Перекресток Глава 3

Я убийца.
Я тот, кого вы боитесь увидеть на улице, когда наступает ночь. В темных скверах. Переулках. У себя дома.
Мое имя начинается на «И» и заканчивается на «Л».
Некоторые называют меня Ив. Но, другим предпочтительней мое полное имя. 
Ивол.[1]
Да.
Я повсюду. В каждом кирпиче. В каждой трещине асфальта. В капле дождя или в гребанной молекуле воздуха. Я заполняю этот мир. Мир, в котором вы существуете, пока я не предстал перед вами. В болоте… в вакууме, заполненной яростью, болью и безумием.
Я создание этого мира. Я – центр этого мира.
Мне двадцать три года… но чувствую себя, еще древнее, чем разлагающийся труп, под толщей земли. 
Иногда, я смотрю на себя со стороны, точно через трехмерную линзу и восхищаюсь. Восхищаюсь тому, насколько мое порождение порочно и кровожадно.
Я живу здесь. В Папсквере. Но мой путь бесконечен, как и бесконечна смерть, жаждущая ухватить вас за задницы.
Я всего лишь клиент, снимающий город, будто она шлюха и берущий все и не дающий ничего взамен. Хотя, нет. Я даю. Я даю… боль, и беру откровение.
Неделю назад, меня подвозил таксист. Коренной америкашка с юга. Я уловил его южный акцент. Он был одет, как одеваются американцы. Впрочем, Америка не носится за модой, предпочтя второсортное тряпье и выдавая его за нечто значимое, вроде фамильных вещиц на память от предков. Не важно. Он был в кепке и тонированных очках. Длинный нос, торчал, как у Пиноккио, когда таксист бросал на меня взгляд через плечо. Он много говорил. Меня это раздражало. Я хотел провести десять минут в тишине. А этот черт не затыкался.
Не понимаю, почему, когда клиент садится в машину, таксист заводит с ним беседу? Чего он добивается?
Не желает сидеть в тишине?
Достаточно и радио, которое трещит сутки на пролет.
Желает подружиться?
Хах. Десять минут дороги не свяжут двух незнакомых людей в крепкий узел дружбы.
Желает поделиться своими проблемами и замечаниями?
Чужое дерьмо – не вдохновляет. Оно только прибавляет лишних мыслей о своих проблемах. Начинаешь сравнивать и злится, что у него, возможно, идут дела куда лучше, чем у тебя. На кой дьявол нужны, эти бессмысленные темы – моя подружка купила себе другую машину и она ей теперь нравится. А мой знакомый, откатав на машине с год, решил, что надо ее продать, прежде чем, сдохнет двигатель.
Я не понимаю людей, которые заводят разговор, не зная человека.
Я не люблю, когда со мной начинают говорить.
Предпочитаю иную тематику подачи информации.
Честно, я хотел перерезать таксисту глотку, чтобы он заткнулся. Его спасла моя остановка.
Раздраженный до невозможности, я побрел по улице, сканируя людей.
Они ничуть не забавны. Они отвратительны. Они… отбросы. Они ничто.
Скажете – да, кто ты, мать твою, такой, чтобы так говорить? Кем ты себя возомнил? Мессией?
Нет – отвечу я. Я просто убийца, что очищает улицы от ублюдков.
Во мне есть много чего. Я как овощной салат – всего понемногу.
Меня можно назвать миссионером… или гедонистом. Черт, я гибрид.
Когда я убиваю кого-нибудь… то после решаю, что это убийство было сделано во имя очищения мира.
Я где-то читал, что выброс энергии у серийных убийц происходит непосредственно в момент совершения преступления. Психика маньяка ориентирована на одновременный выплеск бессознательной энергии, а не на постепенный ее выход. Именно поэтому серийные убийцы часто характеризуются родными и друзьями как идеальные супруги и прекрасные отцы.
Меня нельзя назвать ни тем, ни другим словом. Я не женат и у меня нет детей. У меня нет родителей. Они давно предались бренной земле и наверняка превратились в груду безобразных костей. Я даже рад. Они бы мне мешали самовыражаться. Это мое искусство. Мой способ донести до мира, что я не просто, некогда утробный зародыш, рожденный от шлюхи, а личность, которая нуждается в своей точке зрения. Мой ракурс таков – не хрен делать на земле ублюдкам. Этот мир и так, как болото, а животные, что называют себя людьми, убежденные, что они личности, только потому, что ходят на двух ногах, это мусор. Ничто. А от мусора надо избавляться.
Скажете – ты тоже мусор. Тебя надо посадить на электрический стул или пустить по венам яд… таких как ты, надо истреблять. Носителям геноцида,[2]стоит перекрывать доступ к воздуху, как и трубы в матке неудавшейся матери.
Аналог речей таксиста. Я могу лишь злится и мысленно проводить над вами экзекуцию.
Обшарив улицы, я натолкнулся на болотного мальчика. Он выделялся для меня тем, что был абсолютно безлик. Средненько одет, да и внешность заурядная. В ушах дырки, с черными ободками. В брови кольцо. Я уверен, его язык рассечен, а на каждом кончике по сережке.
