Помочь сайту
Поздравления
Институт взятки Золотого века России.
19 июля 2016 -
Дмитрий Криушов
Уральская специфика.
«…при нынешних бдительных и решительных
мерах Правительства, искусство брать взятки
начинает уже приходить в упадок, и быть может,
тайна онаго в скором времени долженствует навек
погибнуть, к общему прискорбию нам подобных».
Э.П. Перцов, «Искусство брать взятки…»,
СПб, Типография Н. Греча, 1830 год.
В век девятнадцатый Россия ворвалась бурей, словно армия Суворова перед альпийским Чёртовым мостом: через глыбы устоявшихся при Екатерине обычаев; через бессмысленную беспощадность Пугачёвского бунта и леденящую кровь романтику французской гильотины; сквозь пушечную канонаду наполеоновских войн в Европе и почти поголовное дворянское масонство; затем Россия немного дрогнула на шарфе императора Павла, и… вновь понеслась! Но – нет, не «под горку». Россия просто так, «под горку», катиться не может себе позволить. Потому и направление было выбрано истинно героическое, суворовское: «хоть под горку, но – вперёд!».
И да простит меня мой добрый читатель, если стиль моего изложения будет несколько старомоден, однако же, когда речь идёт о Золотом веке российской истории, чрезвычайно сложно отобразить его суть в сухой парадигме языка 21-го века. Золотой век тем наособицу и ценен, что о Пушкине невозможно говорить, не будучи хоть чуточку «пиитом»; безнадежно читать Карамзина, не являясь «верноподданным», а равно восхищаться подвигами Дениса Давыдова, не имея в своём сердце хоть искры гусарской доблести.
Кстати заметим, что кроме небывалого расцвета литературы и овеянных вечной славой военных побед, Золотой век, объемля в себе все стороны государственного развития, подарил России невиданный досель прогресс промышленности. Так, обычная уральская домна выпускала за сутки в пять раз больше чугуна, нежели чем английская или шведская; российское сортовое железо выходило на общемировой рынок миллионами пудов в год и клейма наших заводов считались эталоном качества настолько, что их подделывали самые маститые конкуренты, дабы сбыть свой товар, как «уральский». Чтобы не быть голословным, приведу пару фактов: крыши Собора Парижской Богоматери и Английского Парламента крыты уральским листовым железом, и прошедшие два века не нанесли им никакого урона. Кроме того, Статуя Свободы также изготовлена из уральской меди и уральского же железа.
Почти с самого начала 19-го века Россия, пусть робко, но вступает в «эпоху пара», а на заводах начинают внедрять новейшие, не виданные ещё в Европе, технологии. После того же, как в 1814-м уральский штейгер Лев Брусницын открыл рассыпное золото и началась первая в мире «золотая лихорадка», фантастическое обогащение предприимчивых людей стало вдруг возможным всего лишь за один удачный сезон. Появились «шальные деньги» и, опровергая тезис Веспасиана «деньги не пахнут», на их запах, толкаясь локтями, поспешили ушлые чиновники. Разумеется, свою мзду с просителей они собирали и раньше, но что это были за взятки? Даже перед коллегами, и то похвастаться было особо нечем. Одна сплошная регулярная скука и предсказуемость. Теперь же… теперь о своих доходах, если таковые удалось «выгрызть» из прижимистого купечества, приходилось помалкивать, чтобы другие не завидовали. И чем больше был ранг чиновника, тем больше у него было доходов, а следовательно – завистников.
Автор отнюдь не хочет сказать, что всё российское чиновничество было поголовно поражено язвой коррупции, даже напротив, он с огромным уважением относится ко многим государственным деятелям и горным инженерам (осмелюсь напомнить, что фактологическую сторону исследования автор почерпнул преимущественно из уральских источников) того времени, однако… однако их было, мягко говоря, меньшинство. Зато среди них нашёлся один, кто, находясь на службе при Кабинете Его Императорского Величества, решился в соответствии с духом просвещённой монархии подойти к проблеме взяток с научной точки зрения.
Неведомо, был ли задействован в коррупционных схемах сам титулярный советник Эраст Петрович Перцов непосредственно, или же идея его исследования была подсказана протежирующим «молодое дарование» А.С. Пушкиным, но в 1830-м году свет увидела книга под шокирующим названием «Искусство брать взятки. Рукопись, найденная в бумагах Тяжалкина, умершаго Титулярнаго Советника». Это сочинение, во избежание недоразумений позиционированное Перцовым «юмористическою шуткою над взяточниками», при ближайшем рассмотрении таковым не является. Напротив, оказывается, что «в каждой шутке» есть изрядная «ложка дёгтя». Причём «дёгтя» систематизированного, логически выстроенного, а для красоты и привлекательности сдобренного пряными остротами и цветастыми речевыми оборотами.
Перед тем, как подкреплять данное умозрительное сочинение подробностями архивных дел дней минувших, следует вкратце пересказать его суть. Итак, Эраст Петрович языком своего героя уверяет читателя, что «искусство брать взятки есть познание точное…», что оно врождённое, поскольку «человеку дано побуждение снискивать себе пищу и удовольствия; а как взятки питают и радуют, то нет ни малейшего сомнения, что они свойственны природе человеческой». Затем, после ряда софистических дифирамбов типа «… кто взяточник, тот уже и Поэт и Философ», что «храбрейший человек в целом мире есть взяточник» и «высшею гениальною способностию» является талант «брать взятки с самих взяточников», Перцов переходит непосредственно к систематизации объекта своего исследования.
В данном случае было бы грехом искажать текст автора пересказом, а потому рассмотрим его в подлинном, но сокращённом виде: «Взятки взимаются трояким образом: Во-первых, натурою; к сему разряду причисляются обеды, подарки на память любви и дружбы, сюрпризы в дни имянин или рождения самого взяточника, его жены и детей; нечаянное забытие вещей на столе…, продажа движимаго имущества и уступка дворовых людей, совершаемыя на законных основаниях, разумеется без платежа денег…. Сего рода взимание взяток вероятно введено в употребление первобытными лиходателями, в древнее время»…. Несмотря на столь уничижительную оценку, Перцов тем не менее призывает смотреть на таковые взятки «как на все прадедовские обычаи, с сыновним благоговением и почтительностию».
С несколько большим пиететом Эраст Петрович описывает второй род взяток, родившийся «на свет вместе с изобретением денег»: «у нас брать деньгами называется вести дела на чистую». Отмечая особенную любовь чиновников к данному роду взяток, он даже прибегает к метафорическому языку: «каждой из ассигнаций мы придаём особенное название, основанное на отличительных ея признаках: пятирублёвую называем синицею, десятирублёвую снегирём, двадцати пяти и пятидесятирублёвыя белыми голубями, сторублёвыя щёголем, щеголёнком по ея величине и красивым узорам, а двухсот-рублёвыя пеструшкою, по пестроте ея изнанки». Отмечая всё удобство взятки второго рода, Перцов тем не менее отмечает, что она – удел «людей средняго ума и посредственнаго состояния».
