Помочь сайту
Поздравления
Как же я вас люблю
12 февраля 2018 -
Александр Джад
— Горожане! Поможите кто чем может рабу Божьему отшельнику Николаю, без роду, без племени на этом свете пребывающему. И да воздастся вам за доброту вашу благами земными, и да взойдёт на горизонте звезда ваша по имени удача, и да сойдёт на вас благословение Божие, ведь мудр наш Отец небесный, справедлив и терпим к детям своим ослушным. И пусть этого будет столько раз, сколько раз пособите слабому и увечному. И за каждый раз по разу, не больше, но и не меньше пусть будет так. И творите добро, замаливая грехи свои не от богобоязненности, щедрости или изощрённости, а по велению сердца вашего и души вашей. Коснитесь правою рукою, кто правша и левою, кто иначе не может, одежды из праха сотканной на теле моём. И пусть сбудется всё то, что устами моими сказано, потому как сам Господь через сущность мою да уста мои с вами общается. Да пусть будет так! Аминь, горожане, аминь!
Подстелив под себя гофрированный картон, на земле сидел старец, читающий эту то ли молитву, то ли проповедь, или так замысловато просящий милостыню. Голова его была покрыта длинными, некогда густыми и чёрными, а сейчас редкими с проседью, но не свисающих космами, а словно окутывающими пушистой курчавой шапкой волосами. Подбородок прикрыт реденькой бородёнкой, словно у дьякона, но не сальной и слежавшейся, а аккуратно расчёсанной и уложенной. Сам же старец был одет в драную одежонку, и впрямь, будто из праха сотканную. Казалось, коснись — и развалится. И не по ниткам разойдётся, а в труху превратится.
Но исходила от него сила невиданная, притягательная. И многие приходили к нему не столько грехи замолить, сколько удачей наполниться. И касались его одежонки руки разные: и грубые набухшие — намозоленные, и наманикюренные вкусно пахнущие — изнеженные, и сильные жилистые — толстокожие, и тонкие длинные — музыкальные. Всем счастье на этом свете нужно. Всем радости и везения хочется.
И приходила удача на самом деле. Зажигалась звезда не для всех на небосклоне, лишь для каждого. Многие с благоговеньем подходили к нему с поклоном, дарами и подношениями. И «братки» приходили, и из «органов». Но никто не посмел старца обидеть, никто не посмел на него руку поднять. Потому как нечеловеческую силу тот старец имел, даже рук от шапки с подношениями не отрывая, даже глаз не подняв, а имел и других одаривал и силою своею, и волею. Крепок был старец духом, ох как крепок. Крепок, щедр и могуч.
Виктории было тридцать шесть лет. Мать семнадцатилетней, довольно самостоятельной дочери Юлии имела стройную, не испорченную лишним весом фигуру, за которой, надо отметить, следила с особой тщательностью. Муж был лет на десять старше её и имел какой-то свой бизнес. Она никогда особо не интересовалась мужниными делами. Он обеспечивал их сытую беззаботную жизнь, и этого было достаточно.
«Деньги не пахнут», — получая от мужа несколько сотен баксов на мелкие расходы размышляла она.
И в доме царили спокойствие и любовь. И любовь…
Прикрытая простынёй лежала Виктория, отдыхая после массажа. Она знала, что может валяться здесь столько, сколько захочет сама. За те деньги, что платила массажисту, могла потребовать к себе особого отношения. И требовала. И получала. Роптали там за её спиной или нет… какая разница?! Такая расслабуха всегда одолевала после этой процедуры, такой кайф! Думать ни о чём не хотелось. Отдыхая, она всё ещё чувствовала на себе его руки сильные и в то же время нежные. Его пальцы, казалось, были одновременно везде. Этот массажист умел угадывать её мысли и предвосхищать желания. Вот только она подумала, а он уже здесь. Он и собою был очень даже ничего: чернявый, высокий, крепкий. А голос… много можно отдать, лишь бы услышать это чарующее вкрадчивое воркование.
Виктория, безраздельно доверяя, подчинялась ему. Он ещё только натирал ей спину кремом, а она уже впадала в то дремотное состояние, которое хотелось, что б длилось вечно. Он массировал её всю. Вообще всю.
Когда она переворачивалась на спину, и он, массируя ей бёдра, сильно наклонялся... Она ощущала его горячее дыхание в самом низу своего живота и невольно прогибалась, приближаясь к нему.
Но никогда он не переступал порога дозволенного и не допускал ничего дерзкого, от чего делалось ещё более томительно и сладостно. Как она могла жить без этого раньше?
Он гладил её плечи и шею. Он мог задушить её. Она даже была готова принять смерть из его рук, лишь бы это никогда не кончалось. Лишь бы это продолжалось вечно…
— Юрий, вы не могли бы выполнить одну мою просьбу? — вкрадчиво спросила Виктория.
— С удовольствием, Виктория Павлов… — откликнулся Юрок, смывая с рук массажный крем.
— Просто Виктория, зачем нам этот официоз, — перебила его Виктория Павловна, — я ведь не такая уж и старая, а?
— Да что вы, Виктория! Вы совсем даже не… Да что вы такое говорите? Я даже слова этого повторять не хочу. Вы.. у вас такое тело.
— Ну не без вашей помощи, Юрочка, — слова массажиста пришлись женщине явно по вкусу. — Так как насчёт просьбы?
— Всё что от меня зависит. И знаете что, раз без официоза, тогда уж Юрок, так мне привычнее.
— Подойдите, Юрок! — приказала Виктория.
Юрок вытер руки о полотенце и подошёл к столу.
— Погладьте меня.
— Вы хотите, чтобы я ещё раз сделал вам массаж? — удивился юноша.
— Нет, — вкрадчиво сказала Виктория.
Юрок не сразу нашёлся что ответить. Кому охота такого клиента терять? Видя его растерянность, мудрая женщина пришла на помощь:
— Просто погладьте. Вот здесь, — и показала глазами вниз, стянув с ног простынку.
Юрок осторожно провёл руками по ступням, щиколоткам и поднялся выше. Виктория чуть присогнула ноги в коленях. Опять его лицо было очень близко от её живота. Вновь она почувствовала его горячее дыхание и тогда, почти не владея собой, высвободила из-под простыни руки, запустила пальцы в его густую шевелюру и несильно, но твёрдо прижала к себе.
— Вы же вся в креме, — высвобождаясь и вытирая губы, засмеялся Юрок.
Виктория порывисто села, словно её облили холодной грязью.
«Лучше бы он ударил», — так противно и пошло стало всё вокруг.
Но терять клиента Юрок не хотел.
— Укройтесь, вы вся разгоряченная, — своим мягким бархатным баритоном проворковал он и, одной рукой поддерживая под шею, другой несильно надавил чуть выше груди, укладывая взбалмошную женщину. — Вам никто не говорил, что вы очень красивая, когда сердитесь?
— Нет, — фыркнула Виктория и передёрнула плечами, словно хотела вырваться, но не настолько резко, чтобы он отпустил её. Терять такое блаженство ей тоже не хотелось. — У меня муж постоянно занят какими-то своими делами, — неожиданно разоткровенничалась она, — даже по ночам. Всегда. Мне в театр или ночной клуб пойти не с кем. Всё время одна.
— Ясно, — сказал Юрок, слегка массируя ей голову.
— Что тебе ясно, малыш? — с грустью, но умиротворённо прикрыв глаза (он, как всегда, угадал то, что ей сейчас было нужно), спросила Виктория.
