[Скрыть]
Регистрационный номер 0273425 выдан для произведения:
Так уходили они....
Мерзлая земля была твердой , как камень...
Окопались только к вечеру, когда холодное солнце уже зацепилось за низкие холмы.
Ждали кухню, но она куда-то запропала, хотя вестовой из соседней роты, прибежавший под огнем к капитану, сказал, что они уже поужинали.
Чтобы побороть голод, курили цигарки, говорили о пустяках. А Пантелеич все присматривался к брустверу: что-то не нравилось ему в нем. Снова вынул из чехла саперную лопатку, стал долбать землю снизу, там она была помягче, промерзнуть не успела. Накинул с десяток лопаток на край окопа — вроде получше стало, понадежней … В рост мерить не стал, вдруг фриц стрельнёт с дури, прислонил винтовку к стенке окопа: она была с Пантелеичем одной высоты. Снова мало оказалось этого так нужного для спокойной жизни бугорка. Плюнул на ладони, принялся копать дальше.
- Пантелеич! - окликнул его Лёха — земеля из соседнего окопчика. - Чего это тебе неймется? Мало, что ли, за день лопатой намахался? Али решил здесь зиму зимовать?
- Зиму — не зиму, а вот завтра фриц пристреляется, або в атаку пойдет, тогда и посмотрим, чего это мне неймется, - ответил Пантелеич Лёхе, хотя спорить с ним ему совсем не хотелось, по усталости.. Но они были земляки, из одного района, что на Псковщине, и обидеть молчанием родного человека он не мог.
- Ага! - не унимался сосед. - Коли они танки пустят, так от твоего окопчика гладкое место останется...
- Для танков у меня тоже кое-что имеется... Старшина нынче что-то расщедрился, пяток гранат мне подбросил...
- Оттого и подбросил, что точно известно уже, что танки пойдут …
Эти Лехины слова не напугали Пантелеича, пуганый уже, а заставили снова взяться за лопатку. Просто так, со злости.
- Всегда знал, что у вас деревне народ настырнй живет,, - отозвался Лёха тут же, услышав стук железа о мерзлую землю. - Но чтобы такие глупые были — не слыхал.
- Но зато у нас в деревне совсем болтунов нету, вроде тебя -, сказал Пантелеич беззлобно, но серьезно, без насмешки.
Леха понял его правильно, старших он всегда уважал и особо им не перечил.
Стемнело вдруг, будто кто-то в избе керосиновую лампу задул...
- Лексей!. - позвал Пантелеич негромко, чтобы не разбудить прикорнувшего рядом новобранца Тюнькина. - Ты не знаешь, письмоносец нынче был?
- Не слыхал, - ответил Лёха. - Он обычно орет звонко, а сегодня что-то не слыхать было. Небось, заблудился в степу, гляди, сколь войска сюда нагнали. Пойди, найди нас … А, может, убило... Фрицы сейчас за каждым человеком охотятся... Говорят, из самого Берлину снайперов прислали, которые в трубу подзорну любого видят за три километра.... А ты чего, писем из дому ждешь?
- Жду, - коротко сказал Пантелеич и вздохнул.
- Так ты старые почитай, - посоветовал земеля. - Я так завсегда делаю: когда писем долго нет, читаю те, что ране получил...
«А еще говоришь, что у вас в деревне дураков нету, - подумал Пантелеич. - Как же я его буду читать, когда темно совсем? Хорошо, что у меня оно одно, и я его на память помню».
И он стал вспоминать, шевеля губами, что написала ему месяц назад его жена Мария:
«Здравствуй, дорогой муж наш и отец Яша! Во первых строках нашего письма сообщаем тебе, что мы все живы и здоровы. Извиняй, что долго не писали, но наша старая учительша померла, а новую еще не прислали. Так что писать тебе было некому, в деревне остались только безграмотные старики да дети недоученные писать. Но на неделе пришел с фронту безногий тракторист Тимофей Ропшин, и теперь он у нас за писаря.
Детки наши растут, помогают мне в хозяйстве, а иначе я бы не сдюжила. Ванька корову со стада уже забирает, Дашенька картошку вместе со мной убирала. Картошка, слава Богу, сей год уродилась.
Кумовьям нашим Безлепкиным похоронку принесли на старшего сына, Ромку. Младший на летчика учится, пишет, что за брата будет фрицев поганых нещадно бить.
