ID= (датаобращения 19.09.2015)
3.  Выготский, Л. С. Психология искусства / Л. С. Выготский. — Предисл. А. Н. Леонтьева; Общ.ред. В. В. Иванова. — М.: Искусство, 1986. — 573 с.
4.  Зинченко, В. П. Посох Осипа Мандельштама и Трубка Мамардашвили. К началам  органической философии / В. П. Зинченко — М.: Новая школа, 1997. — 336 с.
ISBN 5-7301-0297-6
5.   Ильин, Е. П. Эмоции и чувства / Е. П. Ильин. — СПб: Питер, 2001. — 752 с: ил. — (Серия «Мастера психологии»).  ISBN 5-318-00236-6
6.    Лермонтов, М. Ю. Княгиня Лиговская: Роман / М. Ю. Лермонтов. — Сочинения: В 6 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954—1957. Т. 6. Проза, письма. — 1957. — С. 122—189.
7.   Лосев, А. Ф. Диалектика мифа / А. Ф. Лосев. — Из ранних произведений.  М.: Правда, 1990.– 656 с.     
8.   Лосев, А. Ф. Диалектика художественной формы / А. Ф. Лосев.  — М.: Академический Проект, 2010. — 415 с. — (Философские технологии). ISBN 978-5-8291-1191-5
9.  Лосев, А. Ф. Философия имени / А. Ф. Лосев. — Из ранних произведений.  М.: Правда, 1990. — 656 с.
13. Майстер, Х. Музыкальная риторика: ключ к интерпретации произведений И. С. Баха / ХубертМайстер. — М.: Издательский дом» Классика-XXI», 2009.– 112с. — ISBN 978-5-89817-290-9
14. Мамардашвили, М. К. Эстетика мышления. / М. К. Мамардашвили. — Философские чтения. Введение в философию. М.: Издательство «Азбука-классика», 2002. — 862 с.
ISBN 5-267-00413-8
15. Оксфордский толковый словарь по психологии [Электронный ресурс] / под.ред. А. Ребера, 2002 г. URL: [vocabulary. ru] (дата обращения 15.09.2015)
16. Орлов, Г. Древо музыки / Генрих Орлов. — H. A. Frager&Co «Советский композитор» Вашингтон — Санкт-Петербург, 1992. Ред. Л. Ковнацкая. — 253 с. — ISBN 0-929647-03-3
17. Осика, Ю. Л. Коммунальное тело: эффект порно: статья [Электронный ресурс] / Ю. Л. Осика. — URL: www.kuchaknig.ru/show_book.php?book=175809 (дата обращ. 15.09.2015)
18.  Пушкин, А. С. Маленькие трагедии / А. С. Пушкин. — М.: Дет. лит., 1981. — 111 с.
19.  Спиноза, Б. Избранные произведения в двух томах. Т. 1. / Б. Спиноза. — М., Гос. Изд. Политической литературы. М., 1957. — 633 с.
20.  Тайсон, Ф. Психоаналитические теории развития / Ф. Тайсон, Р. Тайсон. — Екатеринбург: «Деловая Книга», 1998. — 408 с.      ISBN 5-88687-019-9
21.  Философская энциклопедия [Электронный ресурс].
URL: http://enc-dic.com/enc_philosophy/Origeh-8501.html      (дата обращения 15.09.2015)
22. Фихте И. Г. Назначение человека / И. Г. Фихте. — Несколько лекций о назначении ученого; Назначение человека; Основные черты современной эпохи. — Минск: ООО "Попурри", 1998. — 480 с.      ISBN: 985-438-192-7
23.  Glossword.info. Различные термины и определения [Электронный ресурс]. URL: http://glossword.info/index.php/term/73-raznlichnye-terminy-i-opredelenija,1182-prinyatie-smerti.xhtml (дата обращения 15.09.2015)
 

[1] имеется в виду ум, воля и чувство.
[2] С чем и мы, и, например, спортсмены-экстремалы, имеющие обыкновение считать себя нормальными и здоровыми людьми, категорически не согласны.