— Вы с ним что, не спите?
— Ты о сексе? С этим всё в порядке (кто же в таком сознается?). Только по ночам, когда его нет, мне неправильные сны снятся, нехорошие. Я возненавидела ночи. Я их боюсь.
— В нашем городе есть старец. Никто не знает, где он живет, но его всегда можно застать через пару часов после захода солнца около казино. Он как кот ведёт ночной образ жизни, а к утру с первыми лучами солнца словно растворяется в воздухе: только что был, а вот уже и нет его. Говорят, он много чего может. Сходите к нему на поклон. Отнесите ему денег.
— Старец? — оживилась Виктория. — Какой старец? — и тут же сникла. — Да чем он мне сможет помочь, этот ваш старец?..
Накануне, отрываясь в довольно солидном ночном клубе-казино или, как она его называла, — «ночнике», Юлии, дочери Виктории, казалось, что солист пел сегодня особенно хорошо: с чувством, и как будто только для неё. Его мягкий баритон проникал в самую душу и скрёб там своими плюшевыми ноготками, не царапая, а возбуждая.
Завтра обязательно всё получится. Она поняла, что ему нужно. Она уже взрослая. У неё есть для этого всё, и даже деньги. Она ничего для него не пожалеет.
Несмотря на свои семнадцать лет, Юлия жила самостоятельной взрослой жизнью. Стройная, высокая, с длинными русыми, как у матери, волосами, карими, как у отца глазами, твёрдым и волевым, как у обоих, характером.
Стоя перед окном, она глядела на улицу и задумчиво расчёсывала волосы. На улице остывала природа. Порывы холодного осеннего ветра разбрасывали вокруг пожелтевшие листья. Слабая морось прибивала к земле пожухлые одинокие травинки, наполняя воздух невесомой влагой и прозрачной свежестью.
Их дом стоял за решётчатым забором в конце улицы самого престижном района города. Здесь чувствовался достаток и вкус.
В голове Юлии уже созрел план. Она его долго вынашивала, не решаясь приступить к реализации. Но вчера, когда там, в «ночнике», слушала, как пел солист, вдруг поняла: время пришло и этот день настал.
Отойдя от окна, Юля бросила гребень на трельяж и подошла к встроенному платяному шкафу. Открыла дверцу, выудила оттуда чёрные чулки и пояс. Потом открыла другую створку, постояла с минуту, раздумывая и достала короткую облегающую тёмно-вишнёвую бархатную юбку. Она видела в каком-то фильме: мужчин сильно возбуждает, когда застёжки от чулок выпирают из-под облегающей материи.
Затем достала бюстик «Анжелику» (специально приобрела на размер меньше, чтобы грудь выпирала), бежевую гипюровую блузку с отложным воротником и бросила всё это на кровать. Ещё немного подумала и отправила туда же спортивного покроя алый блузон, страшно дорогущий (за что и был приобретён в одном очень престижном бутике), но с виду самый обычный: свободный, с большим вырезом, бархатистый на ощупь. Оглядела всё это и скинула с себя одежду, оставшись лишь в маленьких трусиках.
Подошла к кровати, взяла пояс с подтяжками, надела. Потом собрала чулки гармошкой и так, чтобы, не дай Бог, не было складочек, натянула, прикрепила застёжками и распрямилась. Надела «Анжелику». Застегнула. Выложила на неё грудь. Грудь пикантно выпятилась.
«Хороша!» — удовлетворённо хмыкнула она, осмотрев себя в зеркале.
Затем натянула юбку и блузку. Присогнула ногу — подтяжки рельефно выделились.
«Отлично! — решила Юля. — Только вот грудь как у тётки двадцатилетней. Так не пойдёт».
Она скинула блузку, сняла бюстик и надела на себя тот самый, дорогущий блузон алого цвета. Подошла к зеркалу, чуть наклонилась. В вырез можно было увидеть небольшую упругую грудь. Выпрямилась. Мягкий материал, словно обволакивая, не скрывал, а наоборот подчеркивал сексапильность и притягательность.
— Так-то оно будет лучше, — облизала язычком пухленькие губки коварная соблазнительница.
Мягко хлопнула входная дверь. Мать вернулась с массажа.
— Привет, ма! — Юля выглянула из комнаты. — Дашь пару сотен? Оттянуться хочу в «ночнике».
— А не рано тебе по «ночникам»? — вяло сказала разморённая процедурой Виктория.
— Ну ма-а...
— Ладно, ладно.
— Мамусик, ты у меня самая замечательная ма!
— А чего ты так вырядилась? Никак принца хот-державы, не меньше, подцепить решила? — Виктория с сомнением покачала головой, оглядывая дочь.
— Просто я уже выросла, мамуся. Уже совсем взрослая, — Юля по-киношному огладила себя от груди до бёдер.
— Господи, в каких «видиках» ты этого нахваталась?
— В наших, мам, в наших, — Юля чмокнула мать в щёку, подхватила протянутые несколько стодолларовых купюр, сунула их в сумочку, впрыгнула в сапожки, стоящие у вешалки, накинула на себя лёгкий лайковый плащ. — Пока, мамусь! — и выскочила на улицу.
На улице по-прежнему остывала природа…
Зал был, тёплым и уютным. Стены задрапированы мягким тёмно-бордовым велюром, диванчики и удобные с подлокотниками кресла такой же тканью, только тёмно-синей, почти фиолетовой. По периметру располагались кабины, отделённые от общего зала тяжёлыми шторами. Рассеянный свет, льющийся непонятно откуда и в то же время отовсюду, не раздражал, подчёркивая уют и интим.
Юля заранее заказала отдельную кабину. Она видела, как Юрка (так звали певца, именно Юрок, а не Юрий или как-то иначе по-правильному), приглашали в свои кабинки престарелые — лет под тридцать, а то и больше, тётки отгораживаясь при этом ото всех шторами. Что они там делали, было непонятно, но то, что что-то делали — это точно. Иначе зачем же приглашать?
Девушка нервно мяла в руках двадцатидолларовую купюру. Она узнала, как раз столько стоило пригласить певца.
Слушая Юрка, Юля прикрыла глаза. Он придёт к ней в кабинку, закроет штору, сядет рядом. Она, конечно, подготовилась к разговору, но что произойдёт потом, точно не знала.
Стихли последние аккорды мелодии. Все зааплодировали. Импозантный метрдотель, слегка кивнув кому-то головой, не спеша направился в её сторону. Юля выглянула и увидела в руках у женщины из соседней кабинки двадцатку.
«Она приготовила её для Юрка, — догадалась девушка. — Нет, этого допустить нельзя».
Юля откинулась на спинку кресла и, дождавшись, когда метрдотель проходил мимо, позвала:
— Эй! — прищелкнула она пальчиками. — Э-эй!
— К вашим услугам, мадмуазель, — подойдя ближе, он склонился в полупоклоне.
— Вот вам двадцать долларов, я хочу, чтобы певец пришёл сюда.
— Это невозможно, мадмуазель. Дама из соседней кабины уже сделала заявку.
— Я не закончила, — продолжила Юля, — а это вам, — она протянула ещё одну такую же банкноту, — придумайте, что-нибудь.
— Всегда к вашим услугам, мадмуазель, — и обе купюры исчезли у него в руке.