Вершиной же искусства брать взятки считаются те из них, что «употребляются особами лучшаго и знатнаго круга: это взаимныя одолжения по должности или по приязни». Они имеют место в тех случаях, «где на решение дел имеют влияние знакомство, родство, кумовство… и тысячи, тьмы тысяч светских отношений. Вообще взятки третьяго рода долженствуют быть названы невещественными», а потому – практически недоказуемыми.
Под финал своей классификации Перцов задаётся вопросом: «разве нельзя брать взятки с самой казны?», и тут же отвечает: «Можно, Мм. Гг., можно, только осторожно! ... Почему не пользоваться от казны в случае, когда она безмолвствует так же, как просители?». При всём этом, доход, полученный от казны, Перцов взяткой не считает, «ибо чтобы взять, надобно дать, казна же не даёт, а мы сами простираем к ней руки; от сего-то и происходят выражения нагревать руки, запустить лапу».
Отдавая должное Эрасту Петровичу в исследовании института взятки первой трети 19-го века и психологичеких моментах её взимания, пора вспомнить, что «суха теория, мой друг, лишь древо жизни вечно зеленеет», и перейти от теории взятки к её практике, взяв за отправной пункт тезис того же Перцова: «С чем лучше сравнить, как не с сражением ваше желание взять взятку, и желание просителя не дать взятки! Две могущественныя силы борятся, стараются победить одна другую, не поддаются, употребляют хитрости, делают фальшивые маневры, нападают, отражают, и наконец одна из них уступает велению рока…».
Архивные документы, к нашему сожалению, сохранили не так уж много свидетельств коррупции, да и «всплывали» они, как правило, лишь вследствие внутриведомственной войны, когда одна «партия» чиновников компрометировала другую, выбирая своей мишенью лица, связанные с противоборствующим лагерем. Именно благодаря этой беспощадной чиновничьей борьбе за власть и деньги мы имеем возможность ознакомиться с «закулисьем» бюрократической жизни России великой эпохи «Золотого века». Иначе выражаясь, «взглянуть на монету с другой стороны», и от теоретического «искусства брать взятки» перейти к практическому «искусству давать взятки».
Одним из наиболее «благодарных» на задокуметированные факты является так называемое «Дело о лихвенных взятках… чиновникам Горнаго Ведомства» от 1828-го года[1]. Дело велось под неусыпным контролем Правительствующего Сената, корни его гнездились в Екатеринбурге, яблоком раздора являлось золото Алтая и Енисея, поводом же служила записка на имя Императора, в которой сообщалось, что при усмирении беспорядков на золотых приисках Южного Урала владельцами были незаконно казнены зачинщики бунта и неповиновения начальству. Справедливости ради следует признать, что автор этих строк не сомневается в том, что фактический хозяин Каслинского и Кыштымских заводов, Григорий Федотович Зотов, приказал застрелить двух наиболее рьяных зачинщиков бунта («повстанцами» их назвать просто не поворачивается язык, поскольку те не только избивали начальство, но также грабили магазины и старателей, отбирая у них провиант и намытое золото). Да, был такой смертельный грех на душе у Григория Федотовича, и оставаться бы ему личным делом заводчика, если бы тот не ввязался в разведку алтайских золотых месторождений. Его конкуренты оказались на высоте, партия власти, которую «подкармливал» Зотов, сплоховала, и в итоге уголовному делу дали «законный ход».
Наверное, если бы сенаторы знали, чем им самим грозит обыск в екатеринбургском доме Зотова, они бы этого делать не стали, но что сделано – то сделано. Григория Федотовича никто вовремя не предупредил, и Особая Комиссия Военного Суда начала свою работу с выемки документов. Изъяли, к слову, не всё, часть отчего-то «позволили» вынести, зато к оставшейся документации проявили неподдельный интерес и даже сохранили её для потомков: «…в Екатеринбурге оказалось неимоверное действие подлога. Некоторые чиновники, коим поручено было опечатать все бумаги в домах Купцов Харитонова и Зотова, привыкшие раболебствовать богатым заводчикам и пользоваться дарами их, и считая могущество их не только в Перми, но даже в Петербурге безпредельным, решились дать им все возможныя способы к сокрытию бумаг, могущих служить к неоспоримому их уличению. Зотову дозволено было вынесть из кабинета своего часть бумаг, которыя засим исчезли. Печати, врученные сим чиновникам горным Начальником были употреблены только при тех местах, где по мнению их не скрывалось никаких уличительных документов; в прочих же прикладывалась другая печать, взятая из предосторожности братом Екатеринбургского Полицмейстера Квартальным надзирателем Шилинцовым». Неведомо, куда именно «исчезли» самые секретные документы Зотова; может статься, они будут ещё столетия в запаянных коробах дожидаться своего счастливого исследователя – не суть. Мы с вами воспользуемся тем, что изъято, стараясь, по возможности, сопоставить факты взяток с классификацией Э.П. Перцова, а также выявить в них уральскую специфику.
Начнём с того, в чём именно данная специфика состоит, и каковы её корни. Главным из этих «корней» является то, что Урал восемнадцатого – девятнадцатого веков был своеобразным «государством в государстве», в котором всё было подчинено сугубо военным Уставам и Артикулам, регулировалось Положениями, а «гражданское» законодательство играло лишь вспомогательную роль. Всё основное, самое главное и ценное – имущественные права на землю, людей, капиталы, недвижимость и прочее, зависело только от местного горного начальства, которое на Урале было и царь, и бог. Да и именовали местного «царя» воистину по-царски: «Главный Начальник Горных Заводов Хребта Уральскаго». Все слова в «титуле» писались не иначе, как с заглавной буквы, и было отчего: ГНГЗХУ подчинялся лишь Министру финансов, Сенату и Императору. Он был один на подведомственной ему территории; он один решал важнейшие вопросы урало-сибирского региона, а те губернаторы, которым было предназначено судьбою служить столь далеко от столицы, даже шагу без его дозволения боялись ступить.
