Маленький трубач

11 августа 2018 - Александр Джад
Семидесятые годы прошлого века. Деревья тогда ещё были большими. Будущее казалось светлым и надёжным. Мы были наивными, счастливыми и беззаботными. Умели бескорыстно дружить, радоваться мелочам и довольствоваться малым...  
Заливисто распахнув душу, музыка поглотила весь окружающий мир и все ощущения свелись к восприятию звуков и нот, по которым эти звуки могли быть воспроизведены.
Свободно порхая, незатейливые мелодии превращались в завораживающие вибрации воздушной среды, способной по совершенно непонятной причине воздействовать, обладая, но не давая перевариться свернувшись  и вынести соприкоснувшегося в мир нереального, в виртуальный мир звуков и состояний.  
Дик спокойно лежал, обволакиваемый воздухом напряжённым и стрекочущим пронзительно-густым капризом трубы Луи Армстронга. Глаза его были полузакрыты. Из уголков прикрытых век, на щёки, оставляя неширокие блестящие дорожки, медленно сползали одна за другой одинокие колючие слёзы.
  Блестящая бело-жёлтая труба лежала рядом. Рука его, касаясь холодной металлической поверхности, дышала трепетным благоговением перед этим творением из металла, собранным таким  непостижимым образом, что оно стало частью души, частью жизни, частью вечности, именуемой счастьем.
Но счастье не было полным. Его, Дика, оставили. Он остался. Растянул связки на ноге и не смог. А другие ушли на конкурс. Они смогли. Ушли и смогли. А он остался. Его оставили. Одного. Нет, не одного. С трубой. С трубой Луи Армстронга, стрекочущей пронзительно-густым капризом. И Дик, казалось, спокойно лежал, обволакиваемый напряжённым воздухом, а из уголков прикрытых век, всё так же на щёки, оставляя неширокие блестящие дорожки, медленно сползали одна за другой одинокие колючие слёзы.
 «Даже Вовчик убежал, – вспомнил Дик. – Правда, он обещал скоро вернуться и помочь разобраться с новой теоремой по геометрии».
Дик вытер тыльной стороной ладони завлажневшие глаза.
«Но его уж очень долго что-то нет», – продолжил он свою мысль.
И только мир грёз. Мир музыки. Виртуальный мир звуков и состояний был с ним. Был всё это время рядом. Вокруг него. Внутри него.
Так получилось, что он родился негром в этой стране. В этом белом мире он родился негром. В этом мире, не во всеобъемлющем смысле, а просто в этой стране, где родиться негром не страшно, но страшно непривычно. Оттого и не очень удобно.
И вот однажды по телевизору показывали негра. Настоящего негра. Негра оттуда. Хотя он точно и не знал откуда. Но оттуда, из другой, далекой и недосягаемой для Дика, страны.
Он, конечно, и раньше видел негров: и по телевизору и так. Наконец, у него отец был негром.
Но этот негр был не таким, как все. В руках он держал трубу. И в его руках она пела. В его руках она дышала. В его руках она жила.
С тех пор он не представлял Луи Армстронга, а это был именно он, без трубы, а себя – без его музыки. Без её чарующих, дурманящих звуков. Без их симбиоза: Луи Армстронга, его – Дика и блестящих, дышащих, живущих и имеющих душу и сердце их музыкальных труб.
И музыка вырывалась с душной, зажатой тесными параметрами электроники, длиннющей ленты магнитной плёнки.
А труба плакала и смеялась. Грустила и радовалась. Жила и умирала, затихая слабыми нотками и взвиваясь, словно птица, в самую высь. Сверкая и искрясь. Затухая и вспыхивая. Вдруг падая, обессилев, и оживая новым тактом, новой музыкальной фразой.
Дик снял наушники с головы. В комнату кто-то вошёл. Он почувствовал это и повернул голову в сторону двери.
Это был Вовчик. Он загадочно смотрел на Дика. Глаза его сияли, расплёскивая по комнате озорные огоньки. На щеках горел румянец.
Дик знал, что от друга можно ждать чего угодно. Даже самого невероятного.