[3] Имеется в виду, по-видимому, критическое мышление, которое в ситуации выполнения принятого решения подавляется (дисциплина и самодисциплина), ясность же и концентрация внимания на цели и управлении собой только возрастает (до экстаза). Можно представить ситуации, когда любые размышления попросту смертельно опасны. 
[4] Эта точка зрения дожила до наших дней: «Мне представляется, что нет никаких оснований рассматривать эмоцию и настоящий аффект как две разные эмоциональные реакции. Аффект есть не что иное, как сильно выраженная эмоция, — пишет Е. П. Ильин, — <…> Любая эмоция может достигнуть уровня аффекта, если она вызывается сильным или особо значимым для человека стимулом. <…> Частое проявление аффекта в нормальной обстановке свидетельствует либо о невоспитанности человека (человек позволяет себе прийти в аффективное состояние), либо об имеющемся у него нервно-психическом заболевании» [5, 54].
[5]Риторичностьже как имманентное свойство общежития и мышления, естественно, никуда не исчезала.
[6] И хотим. Аффект интенционален. Разумеется, есть разные степени чего угодно, в том числе — интенции. В пределе аффект  предельно интенционален: «Я сам хочу самостоятельно представлять собой что-либо, сам по себе и для себя, а не при чем-то другом и не через другое; и как нечто самостоятельное — я хочу сам быть последним основанием, последней причиной того, что меня определяет. Я сам хочу занимать то место, которое <…> занимает всякая первоначальная естественная сила, с тем лишь различием, что характер моих проявлений не должен определяться чуждыми мне силами" — И. Г. Фихте  [22, 89].
[7] Разрядка моя, — Т.Г.
[8] Экстремум ситуации сначала вызывает настороженность — концентрацию сил и внимания (на всякий случай) и только потом — попытку оценки ситуации.
[9] Новый Философский словарь называет экстазом «положительно окрашенный аффект», демонстрируя вполне позитивистский взгляд на аффект извне. В нашем изложении нахождение в состоянии аффекта исключает какую-то бы ни былооценкуизнутри — не до того!
[10] Это близко к толкованию  «Бернайса, что слово это означает исцеление и очищение в медицинском смысле» — Л. С. Выготский [3, 268].
[11] Оконченные труды приятны (лат.)

© Copyright: Alexander Soleil, 2016

Регистрационный номер №0327475

от 26 января 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0327475 выдан для произведения: Онтология аффекта
 
     Оксфордский Толковый словарь по психологии (2002 г.) дает следующее определение аффекту: «Общий термин, часто используемый наравне с некоторыми другими терминами, например, эмоции, эмоциональность, чувство, настроение и т.д. Исторически термин имел различные, более конкретные значения. Согласно одной из точек зрения, аффект считался одной из трех "мыслительных функций" наряду с познанием и волей <…> Современное использование термина, однако, очень свободно» [15, 38].
     Свобода использования термина не прибавляет ясности к существу предмета, однако свидетельствует о широчайшем спектре научных или иных устремлений авторов концепций. В свою очередь, мы также имеем свое устремление (к практической музыкальной риторике) в вопросе об аффекте, — следовательно, нам необходима концепция, позволяющая из великого множества дефиниций выбирать те, которые были бы способны пролить свет на «пресловутые аффекты» (И. Маттезон), без которых «все, что совершается <…> ничего не значит, ничего не стоит, ни к чему не годно» [13, 12].Столь высокие требования, предъявляемые И. Маттезоном (и многими другими из его современников) к исполнению музыки, заставляют нас подробнее остановиться на концепции «трех мыслительных функций[1]», упомянутых в Оксфордском Толковом словаре по психологии. Но проблемы мышления и, соответственно, мыслительных функций принадлежат уже компетенциифилософии.