Кроме того, Екатеринбург стоял наособицу среди прочих городов России ещё по одной причине: вплоть до середины 19-го века главами местного муниципалитета здесь являлись старообрядцы. Разумеется, такое положение вещей крайне раздражало столичные власти: как же так – «раскольники», и во главе одного из самых ключевых городов Империи?! Но - с собственными законами спорить трудно, а по этим самым законам глава города избирался из наиболее зажиточных и знатных его граждан (горные чиновники и немногочисленная знать в расчёт не бралась, поскольку они состояли «на службе» и не приписывались к гражданскому ведомству). Учитывая же, что среди екатеринбургских купцов первой гильдии старообрядцами являлось 100%, второй – около 80%, а третьей – более 60-ти, легко угадать, кто наряду с ГНГЗХУ, был «в доме хозяин».
Одним из этих «хозяев» был упомянутый выше Григорий Зотов. Но перед тем, как описать, какие он раздавал взятки в качестве «вольноотпущенного» участника «большой игры», следует рассказать о его полномочиях в статусе крепостного крестьянина заводчика А.И. Яковлева, когда Зотов был Главноуправляющим Верхисетскими заводами, в состав которых, кроме самого ВИЗа, входили Режевской, Верхнетагильский, Верзнейвинский, Шуралинский, Шайтанский и другие, включая пристани на Чусовой и многочисленные деревни приписных и заводских крестьян. Как это ни парадоксально звучит, но крепостной (к тому же – старообрядец) от имени своего хозяина Яковлева твёрдой рукой правил десятками тысяч таких же крепостных людей.
К людям же благородного звания и власть имущим, опять-таки с санкции своего господина, Главноуправляющий применял «метод пряника». Или, по классификации Перцова – взятки первого и второго рода. Для начала рассмотрим несколько простых примеров, выбранных наугад из череды прочих: «Накладная отправленной рыбы и икры следующей к Г. Зотову…: белуги 13 белуг вес 26 пуд 35 фунтов; 18 осетров 20 пуд 7 фунтов. Боченков икры весом с деревом 4 пуда 27 фунтов. 10 сазанов 5 пуд 3 фунта». Не будем утруждать себя перечислением количества пудов мяса говядины, свинины, баранины; количеством поросят, почек, языков и прочей снеди, скажем лишь, что всё это великолепие проходило по статье «для угощения приезжающих из Екатеринбурга Господ присудствующих и протчих разнаго звания людей». Разумеется, стол гостеприимного хозяина не будет полон, ежели его регулярно не пополнять следующими пунктами: «… вотки французской[2] 3 ведра по 16 рублей ведро - 48 руб.,… рому ¼ ведра 9 руб., вотки пуншевой 7 ½ ведра 112-65 руб., столовой сладкой 1 ½ ведра 19-90 руб., вотки простой ¼ ведра 2-20, вина немецкаго 24 бутылки 120 руб., цымлянскаго красного и белого 62 бутылки 90 руб., мадера 4 ведра 80 руб…». Итого «на увеселение души» израсходовано 640 рублей 66 ½ коп., не считая сахара, чая, и систематически обновляющихся наборов столовой посуды. Всего же на чревоугодие чиновников, только по официальным данным, верхисетская контора Яковлева ежегодно тратила до 10 000 рублей ассигнациями. И это было в то время, когда опытный мастеровой получал 30-40 рублей в год; его дом вместе с землёй стоил около двухсот; коровка – 20, а рабочий мерин – 30 рублей.
Несомненно, такого рода угощения относятся к 1-му виду взяток. К нему же относятся и «прозьбы» столичных и губернских чиновников, прибывших на Урал с ревизиями (в том числе и неофициальными, в стиле «инкогнито из Петербурга» Гоголя) «отправить с ближайшим железным караваном[3]» «оставленныя ими на хранения покупки», за которые они, естественно, не заплатили ни копейки. Чего только в этих «оставленных вещах» не было! И диковинные минералы, и шкуры животных, и конская сбруя арабских мастеров, и даже… «живописныя полотна в рамах и без оных». Учитывая тот факт, что в то время на Урале художников было, мягко говоря, не густо, а также то, что уральские заводчики очень любили итальянскую живопись, нетрудно предположить, что это были за полотна.
Все эти «благодеяния» совершались Зотовым по указке хозяина, хотя и без его прямого участия. Другое дело – векселя и ценные бумаги, право выписывать и право гасить которые имели как Зотов, так и Яковлев, с чем они оба с успехом и пользовались. Здесь мы переходим к взяткам второго рода, но с небольшим нюансом: во избежание опасности быть уличёнными в «двойной бухгалтерии» и подлоге финансовой отчётности заводов в коррупционных схемах применялось вексельное обращение. В данном конкретном случае – между главноуправляющим заводами и их владельцем. К примеру, Григорий Зотов по мере необходимости выписывал веселя на значительные суммы денег (на эти цели у него был специальный фонд под наименованием «На разные неизбежные надобности») некоему столичному чиновнику, приехавшему на Урал с ревизией или для размещения военных заказов, и тот по возвращении в Санкт-Петербург (или Москву) эти векселя без лишних разговоров «обналичивал» в конторах владельца заводов, или же у Яковлева лично. Происходил и обратный процесс с выдачей наличных в Екатеринбурге, его следы также можно найти среди архивных записок, которые, - что особенно важно! – не отражены во внутризаводских бухгалтерских балансах. «Встречные» же проверки между владельцем и его заводами в то время проводить было не принято. Таким образом, «чисты» оставались все, а особенно - чиновники.
Насчёт же третьего, «невещественного» рода взяток архивные источники ответа не дают, что впрочем, лишь подтверждает правоту Эраста Петровича Перцова в том, что они недоказуемы. О них с известной натяжкой, как по косвенным уликам, можно судить лишь по продвижению чиновников по карьерной лестнице, их ротации с одного места службы на другое, а также по успехам или же неудаче лиц, заинтересованных в том или ином «прожекте». Но, как бы не старались исследователи, большая часть их работы пойдёт прахом, а если им и удастся нащупать какую-либо логическую цепочку, то она всё равно останется умозрительной.
Потому из «высоких эмпирей» лучше вернуться «на грешную землю» и проследить на документальном уровне, как изменилась структура взятки Григория Федотовича Зотова, когда он из подневольного крепостного прикащика милостью своего господина гвардии корнета Алексея Ивановича Яковлева стал «вольноотпущенным». А по своей же воле и умению - ещё и полновластным заводчиком, фактическим (но не юридическим) хозяином четырёх заводов и нескольких деревень. Это знаменательное событие произошло в 1825-м году, сразу после визита Императора Александра Павловича в Екатеринбург. Зотову на тот момент было около пятидесяти лет, и по его знаниям технической и финансовой стороны производства, по его опыту общения с власть имущими; по его организаторским способностям и, наконец, практически непререкаемому авторитету на горнозаводском Урале ему просто не было равных. Разумеется, по знатности он не мог идти ни в какое сравнение с такими династиями, как Строгановы, Демидовы, Яковлевы или Турчаниновы – те были «люди благородные», которые на своих заводах-то порой ни разу в жизни не были; Григорий Зотов являлся человеком «подлого звания», из народа, тем более – старообрядец, а это уже было как клеймо на всю оставшуюся жизнь. Даже Император Александр Первый, пришедший в восхищение от полуторачасовой беседы с Зотовым, писал Императрице о нём именно с учётом этого «клейма»: «Первый раз в жизни встретил мужика с таким светлым умом и опытностью во всех отраслях горного искусства».