Я подошел к нему, спросив сигарету. Он пожал плечами и потянулся в карман кожаной куртки, в землистых пятнах. Когда я опустил глаза вниз, я увидел, что на носках его ботинок, металлические накладки. Парень любит танцевать джигу на чьих-нибудь почках? Наверное, я должен был его уважать за это. Но это не так. От него плохо пахло, к тому же его волосы были в беспорядке и торчали, точно дефибриллятор прошелся по его затылку. Кажется, болотный мальчик относился к движению панков. Грязных, вонючих уродов, блюющих на улице и мочащихся на стены домов. От них дерьма больше, чем от бездомной собаки. Та, хотя бы будет делать лужу, предусмотрительно обнюхав столб… а эти ублюдки, не имеют ничего святого. Если мочевой припер, эти баммеры…[3] не остановятся ни перед чем.
Я сделал несколько затяжек, раздумывая, как расправится с этим ублюдком.
Мы были в переулке. Темно. Никого по близости. Возможно, этот педик ждал своих дружков. Возможно, догонялся хроником…[4]  
Но, хватило пару минут, чтобы в моей голове всплыла потрясающая картинка.
Парень докурил свой косяк, затолкав его в задний карман дранных джинсов и я начал действовать.
Уууууухх… сколько изумления было в его остекленевших от дури, глазах. Сколько страха, перетекающего в медленную, но вечную эйфорию. Сколько было крови.
Когда парень рухнул на асфальт, я долго смотрел на свое искусство. Идеальный разрез от пупка и до грудины. Черт, жаль, что я не захватил с собой расширитель. Я бы с удовольствием полежал в ванне из ребер, используя сердце, как мочалку, а кровь, как гель для душа.
Я больной ублюдок?
Нет.
Я убийца, который любит убивать.  
Хотите сказать, что я поступил не правильно?
Какой прок был от этой шавки?
Что он мог?
Влить в себя галлон пива и заблевать аллею, а-ля – добро пожаловать на каток?
Я лишь избавил этот мир от еще одного отброса.
Он разлагал общество. Все, кто не может твердо стоять на земле, разлагают это общество.
После, я пошел в кафе и заказал стейк средней прожарки с гарниром из картофеля фри. Удовольствие текло по моим венам, как и еда, проскакивающая в горло, а после в желудок. Я запивал все кока-колой и улыбался, как придурок, точно мне отсосала шлюха. Отсосала так хорошо, что яйца засияли радужными оттенками.
Хм. Может, мне стоило стать… полицейским? Детективом. Я смог бы расправляться с ублюдками на законных правах. Палить во всех, ссылаясь, что говнюки проявили желание сопротивляться при задержании. Тогда, я был бы – убийцей по закону. Или законопослушный убийца. Представляю лица этих тупых ублюдков…
Я смеюсь, чуть ли не давясь газировкой.
Ага. Мои трансмиттеры[5]уже горят, в предвкушении новой жертвы.
Заплатив, я вышел из кафе, оглядываясь по сторонам. Глаза ищут… ноздри разделяют запахи… вонь сырых коробок и мочи, кружит голову. Осколки воспоминаний о мертвой шавке в переулке, еще больше вздергивает мои извилины. Во рту привкус газировки, смешанный с оттенком мяса.
Я еще немного постоял у кафе, а после направился в самый дерьмовый район Папсквера. Дерьмовый настолько, что у меня подскочило давление. Я почувствовал тупую боль в затылке, а мои глаза резануло, хотя, черт возьми, небо было черным, как перекрестный мешок для перевозки трупов, а луна едва выглядывала, из-за темных облачных колтунов.
Район называется Ланчин.[6]Там ошиваются наркоманы, шлюхи и бомжи. Сосредоточие мусора и отбросов. Пожалуй, мне стоит поселится в этом районе. Не далеко от работы. Хех.
В Папсквере я около двух месяцев, и убил только троих. Мало – знаю.
Первыми моими жертвами стали бомжи. Один из них, схватил меня за руку, требуя… да, требуя мелочи, грязный мудила.
Я вырвал руку и толкнул его, так что бомж упал на свою картонную конуру. После, я ударил его несколько раз по почкам. Меня согревала мысль, что этот урод, будет мочится кровью. А потом я всадил в его грудь нож, проворачивая клинок в сердце, как открывалку в банке с горошком. Кровь растеклась на его сальной рубашке, с засохшими пятнами от дешевого пойла и помойной еды. Пока я наслаждался триумфом, второй бомж закричал, бросившись бежать. Но, я поймал его и перерезал глотку одним резким взмахом. Кровь, каскадом стекала по его одежде, доводя меня почти до одурения. Черт, я чуть не кончил от трепыхания тел. Они хрипели, точно исполняли «Che Gelida Manina»[7]в мою честь.
Потом был этот болотный мальчик, с его бесстыжим нравом и умоляющим взглядом…
Я начинающий убийца, но с огромным потенциалом, и подающим большие надежды на истребление отребья.
