Непоименованные

 НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.  НЕПОИМЕНОВАННЫЕ

Затёртая это фраза: случилось это давно, а помню, словно бы всё случилось лишь вчера. Но – как уж есть, и не обессудьте, ежели мои эмоции…

Нет, по природе, и тем паче, по воспитанию я – истовый и близкий к фанатизму сангвиник, и даже если в моей крови и присутствуют подозрительные элементы, то это – никоим образом не желчь (холерики), и не черная желчь (добро пожаловать к меланхоликам), и, тем более – вода (флегматики даже в воде не тонут).

 Таких, как я, остальные человеческие расы ещё пофигистами называют, на что я лишь недоумеваю; поскольку жадничать – умею, работать до изнеможения – не хочу, но всегда согласен; а стремиться к чему-то светлому – так… «Возьмемся за руки, друзья»?. Люблю я друзей, люблю близких, дальних, наслаждаюсь природой, и на всё это мне отнюдь не пофиг. Ценю я всё это, и Боже Вас упаси обидеть сангвиника, или же окружение его.

Но вернемся с того, с чего начали, а именно с того, что давно случилось Нечто. Причем – не вчера; хотя для нас, сангвиников, ответ «вчера» при вопросе «когда ты ел?» - почто что вечность. Итак, было это в самом начале семидесятых, поскольку у папы ещё не было машины. Зато мои родители уже купили садовый участок на самой окраине города, и там росла малина, а справа от малины – черемуха.

Малину я трескал вплоть до самой осени, черемуха же позволяла себя вкушать лишь тогда, когда без курточки из дому уже и не выходи. Да, была ещё клубника, смородина и кружовник (похуже малины, пять с минусом), в теплице созревали огурцы и чудовищных размеров помидоры с пугающим названием «Бычье сердце» (на четверочку, но родители его под «Медвежью кровь» очинно жаловали).

Чуть ближе к дороге, на огороде, росли и вовсе бесполезные растения: картошка, котрую надо было окучивать, глупая длинная морковь, пачкотливая свекла, а также и вовсе несуразные бяки, навроде лука и чеснока. И вся эта непотребщина занимала пол-участка! Мало того: меня ею ещё и пичкали! Нет, представьте: ешь ты суп, к примеру, с курицей, синей от рождения, и что? Для того, чтобы освободить махонькое крылышко, ты просто вынужден столько ммммм…ррррр… ккк..ови, столько ль-лььукууууу наглотаться, что и мясо не в радость становится. Ничуть не лучше щи, борщ, и даже грибница: мои родители даже её умудрялись луком испохабить.

А я лук – не люблю! Грибы – люблю, а капусту – терпеть не могу! Мясо – обожаю, лук же с чесноком – не перевариваю! Мяса хочу! Малины! Морса! Мороженого! Молока! Маму люблю! Ой, и чего это всё на букву «М»?  

Ой, точно: вот сам и вспомнил, о чём рассказать-то хотел. О кошке же, её тоже на «М» звали, Муркой. Ну, как положено. И, хоть на кошек у меня и аллергия, и мама запрещала мне ее гладить, ссылаясь на невидимых и вездесущих блох, даже руки чуть ли не через каждые пять минут заставляла мыть. Я послушно их мыл, наивный, не зная еще, что на руках блохи не водятся. Мало того: подчас я даже купал кошку в корыте с водой, пользуясь стиральной доской и хозяйственным мылом, но каждый раз выходил… нет – выползал, шипя, побежденным. С расцарапанными руками, а порой – даже… За это страшное преступление меня принуждали учить наизусть «Конька-горбунка», и часа два не выпускали на улицу. Не верите? Да я и сейчас, через… Господи, неужто столько раз наша планетка вокруг Солнца успела обернуться? Сколько же это будет в километрах?!

Но однажды кошка внезапно потолстела и совсем пропала. Учитывая, что она – соседская, а к соседям без разрешения на участок заходить нельзя, я частенько усаживался с предварительно собранной малинкой (ах, запах-то какой!), на нашу завалинку, и высматривал эту хитрюгу: авось, объявится? Наконец папа, обеспокоившись вслед за мной пропажей Мурки, вооружившись лестницей, залез к нам на чердак, и отчего-то печально объявил, что кошка – там, и у неё появились котята.

Почему он такой задумчивый, мне было разъяснено вполне прозаично: мол, расплоятся тут, птичек поедят, а те кушают толстых противных шерстистых гусениц, и тогда злые гусеницы нам самим ничего не оставят на обед. И на ужин тоже ничего не будет, даже смородины, и той не будет: всё съедят. Такой вот круговорот: кошки – птичек, птички – гусениц, гусеницы (до чего же противные!) -  смородину. И – малину… А мы вроде и не при чём…

Да, в воскресенье это было, сразу после того, как папа нашел Мурку, да ещё и «со своим выводком». Это мама так сказала: выводок. Итак, приехал дедушка, взял лопату, и мы втроем невесть зачем, взяв с собой «выводок», пошли вместе в лес. Ведро с котятками я нёс сам, и то и дело посматривал, что они там делают внизу, крепыши. Мурка сперва бежала следом, орала, как оглашенная, но её (дуру, и еще что-то), отогнал лопатой любимый дедушка, и мы пошли на наше грибное место, хотя для грибов было ещё рановато. Зачем? Почему?

Потом мы с папой присели отдохнуть возле сосенки, дедушка же решил пойти с котятами дальше, чуть за горку, где сплошной папоротник, и никаких тебе грибов.

-Пап, а куда это он с котятами? – с наслаждением снял я ставшие маленькими за зиму прошлогодние сандалики.  

-Котят на волю отпускать, - отвернувшись, закурил отец.

-А….а лопата… лопата зачем? – ощутил я холодок на спине.

Папа поднялся на ноги, потянулся, походил туда-сюда, приглядываясь, и вздохнул:

-Не созрела ещё земляничка, рано ей. Вот и тебе тоже рано.

-Де… де…дедушка их что?... Их? – вскочил я. – Я! Их?!

-Тихо-тихо-тихо! – слегка придержал меня папа за плечо. – Отпустит, отпустит, ну что ты? Они уйдут, там деревня близко, они туда и пойдут. Иначе зачем, как ты думаешь, мы так далеко шли? Ничего плохого не станет с твоими котятками, правда ведь? Правда?

И тут меня охватило такое безволие, что я плюхнулся обратно на землю, и мне… да, мне попросту было тоскливо: не верил я не папе, ни деду. Убили они их, пушистиков. В землю зарыли. И кто? Мой родной дедушка. Папа. И мама. Все убили. Даже я. Я ведро нес. А они там, на дне ведра шебуршат… шебуршили.

А я их даже назвать не успел, да что там назвать – запомнить! Того, что с двумя белыми пятнышками на животике – Пандой, это да, сразу придумал, полосатенького можно было Тигром назвать, или же – Шер-ханом, кто ещё там был? Да, Пятнышка была, вся такая в пятнышку. И ещё были, штуки три. Может – больше, неважно. Важно то, что уже поздно, как кого наименовать. Так они и остались – НЕПОИМЕНОВАННЫМИ.