Юрок пришёл буквально через несколько минут, тем не менее, показавшихся девушке вечностью. Он пришел, огляделся, скептически улыбнулся и спросил своим мягким, бархатным баритоном:
— Вам что-нибудь спеть?
— Закройте штору! — приказала она.
— О-о, девочка с характером. Помните, милое дитя, вы купили моё время, но никак не меня, — но штору задёрнул.
«Он знает себе цену», — фыркнула на «дитя» Юля. Но не обиделась. Она видела перед собой цель, и остановить её сейчас было совершенно невозможно.
— Садитесь, — пригласила она, — поближе. Не бойтесь, не укушу.
— Этого ещё не хватало, — присаживаясь, сказал Юрок.
— Говорят, вы неплохой массажист? — пришлось пойти с козырей.
— Кто говорит?
— Люди… — Юля неопределённо пожала плечами.
— Говорят, — пришлось согласиться Юрку. — Только я не делаю массаж в нерабочее время и не на рабочем месте.
— А никто вас и не просит, — Юля капризно поджала губы. — Дайте мне ваши руки, я хочу убедиться, так ли уж они хороши?
Трудно было устоять от столь тонко прикрытой лести.
И Юрок не устоял. Девушка взяла его ладонь словно предмет, находящийся отдельно, сам по себе, без всего остального. Повертела перед глазами, понюхала. Пахло теплом. Она осторожно провела своими пальчиками по его ладони, прощупывая каждую складочку, каждый бугорок. Нельзя сказать, что эта неприкрытая ласка оставила его равнодушным. Он неуютно поежился, пытаясь высвободиться.
— Вы меня боитесь? — девушка вскинула глаза.
— Я? Да, нет, — смущаясь, ответил Юрок.
— Так «да» или всё-таки «нет»?
— Что «нет»? — спросил совершенно сбитый с толку Юрок.
— Видимо, совсем не то, что «да», — мило улыбнулась девушка и бережно опустила его ладонь себе на колени.
Он попытался отдёрнуть руку, но только лишь сдвинул выше и тут почувствовал выпуклость застёжки на чулках — ещё один козырь в её игре. Вздрогнул и, смутившись, замялся.
«Действует!» — возликовала Юля и наклонилась к нему, предъявив тем самым последний козырь.
Юрок невольно опустил глаза: свободный блузон отошёл от тела, и в вырезе он увидел небольшую упругую грудь с набухшими сосками.
— Вы с ума сошли, — перейдя на шепот, сказал Юрок.
На этом фантазии Юлии закончились. Дальше он должен был что-то делать сам. А он сидел и ничего не делал. Она молчала и ждала. Оба молчали.
— Я пойду, — наконец пришёл в себя Юрок.
— Ага, — кивнула девушка.
— Знаете что? — юноша не сдвинулся с места. — Сегодня уже второй раз приходится говорить об этом, но другого способа справиться с ситуацией просто не вижу. У нас перед входом сидит старец, подойдите к нему. Он снимет с вас наваждение. Я для вас — наваждение. Это не любовь. Вы меня совершенно не знаете. Вы ещё совсем юны, хотя и при деньгах.
Она молча слушала, завороженно глядя на него. Юрок смотрел на это милое создание и вдруг неожиданно наклонился и осторожно поцеловал её в приоткрытые, влажные губы. Юля не шелохнулась. Он встал и вышел, плотно задвинув за собой штору. А девушка так и осталась сидеть. Из глаз у неё непроизвольно покатились слёзы. Она всхлипнула и вдруг, обняв место, ещё хранившее Его тепло, горько и навзрыд заревела.
На город упала темнота. Виктория подкатила к старцу на своей новенькой «Хонде». Вышла из машины. На неё пахнуло холодным и промозглым ветром. Она ознобно поежилась, кутаясь в красивую дорогую шаль.
— Горожане! Поможите кто чем сможет рабу Божьему отшельнику Николаю без роду, без племени на этом свете пребывающему… — старец опустил голову, словно прячась от стылого ветра. Голос его был низким, с хрипотцой и прерывающимся.
— Старец, я дам тебе денег, много денег. Помоги мне, — перебила его Виктория, с надеждой глядя на босого, почти раздетого старика, сидящего прямо на холодной земле.
«И как ему не холодно? — подумала она. — Может, мою шаль ему оставить? Я-то на машине, обойдусь. Мне так и пяти минут бы хватило, чтобы потом всю жизнь на аптеку работать».
— Ты меня пожалела, — не поднимая глаз, ответил старик, — это хорошо. Но мне ничего не надо. Я верой согрет. Не обо мне думай, о себе. Ведь ты за этим сюда пришла?
Виктория смутилась, словно старец и вправду прочитал её мысли.
— Помоги мне, я заплачу, — вновь повторила она.
— Мне не надо денег в обмен на чудо. Я не творю чудеса. Лишь душа твоя в силах их сотворить провидением Божьим направленная. Если хочешь помочь искренне — помоги. Нет? Бог тебе судья. Мне ничего не надо. Я не просил, ты не обещала. В чём твоя проблема?
— Проблема не во мне.
— А в ком?
— В муже.
— Он тебя бьёт?
— Что ты? Конечно, нет!
— У него другая женщина?
— Не думаю.
— Он тебя разлюбил?
— Не знаю. Думаю, нет, — и, помедлив, добавила, — он заботится и обо мне, и о дочери.
— Тогда что ты хочешь, женщина?
Виктория не ответила, лишь задумалась.
— Говорят, если до вас дотронуться…
— Дотронься, женщина.
Виктория присела и осторожно, словно боясь обжечься, прикоснулась к старцу. До боли знакомый запах коснулся её ноздрей. Она отшатнулась в испуге и встала.
— Я, кажется, поняла, старик, что ты хотел сказать, — она кинула ему в шапку двадцать долларов.
— Я тебе ничего не говорил, — ответил старец, но Виктория уже садилась в машину и потому слышать его никак не могла.
Ещё не развеялся в воздухе аромат духов Виктории, как её дочь Юля выскочила из дверей ночного клуба.
— Дедушка, помоги! — взмолилась девчушка — Я заплачу.
Старец оглядел её. Помолчал. Посмотрел на дверь: не выйдет ли ещё кто. Никто не вышел. Тогда он перевёл взгляд на Юлю.
— Ты его любишь?
— Да! — пылко ответила девушка.
— А он тебя?
— Нет. Я слишком молода для него.
— Тебе нравится его любить?
Юля на секунду задумалась.
— Пожалуй, да.
— Ты ещё будешь взрослеть?
— Конечно, как же иначе?
— Ты можешь подождать, у тебя есть время?
— Ага, а его уведут старые тётки! Он старых любит.
— Но через какое-то время, дочка, ты ведь станешь такой же тёткой?
— Можно, я до вас дотронусь? — не отвечая, спросила девушка.
— Конечно, Юленька.
Юля приблизилась к старику, дотронулась до него. И вдруг на неё пахнуло знакомым запахом. Она вскинула голову.
«Дочка», «Юленька»… — всплыло в мозгу. — Я ведь не называла ему своего имени. Она встретилась взглядом со старцем... и, не удержавшись, вскрикнула:
— Отец! Ты?!
— !..
Сегодня старец исчез из города гораздо раньше чем обычно. Как всегда, никто не увидел, когда. И никому даже на ум не пришло, что сегодня помощь нужна была ему самому.