Если возвращаться к чтению о серийных убийцах, то там говорилось, об идеях Фрейда. Корни многих подобных преступлений уходят в детство будущих убийц. Насилие порождает насилие. Я читал о Джозефе Кэллинджера. Приемные родители били его семихвостой плеткой и молотком, угрожая кастрировать, а в возрасте восьми лет он был изнасилован. Мать Генри Ли Лукаса избивала сына и заставляла наблюдать за тем, как она принимает клиентов, один из которых принудил маленького Генри к скотоложству. Начав убивать в пятнадцать лет, Лукас вскоре отомстил своей матери за издевательства, прикончив ее…
Хм… моя мать была шлюхой. Отец… наверно, один из сотни тех, с кем она трахалась. Я его никогда не видел и не слышал о нем. Собственно, я и не нуждался в его опеке, как и в опеке матери. Если бы я об этом только думал, то превратился в тряпку. Моя мать слишком много отдавала времени работе, обслуживая клиентуру. Она приводила незнакомых мужчин к нам домой, вытравливая меня на улицу.
Я сидел на крыльце и смотрел на улицу. Смотрел на людей. Завидовал? Возможно. В свои тринадцать, я уже ненавидел все хорошее в людях, как и все плохое в отбросах. Эти чувства росли во мне, порождая нечто хладнокровное и острое, как лезвие ножа, которое я люблю использовать. Мне нравится чувствовать движение клинка, рассекающего кожу и плоть. Когда оно доходит до кости, я слышу, как металл скребется о ребра или о трахею. Мне нравится чувствовать, как вздрагивает жертва, пытаясь проглотить воздух.
Последний глоток воздуха.
Но никто не пытается закричать. Почему… потому что они знают, что это бессмысленно.
Но, некоторые все же кричат.
Я считаю, когда попадаешь в руки убийцы – крик, это не способ привлечь внимание зевак, это желание вернуть убийце человечность. Хах. Но, я не думаю, что у личностей таких наклонностей, присутствует вкус к гуманности. Противовес? Хм.
Иногда, я осуждаю себя за свои поступки, но не раскаиваюсь. Я анализирую события.
Например, с бомжами.
Я разозлился только потому, что он лапал меня своими грязными руками. Я мог наорать на него. Послать к такой-то матери и уйти. Но… дух убийцы… боги, это ощущение катастрофы в кишках, если не прольется кровь, меня сводит с ума.
А этот парень… ну, не знаю. Этот парень мог повзрослеть и стать менеджером в каком-нибудь затрепанном офисе. Дежурно улыбаться и грести крохи. Возможно, он бы женился… или просто завел себе девушку, с которой трахался только раз в неделю, потому что ее мать страдает аменореей,[8]а отец бывший военный, еще и контуженный.  
Все может быть.
Но, этого уже не произойдет, потому как я вершил суд над ними.
Так что же я хотел рассказать о своей матери.
Она была дешевой шлюхой, с полным пакетом недостатков, И мужчины ценили это за деньги. Она много болтала, пока ее трахали, и симулировала удовольствие, пока трахали ее. Клиентам это нравилось. Похоже, мужчины настолько одеревенели, что не могут различить, когда женщина кончает по-настоящему, и когда лжет. Это же… насмешка. Откровенная, паскудная ирония, за которую они платили. И платят до сих пор.
Но, мне повезло больше. Клиенты, которых она приводила, не трогали меня. Возможно, их настораживал мой взгляд. Ребенок со взглядом заядлого убийцы – пожалуй, веский аргумент, не распускать руки. Они, словно чувствовали исходящую от меня угрозу. И я радовался этому. А вот мать… она ничего не чувствовала. Кажется, она была бесчувственной вещью, с заведенным ключиком в одном паршивом месте.
Ланчин.
Привет-привет, веселый Диснейленд.
Прогоркший воздух. Дома, точно призраки. И много… очень много укромных уголков.
Мне этот район напоминает большой офис. Дома – перегородки. Шлюхи – работники офиса. И босс… о, да. Неказистый и рослый мужчина в спортивном костюме с бритой под машинку, черепом. Шлюх… штук десять, и все они торчат у дороги. Одетые, как на Хэллоуин и пахнущие, как водосточные трубы. Мг.
Я торчу на противоложной стороне, выглядывая подходящую кандидатуру. Мне на глаза попадается брюнетка. Длинные, прямые волосы. На ней короткое платье с открытым вырезом на груди. На ногах, черные, лаковые сапоги. Она дрожит от холода и обнимает себя за плечи. Затем, тянется в сапог за пачкой сигарет. Когда шлюха подкуривает, к ней подходит другая – рыжая и толстая.
Ненавижу таких…   
Как-то я подхватил грипп и лежал в своей кровати. Было около десяти вечера. Мой желудок сжимался от голода, а мамаша даже не соизволила приготовить мне бульона. Черт, она порой забывала, что кроме денежных членов и ее подружек-шлюшек, в квартире находится и ее сын. Меня это жутко бесило. Я хотел есть. Я хотел пить. А еще я хотел прикончить свою мать, чтобы вдохнуть свободу в свои легкие. Болото затягивало меня.