– Что случилось? Как там конкурс? Как наши...
Вовчик подошёл к Дику.
– Вставай! Давай вставай! Хватит разлёживаться! – и потянул Дика к балкону.
– Да что случилось? Ты можешь объяснить, в конце концов, наконец?
– Давай, давай! Лежебока.
При помощи Вовчика, опираясь на него, припрыжками Дик добрался до балкона. Вовчик раздвинул шторы. Открыл балконную дверь...
Как только Дик показался на балконе, во дворе грянул оркестр. Рассекая морозный воздух, по замёрзшим деревьям и палисаднику, по крышам домов и припорошенным снегом тропинкам, поверх голов случайных прохожих понеслась наполняемая трубами духового оркестра музыка.
Дик смотрел на это торжество звуков. Он обернулся к Вовчику, желая что-то сказать. Но слова как-то застряли у него в горле, никак не желая вылезать наружу.
Но друг понял его и без слов. Вовчик протянул ему начищенную до блеска трубу. Дик с благодарностью посмотрел на него и кивнул:
– Спасибо, друг! – взял её в руки. Прижал к губам.
Дирижер сделал знак. Оркестр прибрал звук, и зазвучала труба. Его, Дика, труба. Это был его звёздный час. Он играл. И труба оживала в его руках.
Она рассказывала о счастье и радости бытия. О трудностях жизни и вере в справедливость. Обо всех вместе и о каждом в отдельности.
Она пела о рождении жизни и её последних мгновениях. О радости и грусти. Об умении проигрывать и побеждать. Любить и ненавидеть. Надеяться и ждать.
 Слёзы счастья скатывались у Дика с горячих щёк и образовывали маленькие лужицы на полу балкона. Он играл и плакал. Плакал и играл.
Оркестр затих. Оркестранты, случайные прохожие, соседи – все, кто был в этот момент рядом, аплодировали ему. А он играл. Ах, как он играл!
В этот момент от оркестра отделился один из музыкантов и подошёл к балкону, поднял трубу и они заиграли вместе.
Дик опустил голову, увидел и остолбенел... Он даже на секунду сбился, прервав дыхание. Внизу. Там внизу. На трубе. Там внизу на трубе играл... Луи Армстронг!
Две трубы вместе, дополняя друг друга и развивая тему, слились в единый густой, завораживающий звук. Оркестр подхватил рвущуюся от сердца мелодию, звучащую лейтмотивом жизни и счастья.  
Этот трубач действительно чем-то походил на великого Луи Армстронга. Он действительно стоял сейчас внизу и две трубы солировали, наполняя силой и уверенностью молодые неискушенные жизнью души, наполняя их надеждой: главное – чего-то очень сильно желать. Если сильно желаешь, то оно рано или поздно всё равно сбудется. Обязательно сбудется. Так или иначе, но обязательно рано или поздно сбудется!
Рядом стоял Вовчик с сияющим от счастья лицом. Он хотел потрафить другу. И ему это удалось. И ещё как удалось!
Такие минуты проходят через всю жизнь. Надолго сохраняясь в памяти не только у участников этого события, но и у тех, кто просто оказался рядом в это время и в этом месте.  
Дик опустил трубу. Но музыка не остановилась. Она продолжала звучать, забираясь в самые потаённые уголки человеческой души, доставая до самых сокровенных уголков даже самых чёрствых сердец.
Музыка – самое сильное оружие в мире. Самый сильный наркотик. Самый сильный...
И Дик, да и все окружающие испили его сегодня до дна, до донышка, до последней капельки.

© Copyright: Александр Джад, 2018

Регистрационный номер №0422522

от 11 августа 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0422522 выдан для произведения: Семидесятые годы прошлого века. Деревья тогда ещё были большими. Будущее казалось светлым и надёжным. Мы были наивными, счастливыми и беззаботными. Умели бескорыстно дружить, радоваться мелочам и довольствоваться малым...  
Заливисто распахнув душу, музыка поглотила весь окружающий мир и все ощущения свелись к восприятию звуков и нот, по которым эти звуки могли быть воспроизведены.