Философская Энциклопедия, в свою очередь, трактует аффект как «эмоциональное состояние, характеризующееся болезненным[2] возбуждением чувств, включением воли, вместе с тем сильным ослаблением ясности мышления[3] и его влияния и отличающееся от страсти меньшей длительностью, меньшей душевной глубиной; аффект и страсть часто стоят в таком же отношении, как действие и причина. Аффект есть жизненно закономерное, необходимое проявление человеческой натуры <…> Классическому идеалу благоразумия соответствовало требование борьбы с аффектами как с чем-то вредным, что относится в особенности к стоикам. Аристотель и Фома Аквинский настаивали на умеренности в проявлении аффектов. Христ. аскетизм также требовал подавления аффектов, т. к. они ослабляют понимание греховности. Лишь в эпоху Возрождения были открыты собственно положительные стороны аффектов. В настоящее время пришли к убеждению, что без сильных аффектов не может быть творческих успехов» [21]. Кроме того, Философская Энциклопедия умалчивает о времени охлаждения к риторике и аффектам. В эпоху Просвещения с ее лозунгом «назад — к природе», и в XIX веке аффективное поведение считалось нарочитым анахронизмом, оценивалось как неприличное и предосудительное, «ибо свет не терпит в кругу своем ничего сильного,  потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю:  —  свету  нужны  французские водевили и русская покорность чуждому мнению[4]» [6, 125]. 
     В XX веке риторика как наука[5] была «реабилитирована», а вместе с ней и аффекты, на возбуждение которых она всегда была направлена. Характерно возвращение барочных дефиниций. Так психоаналитики Ф. и Р. Тайсоны в главе об аффектах пишут: «Мы определяем аффекты как психические структуры, включающие мотивационные, соматические, экспрессивные, коммуникативные, эмоциональные или чувственные компоненты, а также ассоциированную идею или когнитивный компонент <…>Термины "чувство" и "эмоция" мы оставляем соответственно для переживаемого и поведенческого аспекта аффектов — для одного из компонентов сложной структуры» [260]. Это же почти дословно мы можем прочесть у Б. Спинозы: «Под аффектами я разумею состояния тела (corporisaffectiones), которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний. Если, таким образом, мы можем[6] быть адекватной причиной какого-либо из этих состояний, то под аффектом я разумею состояние активное, в противном случае — пассивное» [19 , 456].
     Подчеркнем здесь сразу, что в определении аффекта Б. Спиноза эмоции не упоминает; Р. и Ф. Тайсоны, в свою очередь, «выносят за скобки» чувства и эмоции. Разделяя эту точку зрения, мы будем понимать под аффектом синкретическое явление, происходящее с нашим телом и сознанием, явление качественно самостоятельное, суверенное по отношению ко всякого рода рефлексии — будь то мысль или чувство. Все дефиниции аффекта, отсылающие к «сильным душевным движениям», «буре чувств» и т. п. будем воспринимать как переносные значения.
     От дефиниций Б. Спинозы и Тайсонов остается один шаг до признания возможности создания аффекта и управления им, и Р. Насонов его делает: «Аффект — <…> сильное душевное движение, вызываемое при помощи специальной системы[7] выразительных средств чтецом-декламатором, театральным актером, оратором, проповедником и т. п. В эпоху Барокко требование возбуждать аффект становится также центральным пунктом музыкальной эстетики и предъявляется как к создателям музыки, так и к ее исполнителям» — цит. по [13, 12].
     Вплотную к определению аффекта подходит и Д. Фергюсон; любопытно, что он не употребляет термин «аффект», предпочитая обозначить аффективную ситуацию, как «полнокровное осознание новой реальности»:
«Неважно, каково средство выражения: передача значимых идей как правило достигается связным представлением множества взаимодополняющих деталей. Но в тот кульминационный момент, когда мы, наконец, схватываем смысл целого, нас перестают занимать детали, послужившие фундаментом нашего понимания. В этот момент, даже если средством служит слово, наш опыт более не является словесным, но становится полнокровным осознанием новой реальности, которое заостряет на себе все наши способности — чувственные, интеллектуальные и эмоциональные» — цит. по [16, 3].