Но довольно говорить о Зотове, как выдающейся личности, пора ближе познакомиться с его конкретными поступками, а именно – на поприще коррупции. Взятки, по собственной бухгалтерской классификации Григория Федотовича, подразделялись на три основные категории: на церковные праздники и именины чиновников; «по делам»; адресные, предназначенные для достижения конкретной цели.
Первая категория, по регулярности праздников и количеству именинников, в документах встречается наиболее часто. Подарки к церковным праздникам делались всем «нужным людям» вне зависимости от их положения в обществе, с тем только отличием, что влиятельные чиновники записывались пофамильно, а простые служащие «чохом», по должности. К примеру: «…к празднику Пасхи Советнику Чистякову сахару на 104 руб. 7 коп., Секретарям Горного правления Русских деньгами 100 руб., Попову сахару на 50 руб. 93 коп. Протоколисту Горного правления по 1. Департаменту[4] сахару и чаю на 28,90 руб, протоколисту ж 2. Департамента деньгами 25 руб. Таковому ж Губернскаго правления 15 руб. Регистраторам Горного правления 1. Департамента 25 руб., 2. Департамента сахару на 15 руб. 60 коп. Губернскаго правления на 10 руб. Столоначальникам Горного правления Третьякову сахару и чаю на 35 руб., Завьялову деньгами 50 руб., Карпову 25 руб. Двум Губернского правления на 10 руб. 20 рублей приказным Вахмистрам Сторожам и людям Г. Присудствующих 23 руб.». «…на Еминины Секретарям Берг Инспектора Максимову сахару и вин на 132 руб., Горного правления Русскому тоже сахаром и чаем на 118 руб., Протоколисту Горного правления 2. Департамента Изможерову деньгами 50 руб. Советнику Любарскому сахару и чаю на 178 руб. Доктору Федору Христофоровичу в день рождения служено сахаром и модерою на 153 руб. В Записке к щету за Февраль Секретарю Горного правления по 2. Департаменту Кузнецову на именины сахару и вин на 124 руб».
Как видно из приведённого фрагмента, два теоретических «рода взяток» Перцова, «вещественных» и «деньгами», на практике сугубого разделения не имели, поскольку давались они, как сейчас принято говорить, «по умолчанию». То есть – высказано кем-то имярек особое пожелание – ему дадут желаемое; промолчал – выдадут ассигнациями.
Вторая «Зотовская» категория взяток, «по делам», являлась также регулярной, но не столь частой, как церковные праздники или же именины. По сути, это была «зарплата» чиновникам невысокого ранга, служащих двум господам, и выплачивалась она раз в год: «по 1-му Департаменту служено по делам Столоначальникам Завьялову 50 руб., Карпову 50 руб.» …. Продолжать перечисление фамилий не имеет смысла, скажем лишь, что их было много.
Третья, прикладная «Зотовская» категория представляет наибольший интерес для исследователя, поскольку касается конкретных дел, реальных лиц (порой, увы, скрытых за аббревиатурами) и совершенно ирреальных сумм, означающих величину взятки. Начнём, пожалуй, с самой малости: «за списание копии с Замечания на Положение Горного Правления о содержании заводских людей секретарю Береговскому 40 рублей…». Эта «малость» очень характерна: во все времена для заводчиков было очень важно своевременно ознакомиться с внутриведомственными актами, которые столь любят «штамповать» чиновники. Можно смело сказать, что каждый промышленник был вынужден тратить по нескольку сотен рублей в год для незаконного получения копий с секретных подзаконных актов, дабы избежать нежданных напастей.
Наряду с подобными рутинными издержками российских предпринимателей у заводчиков Урала и Сибири была ещё одна отличительная статья расходов: «туземное» население. Дело в том, что за «Камнем» крепостного права, в его общепринятом в центральной России смысле, не было. Как почти не было и частнопомещичьего права на землю: практически вся земля принадлежала казне, т.е. государю; и лишь «остальная» – заводчикам, или же «туземным» народам. В этом смысле следует отметить, что пресловутое «завоевание Сибири Ермаком» - понятие весьма относительное, поскольку казне отходили лишь те земли, на которые не заявили претензий местные властители. Присягая на верность Российскому императору, они всего лишь признавали за собой обязанность платить налоги, но данная клятва ни в коей мере не отражалась на их незыблемом праве распоряжаться своей землёй.
Более того: для защиты интересов коренного населения были разработаны специальные законы, согласно которым даже частичное отчуждение права собственности на земли в пользу другого лица должно было письменно одобряться ¾ от мужского населения «кантонов». Кантонами в то время именовались (в числе прочего) обособленные, по большинству – национальные, - поселения, которыми заведовали кантонные начальники. По сути, это были те же самые баи и ханы, что и в прежние века, но теперь они подчинялись не эмиру или же султану, а Российской короне. Разумеется, путём непосредственных контактов с представителями этой самой короны, а также с теми из промышленников, которые выразили заинтересованность в арендном пользовании отведённых кантонам земель.
Подобная «заинтересованность» заводчикам никогда не обходилась дёшево, поскольку приходилось «подмазывать» не только собственников земель, но и чиновников, присматривающих за вверенными им территориями. Однако это – полбеды: как только губернское и столичное начальство начинало чувствовать «запах жареного», в ход шёл административный ресурс. Решение дел под малейшим предлогом затягивалось, начинались бесконечные реляции с требованиями выписок, рапортов и справок. Да, как правило, заводчик в конце концов получал желаемое, но скольких это стоило затрат! Которые, к слову, не всегда оправдывались.
Для примера рассмотрим дело о проекте того же Г.Ф. Зотова по разработке богатейших золотоносных месторождений Южного Урала, которые сулили их владельцу даже не сотни тысяч – миллионы рублей дохода. На пути Зотова к заключению арендного контракта, а следовательно - к очередной ступени процветания были лишь местные чиновники, непредвиденное сопротивление высшего начальства и «сомневающееся» коренное население.