В доме, стоящем за решётчатым забором в самом конце улицы, повисла ледяная тишина. Счастье и любовь, царившие в семье, в одночасье могли обратиться в груду хлама. От этого становилось жутко и ознобно, похлеще, чем от промозглого ветра на улице. Вся семья собралась в столовой. Первой не выдержала жена:
— Так вот, значит, какой у тебя бизнес? — она покачала головой и вдруг взорвалась. — Как ты мог?! Мой муж — нищий бомж, попрошайка! — Виктория хлопнула себя по бокам.
— Мужчина должен обеспечить семью материально,— возразил он, — а деньги, как известно, не пахнут ничем, кроме денег. Какая разница, как их зарабатывать?
— Пап, но ведь ты обманом выуживал у людей деньги!
— Разве? Я никого не обманывал. Люди сами давали. Этот бизнес, может, ещё почище и почестнее некоторых. Очень многим нужно очиститься, дав милостыню простолюдину или нуждающемуся. Некоторые так замаливают свои грехи, или просто самоутверждаются, или так понимают свой долг. Почему же им в этом не помочь?
— Помочь?! Да ты живёшь на их подаяния! — не унималась Виктория.
— Но ведь и помогаю.
— Какая это помощь, дурацкие вопросы задавать?
— Почему «дурацкие»? Не забывай, ведь и ты, Виктория пришла ко мне за советом, а ушла, приняв определённое решение.
— Да, это так. Только не могу понять, как ты догадываешься, что собственно конкретному человеку требуется?
— Пап, ну правда, как можно знать, кому, что, когда нужно?
— Вы хотите это понять? Вам это, правда, интересно?
— Конечно!
— Хорошо, тогда слушайте… Поначалу и не думал ничего такого. Просто не нашёл хорошей денежной работы и, может, от отчаяния, решил поиграть, так сказать в реальной, жизни вживую и, конечно, немного заработать. Для этого, прихватив с собой кое-какие лохмотья, уехал в другой город, где меня никто не знал. Остановился в гостинице, загримировался и вышел на улицу. Не всё сразу получилось: откуда-то меня выгоняли, куда-то не пускали. Но без куска хлеба с маслом никогда не возвращался.
— Но ведь это не помощь никакая. Ты же говоришь, тебе известно, что именно людям нужно? — спросила дочь.
— Это пришло не сразу, потом. Заметил, многие люди, давая, ждали каких-то слов благодарности, и очень чутко реагировали на пожелания, особенно если слышали как раз то, что хотели. Постепенно научился угадывать, что и кому было нужно, а потом вдруг понял: в конечном итоге люди всегда видят только то, что хотят видеть. Моя задача просто им не мешать. Не мешать им делать себя из себя. Лишь иногда помочь найти самих себя в себе. Это не так сложно. Нужно только молчать и слушать. Иногда задавать вопросы, чтобы заставить их самих думать. А они пусть говорят и сами принимают решения. Таким образом, вместо исповеди и испрашивания чуда или совета страждущим приходили знания, те знания, которые покоились в каждом из них невостребованными. Это тот опыт, который есть у каждого, при чём у каждого индивидуальный. Потому-то советы одним совершенно не подходят другим, хотя их неправильными и не назовёшь. Каждый должен решать сам, как ему жить. И главная моя помощь — не мешать, ничего не советовать, не вмешиваться в чужие жизни. А лишь слушать и вовремя промолчать.
— Про тебя говорят, что можешь творить чудеса, — напомнила Виктория, — а ты твердишь: только слушать и молчать. Что-то здесь не стыкуется, господин кудесник.
— Да я и сам точно не знаю, как это получается. Вера в чудо — большая сила. Может, это она творит чудеса? — пожал он плечами. — Люди любят сочинять сказки, а потом слепо верить в то, что сами же и придумали.
— Пап, а почему ты это делаешь только по ночам? — спросила Юлия.
— Ночь сама по себе загадочна и неординарна, и это — не слабый козырь. Под покровом темноты и таинственности многие ко мне приходят с ещё большей охотой. К тому же при плохом освещении труднее узнать в седом старце…
— Папка, ну ты артист! Так перевоплощаться! Ты же совсем не такой старый. Даже мама тебя не узнала, да и я не сразу. Если бы не твой запах… и ещё глаза!
— Все мы артисты в этой жизни. Просто у каждого своя роль.
— И всё-таки мой муж — бомж. Это ужасно!
— А ты знаешь, — пропустив мимо ушей последнюю реплику жены, «ночной старец» обратился к дочери, — мы никогда не говорили об этом, а я ведь на самом деле актёр. Закончил театральное. Там и гримёрному искусству научился, и искусству перевоплощения. Даже в нашем театре работал. Все мне твердили: «Талант. Талантище. У тебя большое будущее». Но был в основном на второстепенных ролях. На первые утверждали более настойчивых и пронырливых, и это, наверное, правильно: в жизни нужно уметь постоять за себя. А я тогда не мог. Но и мириться с положением талантливого неудачника не захотел. Потому из театра ушёл и вскоре создал свой, в котором стал играть по своим правилам.
— Нет, всё-таки не могу этого понять, — перебила Виктория, — как же так можно: днём — приличный бизнесмен, любящий муж и отец, а к ночи — бездомный, оборванный бомж?
— Ладно. Раз вы так полагаете, хорошо. Последние дни я совсем мало сплю: ночами — работа, днём — надо поддерживать определённый имидж. Словом хроническое недосыпание. Сегодня предстоит трудная ночь: на улице мокрый снег с дождём, мою форму одежды вы видели, а иначе никак нельзя, тоже нужно соответствовать. Так что сейчас ложусь спать, будильник ставить не буду. Если вы с дочкой считаете такой способ зарабатывания денег неприемлемым, не будите, хоть всласть высплюсь. Только имейте в виду: вам придётся отказаться от многих своих привычек: и от массажных кабинетов, и ночных клубов, и авто, и ещё от очень многого. Подумайте. Если же решите оставить всё как есть, разбудите меня ровно в девять часов, и, пожалуйста, не раньше…
Виктория осторожно приоткрыла дверь в спальню и вошла. На кровати ровно посапывал её муж. Немного помедлила, глядя на него и, наконец решившись, подошла ближе.
— Дорогой, ты просил тебя разбудить, — она осторожно потрепала его по плечу, — вставай, дорогой, уже пора.
Ночной старец с трудом разлепил тяжёлые веки и бросил взгляд на светящийся циферблат больших настенных часов. Часы показывали двадцать пятьдесят пять.
— Просил же! Ещё пять минут можно было… — превозмогая сонливость, он сел и, шумно сопя, принялся натягивать штаны.
— Ты говорил, сегодня предстоит трудная ночь, — Виктория нежно поглядела на мужа, — ты у меня самый лучший и умный. Люблю тебя.
— Я тебя тоже, — ещё не до конца проснувшись, он натянул на себя рубаху и, второпях пытаясь застегнуться, никак не мог попасть пуговицей в петельку.
— Сварила кофе, — Виктория опустилась перед ним на колени и выверенными движениями поочерёдно застегнула все пуговицы на его рубашке, — идём.
— А где Юля, опять в «ночнике»? — он встал и сунул ноги в комнатные тапочки.
— На кухне. Бутерброды тебе готовит.
— Бутерброды? — хмыкнул он. — Бутерброды — это хорошо.
— Может, тебя подвезти? — предложила Виктория
— Нет уж, пусть остаётся всё как есть. Самое худшее в хорошо налаженном производстве — это перемены. Не будем ничего менять.