     Теперь, принимая концепцию «трех мыслительных функций», обратимся к более подробному философскому рассмотрению вопроса об аффекте. За исходную дихотомию принимаем отношение «я — мир», являющуюся предельным обобщением отношений «исполнитель — публика», «исполнитель — культура» и т. д.
Осмысливая жизнь человека-пассионария в целом, мы с одной стороны «квантуем» ее на ответственные действия-поступки, а с другой — пытаемся сложить серию этих поступков в нечтоцелое, обладающее своим глобальным смыслом, позволяющим говорить о жизни-поступлении, о жизни-призвании, о жизни-подвиге.
     В поступке как в кванте активно ответственной жизни встречаются «Двое»: «Я» и «Мир», про каждого из которых в конечном итоге можно сказать только: «Вот — он». И больше ничего! Слов — нет.
Особенно ярко оппозиция «Я — Мир» проявляется в экстремальных (как негативных, так и позитивных с точки зрения определенной аксиологии, которая здесь представляется нам вторичной[8]) ситуациях. Что такое «небо с овчинку», как не метафорически выраженное, кажущееся сжимание пространства перед лицом опасности? «Организму» некогда отвлекаться: ему надо действовать и, значит, концентрировать внимание. Все внешние процессы как будто резко умеряют свой бег, как в замедленной киносъёмке — эффект лихорадочного ускорения процессов внутри нас — и «счастливые часов не наблюдают». Мир, сжимаясь пространством и временем (а мы-то — внутри), стремится в пределе слиться с нами в одну точку, повергая сознание в состояние аффекта  (А. Ф. Лосев называет его экстазом[9])  — состояние, в котором размываются границы между внешним и внутренним, между умом, интуицией, волей, чувством — всё сливается в одно воодушевление, удивление, восторг участия в чуде, пронзительное по ясности, ни с чем несравнимое явление чистого, совершенно ни до этого явления, ни во время его не мыслимого и непредставимого, непредсказуемого (вплоть до смертельной опасности)бытия-поступка.
     «При совершении поступка, — пишет В. П. Зинченко, —  исчезает различие между внешним и внутренним. Человек реализует себя в нем как целое, к тому же как новое целое, как “собранный человек”. <…>Последующая рефлексия относительно совершенного поступка рождает в человеке уверенность в себе, веру в свои силы и возможности, меняет представление о самом себе. Другими словами, поступок рождает личность, которая, сформировавшись, так же проявляет себя вовне, как целое. Поэтому она воспринимается не как нечто единичное, индивидуальное, но как нечто единственное, являющееся одновременно и разомкнутой и замкнутой целостностью» [4, 162]
Пассионарии ипоэты весьма ценят экстремальные ситуации и сами стремятся к ним: «…всё, что гибелью грозит, // Для сердца смертного таит // Неизъяснимы наслажденья, // Бессмертья, может быть залог…», — Пушкин. А вот Высоцкий: «Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!»Скорее всего, здесь (позитивнейшая!) реакция всей личности целиком на внезапную инстинктивную активацию всех её жизненных сил. Оценка происходящего (от восхищения до ужаса) наступает, пусть мгновение, но потом, когда минует экстремум ситуации, и синкрезис аффекта начнет распадаться: сначала отпадает необходимость предельного волевого усилия, а прилив сил еще ощущается, чувствуется — это, очевидно, катарсис[10]; следом включится мышление — и мы  получим осмысление, рефлексию, отправляющую пережитые аффект и катарсис в (и аффективную) память.  Но так будет  потом. А сейчас — это экстатическое удивление (диво = чудо), даже в момент неотвратимой опасности («Господи, неужели это со мной?!»), даже перед лицом гибели и смерти. И мы должны констатировать, что даже в случае, когда адекватная причина аффекта лежит вне нас, и под аффектом понимается пассивное состояние тела (Б. Спиноза), дух наш всегда активен, и в своем отношении к происходящему — в том числе и к самому ужасному и неотвратимому (например, в случае неизлечимого недуга) — всвоем отношении к нему мы всегда свободны, активны и адекватны: «когда мы принимаем смерть, преобразуем свое отношение к жизни и открываем основополагающую связь между жизнью и смертью, может возникнуть поразительная возможность исцеления» [23].