С местными чиновниками все вопросы были улажены быстро: «По делу Арендного содержания земель Баратабынской и Каратабынской волостей… показано в расходе Шадринскому земскому заседателю служено 115 рублей, секретарю приказным и солдатам 45 рублей»…. Дворянский Заседатель Кожин, по всей видимости, был настолько рад полученным деньгам, что имел неосторожность написать своему «благодетелю» Зотову следующее: «Известное Вам ваше дело с помощью ваших денег при старании Григория Ивановича Блиновскаго кончили кажется с самой хорошей стороны о чем я думаю слышали Вы от Григория Ивановича человек 15 хотя остается еще не согласных[5], но мы их показали находящимися в отлучке. Я думаю Челябинский Уездный Суд спрашивать не велит их, о чем прикажите Судей попросить. Ежели эти недовольные не войдут с просьбою, то недолжно и сомневаться, только бы засвидетельствовали Контракт, хлопотать о Вашем деле считаю себе за первую обязанность, равномерно и в будущее время прошу вас налагать на меня подобные сему ваши Комиссии, помня ваши милости никогда не сочту себе за тягость служить Вам со всем моим Усердием»…. Признаться, даже не верится, что эти строки писал дворянин.
С кантонными начальниками поначалу тоже всё шло гладко: подарили каждому по расшитому шёлковому халату, по паре яловых сапог, напоили дорогими французскими винами, а на обратную дорогу снабдили изрядными пачками ассигнаций. Дальше – больше: башкирские старшины быстро сообразили, что с русского «раскольника» деньги можно тянуть по каждому поводу, и расходы на них начали расти в геометрической прогрессии. Всего до конца южноуральского проекта Зотовым только на кантонных начальников было потрачено 19 938 руб. 22 коп. Обще же с прочими расходами и подкупом чиновников, согласно выводам следствия, у него ушло примерно 100 000 рублей.
Были у Зотова и затраты, связанные с обязательными государственными повинностями: «…по делу от натуральной поставки Рекрут[6] по Нязепетровскому заводу Советникам Гаврилову 50 руб, Бергу 150 руб, секретарю Сорокину 100 руб… По делу о взыскании за постройку Питейных домов 1000 руб». Рука об руку с Зотовым идёт и его зять Харитонов: «…по повелению Петра Яковлевича доставлено Василию Даниловичу 1000 руб, Секретарю казенной палаты Парначеву по заёмному письму уплачено 300 руб,… по заёмному письму Г. Родионову 3500 руб…».
Но самая продолжительная тяжба, следовательно - самые большие финансовые потери ждали Григория Федотовича впереди: полным ходом шло расследование о его «нечеловеческих жестокостях» на Соймановских золотых рудниках[7]. Оставим в стороне подоплёку бунта на заводах и методы его подавления, а также не будем заострять внимание на работе следствия, и предоставим слово самому Зотову, цитируя фрагменты самых характерных его писем своим поверенным в губернской Перми и столичном Петербурге: «… мы по некоторым видам решились прямо, с приложением Списка, донести Министру о благосостоянии при заводах о благоустройстве людей и самом производстве железной и золотой части. Посмотрим что теперь а.т[8]. и прочие напишут в распоряжении Исправнику и в донесении Ми: тебе же предписываем наблюдать сообразно с нашим отзывом…. Читавши ремарку твою о возвратившихся на Каму Комиссионерах переговоры твои и переобъяснении с ними и другими должен тебе сказать чтоб ты вновь прочитал записку; в ней не писано того, чтобы они давали Слово Сделать представления… но ввести все те обстоятельства Кои с нашей стороны считаются нужными и прислать сюда посмотреть…».
Далее по тексту заводчик инструктирует своего поверенного из губернской Перми, словно бы настоящий полководец в духе Эраста Перцова: «…Какая была дана нам от Костырки[9] бумага, что мы на нее ответствовали и Исправнику написали, с оных прилагаем списки… а теперь как угодно пускай толкуют; К: человек не мастак… зависит от Пе. И. Естли не писать защитных терминов для заводов от злоречия бунтовщиков, то конечно лучше чтоб представили просто, пускай отсылают в Уездный суд; но что же так! Претензии не имеют ни рублей ни копеек… Комитет определил сделать положение, но представить на утверждение Министру, Министр Ему, а Комитет Государю. Чего же такое место не взяло на себя.(? – здесь подразумевался знак вопроса, означающий, что поскольку даже за взятки ни одно из «мест» не желает брать на себя ответственность, то и платить пока незачем – авт.) Мог ли какой нибудь Берг Инсп. Объявить чудотворную волю Его. И думал ли о последствиях из того хотя бы утверженной Мини… Мы не только не пугаемся но и не думаем, готовы иметь комиссию, Которая бы сказала о всем что должно по делу необинуясь, даже Деп. и Ми. Чем ближе злотворение Сие Как Говорится Камень в воду и пузыри вверх, тем лучше, а для сего надобно сохранить Умеренность и осторожность …».
Словно опытный шахматист, Зотов раскрывает перед поверенным Наседкиным подоплёку разыгрываемой партии, учитывая все возможные шаги противников, указывает на слабость или же трусость сторонников, настоятельно требуя от поверенного оперативной информации: «…не было с минувшей почтой… предписание от Департамента на представление Горного правления о введении Тетюева, в наблюдание твое по Сему обстоятельству…. С чем же его высокомочие с Камы укатился и где каким языком блекотил, мы ожидаем обстоятельнаго твоего донесения…. Мы не прочь от подмаски, но желаем чтобы Это было по делу а не как попали и для того объяснись Го. и скажи по последним обстоятельствам должной манирой, чтоб дать делу решительное погребение, чем иметь его в нерешении… лучше то Ежели его в ходу не будет, что всего нужнее Собственно для А. Т. и Ва. Петр. в случае завески. Они более должны думать о начальных разнообразных донесениях Своих, неоспоримыми мерами поколебавших людей с Нашей Стороны. Виноватой безопасен в его Гробе. К нам же привить наследственнаго яду нельзя».
Зотов решительно не желал тратить денег впустую, опираясь лишь на голословные заверения чиновников, он требовал от них дела, невзирая на чины и ордена. Для него, как для человека дела, было совершенно безразлично – сенаторам ли платить, или же министрам, когда местные горные и губернские власти оказались слишком робкими, чтобы решить столь обыденный, и даже – «безобидный» для «знатных» заводовладельцев вопрос, как пусть незаконная, зато заслуженная и тайная, казнь двух человек[10]. Да, он понимал, что законы писаны не для него, «раскольника», но он решительно отказывался понять, отчего право жить «как все» никак не получается даже за большие деньги. И поэтому Григория Федотовича крайне раздражали невнятные рапорты типа: «Андрей Терентьевич сказал на сие как де хочет Военный Губернатор так и смотри за ними; а нам де до них дела нет; просил было Любарского формальное мнение Которой сначала и согласился было но после раздумал отзываясь на то что Андрей Терентьевич будет на его за сие неудовольствие, и что Ему после Сего не так ловко будет вступаться по делам важным, а коли будет к Вам Благоволение Министр может де и без того Сообразно Записки сделать разсуждение и представить Сенату».