Они вышли в столовую. Дочь аккуратно нарезала тонкими ломтиками колбасу. По кухне разносился чудесный запах свежесваренного кофе. Тепло было в доме.
— Господи, как же я вас обеих люблю! — сказал он и, нежно приобняв жену, с теплотой посмотрел на дочь.
Подстелив под себя гофрированный картон, на земле сидел старец, читающий эту то ли молитву, то ли проповедь, или так замысловато просящий милостыню. Голова его была покрыта длинными, некогда густыми и чёрными, а сейчас редкими с проседью, но не свисающих космами, а словно окутывающими пушистой курчавой шапкой волосами. Подбородок прикрыт реденькой бородёнкой, словно у дьякона, но не сальной и слежавшейся, а аккуратно расчёсанной и уложенной. Сам же старец был одет в драную одежонку, и впрямь, будто из праха сотканную. Казалось, коснись — и развалится. И не по ниткам разойдётся, а в труху превратится.
Но исходила от него сила невиданная, притягательная. И многие приходили к нему не столько грехи замолить, сколько удачей наполниться. И касались его одежонки руки разные: и грубые набухшие — намозоленные, и наманикюренные вкусно пахнущие — изнеженные, и сильные жилистые — толстокожие, и тонкие длинные — музыкальные. Всем счастье на этом свете нужно. Всем радости и везения хочется.
И приходила удача на самом деле. Зажигалась звезда не для всех на небосклоне, лишь для каждого. Многие с благоговеньем подходили к нему с поклоном, дарами и подношениями. И «братки» приходили, и из «органов». Но никто не посмел старца обидеть, никто не посмел на него руку поднять. Потому как нечеловеческую силу тот старец имел, даже рук от шапки с подношениями не отрывая, даже глаз не подняв, а имел и других одаривал и силою своею, и волею. Крепок был старец духом, ох как крепок. Крепок, щедр и могуч.
Виктории было тридцать шесть лет. Мать семнадцатилетней, довольно самостоятельной дочери Юлии имела стройную, не испорченную лишним весом фигуру, за которой, надо отметить, следила с особой тщательностью. Муж был лет на десять старше её и имел какой-то свой бизнес. Она никогда особо не интересовалась мужниными делами. Он обеспечивал их сытую беззаботную жизнь, и этого было достаточно.
«Деньги не пахнут», — получая от мужа несколько сотен баксов на мелкие расходы размышляла она.
И в доме царили спокойствие и любовь. И любовь…
Прикрытая простынёй лежала Виктория, отдыхая после массажа. Она знала, что может валяться здесь столько, сколько захочет сама. За те деньги, что платила массажисту, могла потребовать к себе особого отношения. И требовала. И получала. Роптали там за её спиной или нет… какая разница?! Такая расслабуха всегда одолевала после этой процедуры, такой кайф! Думать ни о чём не хотелось. Отдыхая, она всё ещё чувствовала на себе его руки сильные и в то же время нежные. Его пальцы, казалось, были одновременно везде. Этот массажист умел угадывать её мысли и предвосхищать желания. Вот только она подумала, а он уже здесь. Он и собою был очень даже ничего: чернявый, высокий, крепкий. А голос… много можно отдать, лишь бы услышать это чарующее вкрадчивое воркование.
Виктория, безраздельно доверяя, подчинялась ему. Он ещё только натирал ей спину кремом, а она уже впадала в то дремотное состояние, которое хотелось, что б длилось вечно. Он массировал её всю. Вообще всю.
Когда она переворачивалась на спину, и он, массируя ей бёдра, сильно наклонялся... Она ощущала его горячее дыхание в самом низу своего живота и невольно прогибалась, приближаясь к нему.
Но никогда он не переступал порога дозволенного и не допускал ничего дерзкого, от чего делалось ещё более томительно и сладостно. Как она могла жить без этого раньше?
Он гладил её плечи и шею. Он мог задушить её. Она даже была готова принять смерть из его рук, лишь бы это никогда не кончалось. Лишь бы это продолжалось вечно…
— Юрий, вы не могли бы выполнить одну мою просьбу? — вкрадчиво спросила Виктория.
— С удовольствием, Виктория Павлов… — откликнулся Юрок, смывая с рук массажный крем.
— Просто Виктория, зачем нам этот официоз, — перебила его Виктория Павловна, — я ведь не такая уж и старая, а?
— Да что вы, Виктория! Вы совсем даже не… Да что вы такое говорите? Я даже слова этого повторять не хочу. Вы.. у вас такое тело.
— Ну не без вашей помощи, Юрочка, — слова массажиста пришлись женщине явно по вкусу. — Так как насчёт просьбы?
— Всё что от меня зависит. И знаете что, раз без официоза, тогда уж Юрок, так мне привычнее.
— Подойдите, Юрок! — приказала Виктория.
Юрок вытер руки о полотенце и подошёл к столу.
— Погладьте меня.
— Вы хотите, чтобы я ещё раз сделал вам массаж? — удивился юноша.
— Нет, — вкрадчиво сказала Виктория.
Юрок не сразу нашёлся что ответить. Кому охота такого клиента терять? Видя его растерянность, мудрая женщина пришла на помощь:
— Просто погладьте. Вот здесь, — и показала глазами вниз, стянув с ног простынку.
Юрок осторожно провёл руками по ступням, щиколоткам и поднялся выше. Виктория чуть присогнула ноги в коленях. Опять его лицо было очень близко от её живота. Вновь она почувствовала его горячее дыхание и тогда, почти не владея собой, высвободила из-под простыни руки, запустила пальцы в его густую шевелюру и несильно, но твёрдо прижала к себе.
— Вы же вся в креме, — высвобождаясь и вытирая губы, засмеялся Юрок.
Виктория порывисто села, словно её облили холодной грязью.
«Лучше бы он ударил», — так противно и пошло стало всё вокруг.
Но терять клиента Юрок не хотел.
— Укройтесь, вы вся разгоряченная, — своим мягким бархатным баритоном проворковал он и, одной рукой поддерживая под шею, другой несильно надавил чуть выше груди, укладывая взбалмошную женщину. — Вам никто не говорил, что вы очень красивая, когда сердитесь?
— Нет, — фыркнула Виктория и передёрнула плечами, словно хотела вырваться, но не настолько резко, чтобы он отпустил её. Терять такое блаженство ей тоже не хотелось. — У меня муж постоянно занят какими-то своими делами, — неожиданно разоткровенничалась она, — даже по ночам. Всегда. Мне в театр или ночной клуб пойти не с кем. Всё время одна.
— Ясно, — сказал Юрок, слегка массируя ей голову.
— Что тебе ясно, малыш? — с грустью, но умиротворённо прикрыв глаза (он, как всегда, угадал то, что ей сейчас было нужно), спросила Виктория.
— Вы с ним что, не спите?
— Ты о сексе? С этим всё в порядке (кто же в таком сознается?). Только по ночам, когда его нет, мне неправильные сны снятся, нехорошие. Я возненавидела ночи. Я их боюсь.
— В нашем городе есть старец. Никто не знает, где он живет, но его всегда можно застать через пару часов после захода солнца около казино. Он как кот ведёт ночной образ жизни, а к утру с первыми лучами солнца словно растворяется в воздухе: только что был, а вот уже и нет его. Говорят, он много чего может. Сходите к нему на поклон. Отнесите ему денег.