Береги, себя, Яша, возвращайся домой с победой.
Твоя жена Мария и детки Иван и Дарья»
На дальнем конце траншеи, у штабного блиндажа, раздался шум, по цепочке разнеслась радостная весть: «Кухня приехала!». Пантелеич нащупал в сапоге ложку, на месте ли, толкнул в бок Тюнькина: «Вставай, кашу привезли!».
По привычке пригибаясь в узеньком проходе, пошли на тусклый свет фонаря, укрытого сверху плащпалаткой: фрицевские самолеты-разведчики, «рамы», как их называли солдаты, порой зависали в воздухе и ночью.
Ели молча, всегдашнего оживления по поводу приезда полевой кузни не было, потому что за день все устали до чертиков. Не успели доесть, как над степью повисла немецкая ракета, освещая все вокруг на много километров. Все солдаты разом пригнулись, Пантелеич, самый опытный из них, лег ничком: если фрицы сейчас засекут их и шваркнут из орудий, осколки полетят выше головы, не зацепят.
Ракета висела долго, и Пантелеич приноровился доесть кашу, лежа лицом вниз. Облизал ложку, засунул ее в сапог, а тут и ракета погасла.
«Вот стерва, - выругался про себя Пантелеич, - пожрать спокойно не дала, а теперь тухнет. А то я при ее свете знатно бы покурил, не прятал бы цигарку в рукаве: все равно вокруг словно днем видно Теперь надо в блиндаже приткнуться, там и покурю».
Но стоило ему в темноте закрыть тяжелую блиндажную дверь и чиркнуть кресалом, как из угла раздался чей-то мощный голос:
- Ну, куда со своей цигаркой прешь? И так не продохнуть уже, а они прут и прут со своим табачищем.
Пантелеич прикуривать не стал, и попытался пробраться в угол блиндажа, где, как он точно знал, было теплее. Но он не сделал и трех шагов, как кто-то дернул его за полу шинели:
- Ложись рядом, дальше все забито подзахлест...
Пантелеич нащупал свободное пространство, покрытое прелой соломой и плюхнулся на нее. Приклад винтовки больно ударил его по бедру, но он стерпел, не крикнул.
«Хорошо, что штык сегодня отцепил, а то бы было дело, - подумал он, натягивая рукава шинели до кончиков пальцев. - А, если завтра в атаку не пойдем, так я его и цеплять не стану»
Солома воняла мышами, какой-то взбалмошный солдатик беспрестанно орал во сне, просил кого-то не лезть на рожон и требовал позвать Нюрку... Но Пантелеич почувствовал вдруг такой покой и ублаготворение после прошедшего тяжелого дня, что взял и заснул... Сразу, ни о чем не думая...
А утром их роту все-таки подняли в атаку...
Капитан Ермолин, бледный, пробежал по траншее, крича тонким голосом:
- К атаке!... К атаке приготовиться! Штыки примкнуть!
«Будь ты неладен, - непонятно кого выругал Пантелеич, потому что с этим штыком у него всегда были недоразумения: он никак не хотел защелкиваться. - То примкни, то отомкни...»
Он помнил, что снял штык вчера сам, без команды, но признаться в этом самому не хотел.
Но на этот раз штык стал на место сразу же, и Пантелеич вспрыгнул на бруствер одним из первых. Капитан бежал в двух шагах от него впереди, размахивая пистолетом. Вслед за ним шибко перебирал ногами новобранец Тюнькин.
«А этот как тут оказался? - удивился Пантелеич. - Молодой — да ранний...»
Дальше думать было некогда, надо было ждать команды: «Ложись!». Капитан Ермолин, хоть и не был кадровым военным, а преподавал историю в институте, но толк в атаках знал хорошо. Как только фрицы приходили в себя и начинали поливать наших из пулеметов, он тут же приказывал роте залечь и рассредоточиться по воронкам, которых вокруг было хоть пруд пруди..
Воронка Пантелеичу досталась удобная: глубокая, но с пологими боками. Он скатился вниз, прямо как в детстве с копешки сена, и, оглядевшись сообразил, что по команде «В атаку!», выбраться будет ему отсюда, что раз плюнуть....
