Проза и поэзия – как два соседних государства, которые никак не договорятся, где у них проходит граница. Иной раз кажется, что они вместе – это весь мир. В пьесе Мольера «Мещанин во дворянстве» учитель философии внушает господину Журдену: «Всё, что не проза, то стихи, а что не стихи, то проза». Журден уточняет: «А когда мы разговариваем, это что же такое будет?» И, получив ответ – «Проза», радуется: «Честное слово, я и не подозревал, что вот уже более сорока лет говорю прозой. Большое вам спасибо, что сказали».
Конечно, господина Журдена ввели в заблуждение. Разговор – это непосредственная коммуникация, а литература (состоящая из прозы и поэзии) – коммуникация опосредованная. Литературное произведение потому и произведение, что это продукт, созданный для специального потребления. Это не реплика в разговоре, не обмен смыслами, необходимый для взаимопонимания здесь и сейчас. Это особо приготовленные смыслы. Коммуникация при помощи литературного произведения – это не коммуникация между реальными людьми. Здесь отправителем является автор – некий психологический конструкт, сложившийся непроизвольно или искусственно созданный человеком, который пишет произведение (в поэзии происходит даже двойное замещение – не только автор замещает реального человека, но и сам часто замещается лирическим героем), а адресатом выступает придуманный образ читателя. Подлинный читатель смотрит на произведение со стороны, словно читает письмо, адресованное другому человеку. Что-то из написанного он прилагает к себе (если оно его «цепляет»), а что-то оставляет невостребованным.
Таково общее устройство и поэзии, и прозы. Разница между ними в том, как приготовлен литературный продукт. Юрий Тынянов нашел интересный образ, описывающий это отличие – ключ (отсылка к музыкальному ключу). Мы видим те же самые линейки и те же самые ноты, но в зависимости от того, какой ключ использован (басовый или скрипичный), запись будет передавать совершенно разные звуки. Так и в литературе – прозаическое произведение или стихотворение могут использовать один и тот же языковой материал, но восприятие будет различным.
Образ понятен, но указать пальцем на саму природу различия толком не получается до сих пор. Вопрос спорный. На территории поэзии иначе складываются семантические связи между словами, тут другой синтаксис, другая энергетика. Но что определяет это новое качество? Какое самое главное условие, чтобы текст стал поэзией?
Самый распространённый ответ: это ритм. Стихотворный текст разбивается на ритмические выделенные отрезки, которые могут пренебрегать стандартной пунктуацией. Такие отрезки, собственно, и называются стихами (восьмистишие, например, – это восемь строчек-стихов. Они записаны друг под другом потому, что так визуально удобнее отобразить ритмическое деление; первичен ритм, запись вторична). Известный литературовед Борис Томашевский отмечал, что проза – сплошная речь, а стих дробится на сопоставимые между собой единицы. Мы можем говорить о стихотворном метре, то есть заданной длине и ритмическом рисунке стихотворной строки, но строгое следование метру вовсе не обязательно (особенно в современной поэзии). Рифма также является факультативной, ее может не быть, а текст всё равно остаётся стихом.
Сложность возникает, когда мы рассматриваем пограничные случаи. Есть, например, такой жанр, как стихотворения в прозе. Для отечественной литературы классическим является «Русский язык» Тургенева (1882):
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»
Популярности подобной форме способствовала посмертно изданная книга Шарля Бодлера «Парижский сплин» (1869). Пример стихотворения в прозе из этой книги – «Суп и облака»:
«Моя маленькая сумасбродка, моя милая возлюбленная подавала мне обед, а я созерцал в открытое окно столовой плавучие замки, которые Бог создает из тумана, — чудесные неосязаемые сооружения. И я говорил себе, погруженный в свои мечты: «Все эти причудливые видения почти так же прекрасны, как широко раскрытые глаза моей милой возлюбленной, зеленые глаза этого маленького чудовища».
И вдруг меня сильно ударили кулаком в спину, и я услышал голос, хриплый и чарующий, истерический и словно осипший от водки, голос моей милой маленькой возлюбленной: «Скоро вы приметесь за свой суп, дрянной мошенник… торговец облаками?»
Это – несомненный образец прозы. Почему же такая проза носит имя стихотворения? Потому что выражение мысли здесь идёт через образы, через накачку средств выразительности, что обычно присуще поэзии.
Стихотворение в прозе – это попытка проникновения на территорию поэзии из прозаической области. Есть и встречное движение: из поэтической области в направлении прозы. Это верлибр (свободный стих). Допустим у Блока:
Ночь. Город угомонился.
За большим окном
Тихо и торжественно,
Как будто человек умирает.
Но там стоит просто грустный,
Расстроенный неудачей,
С открытым воротом,
И смотрит на звёзды.
«Звёзды, звёзды,
Расскажите причину грусти!»
И на звёзды смотрит.
«Звёзды, звёзды,
Откуда такая тоска?»
И звёзды рассказывают.
Всё рассказывают звёзды. (1906)
Почти рассказ (эссе). Делает ли его поэзией разбивка на строки (стихи), или что-то другое? Является ли ритмическое дробление текста первопричиной поэтического эффекта, или оно возникает как ответ на уже заложенную поэтичность более глубинного уровня?
Проза ведь тоже может быть поэтичной. Вот хрестоматийный отрывок из гоголевской «Страшной мести» (1831):
«Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому миру».
Целая цепочка образов. Есть внутренняя ритмика. Мы можем записать это в столбик, выделив «стихи» – ритмические единицы. Сделает ли это данный отрывок стихом? Нет. Перед нами – несомненная проза. Почему?
Потому что это – распространённый текст. Язык прозы экстенсивен, энергетический посыл реализуется через расширение, добавление слов, предложений. Смыслопорождение идёт вширь, пока не достигнет некоторого оптимума. Вектор прозы – изнутри наружу.
Поэзия строится иначе. Её вектор направлен вовнутрь. Поэт не надстраивает смыслы один над другим (один после другого), а встраивает их друг в друга. Именно поэтому поэзия имеет высокую концентрацию средств художественной выразительности. Но это – не родовое свойство поэзии, а следствие поэтического метода. И разбиение на стихи – это просто самый первый инструмент выразительности, с которого начинается утряска смыслов на ограниченном отрезке.
В принципе, к прозе всегда можно что-нибудь приписать – в том или ином месте, это некритично. К стихотворению ничего приписать нельзя. Иначе это будет уже другое стихотворение. Семантический вес в нём распределится по-другому. Хорошее стихотворение всегда обладает внутренней семантической полнотой.
Помочь сайту
Поздравления