     Иными словами, при взгляде изнутри аффект всегда «положителен»: «Даже беду в мысли, — читаем у М. К. Мамардашвили, — <…> можно воспринимать на этой звенящей, пронзительной и, как это ни странно, радостной ноте. Хотя, казалось бы, что может быть радостным в беде?! Естественно, только то, что ты мыслишь. Оказывается, можно думать и тогда, когда тебе больно, и испытывать от этого радость, от того, что выступило при этом с пронзительной ясностью. Когда ты смотришь, опустив руки, и тем не менее никто у тебя не может отнять того, что ты видишь, если, разумеется, видишь<…> Это уже случилось, причем необратимо, и с этой необратимой исполненностью мысли, или сознания твоего сознания, и связана радость <…> Значит, радостью является чувство необратимой исполненности смысла» [14].
          Сделаем предварительные существенные выводы:
Аффект — состояние повышенной энергетики, сродни пассионарности;

с любой точки зрения (от философской до судебно-медицинской) аффект сопровождается «помрачением ума»;
«помрачение ума» есть не что иное как переход сознания к цельному, недиффиренцируемому и «недифференцирующему» состоянию;
недифференцируемость (неразличение) мыслей и эмоций равносильно — в пределе — их отсутствию, следовательно, аффект и эмоции — качественно разные состояния сознания;
«изнутри» аффекты тождественны, что означает, что аффект един и один;
классификация (как первичное осмысление) аффектов возможна только «извне»: по (внешним) причинам и по (не менее внешним) последствиям.Мы намеренно избрали предельную для бытия-сознания оппозицию Я — Мир, да ещё в экстремальной ситуации в виду смертельной опасности, для более рельефного изображения того, как непосредственное явление бытия-поступка проецируется на сознание в виде ослепительного синтеза этим сознанием всех своих частей в единый и неделимый аффект-экстаз, разряжающийся аффектом-катарсисом  как чувственным воспоминанием (чувственной рефлексией) только что пережитого аффекта-экстаза. Здесь и место эмоциям — только после шока!
Но и в более спокойной и даже комфортной жизни (исключая «растительную») всякий раз, когда мы задействуем интеллект, то непосредственные наблюдения за его работой заставляют признать вслед за Л. С. Выготским, что «суть интеллектуального акта <…> в том,  что  два  разделенных между собой факта становятся несамостоятельными частями единого целого, или  первичное единое целое расщепляется на относительно самостоятельные области» [2, 126].Здесь необходимо отметить очень важное для нас полное совпадение выводов психолога Л. С. Выготского и философа, чурающегося всякого психологизма в своих исследованиях, — А. Ф. Лосева: «Феноменология есть конструирование эйдоса из его отдельных моментов. Феноменология того или иного множества вещей есть конструирование общего эйдоса, куда эти вещи входят как части» [8, 39].Возможно, о чем-то похожем говорил и Ролан Барт: «Структуралистская деятельность включает в себя две специфические операции — членение и монтаж. Расчленить первичный объект, подвергаемый моделирующей деятельности, значит обнаружить в нем подвижные фрагменты, взаимное расположение которых порождает некоторый смысл; сам по себе подобный фрагмент не имеет смысла»[, 6].