— Старец? — оживилась Виктория. — Какой старец? — и тут же сникла. — Да чем он мне сможет помочь, этот ваш старец?..
Накануне, отрываясь в довольно солидном ночном клубе-казино или, как она его называла, — «ночнике», Юлии, дочери Виктории, казалось, что солист пел сегодня особенно хорошо: с чувством, и как будто только для неё. Его мягкий баритон проникал в самую душу и скрёб там своими плюшевыми ноготками, не царапая, а возбуждая.
Завтра обязательно всё получится. Она поняла, что ему нужно. Она уже взрослая. У неё есть для этого всё, и даже деньги. Она ничего для него не пожалеет.
Несмотря на свои семнадцать лет, Юлия жила самостоятельной взрослой жизнью. Стройная, высокая, с длинными русыми, как у матери, волосами, карими, как у отца глазами, твёрдым и волевым, как у обоих, характером.
Стоя перед окном, она глядела на улицу и задумчиво расчёсывала волосы. На улице остывала природа. Порывы холодного осеннего ветра разбрасывали вокруг пожелтевшие листья. Слабая морось прибивала к земле пожухлые одинокие травинки, наполняя воздух невесомой влагой и прозрачной свежестью.
Их дом стоял за решётчатым забором в конце улицы самого престижном района города. Здесь чувствовался достаток и вкус.
В голове Юлии уже созрел план. Она его долго вынашивала, не решаясь приступить к реализации. Но вчера, когда там, в «ночнике», слушала, как пел солист, вдруг поняла: время пришло и этот день настал.
Отойдя от окна, Юля бросила гребень на трельяж и подошла к встроенному платяному шкафу. Открыла дверцу, выудила оттуда чёрные чулки и пояс. Потом открыла другую створку, постояла с минуту, раздумывая и достала короткую облегающую тёмно-вишнёвую бархатную юбку. Она видела в каком-то фильме: мужчин сильно возбуждает, когда застёжки от чулок выпирают из-под облегающей материи.
Затем достала бюстик «Анжелику» (специально приобрела на размер меньше, чтобы грудь выпирала), бежевую гипюровую блузку с отложным воротником и бросила всё это на кровать. Ещё немного подумала и отправила туда же спортивного покроя алый блузон, страшно дорогущий (за что и был приобретён в одном очень престижном бутике), но с виду самый обычный: свободный, с большим вырезом, бархатистый на ощупь. Оглядела всё это и скинула с себя одежду, оставшись лишь в маленьких трусиках.
Подошла к кровати, взяла пояс с подтяжками, надела. Потом собрала чулки гармошкой и так, чтобы, не дай Бог, не было складочек, натянула, прикрепила застёжками и распрямилась. Надела «Анжелику». Застегнула. Выложила на неё грудь. Грудь пикантно выпятилась.
«Хороша!» — удовлетворённо хмыкнула она, осмотрев себя в зеркале.
Затем натянула юбку и блузку. Присогнула ногу — подтяжки рельефно выделились.
«Отлично! — решила Юля. — Только вот грудь как у тётки двадцатилетней. Так не пойдёт».
Она скинула блузку, сняла бюстик и надела на себя тот самый, дорогущий блузон алого цвета. Подошла к зеркалу, чуть наклонилась. В вырез можно было увидеть небольшую упругую грудь. Выпрямилась. Мягкий материал, словно обволакивая, не скрывал, а наоборот подчеркивал сексапильность и притягательность.
— Так-то оно будет лучше, — облизала язычком пухленькие губки коварная соблазнительница.
Мягко хлопнула входная дверь. Мать вернулась с массажа.
— Привет, ма! — Юля выглянула из комнаты. — Дашь пару сотен? Оттянуться хочу в «ночнике».
— А не рано тебе по «ночникам»? — вяло сказала разморённая процедурой Виктория.
— Ну ма-а...
— Ладно, ладно.
— Мамусик, ты у меня самая замечательная ма!
— А чего ты так вырядилась? Никак принца хот-державы, не меньше, подцепить решила? — Виктория с сомнением покачала головой, оглядывая дочь.
— Просто я уже выросла, мамуся. Уже совсем взрослая, — Юля по-киношному огладила себя от груди до бёдер.
— Господи, в каких «видиках» ты этого нахваталась?
— В наших, мам, в наших, — Юля чмокнула мать в щёку, подхватила протянутые несколько стодолларовых купюр, сунула их в сумочку, впрыгнула в сапожки, стоящие у вешалки, накинула на себя лёгкий лайковый плащ. — Пока, мамусь! — и выскочила на улицу.
На улице по-прежнему остывала природа…
Зал был, тёплым и уютным. Стены задрапированы мягким тёмно-бордовым велюром, диванчики и удобные с подлокотниками кресла такой же тканью, только тёмно-синей, почти фиолетовой. По периметру располагались кабины, отделённые от общего зала тяжёлыми шторами. Рассеянный свет, льющийся непонятно откуда и в то же время отовсюду, не раздражал, подчёркивая уют и интим.
Юля заранее заказала отдельную кабину. Она видела, как Юрка (так звали певца, именно Юрок, а не Юрий или как-то иначе по-правильному), приглашали в свои кабинки престарелые — лет под тридцать, а то и больше, тётки отгораживаясь при этом ото всех шторами. Что они там делали, было непонятно, но то, что что-то делали — это точно. Иначе зачем же приглашать?
Девушка нервно мяла в руках двадцатидолларовую купюру. Она узнала, как раз столько стоило пригласить певца.
Слушая Юрка, Юля прикрыла глаза. Он придёт к ней в кабинку, закроет штору, сядет рядом. Она, конечно, подготовилась к разговору, но что произойдёт потом, точно не знала.
Стихли последние аккорды мелодии. Все зааплодировали. Импозантный метрдотель, слегка кивнув кому-то головой, не спеша направился в её сторону. Юля выглянула и увидела в руках у женщины из соседней кабинки двадцатку.
«Она приготовила её для Юрка, — догадалась девушка. — Нет, этого допустить нельзя».
Юля откинулась на спинку кресла и, дождавшись, когда метрдотель проходил мимо, позвала:
— Эй! — прищелкнула она пальчиками. — Э-эй!
— К вашим услугам, мадмуазель, — подойдя ближе, он склонился в полупоклоне.
— Вот вам двадцать долларов, я хочу, чтобы певец пришёл сюда.
— Это невозможно, мадмуазель. Дама из соседней кабины уже сделала заявку.
— Я не закончила, — продолжила Юля, — а это вам, — она протянула ещё одну такую же банкноту, — придумайте, что-нибудь.
— Всегда к вашим услугам, мадмуазель, — и обе купюры исчезли у него в руке.
Юрок пришёл буквально через несколько минут, тем не менее, показавшихся девушке вечностью. Он пришел, огляделся, скептически улыбнулся и спросил своим мягким, бархатным баритоном:
— Вам что-нибудь спеть?
— Закройте штору! — приказала она.
— О-о, девочка с характером. Помните, милое дитя, вы купили моё время, но никак не меня, — но штору задёрнул.
«Он знает себе цену», — фыркнула на «дитя» Юля. Но не обиделась. Она видела перед собой цель, и остановить её сейчас было совершенно невозможно.
— Садитесь, — пригласила она, — поближе. Не бойтесь, не укушу.
— Этого ещё не хватало, — присаживаясь, сказал Юрок.
— Говорят, вы неплохой массажист? — пришлось пойти с козырей.