Потом, в мою комнату вошла одна из ее подружек. Размалеванная и толстая до омерзения. Складки на животе и боках, выделялись под узкой цветастой кофтой. Кожаная юбка, туго обтягивающая ее широкие бедра, скрипела, когда она ходила. Этот звук у меня до сих пор раздается в голове, когда я вспоминаю о коже. Я не плохо отношусь к коже… но, когда дело касается этой толстухи, у меня в горле собирается все, что до этого лежало в желудке.
Эта шлюха, которую звали Лолита, села рядом со мной, с улыбкой… с бесстыжей улыбкой смотря на меня. От ее веса, матрас прогнулся, и я на несколько дюймов скатился к ней.
Она потянулась ко мне, своими красными, длинными ногтями. Она хотела погладить мои волосы, но я отвернулся. Мне был не приятен факт, что какой-то отброс, торчит в моей комнате, да еще и силиться устанавливать свои правила. А они у нее явно напрашивались.
Пока моя мамочка обрабатывала очередного клиента, эта толстуха, хотела приласкать меня. Мне одиннадцать, а эта миссис Робинсон, возжелала несовершеннолетнего. Меня чуть не стошнило. Сухие рвотные позывы собирались в горле, и даже если бы я хотел выблевать что-то, то у меня ничего бы не получилось. Мой желудок был пусть два дня. Ровно столько, сколько я валялся в кровати с температурой.
И все же она коснулась меня, приговаривая, какой я милый и бедненький. Она говорила, что мать сейчас немного занята, и побудет здесь со мной.
Мне не нужна была компания. Я, мать твою, хотел есть и пить!
Я попросил принести мне стакан воды. Когда она исчезла в ванной, я облегченно выдохнул. Толика свободы, немного ослабила лихорадку в моем теле. Но не надолго.
Толстуха спросила, холодно ли мне? Мне было холодно. Но… тогда, я предполагал, что она принесет мне еще одеяло. Поэтому я ответил – да, мне холодно.
Последствия ответа, выворачивают мое сознание наизнанку.
Это был мой первый опыт. Мой самый грязный, отвратный и пожалуй, рвотный опыт. Не хочу даже говорить об этом. Не хочу повторять вслух, что она делала со мной, пока мой разум отказывался верить в это. Не хочу превращать дурное прошлое в настоящее.
Господи, это было ужасно.
Ее кровавые губы на моем члене… ее ногти на моих бедрах…
Боже…
После, я уснул, чувствуя себя предателем. Я предал самого себя. Это ли можно назвать насилием, породившим насилие?
Поэтому я ненавижу шлюх.
Я хотел меньшего… я хотел утолить жажду, и заткнуть рычащий желудок.
А вместо этого, получил грязный рот шлюхи, запустивший меня, отнюдь не на небеса.
Да, я кончил. Я же был подростком и мне не требовалось много времени. Но вместе с семенем, я понял, что более никогда не позволю использовать меня. Она использовала меня. Больного, голодного ребенка для своей гребаной прихоти. Уж, не знаю. Может, она завелась, наблюдая за моей матерью и клиентом… может, у нее бешенство матки прозрело.
Вообщем, это дерьмо поставило жирную точку над И.
И… Ивол.
Я хотел убить брюнетку, но раз воспоминания, дернули меня током, то переключился на рыжую толстуху.
Брюнетка, тем временем, побежала прочь. Я проследил за ней, не доходя до угла. Она вошла в Старбакс.
Снова кому-то повезло. Сначала таксисту, теперь ей. Благодари не Бога, тварь, а то, что мое воспаленное сознание поставило все фишки на твою подружку.
Я вернулся назад и увидел, что толстуха садится в машину.
Я еще ни разу не убивал в машине. Понравится ли мне это? Двое на одного – это риск и эйфория.
Но… меня, как магнитом тянет к машине с тонированными стеклами. Меня тянет, как ищейку, к мертвой дичи…
… мой нож готов к пляске смерти… 
 
[1] Evil (англ.) – Зло. (Прим. автора)
[2] Геноцид (от греч. γένος — род, племя и лат. caedo — убиваю) — действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую илирелигиозную группу. (Прим. автора)
[3] Bammer – на сленге (плохой, хреновый, стремный и т.д.) Слово вошло в оборот благодаря ставшей классикой песне группы «RBL Posse» - "Don't Give Me No Bammer Weed". (Прим. автора)
[4] Chronic - невероятно сильнодействующая марихуана. Сначала как сорняк добавлялась в кокаин. (Прим. автора)
[5] Трансмиттеры (биол.) — вещества, осуществляющие перенос возбуждения с нервного окончания на рабочий орган и с одной нервной клетки на другую. (Прим. автора)
[6] Lunchin' (с амер. сленга означает – Беспорядочное поведение) (Прим. автора)
[7] Che Gelida Manina» (ит.) «Какие холодные у вас руки!».  Ария из оперы «Богема» итальянского композитора Джакомо Пуччини. (Прим. автора)
[8] Аменорея (а + греч. men — месяц, rhoia — течение). Отсутствие месячных не менее чем в течение полугода. У психически больных наблюдается при эндогенных психозах, вследствие психогений в рамках психогенных психозов, а также при эндокринном психосиндроме. (Прим. автора)

© Copyright: Юлия Пуляк, 2014

Регистрационный номер №0243302

от 4 октября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0243302 выдан для произведения: Я убийца.