Однако даже подобные записки от поверенных Зотов не желал воспринимать, как однозначный приговор судьбы, и потому настоятельно требовал от них конкретных действий, скрытно намекая через них, что в противном случае кое-кто может лишиться «лакомого куска»: «…поручаем тебе с Ва. Пе. Объясниться с тем чтоб Он и А.Т. дал почувствовать и Сам ты приличнейшим образом доложи, что Наследницы[11] с Душевною Благодарностию исполнят Годовую Свою обязанность, и всегда почтятся сохранить Свое Уважение, исключая только одну необходимость по очищению минувших неприятностей…». Переводя данную фразу на современный язык, Зотов заявлял чиновникам, что регулярную «дань» с заводов он платить согласен, но на урегулирование судебной тяжбы без реальных результатов более не даст ни копейки.
Оснований для столь категоричного объяснения было немного, но Григорий Федотович упрямо верил в свою «звезду», обращаясь через влиятельных посредников к ещё более влиятельным особам, но – увы! – не понимая вполне, правду ему доносят, или ложь: «…из некоторых искренних Отголосков услышали мы, что неприятности им готовимые якобы призатихли от того что А.Т. сыскался через кого то в Силе Андреича Арак[12]., узнай о сем доскональнее и обстоятельнее через кого имянно он сию тропинку проложил или Сказки для придания весу напиши нам обстоятельно; поговори о сем с Ва. Да. и Графиня ли Строганова или кто другой поддержал Его в сей для многих неприступной особе…». Последовавший за этим письмом отчёт был вновь не слишком обнадёживающий, зато в нём указывались суммы расходов: «…Павлу Ивановичу Бело… 10000, Андрею Никитичу Андр… 2000. Шампанского два ящика вам известных 1200... представление Министр Финансов[13] подписал, и в Сенат поступило точно так я доносил с минувшею почтою. Надежда одна на Василия Сергеевича Ланского[14], Сенатора, который дело сие всегда защищал. Зделают из сего дела лучшую записку и тогда будут докладывать …». Последний пункт расходов, учитывая среднюю стоимость бутылки игристого напитка из Франции, заставляет в недоумении пожать плечами: или «ящики» были размером с сарай, или же под пояснением «вам известные» скрывается совсем не шампанское.
Кроме сугубо практических, промышленных интересов, в российской столице Григорий Зотов решал также и вопросы духовные, касающиеся прав на свободное вероисповедание старообрядцев. И, если в 1824-м году он сумел добиться от Александра Первого дозволения на водружение креста над куполом новопостроенной Никольской старообрядческой церкви в Екатеринбурге, то Николай Первый, напуганный декабрьским восстанием и принявшийся рьяно бороться со всякого рода инакомыслием, данное разрешение отменил. Более того, он не только повелел снять кресты с «раскольничьих» церквей, но также запретил колокольный звон на них и приказал снести иконостасы. Сейчас можно только гадать, какой шедевр мы утратили по этому указу, скажем лишь, что иконостас для Никольской церкви был изготовлен из литого чугуна. Зная же общепризнанное мастерство Каслинского художественного литья (напомним, что Каслинский завод управлялся Г.Ф. Зотовым), а также учитывая, что 100% мастеров-литейщиков на заводе были родом из Германии, сегодня остаётся только фантазировать, что это за чугунный симбиоз в итоге получился – лютеранского со старообрядческим.
Однако церкви – это не только стены, и даже не только паства, это – в первую очередь пастыри. «Каков поп, таков и приход». Именно их-то старообрядцам крайне не хватало: поскольку каждого священника по церковным правилам должен рукополагать епископ, то после того, как последний из иерархов, придерживавшийся древнего обряда, умер в 17-м веке, попов старообрядцам стало брать попросту неоткуда. В итоге одни из них стали «безпоповцами», выбирая на должность священника старшин из своей общины, другие же, и среди них екатеринбургские – «беглопоповцами». Последние поступали просто: переманивали к себе уже рукоположенных священников, уговаривали их отречься от «никоновской ереси» и переучивали на старый лад. Центрами такого «духовного перевоспитания» являлись монастыри Иргиза и Вольска. После своего воцарения император Николай Павлович, недолго думая, повелел их в кратчайшие сроки закрыть, и оттого у Зотова появилась новая забота: хоть как-то, хоть отчасти, но сохранить очаги теологического просвещения старого толка.
Эти вопросы уже не зависели ни от горного начальства, ни от губернаторов – они решались только в столице, причём – лицами крайне влиятельными и близкими к трону. Как пример, рассмотрим письмо Зотову поверенного Блиновскаго, присланное из Санкт-Петербурга: «…По Духовному делу из Синода получил я копию с начального определения только относительно бывших в Вольске священников, которые после того были у Тверских, с Сего самого определения и дело возникло по городу Вольску, с котораго в будущую почту доставлю Копию; а между тем не успею ли я что еще достать, ибо Так строго наблюдают, что боятся давать ни за что, но кое каким образом буду домогаться. У Министров Духовнаго и Финансов ничего не делают, только несколько к Защите Граф Кочубей, которому я бы подал прошение Екатеринбургских Граждан, но только совет Алексея Ивановича Яковлева[15] удерживает. Поелику с оных бумаг Спросили бы и Министра финансов, а от Мечникова[16] не дождатся действия… берутся перенести в Государственный Совет за 25 т. наперед, насколько я без вашей воли не осмелился…».
Эти строки свидетельствуют уже не просто о симптомах – о самом диагнозе власти. Ведь, выражаясь метафорически и приводя расценки к натуральному выражению, Блиновский писал своему нанимателю: «доктор N вас лечить отказывается, врачи из М-ской больницы опасаются; можно с доктором К за предоплату в 1000 коров договориться о созыве врачебного консилиума, но я их выдавать без вашей воли не осмелился». Причём Блиновский даже не упоминает, сколько тысяч «коров» потребуется при состоявшемся созыве «консилиума», тем более – для благополучного исхода его работы.