     Так алогично конструируются эйдосы (явленные сущности) в идеальной смысловой сфере (А. Ф. Лосев). Так большинству людей знакома ситуация трудного места в книге, особенно в детстве и юности, в пору учения: и раз и два, и пять прочтёшь и не поймешь. А потом как-то доходит. А как доходит, никто объяснить не может. И не сможет, надо признать, потому что процесс алогический. Зато, когда дошло, далось — вспыхнуло догадкой в сознании, то чудесная вспышка эта, отраженная в сознании же — не что иное, как экстаз — инсайт — аффект, за которым наступает разрядка — катарсис (аффективная рефлексия), а еще позже — рациональное объяснение.Разумеется, объяснение того только, что дошло, и никогда — как дошло (сопутствующие обстоятельства не в счет, это внешний момент). Точно также алогично укладываются в единое целое разрозненные, подчас полярные, психологические факты (Л. С. Выготский). Так пушкинский Баронприпоминает: «Нас уверяют медики: есть люди, // В убийстве находящие приятность. // Когда я ключ в замок влагаю, то чувствую, // что чувствовать должны они, вонзая в жертву нож: // приятно и страшно вместе» [10, 32]. То, что приведённый пассаж не просто «красное словцо»  поэта, подтверждают, в частности, эксперименты Л. С. Выготского на собаках, которых били током во время кормежки — результатом эксперимента было то, что проголодавшаяся подопытная собака сама включала генератор.
     Пусть приведенные примеры послужат иллюстрацией уникальной способности аффекта «придать смысл отношениям <…> Аффект задает предрасположенность воображению, — пишет Ю. Л. Осика, — собирает разрозненные идеи в единство интенциональной направленности мыслящего Я» [9].
Не менее богата наблюдаемыми  явлениями экстаза — катарсиса — рефлексии («разбора полётов») и сфера, казалось бы, чисто-телесной жизни каждого в любой из своих продуктивных функций, например, в спорте, где координация движений (термин, употребляемый далёкими от спорта людьми «низкой физической культуры»), предельное сосредоточение (опять точка!) всего существа спортсмена на предстоящем действии-поступке, иными словами, предельном синтезе-отождествлении ума, воли, чувства, силы, энергии, тонуса, интуиции, внимания, ликующим предвкушением неминуемой победы. Что это, как не экстаз?  И состояния, когда ты первый раз поплыла, и ощутила, что вода тебя держит, и первое равновесие на коньках или велосипеде, и впервые взятая высокая нота, и первый раз за рулём автомобиля, и первый прыжок с парашютом — все, что происходит с нами (как) впервые, в чем мы участвуемактивно и ответственно всем своим существом, всей личностью — все это синкретически-экстатические состояния, следствиемкоторых является столь же неразложимое состояние аффективной рефлексии — катарсиса (actilaboresjucundi[11]).
     Подведем итог. Элементарный и фундаментальный интеллектуальный акт — объединение разрозненных смыслов в единое целое — становление нового смысла происходит алогически, то есть без участия мышления, без мысли. Ничего странного, вот и А. Ф. Лосев отмечает: «Обыкновенно же мы лишь отчасти ощущаем и лишь отчасти мыслим. В мутном потоке наших ощущений блестят раздельно-оформленные крупинки мысли» [7, 69].
Отсутствие же мысли (когда, тем не менее, что-топроисходит вне нас или внутри нас) свидетельствует о том, что перед нами совершенно незнакомое явление неизвестно чего, и мы не знаем, что и подумать. Естественно, система я — мир опять сворачивается в точку и внемысленноеодно— аффект — вступает в свои права. Конкретные качества происходящего (в том числе и последующие размышления о нем, эмоции, которые оно вызовет, масштаб его, пропорциональный нашей заинтересованности) здесь не играют никакой (принципиальной для нашего чисто логического исследования) роли:
     «Мир, как содержание научного мышления, — пишет М. М. Бахтин, — есть своеобразный мир, автономный, но неотъединенный, а через ответственное сознание в действительном акте-поступке включаемый в единое и единственное событие бытия. Но это единственное бытие-событие уже не мыслится, а  е с т ь <…>утверждается эмоционально-волевым образом, и в этом целостном переживании-утверждении познавание есть лишь момент. Единственную единственность нельзя помыслить, но лишь участно пережить» [1, 16–17].