Немцы стреляли еще долго, но потом им, видно, надоело лупить по чисту полю, и пулеметы замолкли. Правда, две мины шваркнули совсем близко от воронки, так это — пустяки, мертвому припарки...
Пантелеич даже решил покурить до команды, но она раздалась совсем некстати, когда он уже скрутил «козью ножку» и полез в карман за кресалом.
И тогда он осторожно положил цигарку на ком промерзшей земли и подумал: «Выбьем фрицев из окопов — вернусь сюда и закурю»
А вторая мысль была не очень отрадной: «А убьют, так кто-нибудь другой найдет и покурит».
Он вылез из воронки и снова оказался почти рядом с командиром. Тот кричал своим тонким голосом «Ур-р-а-а!», и Пантелеичу захотелось поддержать его, чтобы это было как-то посолидней, погромче.
Но стоило ему открыть рот, как что-то остро кольнуло у него в груди... Он даже не понял, что это такое, но, падая, успел подумать: «Как же они без меня. Мария-то с детьми?...»
К вечеру на новые позиции, отбитые у немцев, в роту пришел письмоносец...
Он не не любил приходить к солдатам после атаки, потому что очень часто в ответ на выкрикнутую им фамилию слышал: «Убит...»
-Тужилкин! - прокричал он, размахивая сразу двумя «треугольниками» - Давай, Яков Пантелеевич, танцуй! Тебе сразу два письма: одно - от жены, другое от подруги...
Лёха, стоявший рядом и ждавший своего письма, промолчал... У него была давняя примета: никогда не отзываться об убитом.... Он считал, что если отзовется, то его убьют самого... Был такой случай с его взводным, с тех пор Леха зарекся говорить это короткое, но такое тяжелое слово : «Убит...»
- Тужилкин! - снова закричал письмоносец. - Оглох, что ли?
- Убило его, - через силу произнес Леха.
- Так чего молчал?! - возмутился письмоносец.- Стоит рядом и молчит...
Он достал из кармана карандаш, послюнявил его и написал печатными буквами с обратной стороны треугольника: «ПОГИБ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ»....
… Такая у него была привычка, не мог он написать коротко и быстро: «УБИТ»...
Так уходили они....
Мерзлая земля была твердой , как камень...
Окопались только к вечеру, когда холодное солнце уже зацепилось за низкие холмы.
Ждали кухню, но она куда-то запропала, хотя вестовой из соседней роты, прибежавший под огнем к капитану, сказал, что они уже поужинали.
Чтобы побороть голод, курили цигарки, говорили о пустяках. А Пантелеич все присматривался к брустверу: что-то не нравилось ему в нем. Снова вынул из чехла саперную лопатку, стал долбать землю снизу, там она была помягче, промерзнуть не успела. Накинул с десяток лопаток на край окопа — вроде получше стало, понадежней … В рост мерить не стал, вдруг фриц стрельнёт с дури, прислонил винтовку к стенке окопа: она была с Пантелеичем одной высоты. Снова мало оказалось этого так нужного для спокойной жизни бугорка. Плюнул на ладони, принялся копать дальше.
- Пантелеич! - окликнул его Лёха — земеля из соседнего окопчика. - Чего это тебе неймется? Мало, что ли, за день лопатой намахался? Али решил здесь зиму зимовать?
- Зиму — не зиму, а вот завтра фриц пристреляется, або в атаку пойдет, тогда и посмотрим, чего это мне неймется, - ответил Пантелеич Лёхе, хотя спорить с ним ему совсем не хотелось, по усталости.. Но они были земляки, из одного района, что на Псковщине, и обидеть молчанием родного человека он не мог.
- Ага! - не унимался сосед. - Коли они танки пустят, так от твоего окопчика гладкое место останется...
- Для танков у меня тоже кое-что имеется... Старшина нынче что-то расщедрился, пяток гранат мне подбросил...
- Оттого и подбросил, что точно известно уже, что танки пойдут …
Эти Лехины слова не напугали Пантелеича, пуганый уже, а заставили снова взяться за лопатку. Просто так, со злости.
- Всегда знал, что у вас деревне народ настырнй живет,, - отозвался Лёха тут же, услышав стук железа о мерзлую землю. - Но чтобы такие глупые были — не слыхал.
- Но зато у нас в деревне совсем болтунов нету, вроде тебя -, сказал Пантелеич беззлобно, но серьезно, без насмешки.