Но да оставим эти ужасающие своей непредставимостью масштабы, лучше перейдём к «прозе жизни», поскольку человеческими жизнями чиновники тоже торговали. Не своими, разумеется, а «государевыми». Одним из самых ярких примеров, вследствие его печального исхода, является дело о «безвозмездной» передаче на зимний период почти тысячи государственных мастеровых с Берёзовских золотых промыслов на прииски обрусевшего, оставшегося жить на Урале англичанина Осипа (Джозефа) Меджера. Он приехал в Россию ещё на заре 19-го века, работал механиком сперва в Петербурге, а затем по контракту был переведён на уральские заводы, где строил паровые машины своей собственной конструкции. К слову сказать, машины у него получились очень удачные, и среди инженеров того времени «система Меджера» пользовалась заслуженным авторитетом.
По окончании срока контракта он приглядел себе землю в Малом Истоке близ Екатеринбурга, разбил там заимку и принялся за промышленную добычу золота. Разумеется, с помощью паровых машин и передовых технологий промывания золота. Единственное, чего ему не хватало, так это рабочих рук. Да, своим рабочим он платил в два-три раза больше, чем на государевых заводах; да, он бесплатно предоставлял для них жильё; он привлекал людей откуда только можно, но – даже относительно свободные государственные мастеровые находились «в крепости», и дети их тоже были хоть и «коронными», но крепостными. О заводских, тем паче – помещичьих крестьянах не могло идти даже речи: рабочие руки нужны всем и во всякое время.
Как оказалось, «всем, но не каждому»: Главный начальник (ГНГЗХУ) Осипов осенью 1830-го года вдруг посчитал, что на зимний период можно временно уволить почти тысячу рабочих с Берёзовских золотых приисков и отправить их «для пропитания» на заимку Меджера. Разумеется, совершенно безвозмездно, но лишь для пользы государевой, поскольку каждый 10-й золотник добытого драгоценного металла уплачивался в качестве налога в казну[17]. Неизвестно, кто был инициатором этой дурно пахнущей сделки – Осипов, или Меджер; известно лишь, что когда через несколько месяцев в горном ведомстве началась ротация власти, Осипова перевели командовать в другой регион. На его место поставили Вансовича, и вскоре Меджер был убит. Заодним у англичанина похитили более двух пудов намытого Березовскими мастерами золота, но это совершенно другая история[18], лишь подчёркивающая, впрочем, тезис Эраста Перцова, что искусство брать взятки сродни искусству войны.
Не меньшим грехом, нежели чем взяточничество, среди чиновников того времени было её неприятие. Пожалуй, самым печальным примером может служить история знаменитого «Изумруда Коковина», якобы хранящегося сейчас в Минералогическом музее Академии наук. Но обо всём по порядку: Яков Коковин, будучи сыном заводского мастерового, благодаря своим талантам и редкому везению, был замечен горным начальством, затем показан столичным чиновникам и, в конце концов, принят на курсы медальерного и камнерезного искусства. В 1807-м году золотой медалист и «свежеиспечённый» дворянин, выпускник Академии художеств возвращается из столицы в Екатеринбург, где назначается шихтмейстером, заведующим огранкой ювелирного камня, а также изготовлением малахитовых ваз и прочими заказами Личного Кабинета Его Величества. Некоторые корыстные личности уже тогда пробовали «найти к нему подход», но безуспешною.
В 1827-м он был назначен директором Екатеринбургской гранильной фабрики, и попытки подкупить его стали всё настойчивее. Обергиттенфервальтер Коковин, будучи честным человеком, изо всех сил сопротивлялся домогательствам, но после того, как на Урале нашли богатейшие месторождения изумрудов, бороться стало бесполезно. И – даже губительно, поскольку его захотели «купить» уже не какие-то там промышленники или даже губернаторы – на находившиеся в распоряжении Коковина уральские богатства «положил глаз» сам Л.А. Перовский, сенатор, ведавший Департаментом уделов и личный друг императора.
Вот что можно прочитать по этому поводу в послании из Петербурга[19]: «… я прошу вас вступить со мной по предмету закупки каменья в коммерческую в частном виде спекуляцию… прошу вас за поручение сие назначить в пользу свою известные в коммерции проценты за комиссию и быть совершенно уверенным, что труды ваши по сей операции не останутся без особого внимания начальства…». На это письмо Коковин ответил с гордой обречённостью: «…Я не могу сказать, что был беден, но и не богат… за богом молитва, за царем служба не теряется, и пока служу, никаких сторонних выгод желать и искать не могу, да и сама заботливость службы того не позволяет. А чтобы быть полезным вверенной управлению вашему Петергофской шлифовальной фабрике, с совершенным удовольствием готов служить вам для выгоды казны без всяких коммерческих видов…».
Это был, в прямом смысле слова, смертный приговор. Или же – предсмертная записка. Отвергнуть возмездную службу влиятельнейшему из сановников было самоубийственно опасно, и Коковин поплатился за свою честность не только званиями, орденами и дворянством, но даже самой своей жизнью. Где-то по пути из Екатеринбурга в Петербург, а вернее всего – в самой столице, из опечатанного при свидетелях ящика пропал великолепнейший, без единой трещинки изумруд насыщенного зелёного цвета весом один фунт. Казалось бы, и искать его надо в столице, и расследование там проводить, но…. В краже изумруда обвинили именно Коковина и посадили его в тюрьму, в камеру для секретных арестантов.
На три долгих года. Не выдвигая никаких фактических обвинений, только лишь по указанию «сверху». Низведённый в своём социальном статусе до крепостного и обобранный до нитки, на долгожданной свободе Яков Васильевич прожил недолго и умер на 56-м году жизни.
Все три приведённых выше исторических примера говорят об одном и том же «золотом правиле» «золотого века»: даёшь взятки – смерть; не даёшь – смерть; не берёшь – тоже смерть. Кстати, «герой» Эраста Перцова, титулярный советник Тяжалкин, столь рьяно ратовавший за искусство брать взятки, тоже упомянут как «умерший».
………
Но умер ли он? Умерла ли взятка вместе с ним? Разумеется, нет. Она была всегда, была «до» и «после», разве что в веках она называлась по-разному. Соответственно, и относились к ней различно: от полной легализации («кормление»), до категорического запрета под страхом смертной казни («воровство»). Причём – казни лютой, прилюдной, чтобы «иным в устрашение». К примеру, в 1570-м году Иван Грозный, узнав, что одному дьяку[20] поднесли гуся, набитого серебряной монетой (обычного гуся дарить дозволялось), повелел из «воровского» дьяка «сделать гуся», обращаясь с эшафота к народу: «Вот, добрые люди, те, которые готовы съесть вас как хлеб». Затем, как это положено при разделке птицы, незадачливому чиновнику на площади отрубили руки-ноги и нафаршировали. Но – не помогло: да, остальные «воры» испугались. Сильно испугались, но воровать не перестали.