Я тот, кого вы боитесь увидеть на улице, когда наступает ночь. В темных скверах. Переулках. У себя дома.
Мое имя начинается на «И» и заканчивается на «Л».
Некоторые называют меня Ив. Но, другим предпочтительней мое полное имя. 
Ивол.[1]
Да.
Я повсюду. В каждом кирпиче. В каждой трещине асфальта. В капле дождя или в гребанной молекуле воздуха. Я заполняю этот мир. Мир, в котором вы существуете, пока я не предстал перед вами. В болоте… в вакууме, заполненной яростью, болью и безумием.
Я создание этого мира. Я – центр этого мира.
Мне двадцать три года… но чувствую себя, еще древнее, чем разлагающийся труп, под толщей земли. 
Иногда, я смотрю на себя со стороны, точно через трехмерную линзу и восхищаюсь. Восхищаюсь тому, насколько мое порождение порочно и кровожадно.
Я живу здесь. В Папсквере. Но мой путь бесконечен, как и бесконечна смерть, жаждущая ухватить вас за задницы.
Я всего лишь клиент, снимающий город, будто она шлюха и берущий все и не дающий ничего взамен. Хотя, нет. Я даю. Я даю… боль, и беру откровение.
Неделю назад, меня подвозил таксист. Коренной америкашка с юга. Я уловил его южный акцент. Он был одет, как одеваются американцы. Впрочем, Америка не носится за модой, предпочтя второсортное тряпье и выдавая его за нечто значимое, вроде фамильных вещиц на память от предков. Не важно. Он был в кепке и тонированных очках. Длинный нос, торчал, как у Пиноккио, когда таксист бросал на меня взгляд через плечо. Он много говорил. Меня это раздражало. Я хотел провести десять минут в тишине. А этот черт не затыкался.
Не понимаю, почему, когда клиент садится в машину, таксист заводит с ним беседу? Чего он добивается?
Не желает сидеть в тишине?
Достаточно и радио, которое трещит сутки на пролет.
Желает подружиться?
Хах. Десять минут дороги не свяжут двух незнакомых людей в крепкий узел дружбы.
Желает поделиться своими проблемами и замечаниями?
Чужое дерьмо – не вдохновляет. Оно только прибавляет лишних мыслей о своих проблемах. Начинаешь сравнивать и злится, что у него, возможно, идут дела куда лучше, чем у тебя. На кой дьявол нужны, эти бессмысленные темы – моя подружка купила себе другую машину и она ей теперь нравится. А мой знакомый, откатав на машине с год, решил, что надо ее продать, прежде чем, сдохнет двигатель.
Я не понимаю людей, которые заводят разговор, не зная человека.
Я не люблю, когда со мной начинают говорить.
Предпочитаю иную тематику подачи информации.
Честно, я хотел перерезать таксисту глотку, чтобы он заткнулся. Его спасла моя остановка.
Раздраженный до невозможности, я побрел по улице, сканируя людей.
Они ничуть не забавны. Они отвратительны. Они… отбросы. Они ничто.
Скажете – да, кто ты, мать твою, такой, чтобы так говорить? Кем ты себя возомнил? Мессией?
Нет – отвечу я. Я просто убийца, что очищает улицы от ублюдков.
Во мне есть много чего. Я как овощной салат – всего понемногу.
Меня можно назвать миссионером… или гедонистом. Черт, я гибрид.
Когда я убиваю кого-нибудь… то после решаю, что это убийство было сделано во имя очищения мира.
Я где-то читал, что выброс энергии у серийных убийц происходит непосредственно в момент совершения преступления. Психика маньяка ориентирована на одновременный выплеск бессознательной энергии, а не на постепенный ее выход. Именно поэтому серийные убийцы часто характеризуются родными и друзьями как идеальные супруги и прекрасные отцы.
Меня нельзя назвать ни тем, ни другим словом. Я не женат и у меня нет детей. У меня нет родителей. Они давно предались бренной земле и наверняка превратились в груду безобразных костей. Я даже рад. Они бы мне мешали самовыражаться. Это мое искусство. Мой способ донести до мира, что я не просто, некогда утробный зародыш, рожденный от шлюхи, а личность, которая нуждается в своей точке зрения. Мой ракурс таков – не хрен делать на земле ублюдкам. Этот мир и так, как болото, а животные, что называют себя людьми, убежденные, что они личности, только потому, что ходят на двух ногах, это мусор. Ничто. А от мусора надо избавляться.
Скажете – ты тоже мусор. Тебя надо посадить на электрический стул или пустить по венам яд… таких как ты, надо истреблять. Носителям геноцида,[2]стоит перекрывать доступ к воздуху, как и трубы в матке неудавшейся матери.
Аналог речей таксиста. Я могу лишь злится и мысленно проводить над вами экзекуцию.
Обшарив улицы, я натолкнулся на болотного мальчика. Он выделялся для меня тем, что был абсолютно безлик. Средненько одет, да и внешность заурядная. В ушах дырки, с черными ободками. В брови кольцо. Я уверен, его язык рассечен, а на каждом кончике по сережке.