— Кто говорит?
— Люди… — Юля неопределённо пожала плечами.
— Говорят, — пришлось согласиться Юрку. — Только я не делаю массаж в нерабочее время и не на рабочем месте.
— А никто вас и не просит, — Юля капризно поджала губы. — Дайте мне ваши руки, я хочу убедиться, так ли уж они хороши?
Трудно было устоять от столь тонко прикрытой лести.
И Юрок не устоял. Девушка взяла его ладонь словно предмет, находящийся отдельно, сам по себе, без всего остального. Повертела перед глазами, понюхала. Пахло теплом. Она осторожно провела своими пальчиками по его ладони, прощупывая каждую складочку, каждый бугорок. Нельзя сказать, что эта неприкрытая ласка оставила его равнодушным. Он неуютно поежился, пытаясь высвободиться.
— Вы меня боитесь? — девушка вскинула глаза.
— Я? Да, нет, — смущаясь, ответил Юрок.
— Так «да» или всё-таки «нет»?
— Что «нет»? — спросил совершенно сбитый с толку Юрок.
— Видимо, совсем не то, что «да», — мило улыбнулась девушка и бережно опустила его ладонь себе на колени.
Он попытался отдёрнуть руку, но только лишь сдвинул выше и тут почувствовал выпуклость застёжки на чулках — ещё один козырь в её игре. Вздрогнул и, смутившись, замялся.
«Действует!» — возликовала Юля и наклонилась к нему, предъявив тем самым последний козырь.
Юрок невольно опустил глаза: свободный блузон отошёл от тела, и в вырезе он увидел небольшую упругую грудь с набухшими сосками.
— Вы с ума сошли, — перейдя на шепот, сказал Юрок.
На этом фантазии Юлии закончились. Дальше он должен был что-то делать сам. А он сидел и ничего не делал. Она молчала и ждала. Оба молчали.
— Я пойду, — наконец пришёл в себя Юрок.
— Ага, — кивнула девушка.
— Знаете что? — юноша не сдвинулся с места. — Сегодня уже второй раз приходится говорить об этом, но другого способа справиться с ситуацией просто не вижу. У нас перед входом сидит старец, подойдите к нему. Он снимет с вас наваждение. Я для вас — наваждение. Это не любовь. Вы меня совершенно не знаете. Вы ещё совсем юны, хотя и при деньгах.
Она молча слушала, завороженно глядя на него. Юрок смотрел на это милое создание и вдруг неожиданно наклонился и осторожно поцеловал её в приоткрытые, влажные губы. Юля не шелохнулась. Он встал и вышел, плотно задвинув за собой штору. А девушка так и осталась сидеть. Из глаз у неё непроизвольно покатились слёзы. Она всхлипнула и вдруг, обняв место, ещё хранившее Его тепло, горько и навзрыд заревела.
На город упала темнота. Виктория подкатила к старцу на своей новенькой «Хонде». Вышла из машины. На неё пахнуло холодным и промозглым ветром. Она ознобно поежилась, кутаясь в красивую дорогую шаль.
— Горожане! Поможите кто чем сможет рабу Божьему отшельнику Николаю без роду, без племени на этом свете пребывающему… — старец опустил голову, словно прячась от стылого ветра. Голос его был низким, с хрипотцой и прерывающимся.
— Старец, я дам тебе денег, много денег. Помоги мне, — перебила его Виктория, с надеждой глядя на босого, почти раздетого старика, сидящего прямо на холодной земле.
«И как ему не холодно? — подумала она. — Может, мою шаль ему оставить? Я-то на машине, обойдусь. Мне так и пяти минут бы хватило, чтобы потом всю жизнь на аптеку работать».
— Ты меня пожалела, — не поднимая глаз, ответил старик, — это хорошо. Но мне ничего не надо. Я верой согрет. Не обо мне думай, о себе. Ведь ты за этим сюда пришла?
Виктория смутилась, словно старец и вправду прочитал её мысли.
— Помоги мне, я заплачу, — вновь повторила она.
— Мне не надо денег в обмен на чудо. Я не творю чудеса. Лишь душа твоя в силах их сотворить провидением Божьим направленная. Если хочешь помочь искренне — помоги. Нет? Бог тебе судья. Мне ничего не надо. Я не просил, ты не обещала. В чём твоя проблема?
— Проблема не во мне.
— А в ком?
— В муже.
— Он тебя бьёт?
— Что ты? Конечно, нет!
— У него другая женщина?
— Не думаю.
— Он тебя разлюбил?
— Не знаю. Думаю, нет, — и, помедлив, добавила, — он заботится и обо мне, и о дочери.
— Тогда что ты хочешь, женщина?
Виктория не ответила, лишь задумалась.
— Говорят, если до вас дотронуться…
— Дотронься, женщина.
Виктория присела и осторожно, словно боясь обжечься, прикоснулась к старцу. До боли знакомый запах коснулся её ноздрей. Она отшатнулась в испуге и встала.
— Я, кажется, поняла, старик, что ты хотел сказать, — она кинула ему в шапку двадцать долларов.
— Я тебе ничего не говорил, — ответил старец, но Виктория уже садилась в машину и потому слышать его никак не могла.
Ещё не развеялся в воздухе аромат духов Виктории, как её дочь Юля выскочила из дверей ночного клуба.
— Дедушка, помоги! — взмолилась девчушка — Я заплачу.
Старец оглядел её. Помолчал. Посмотрел на дверь: не выйдет ли ещё кто. Никто не вышел. Тогда он перевёл взгляд на Юлю.
— Ты его любишь?
— Да! — пылко ответила девушка.
— А он тебя?
— Нет. Я слишком молода для него.
— Тебе нравится его любить?
Юля на секунду задумалась.
— Пожалуй, да.
— Ты ещё будешь взрослеть?
— Конечно, как же иначе?
— Ты можешь подождать, у тебя есть время?
— Ага, а его уведут старые тётки! Он старых любит.
— Но через какое-то время, дочка, ты ведь станешь такой же тёткой?
— Можно, я до вас дотронусь? — не отвечая, спросила девушка.
— Конечно, Юленька.
Юля приблизилась к старику, дотронулась до него. И вдруг на неё пахнуло знакомым запахом. Она вскинула голову.
«Дочка», «Юленька»… — всплыло в мозгу. — Я ведь не называла ему своего имени. Она встретилась взглядом со старцем... и, не удержавшись, вскрикнула:
— Отец! Ты?!
— !..
Сегодня старец исчез из города гораздо раньше чем обычно. Как всегда, никто не увидел, когда. И никому даже на ум не пришло, что сегодня помощь нужна была ему самому.
В доме, стоящем за решётчатым забором в самом конце улицы, повисла ледяная тишина. Счастье и любовь, царившие в семье, в одночасье могли обратиться в груду хлама. От этого становилось жутко и ознобно, похлеще, чем от промозглого ветра на улице. Вся семья собралась в столовой. Первой не выдержала жена:
— Так вот, значит, какой у тебя бизнес? — она покачала головой и вдруг взорвалась. — Как ты мог?! Мой муж — нищий бомж, попрошайка! — Виктория хлопнула себя по бокам.
— Мужчина должен обеспечить семью материально,— возразил он, — а деньги, как известно, не пахнут ничем, кроме денег. Какая разница, как их зарабатывать?
— Пап, но ведь ты обманом выуживал у людей деньги!