Свободно порхая, незатейливые мелодии превращались в завораживающие вибрации воздушной среды, способной по совершенно непонятной причине воздействовать, обладая, но не давая перевариться свернувшись  и вынести соприкоснувшегося в мир нереального, в виртуальный мир звуков и состояний.  
Дик спокойно лежал, обволакиваемый воздухом напряжённым и стрекочущим пронзительно-густым капризом трубы Луи Армстронга. Глаза его были полузакрыты. Из уголков прикрытых век, на щёки, оставляя неширокие блестящие дорожки, медленно сползали одна за другой одинокие колючие слёзы.
  Блестящая бело-жёлтая труба лежала рядом. Рука его, касаясь холодной металлической поверхности, дышала трепетным благоговением перед этим творением из металла, собранным таким  непостижимым образом, что оно стало частью души, частью жизни, частью вечности, именуемой счастьем.
Но счастье не было полным. Его, Дика, оставили. Он остался. Растянул связки на ноге и не смог. А другие ушли на конкурс. Они смогли. Ушли и смогли. А он остался. Его оставили. Одного. Нет, не одного. С трубой. С трубой Луи Армстронга, стрекочущей пронзительно-густым капризом. И Дик, казалось, спокойно лежал, обволакиваемый напряжённым воздухом, а из уголков прикрытых век, всё так же на щёки, оставляя неширокие блестящие дорожки, медленно сползали одна за другой одинокие колючие слёзы.
 «Даже Вовчик убежал, – вспомнил Дик. – Правда, он обещал скоро вернуться и помочь разобраться с новой теоремой по геометрии».
Дик вытер тыльной стороной ладони завлажневшие глаза.
«Но его уж очень долго что-то нет», – продолжил он свою мысль.
И только мир грёз. Мир музыки. Виртуальный мир звуков и состояний был с ним. Был всё это время рядом. Вокруг него. Внутри него.
Так получилось, что он родился негром в этой стране. В этом белом мире он родился негром. В этом мире, не во всеобъемлющем смысле, а просто в этой стране, где родиться негром не страшно, но страшно непривычно. Оттого и не очень удобно.
И вот однажды по телевизору показывали негра. Настоящего негра. Негра оттуда. Хотя он точно и не знал откуда. Но оттуда, из другой, далекой и недосягаемой для Дика, страны.
Он, конечно, и раньше видел негров: и по телевизору и так. Наконец, у него отец был негром.
Но этот негр был не таким, как все. В руках он держал трубу. И в его руках она пела. В его руках она дышала. В его руках она жила.
С тех пор он не представлял Луи Армстронга, а это был именно он, без трубы, а себя – без его музыки. Без её чарующих, дурманящих звуков. Без их симбиоза: Луи Армстронга, его – Дика и блестящих, дышащих, живущих и имеющих душу и сердце их музыкальных труб.
И музыка вырывалась с душной, зажатой тесными параметрами электроники, длиннющей ленты магнитной плёнки.
А труба плакала и смеялась. Грустила и радовалась. Жила и умирала, затихая слабыми нотками и взвиваясь, словно птица, в самую высь. Сверкая и искрясь. Затухая и вспыхивая. Вдруг падая, обессилев, и оживая новым тактом, новой музыкальной фразой.
Дик снял наушники с головы. В комнату кто-то вошёл. Он почувствовал это и повернул голову в сторону двери.
Это был Вовчик. Он загадочно смотрел на Дика. Глаза его сияли, расплёскивая по комнате озорные огоньки. На щеках горел румянец.
Дик знал, что от друга можно ждать чего угодно. Даже самого невероятного.
– Что случилось? Как там конкурс? Как наши...
Вовчик подошёл к Дику.
– Вставай! Давай вставай! Хватит разлёживаться! – и потянул Дика к балкону.
– Да что случилось? Ты можешь объяснить, в конце концов, наконец?
– Давай, давай! Лежебока.
При помощи Вовчика, опираясь на него, припрыжками Дик добрался до балкона. Вовчик раздвинул шторы. Открыл балконную дверь...