Я подошел к нему, спросив сигарету. Он пожал плечами и потянулся в карман кожаной куртки, в землистых пятнах. Когда я опустил глаза вниз, я увидел, что на носках его ботинок, металлические накладки. Парень любит танцевать джигу на чьих-нибудь почках? Наверное, я должен был его уважать за это. Но это не так. От него плохо пахло, к тому же его волосы были в беспорядке и торчали, точно дефибриллятор прошелся по его затылку. Кажется, болотный мальчик относился к движению панков. Грязных, вонючих уродов, блюющих на улице и мочащихся на стены домов. От них дерьма больше, чем от бездомной собаки. Та, хотя бы будет делать лужу, предусмотрительно обнюхав столб… а эти ублюдки, не имеют ничего святого. Если мочевой припер, эти баммеры…[3] не остановятся ни перед чем.
Я сделал несколько затяжек, раздумывая, как расправится с этим ублюдком.
Мы были в переулке. Темно. Никого по близости. Возможно, этот педик ждал своих дружков. Возможно, догонялся хроником…[4]  
Но, хватило пару минут, чтобы в моей голове всплыла потрясающая картинка.
Парень докурил свой косяк, затолкав его в задний карман дранных джинсов и я начал действовать.
Уууууухх… сколько изумления было в его остекленевших от дури, глазах. Сколько страха, перетекающего в медленную, но вечную эйфорию. Сколько было крови.
Когда парень рухнул на асфальт, я долго смотрел на свое искусство. Идеальный разрез от пупка и до грудины. Черт, жаль, что я не захватил с собой расширитель. Я бы с удовольствием полежал в ванне из ребер, используя сердце, как мочалку, а кровь, как гель для душа.
Я больной ублюдок?
Нет.
Я убийца, который любит убивать.  
Хотите сказать, что я поступил не правильно?
Какой прок был от этой шавки?
Что он мог?
Влить в себя галлон пива и заблевать аллею, а-ля – добро пожаловать на каток?
Я лишь избавил этот мир от еще одного отброса.
Он разлагал общество. Все, кто не может твердо стоять на земле, разлагают это общество.
После, я пошел в кафе и заказал стейк средней прожарки с гарниром из картофеля фри. Удовольствие текло по моим венам, как и еда, проскакивающая в горло, а после в желудок. Я запивал все кока-колой и улыбался, как придурок, точно мне отсосала шлюха. Отсосала так хорошо, что яйца засияли радужными оттенками.
Хм. Может, мне стоило стать… полицейским? Детективом. Я смог бы расправляться с ублюдками на законных правах. Палить во всех, ссылаясь, что говнюки проявили желание сопротивляться при задержании. Тогда, я был бы – убийцей по закону. Или законопослушный убийца. Представляю лица этих тупых ублюдков…
Я смеюсь, чуть ли не давясь газировкой.
Ага. Мои трансмиттеры[5]уже горят, в предвкушении новой жертвы.
Заплатив, я вышел из кафе, оглядываясь по сторонам. Глаза ищут… ноздри разделяют запахи… вонь сырых коробок и мочи, кружит голову. Осколки воспоминаний о мертвой шавке в переулке, еще больше вздергивает мои извилины. Во рту привкус газировки, смешанный с оттенком мяса.
Я еще немного постоял у кафе, а после направился в самый дерьмовый район Папсквера. Дерьмовый настолько, что у меня подскочило давление. Я почувствовал тупую боль в затылке, а мои глаза резануло, хотя, черт возьми, небо было черным, как перекрестный мешок для перевозки трупов, а луна едва выглядывала, из-за темных облачных колтунов.
Район называется Ланчин.[6]Там ошиваются наркоманы, шлюхи и бомжи. Сосредоточие мусора и отбросов. Пожалуй, мне стоит поселится в этом районе. Не далеко от работы. Хех.
В Папсквере я около двух месяцев, и убил только троих. Мало – знаю.
Первыми моими жертвами стали бомжи. Один из них, схватил меня за руку, требуя… да, требуя мелочи, грязный мудила.
Я вырвал руку и толкнул его, так что бомж упал на свою картонную конуру. После, я ударил его несколько раз по почкам. Меня согревала мысль, что этот урод, будет мочится кровью. А потом я всадил в его грудь нож, проворачивая клинок в сердце, как открывалку в банке с горошком. Кровь растеклась на его сальной рубашке, с засохшими пятнами от дешевого пойла и помойной еды. Пока я наслаждался триумфом, второй бомж закричал, бросившись бежать. Но, я поймал его и перерезал глотку одним резким взмахом. Кровь, каскадом стекала по его одежде, доводя меня почти до одурения. Черт, я чуть не кончил от трепыхания тел. Они хрипели, точно исполняли «Che Gelida Manina»[7]в мою честь.
Потом был этот болотный мальчик, с его бесстыжим нравом и умоляющим взглядом…
Я начинающий убийца, но с огромным потенциалом, и подающим большие надежды на истребление отребья.