Леха понял его правильно, старших он всегда уважал и особо им не перечил.
Стемнело вдруг, будто кто-то в избе керосиновую лампу задул...
- Лексей!. - позвал Пантелеич негромко, чтобы не разбудить прикорнувшего рядом новобранца Тюнькина. - Ты не знаешь, письмоносец нынче был?
- Не слыхал, - ответил Лёха. - Он обычно орет звонко, а сегодня что-то не слыхать было. Небось, заблудился в степу, гляди, сколь войска сюда нагнали. Пойди, найди нас … А, может, убило... Фрицы сейчас за каждым человеком охотятся... Говорят, из самого Берлину снайперов прислали, которые в трубу подзорну любого видят за три километра.... А ты чего, писем из дому ждешь?
- Жду, - коротко сказал Пантелеич и вздохнул.
- Так ты старые почитай, - посоветовал земеля. - Я так завсегда делаю: когда писем долго нет, читаю те, что ране получил...
«А еще говоришь, что у вас в деревне дураков нету, - подумал Пантелеич. - Как же я его буду читать, когда темно совсем? Хорошо, что у меня оно одно, и я его на память помню».
И он стал вспоминать, шевеля губами, что написала ему месяц назад его жена Мария:
«Здравствуй, дорогой муж наш и отец Яша! Во первых строках нашего письма сообщаем тебе, что мы все живы и здоровы. Извиняй, что долго не писали, но наша старая учительша померла, а новую еще не прислали. Так что писать тебе было некому, в деревне остались только безграмотные старики да дети недоученные писать. Но на неделе пришел с фронту безногий тракторист Тимофей Ропшин, и теперь он у нас за писаря.
Детки наши растут, помогают мне в хозяйстве, а иначе я бы не сдюжила. Ванька корову со стада уже забирает, Дашенька картошку вместе со мной убирала. Картошка, слава Богу, сей год уродилась.
Кумовьям нашим Безлепкиным похоронку принесли на старшего сына, Ромку. Младший на летчика учится, пишет, что за брата будет фрицев поганых нещадно бить.
Береги, себя, Яша, возвращайся домой с победой.
Твоя жена Мария и детки Иван и Дарья»
На дальнем конце траншеи, у штабного блиндажа, раздался шум, по цепочке разнеслась радостная весть: «Кухня приехала!». Пантелеич нащупал в сапоге ложку, на месте ли, толкнул в бок Тюнькина: «Вставай, кашу привезли!».
По привычке пригибаясь в узеньком проходе, пошли на тусклый свет фонаря, укрытого сверху плащпалаткой: фрицевские самолеты-разведчики, «рамы», как их называли солдаты, порой зависали в воздухе и ночью.
Ели молча, всегдашнего оживления по поводу приезда полевой кузни не было, потому что за день все устали до чертиков. Не успели доесть, как над степью повисла немецкая ракета, освещая все вокруг на много километров. Все солдаты разом пригнулись, Пантелеич, самый опытный из них, лег ничком: если фрицы сейчас засекут их и шваркнут из орудий, осколки полетят выше головы, не зацепят.
Ракета висела долго, и Пантелеич приноровился доесть кашу, лежа лицом вниз. Облизал ложку, засунул ее в сапог, а тут и ракета погасла.
«Вот стерва, - выругался про себя Пантелеич, - пожрать спокойно не дала, а теперь тухнет. А то я при ее свете знатно бы покурил, не прятал бы цигарку в рукаве: все равно вокруг словно днем видно Теперь надо в блиндаже приткнуться, там и покурю».
Но стоило ему в темноте закрыть тяжелую блиндажную дверь и чиркнуть кресалом, как из угла раздался чей-то мощный голос:
- Ну, куда со своей цигаркой прешь? И так не продохнуть уже, а они прут и прут со своим табачищем.
Пантелеич прикуривать не стал, и попытался пробраться в угол блиндажа, где, как он точно знал, было теплее. Но он не сделал и трех шагов, как кто-то дернул его за полу шинели:
- Ложись рядом, дальше все забито подзахлест...
Пантелеич нащупал свободное пространство, покрытое прелой соломой и плюхнулся на нее. Приклад винтовки больно ударил его по бедру, но он стерпел, не крикнул.