Как только Дик показался на балконе, во дворе грянул оркестр. Рассекая морозный воздух, по замёрзшим деревьям и палисаднику, по крышам домов и припорошенным снегом тропинкам, поверх голов случайных прохожих понеслась наполняемая трубами духового оркестра музыка.
Дик смотрел на это торжество звуков. Он обернулся к Вовчику, желая что-то сказать. Но слова как-то застряли у него в горле, никак не желая вылезать наружу.
Но друг понял его и без слов. Вовчик протянул ему начищенную до блеска трубу. Дик с благодарностью посмотрел на него и кивнул:
– Спасибо, друг! – взял её в руки. Прижал к губам.
Дирижер сделал знак. Оркестр прибрал звук, и зазвучала труба. Его, Дика, труба. Это был его звёздный час. Он играл. И труба оживала в его руках.
Она рассказывала о счастье и радости бытия. О трудностях жизни и вере в справедливость. Обо всех вместе и о каждом в отдельности.
Она пела о рождении жизни и её последних мгновениях. О радости и грусти. Об умении проигрывать и побеждать. Любить и ненавидеть. Надеяться и ждать.
 Слёзы счастья скатывались у Дика с горячих щёк и образовывали маленькие лужицы на полу балкона. Он играл и плакал. Плакал и играл.
Оркестр затих. Оркестранты, случайные прохожие, соседи – все, кто был в этот момент рядом, аплодировали ему. А он играл. Ах, как он играл!
В этот момент от оркестра отделился один из музыкантов и подошёл к балкону, поднял трубу и они заиграли вместе.
Дик опустил голову, увидел и остолбенел... Он даже на секунду сбился, прервав дыхание. Внизу. Там внизу. На трубе. Там внизу на трубе играл... Луи Армстронг!
Две трубы вместе, дополняя друг друга и развивая тему, слились в единый густой, завораживающий звук. Оркестр подхватил рвущуюся от сердца мелодию, звучащую лейтмотивом жизни и счастья.  
Этот трубач действительно чем-то походил на великого Луи Армстронга. Он действительно стоял сейчас внизу и две трубы солировали, наполняя силой и уверенностью молодые неискушенные жизнью души, наполняя их надеждой: главное – чего-то очень сильно желать. Если сильно желаешь, то оно рано или поздно всё равно сбудется. Обязательно сбудется. Так или иначе, но обязательно рано или поздно сбудется!
Рядом стоял Вовчик с сияющим от счастья лицом. Он хотел потрафить другу. И ему это удалось. И ещё как удалось!
Такие минуты проходят через всю жизнь. Надолго сохраняясь в памяти не только у участников этого события, но и у тех, кто просто оказался рядом в это время и в этом месте.  
Дик опустил трубу. Но музыка не остановилась. Она продолжала звучать, забираясь в самые потаённые уголки человеческой души, доставая до самых сокровенных уголков даже самых чёрствых сердец.
Музыка – самое сильное оружие в мире. Самый сильный наркотик. Самый сильный...
И Дик, да и все окружающие испили его сегодня до дна, до донышка, до последней капельки.
 
Супчик для бомжа
Учитель
Рейтинг: +2 394 просмотра
Комментарии (2)
Карим Азизов # 20 августа 2018 в 12:29 +3
Поэтично и образно написано. Но есть стилистические ошибки.
Труба не стрекочет. Стрекочут кузнечики, сороки. Стрекотать – издавать звуки быстро, без умолку, т.е. без пауз.
«Свободно порхая, незатейливые мелодии превращались в завораживающие вибрации воздушной среды, способной по совершенно непонятной причине воздействовать, обладая, но не давая перевариться свернувшись и вынести соприкоснувшегося в мир нереального, в виртуальный мир звуков и состояний.» - очень тяжеловесно и трудно воспринимаемо. Причём слово «виртуальный» совсем не из времени 70-х и воспринимается при чтении чужеродным.
Людмила Комашко-Батурина # 31 августа 2018 в 22:52 0
Да, был такой период, что и музыка считалась идеологической. Хоть и хорошие были времена, но наворочено в них было немало - до сих пор аукается...