— Разве? Я никого не обманывал. Люди сами давали. Этот бизнес, может, ещё почище и почестнее некоторых. Очень многим нужно очиститься, дав милостыню простолюдину или нуждающемуся. Некоторые так замаливают свои грехи, или просто самоутверждаются, или так понимают свой долг. Почему же им в этом не помочь?
— Помочь?! Да ты живёшь на их подаяния! — не унималась Виктория.
— Но ведь и помогаю.
— Какая это помощь, дурацкие вопросы задавать?
— Почему «дурацкие»? Не забывай, ведь и ты, Виктория пришла ко мне за советом, а ушла, приняв определённое решение.
— Да, это так. Только не могу понять, как ты догадываешься, что собственно конкретному человеку требуется?
— Пап, ну правда, как можно знать, кому, что, когда нужно?
— Вы хотите это понять? Вам это, правда, интересно?
— Конечно!
— Хорошо, тогда слушайте… Поначалу и не думал ничего такого. Просто не нашёл хорошей денежной работы и, может, от отчаяния, решил поиграть, так сказать в реальной, жизни вживую и, конечно, немного заработать. Для этого, прихватив с собой кое-какие лохмотья, уехал в другой город, где меня никто не знал. Остановился в гостинице, загримировался и вышел на улицу. Не всё сразу получилось: откуда-то меня выгоняли, куда-то не пускали. Но без куска хлеба с маслом никогда не возвращался.
— Но ведь это не помощь никакая. Ты же говоришь, тебе известно, что именно людям нужно? — спросила дочь.
— Это пришло не сразу, потом. Заметил, многие люди, давая, ждали каких-то слов благодарности, и очень чутко реагировали на пожелания, особенно если слышали как раз то, что хотели. Постепенно научился угадывать, что и кому было нужно, а потом вдруг понял: в конечном итоге люди всегда видят только то, что хотят видеть. Моя задача просто им не мешать. Не мешать им делать себя из себя. Лишь иногда помочь найти самих себя в себе. Это не так сложно. Нужно только молчать и слушать. Иногда задавать вопросы, чтобы заставить их самих думать. А они пусть говорят и сами принимают решения. Таким образом, вместо исповеди и испрашивания чуда или совета страждущим приходили знания, те знания, которые покоились в каждом из них невостребованными. Это тот опыт, который есть у каждого, при чём у каждого индивидуальный. Потому-то советы одним совершенно не подходят другим, хотя их неправильными и не назовёшь. Каждый должен решать сам, как ему жить. И главная моя помощь — не мешать, ничего не советовать, не вмешиваться в чужие жизни. А лишь слушать и вовремя промолчать.
— Про тебя говорят, что можешь творить чудеса, — напомнила Виктория, — а ты твердишь: только слушать и молчать. Что-то здесь не стыкуется, господин кудесник.
— Да я и сам точно не знаю, как это получается. Вера в чудо — большая сила. Может, это она творит чудеса? — пожал он плечами. — Люди любят сочинять сказки, а потом слепо верить в то, что сами же и придумали.
— Пап, а почему ты это делаешь только по ночам? — спросила Юлия.
— Ночь сама по себе загадочна и неординарна, и это — не слабый козырь. Под покровом темноты и таинственности многие ко мне приходят с ещё большей охотой. К тому же при плохом освещении труднее узнать в седом старце…
— Папка, ну ты артист! Так перевоплощаться! Ты же совсем не такой старый. Даже мама тебя не узнала, да и я не сразу. Если бы не твой запах… и ещё глаза!
— Все мы артисты в этой жизни. Просто у каждого своя роль.
— И всё-таки мой муж — бомж. Это ужасно!
— А ты знаешь, — пропустив мимо ушей последнюю реплику жены, «ночной старец» обратился к дочери, — мы никогда не говорили об этом, а я ведь на самом деле актёр. Закончил театральное. Там и гримёрному искусству научился, и искусству перевоплощения. Даже в нашем театре работал. Все мне твердили: «Талант. Талантище. У тебя большое будущее». Но был в основном на второстепенных ролях. На первые утверждали более настойчивых и пронырливых, и это, наверное, правильно: в жизни нужно уметь постоять за себя. А я тогда не мог. Но и мириться с положением талантливого неудачника не захотел. Потому из театра ушёл и вскоре создал свой, в котором стал играть по своим правилам.
— Нет, всё-таки не могу этого понять, — перебила Виктория, — как же так можно: днём — приличный бизнесмен, любящий муж и отец, а к ночи — бездомный, оборванный бомж?
— Ладно. Раз вы так полагаете, хорошо. Последние дни я совсем мало сплю: ночами — работа, днём — надо поддерживать определённый имидж. Словом хроническое недосыпание. Сегодня предстоит трудная ночь: на улице мокрый снег с дождём, мою форму одежды вы видели, а иначе никак нельзя, тоже нужно соответствовать. Так что сейчас ложусь спать, будильник ставить не буду. Если вы с дочкой считаете такой способ зарабатывания денег неприемлемым, не будите, хоть всласть высплюсь. Только имейте в виду: вам придётся отказаться от многих своих привычек: и от массажных кабинетов, и ночных клубов, и авто, и ещё от очень многого. Подумайте. Если же решите оставить всё как есть, разбудите меня ровно в девять часов, и, пожалуйста, не раньше…
Виктория осторожно приоткрыла дверь в спальню и вошла. На кровати ровно посапывал её муж. Немного помедлила, глядя на него и, наконец решившись, подошла ближе.
— Дорогой, ты просил тебя разбудить, — она осторожно потрепала его по плечу, — вставай, дорогой, уже пора.
Ночной старец с трудом разлепил тяжёлые веки и бросил взгляд на светящийся циферблат больших настенных часов. Часы показывали двадцать пятьдесят пять.
— Просил же! Ещё пять минут можно было… — превозмогая сонливость, он сел и, шумно сопя, принялся натягивать штаны.
— Ты говорил, сегодня предстоит трудная ночь, — Виктория нежно поглядела на мужа, — ты у меня самый лучший и умный. Люблю тебя.
— Я тебя тоже, — ещё не до конца проснувшись, он натянул на себя рубаху и, второпях пытаясь застегнуться, никак не мог попасть пуговицей в петельку.
— Сварила кофе, — Виктория опустилась перед ним на колени и выверенными движениями поочерёдно застегнула все пуговицы на его рубашке, — идём.
— А где Юля, опять в «ночнике»? — он встал и сунул ноги в комнатные тапочки.
— На кухне. Бутерброды тебе готовит.
— Бутерброды? — хмыкнул он. — Бутерброды — это хорошо.
— Может, тебя подвезти? — предложила Виктория
— Нет уж, пусть остаётся всё как есть. Самое худшее в хорошо налаженном производстве — это перемены. Не будем ничего менять.
Они вышли в столовую. Дочь аккуратно нарезала тонкими ломтиками колбасу. По кухне разносился чудесный запах свежесваренного кофе. Тепло было в доме.
— Господи, как же я вас обеих люблю! — сказал он и, нежно приобняв жену, с теплотой посмотрел на дочь.
Рейтинг: +7
435 просмотров
Комментарии (3)
| Светлана Казаринова # 13 февраля 2018 в 19:00 +1 | ||
|
| Людмила Комашко-Батурина # 16 февраля 2018 в 19:15 +2 | ||
|
| Валентина Попова # 24 февраля 2018 в 05:55 +1 | ||
|