Если возвращаться к чтению о серийных убийцах, то там говорилось, об идеях Фрейда. Корни многих подобных преступлений уходят в детство будущих убийц. Насилие порождает насилие. Я читал о Джозефе Кэллинджера. Приемные родители били его семихвостой плеткой и молотком, угрожая кастрировать, а в возрасте восьми лет он был изнасилован. Мать Генри Ли Лукаса избивала сына и заставляла наблюдать за тем, как она принимает клиентов, один из которых принудил маленького Генри к скотоложству. Начав убивать в пятнадцать лет, Лукас вскоре отомстил своей матери за издевательства, прикончив ее…
Хм… моя мать была шлюхой. Отец… наверно, один из сотни тех, с кем она трахалась. Я его никогда не видел и не слышал о нем. Собственно, я и не нуждался в его опеке, как и в опеке матери. Если бы я об этом только думал, то превратился в тряпку. Моя мать слишком много отдавала времени работе, обслуживая клиентуру. Она приводила незнакомых мужчин к нам домой, вытравливая меня на улицу.
Я сидел на крыльце и смотрел на улицу. Смотрел на людей. Завидовал? Возможно. В свои тринадцать, я уже ненавидел все хорошее в людях, как и все плохое в отбросах. Эти чувства росли во мне, порождая нечто хладнокровное и острое, как лезвие ножа, которое я люблю использовать. Мне нравится чувствовать движение клинка, рассекающего кожу и плоть. Когда оно доходит до кости, я слышу, как металл скребется о ребра или о трахею. Мне нравится чувствовать, как вздрагивает жертва, пытаясь проглотить воздух.
Последний глоток воздуха.
Но никто не пытается закричать. Почему… потому что они знают, что это бессмысленно.
Но, некоторые все же кричат.
Я считаю, когда попадаешь в руки убийцы – крик, это не способ привлечь внимание зевак, это желание вернуть убийце человечность. Хах. Но, я не думаю, что у личностей таких наклонностей, присутствует вкус к гуманности. Противовес? Хм.
Иногда, я осуждаю себя за свои поступки, но не раскаиваюсь. Я анализирую события.
Например, с бомжами.
Я разозлился только потому, что он лапал меня своими грязными руками. Я мог наорать на него. Послать к такой-то матери и уйти. Но… дух убийцы… боги, это ощущение катастрофы в кишках, если не прольется кровь, меня сводит с ума.
А этот парень… ну, не знаю. Этот парень мог повзрослеть и стать менеджером в каком-нибудь затрепанном офисе. Дежурно улыбаться и грести крохи. Возможно, он бы женился… или просто завел себе девушку, с которой трахался только раз в неделю, потому что ее мать страдает аменореей,[8]а отец бывший военный, еще и контуженный.  
Все может быть.
Но, этого уже не произойдет, потому как я вершил суд над ними.
Так что же я хотел рассказать о своей матери.
Она была дешевой шлюхой, с полным пакетом недостатков, И мужчины ценили это за деньги. Она много болтала, пока ее трахали, и симулировала удовольствие, пока трахали ее. Клиентам это нравилось. Похоже, мужчины настолько одеревенели, что не могут различить, когда женщина кончает по-настоящему, и когда лжет. Это же… насмешка. Откровенная, паскудная ирония, за которую они платили. И платят до сих пор.
Но, мне повезло больше. Клиенты, которых она приводила, не трогали меня. Возможно, их настораживал мой взгляд. Ребенок со взглядом заядлого убийцы – пожалуй, веский аргумент, не распускать руки. Они, словно чувствовали исходящую от меня угрозу. И я радовался этому. А вот мать… она ничего не чувствовала. Кажется, она была бесчувственной вещью, с заведенным ключиком в одном паршивом месте.
Ланчин.
Привет-привет, веселый Диснейленд.
Прогоркший воздух. Дома, точно призраки. И много… очень много укромных уголков.
Мне этот район напоминает большой офис. Дома – перегородки. Шлюхи – работники офиса. И босс… о, да. Неказистый и рослый мужчина в спортивном костюме с бритой под машинку, черепом. Шлюх… штук десять, и все они торчат у дороги. Одетые, как на Хэллоуин и пахнущие, как водосточные трубы. Мг.
Я торчу на противоложной стороне, выглядывая подходящую кандидатуру. Мне на глаза попадается брюнетка. Длинные, прямые волосы. На ней короткое платье с открытым вырезом на груди. На ногах, черные, лаковые сапоги. Она дрожит от холода и обнимает себя за плечи. Затем, тянется в сапог за пачкой сигарет. Когда шлюха подкуривает, к ней подходит другая – рыжая и толстая.
Ненавижу таких…   
Как-то я подхватил грипп и лежал в своей кровати. Было около десяти вечера. Мой желудок сжимался от голода, а мамаша даже не соизволила приготовить мне бульона. Черт, она порой забывала, что кроме денежных членов и ее подружек-шлюшек, в квартире находится и ее сын. Меня это жутко бесило. Я хотел есть. Я хотел пить. А еще я хотел прикончить свою мать, чтобы вдохнуть свободу в свои легкие. Болото затягивало меня.