После ухода с политической сцены династии Рюриковичей к власти приходят амбициозные Романовы, и начинается настоящая кутерьма. Особенно – после воцарения Петра Первого. Императору было почти безразлично, что его чиновники воруют, лишь бы они дело делали. Эта привычка закрывать глаза на «шалости» подданных долго ещё преследовала наследников Петра, и лишь его дочь Елизавета Петровна наконец-то законодательно поставила взятку вне закона. Но оказалось слишком поздно: чиновничество уже привыкло наживаться буквально на всём; трудиться же во благо короны - наоборот, стремилось всё меньше и меньше.
Только в 19-м веке, с появлением во власти людей «посторонних», выходцев из народа, ситуация начала несколько смещаться к лучшему. Однако же, как мы видим из примеров Якова Коковина и Осипа Меджера, кардинально ничего не поменялось, и никакие царские указы, никакие высочайшие подтверждения запретов взяточничества не могли побороть этого зла.
Как это ни странно, но изменение к лучшему в умах власть имущих произошло «само собой»: вскоре после отмены крепостного права, когда в ряды чиновников пришли вчерашние народники и им сочувствующие, красть оказалось нехорошо, дурно. Безнравственно. Дескать, собственные же дети, начитавшиеся добрых книжек, и те не поймут. Можно сказать, что, как результат появившейся брезгливости к грязным деньгам, в конце 19-го века институт взятки, словно отживший свой срок сорняк, начал отмирать, а понятие чести стало совершенно несовместимо со взяточничеством. Некогда непоколебимый фундамент мздоимства треснул, и свершилась «нравственная бюрократическая революция».
Увы, ненадолго: в начале 20-го века началась «вторая великая смута», честь была признана рудиментом царского режима, затем наступил НЭП со всеми его гротескными излишествами, а потом…. Дальнейшее «потом» можно описать в двух фразах: «всё у нас колхозное, всё у нас моё», и «от государства не убудет». Цитируя Э. Перцова, воровать стало вновь «можно, только осторожно».
Не истребили советское мздоимство ни суровое правление Сталина, ни упрямый нрав Хрущёва, ни ОБХСС[21] Брежнева – всё было напрасно. Россия, лишённая духовных корней, вновь «понеслась под горочку», сохраняя лишь видимость управляемости. Потом улетучилась и она, подросло новое поколение чиновников, полных скепсиса и цинизма, и ныне мы «имеем то, что имеем». Имеем то же самое, что и было в 19-м веке, и будем иметь и дальше, если история не вернётся на круги своя, и мы сами по примеру своих предков не совершим вторую «нравственную революцию».
Именно от нас самих зависит, как будут жить наши дети и внуки. Вырастим из них торгашей и «перекати-поле», - пиши - «пропало». И дети наши пропали, и внуки. Сумеем же воспитать из них людей чести – нам самим будет честь и хвала.
России же – спасение.
[1] Все приведённые далее по тексту цитаты относятся к различным материалам ГАСО (Государственного архива Свердловской области) и приведены с минимальными пунктуационными изменениями автора.
[2] Коньяк.
[3] В восемнадцатом-девятнадцатом веках исключительным способом доставки в центр России продукции уральских заводов являлся сплав коломенок (барж) по Чусовой на Каму, затем – Волгу, и т.д. Коломенки «ходили» караванами раз в год, во время весеннего половодья.
[4] 1-й Департамент Горного правления заведовал казёнными заводами, землями, рудниками и крепостными. 2-й Департамент – партикулярными и частными.
[5] Имеются в виду коренные жители, не желающие отдавать землю в аренду.
[6] Высочайший указ о замене натуральной поставке рекрутов в армию и замене данной обязанности на денежную оплату по уральским заводам касался лишь мастеровых людей, работающих непосредственно на заводах. Крепостные же крестьяне, закреплённые за заводами, и добывавшие для них руду, лес, уголь и проч., подлежали призыву. Чтобы сохранить их для заводского хозяйства, промышленники были вынуждены откупаться.
[7] Данная тяжба закончилась для Григория Федотовича плачевно: в 1838-м году его лишили всех наград, честного имени и имущества, сослав навечно в бывшую финскую крепость Кёксхольм (ныне – Приозёрск), где он якобы скончался в 1839-м.
[8] А.Т. – А.Т. Булгаков, Берг-Инспектор Горного правления. Ми. – министр финансов. Деп. – Департамент горных и соляных дел.
[9] Костырка Д.В. – полковник, присланный из Перми для подавления бунтов.
[10] Приказ об убийстве двух зачинщиков бунта Зотов отдал далеко не сразу: более двух лет он требовал от начальства расследования по делу о беспорядках. В это время бунтовщики продолжали безнаказанно воровать и грабить. Затем полковник Костырка их арестовал, но с началом работы Комиссии под руководством графа Строганова они были привлечены как свидетели, и вскоре превратились из обвиняемых в обвинители и даже соглядатаи следствия. Не забывая, впрочем, своих прежних разбойных привычек.
[11] Наследницы – юридически заводы были оформлены на дочерей умершего екатеринбургского купца Л.И. Расторгуева Марию Львовну, вышедшую замуж за П.Я. Харитонова, и Екатерину Львовну, бывшую замужем за сыном Григория Зотова Александром.
[12] Алексей Андреевич Аракчеев – управляющий Собственной Его Императорского Величества канцелярии, де-факто – второе лицо в Российской Империи.
[13] Е.Ф. Канкрин.
[14] Управляющий министерством внутренних дел.
[15] А.И. Яковлев – бывший господин Г.Ф. Зотова, давший ему вольную. В основном проживал в столице, и на взаимовыгодных условиях сотрудничал со своим бывшим крепостным.
[16] Директор Департамента горных и соляных дел, заместитель министра финансов.
[17] Налог на добычу полезных ископаемых тогда был фиксированным – 10%.
[18] Подоплёка, ход следствия и последовавшие за ним события описаны автором в романе «Секретное дело».
[19] Цит. по: В.М. Бахмутов, «Изумруд Коковина». Изд-во «Кларетианум», Красноярск, 2004.
[20] Дьяк – чиновник министерства («приказа»), заместитель думного дьяка (министра).
[21] ОБХСС – Организация по борьбе с хищениями социалистической собственности.
Рейтинг: +2
519 просмотров
Комментарии (4)
| Влад Устимов # 21 июля 2016 в 06:01 +2 | ||
|
| Дмитрий Криушов # 22 июля 2016 в 00:03 0 | ||
|
И - хорошо. Хорошо, когда тебя понимают и принимают не только родные по крови, но и родные по духу. 
| Neihardt # 26 июля 2016 в 22:07 +1 | ||
|
| Дмитрий Криушов # 26 июля 2016 в 23:00 0 | ||
|