     Итак, как мы уже отмечали, в состоянии аффекта (в пределе) нет рефлексии, ни мыслительной, ни чувственной, нет осознания воли — все слито в единый синкрезисcистема «я — мир» свернута в точку, одержимую аффектом. Будто какая-то сила толкает нас и ведет в эту сверхплотную экстатическую анонимную точку бытия, называемую поступком. Мы настаиваем на анонимности (безмолвности) и поступка и аффекта, «Содержание» и «форма» играют свои роли до и после поступка. Поступающее сознание не знает вообще никаких различий, оно не отделимо от Одного — сверхсмысловой и сверхчувственной экстатической точки. Прикосновение к вечности, к безмолвию, к пустоте. Мгновенная цепная реакция. Разряд. Момент истины. Вспышка. Взрыв. Высвобождение избыточной энергии (катарсис). «Продукты распада» — чувства, эмоции, мысли, содержания, формы — все новое, свежее, первозданное…
 
Литература
 
1.   Бахтин, М. М. К философии поступка / М. М. Бахтин. — Собр. соч. Т.1. Философская  эстетика 1920-х годов. М.: Изд. Русские словари. Языки слав.культуры. 2003. — 957 с.
2.  Выготский, Л. С. Основы дефектологии [Электронный ресурс] / Л. С. Выготский. URL:http://irbis.ppi.kz/cgi-bin/irbis64r_91/cgiirbis_64.exe?C21COM=2&I21DBN=CIFK& Image_file_name=Z:\RUS\osnovy_defektologii_vygodskii.pdf&IMAGE_FILE_OPEN=1& P21DBN=CIFK&Z21ID= (датаобращения 19.09.2015)
3.  Выготский, Л. С. Психология искусства / Л. С. Выготский. — Предисл. А. Н. Леонтьева; Общ.ред. В. В. Иванова. — М.: Искусство, 1986. — 573 с.
4.  Зинченко, В. П. Посох Осипа Мандельштама и Трубка Мамардашвили. К началам  органической философии / В. П. Зинченко — М.: Новая школа, 1997. — 336 с.
ISBN 5-7301-0297-6
5.   Ильин, Е. П. Эмоции и чувства / Е. П. Ильин. — СПб: Питер, 2001. — 752 с: ил. — (Серия «Мастера психологии»).  ISBN 5-318-00236-6
6.    Лермонтов, М. Ю. Княгиня Лиговская: Роман / М. Ю. Лермонтов. — Сочинения: В 6 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954—1957. Т. 6. Проза, письма. — 1957. — С. 122—189.
7.   Лосев, А. Ф. Диалектика мифа / А. Ф. Лосев. — Из ранних произведений.  М.: Правда, 1990.– 656 с.     
8.   Лосев, А. Ф. Диалектика художественной формы / А. Ф. Лосев.  — М.: Академический Проект, 2010. — 415 с. — (Философские технологии). ISBN 978-5-8291-1191-5
9.  Лосев, А. Ф. Философия имени / А. Ф. Лосев. — Из ранних произведений.  М.: Правда, 1990. — 656 с.
13. Майстер, Х. Музыкальная риторика: ключ к интерпретации произведений И. С. Баха / ХубертМайстер. — М.: Издательский дом» Классика-XXI», 2009.– 112с. — ISBN 978-5-89817-290-9
14. Мамардашвили, М. К. Эстетика мышления. / М. К. Мамардашвили. — Философские чтения. Введение в философию. М.: Издательство «Азбука-классика», 2002. — 862 с.
ISBN 5-267-00413-8
15. Оксфордский толковый словарь по психологии [Электронный ресурс] / под.ред. А. Ребера, 2002 г. URL: [vocabulary. ru] (дата обращения 15.09.2015)
16. Орлов, Г. Древо музыки / Генрих Орлов. — H. A. Frager&Co «Советский композитор» Вашингтон — Санкт-Петербург, 1992. Ред. Л. Ковнацкая. — 253 с. — ISBN 0-929647-03-3
17. Осика, Ю. Л. Коммунальное тело: эффект порно: статья [Электронный ресурс] / Ю. Л. Осика. — URL: www.kuchaknig.ru/show_book.php?book=175809 (дата обращ. 15.09.2015)
18.  Пушкин, А. С. Маленькие трагедии / А. С. Пушкин. — М.: Дет. лит., 1981. — 111 с.