Потом, в мою комнату вошла одна из ее подружек. Размалеванная и толстая до омерзения. Складки на животе и боках, выделялись под узкой цветастой кофтой. Кожаная юбка, туго обтягивающая ее широкие бедра, скрипела, когда она ходила. Этот звук у меня до сих пор раздается в голове, когда я вспоминаю о коже. Я не плохо отношусь к коже… но, когда дело касается этой толстухи, у меня в горле собирается все, что до этого лежало в желудке.
Эта шлюха, которую звали Лолита, села рядом со мной, с улыбкой… с бесстыжей улыбкой смотря на меня. От ее веса, матрас прогнулся, и я на несколько дюймов скатился к ней.
Она потянулась ко мне, своими красными, длинными ногтями. Она хотела погладить мои волосы, но я отвернулся. Мне был не приятен факт, что какой-то отброс, торчит в моей комнате, да еще и силиться устанавливать свои правила. А они у нее явно напрашивались.
Пока моя мамочка обрабатывала очередного клиента, эта толстуха, хотела приласкать меня. Мне одиннадцать, а эта миссис Робинсон, возжелала несовершеннолетнего. Меня чуть не стошнило. Сухие рвотные позывы собирались в горле, и даже если бы я хотел выблевать что-то, то у меня ничего бы не получилось. Мой желудок был пусть два дня. Ровно столько, сколько я валялся в кровати с температурой.
И все же она коснулась меня, приговаривая, какой я милый и бедненький. Она говорила, что мать сейчас немного занята, и побудет здесь со мной.
Мне не нужна была компания. Я, мать твою, хотел есть и пить!
Я попросил принести мне стакан воды. Когда она исчезла в ванной, я облегченно выдохнул. Толика свободы, немного ослабила лихорадку в моем теле. Но не надолго.
Толстуха спросила, холодно ли мне? Мне было холодно. Но… тогда, я предполагал, что она принесет мне еще одеяло. Поэтому я ответил – да, мне холодно.
Последствия ответа, выворачивают мое сознание наизнанку.
Это был мой первый опыт. Мой самый грязный, отвратный и пожалуй, рвотный опыт. Не хочу даже говорить об этом. Не хочу повторять вслух, что она делала со мной, пока мой разум отказывался верить в это. Не хочу превращать дурное прошлое в настоящее.
Господи, это было ужасно.
Ее кровавые губы на моем члене… ее ногти на моих бедрах…
Боже…
После, я уснул, чувствуя себя предателем. Я предал самого себя. Это ли можно назвать насилием, породившим насилие?
Поэтому я ненавижу шлюх.
Я хотел меньшего… я хотел утолить жажду, и заткнуть рычащий желудок.
А вместо этого, получил грязный рот шлюхи, запустивший меня, отнюдь не на небеса.
Да, я кончил. Я же был подростком и мне не требовалось много времени. Но вместе с семенем, я понял, что более никогда не позволю использовать меня. Она использовала меня. Больного, голодного ребенка для своей гребаной прихоти. Уж, не знаю. Может, она завелась, наблюдая за моей матерью и клиентом… может, у нее бешенство матки прозрело.
Вообщем, это дерьмо поставило жирную точку над И.
И… Ивол.
Я хотел убить брюнетку, но раз воспоминания, дернули меня током, то переключился на рыжую толстуху.
Брюнетка, тем временем, побежала прочь. Я проследил за ней, не доходя до угла. Она вошла в Старбакс.
Снова кому-то повезло. Сначала таксисту, теперь ей. Благодари не Бога, тварь, а то, что мое воспаленное сознание поставило все фишки на твою подружку.
Я вернулся назад и увидел, что толстуха садится в машину.
Я еще ни разу не убивал в машине. Понравится ли мне это? Двое на одного – это риск и эйфория.
Но… меня, как магнитом тянет к машине с тонированными стеклами. Меня тянет, как ищейку, к мертвой дичи…
… мой нож готов к пляске смерти… 
 

 

 

[1] Evil (англ.) – Зло. (Прим. автора)
[2] Геноцид (от греч. γένος — род, племя и лат. caedo — убиваю) — действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую илирелигиозную группу. (Прим. автора)
[3] Bammer – на сленге (плохой, хреновый, стремный и т.д.) Слово вошло в оборот благодаря ставшей классикой песне группы «RBL Posse» - "Don't Give Me No Bammer Weed". (Прим. автора)
[4] Chronic - невероятно сильнодействующая марихуана. Сначала как сорняк добавлялась в кокаин. (Прим. автора)
[5] Трансмиттеры (биол.) — вещества, осуществляющие перенос возбуждения с нервного окончания на рабочий орган и с одной нервной клетки на другую. (Прим. автора)
[6] Lunchin' (с амер. сленга означает – Беспорядочное поведение) (Прим. автора)
[7] Che Gelida Manina» (ит.) «Какие холодные у вас руки!».  Ария из оперы «Богема» итальянского композитора Джакомо Пуччини. (Прим. автора)
[8] Аменорея (а + греч. men — месяц, rhoia — течение). Отсутствие месячных не менее чем в течение полугода. У психически больных наблюдается при эндогенных психозах, вследствие психогений в рамках психогенных психозов, а также при эндокринном психосиндроме. (Прим. автора)

 

Перекресток Глава 29

Перекресток Глава 30 (Заключительная)