«Хорошо, что штык сегодня отцепил, а то бы было дело, - подумал он, натягивая рукава шинели до кончиков пальцев. - А, если завтра в атаку не пойдем, так я его и цеплять не стану»
Солома воняла мышами, какой-то взбалмошный солдатик беспрестанно орал во сне, просил кого-то не лезть на рожон и требовал позвать Нюрку... Но Пантелеич почувствовал вдруг такой покой и ублаготворение после прошедшего тяжелого дня, что взял и заснул... Сразу, ни о чем не думая...
А утром их роту все-таки подняли в атаку...
Капитан Ермолин, бледный, пробежал по траншее, крича тонким голосом:
- К атаке!... К атаке приготовиться! Штыки примкнуть!
«Будь ты неладен, - непонятно кого выругал Пантелеич, потому что с этим штыком у него всегда были недоразумения: он никак не хотел защелкиваться. - То примкни, то отомкни...»
Он помнил, что снял штык вчера сам, без команды, но признаться в этом самому не хотел.
Но на этот раз штык стал на место сразу же, и Пантелеич вспрыгнул на бруствер одним из первых. Капитан бежал в двух шагах от него впереди, размахивая пистолетом. Вслед за ним шибко перебирал ногами новобранец Тюнькин.
«А этот как тут оказался? - удивился Пантелеич. - Молодой — да ранний...»
Дальше думать было некогда, надо было ждать команды: «Ложись!». Капитан Ермолин, хоть и не был кадровым военным, а преподавал историю в институте, но толк в атаках знал хорошо. Как только фрицы приходили в себя и начинали поливать наших из пулеметов, он тут же приказывал роте залечь и рассредоточиться по воронкам, которых вокруг было хоть пруд пруди..
Воронка Пантелеичу досталась удобная: глубокая, но с пологими боками. Он скатился вниз, прямо как в детстве с копешки сена, и, оглядевшись сообразил, что по команде «В атаку!», выбраться будет ему отсюда, что раз плюнуть....
Немцы стреляли еще долго, но потом им, видно, надоело лупить по чисту полю, и пулеметы замолкли. Правда, две мины шваркнули совсем близко от воронки, так это — пустяки, мертвому припарки...
Пантелеич даже решил покурить до команды, но она раздалась совсем некстати, когда он уже скрутил «козью ножку» и полез в карман за кресалом.
И тогда он осторожно положил цигарку на ком промерзшей земли и подумал: «Выбьем фрицев из окопов — вернусь сюда и закурю»
А вторая мысль была не очень отрадной: «А убьют, так кто-нибудь другой найдет и покурит».
Он вылез из воронки и снова оказался почти рядом с командиром. Тот кричал своим тонким голосом «Ур-р-а-а!», и Пантелеичу захотелось поддержать его, чтобы это было как-то посолидней, погромче.
Но стоило ему открыть рот, как что-то остро кольнуло у него в груди... Он даже не понял, что это такое, но, падая, успел подумать: «Как же они без меня. Мария-то с детьми?...»
К вечеру на новые позиции, отбитые у немцев, в роту пришел письмоносец...
Он не не любил приходить к солдатам после атаки, потому что очень часто в ответ на выкрикнутую им фамилию слышал: «Убит...»
-Тужилкин! - прокричал он, размахивая сразу двумя «треугольниками» - Давай, Яков Пантелеевич, танцуй! Тебе сразу два письма: одно - от жены, другое от подруги...
Лёха, стоявший рядом и ждавший своего письма, промолчал... У него была давняя примета: никогда не отзываться об убитом.... Он считал, что если отзовется, то его убьют самого... Был такой случай с его взводным, с тех пор Леха зарекся говорить это короткое, но такое тяжелое слово : «Убит...»
- Тужилкин! - снова закричал письмоносец. - Оглох, что ли?
- Убило его, - через силу произнес Леха.
- Так чего молчал?! - возмутился письмоносец.- Стоит рядом и молчит...
Он достал из кармана карандаш, послюнявил его и написал печатными буквами с обратной стороны треугольника: «ПОГИБ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ»....
… Такая у него была привычка, не мог он написать коротко и быстро: «УБИТ»...
Помочь сайту
Поздравления
Понравился ваш рассказ. 
ПОКЛОН НАРОДУ-ПОБЕДИТЕЛЮ! МИР ДОМУ! МИР ПЛАНЕТЕ! Успехов! 