19.  Спиноза, Б. Избранные произведения в двух томах. Т. 1. / Б. Спиноза. — М., Гос. Изд. Политической литературы. М., 1957. — 633 с.
20.  Тайсон, Ф. Психоаналитические теории развития / Ф. Тайсон, Р. Тайсон. — Екатеринбург: «Деловая Книга», 1998. — 408 с.      ISBN 5-88687-019-9
21.  Философская энциклопедия [Электронный ресурс].
URL: http://enc-dic.com/enc_philosophy/Origeh-8501.html      (дата обращения 15.09.2015)
22. Фихте И. Г. Назначение человека / И. Г. Фихте. — Несколько лекций о назначении ученого; Назначение человека; Основные черты современной эпохи. — Минск: ООО "Попурри", 1998. — 480 с.      ISBN: 985-438-192-7
23.  Glossword.info. Различные термины и определения [Электронный ресурс]. URL: http://glossword.info/index.php/term/73-raznlichnye-terminy-i-opredelenija,1182-prinyatie-smerti.xhtml (дата обращения 15.09.2015)
 

[1] имеется в виду ум, воля и чувство.
[2] С чем и мы, и, например, спортсмены-экстремалы, имеющие обыкновение считать себя нормальными и здоровыми людьми, категорически не согласны.
[3] Имеется в виду, по-видимому, критическое мышление, которое в ситуации выполнения принятого решения подавляется (дисциплина и самодисциплина), ясность же и концентрация внимания на цели и управлении собой только возрастает (до экстаза). Можно представить ситуации, когда любые размышления попросту смертельно опасны. 
[4] Эта точка зрения дожила до наших дней: «Мне представляется, что нет никаких оснований рассматривать эмоцию и настоящий аффект как две разные эмоциональные реакции. Аффект есть не что иное, как сильно выраженная эмоция, — пишет Е. П. Ильин, — <…> Любая эмоция может достигнуть уровня аффекта, если она вызывается сильным или особо значимым для человека стимулом. <…> Частое проявление аффекта в нормальной обстановке свидетельствует либо о невоспитанности человека (человек позволяет себе прийти в аффективное состояние), либо об имеющемся у него нервно-психическом заболевании» [5, 54].
[5]Риторичностьже как имманентное свойство общежития и мышления, естественно, никуда не исчезала.
[6] И хотим. Аффект интенционален. Разумеется, есть разные степени чего угодно, в том числе — интенции. В пределе аффект  предельно интенционален: «Я сам хочу самостоятельно представлять собой что-либо, сам по себе и для себя, а не при чем-то другом и не через другое; и как нечто самостоятельное — я хочу сам быть последним основанием, последней причиной того, что меня определяет. Я сам хочу занимать то место, которое <…> занимает всякая первоначальная естественная сила, с тем лишь различием, что характер моих проявлений не должен определяться чуждыми мне силами" — И. Г. Фихте  [22, 89].
[7] Разрядка моя, — Т.Г.
[8] Экстремум ситуации сначала вызывает настороженность — концентрацию сил и внимания (на всякий случай) и только потом — попытку оценки ситуации.
[9] Новый Философский словарь называет экстазом «положительно окрашенный аффект», демонстрируя вполне позитивистский взгляд на аффект извне. В нашем изложении нахождение в состоянии аффекта исключает какую-то бы ни былооценкуизнутри — не до того!
[10] Это близко к толкованию  «Бернайса, что слово это означает исцеление и очищение в медицинском смысле» — Л. С. Выготский [3, 268].
[11] Оконченные труды приятны (лат.)

 

Творение

cantanti sat