Что Чехову грустно, то нам водевильно

Перечитать пьесу Антона Чехова «Дядя Ваня» меня заставили две современные постановки её – в театре Вахтангова и театре Моссовета. Первую осуществил Римас Туминас, вторую Андрей Кончаловский. Интересно, что лет сорок назад последний снял по пьесе фильм, а сейчас готовит к выходу другую пьесу знаменитого драматурга – «Три сестры». По поводу версии Туминаса наша театральная критика единогласно вопила, что это настоящий шедевр, версию Кончаловского, в основном, громили. Мне же не пришлись по вкусу обе.

Но не могу не констатировать, что два этих спектакля демонстрируют именно современное прочтение довольно простой по мысли драмы. Нынешний человек всё дальше уходит от подлинной красоты в самых разных её проявлениях, он не верит ей, считает её только раскрашенным фантиком, прикрывающим подлинную суть практической жизни, которая непременно груба и порочна. Точно так же он не доверяет мысли о необходимости честного труда – то есть склонен осудить любого, кто не финтит, не крадёт, не имеет доступа к большим деньгам, но преклоняется перед теми, кто этим доступом щеголяет. Не потому ли у обоих – очень на самом деле не бездарных – режиссёров главный герой скачет по сцене шутом гороховым, а его приятель превращён в окончательного пошляка, то укладывающего чужую жену-красавицу на верстак, то по-подростковому задирая ей юбку под реплику «Ах, какая красивая!»? Не потому ли сам текст пьесы становится невнятным, нечленораздельным, даже и не нужным, а внимание зрителей целенаправленно переключается постановщиками на движения декораций и прыжки кривляющихся актёров?

Попробуем вернуться к тому, что написал Чехов. Главным героем драмы является Иван Войницкий. Об этом свидетельствует не только название произведения, но и основной конфликт между персонажами. Почему иные склонны считать главным персонажем Астрова, непонятно – его линия только параллельна линии Войницкого. Главный герой живёт в имении своей племянницы Сони и вместе с ней делает всё, чтобы хозяйство было неубыточным. Долгие годы эти двое исправно высылают большую часть дохода отцу Сони, профессору Серебрякову, так как верят в его научное призвание и считают своим долгом оказать ему материальную поддержку. Непомерно гордится Серебряковым и мать Войницкого, которая также живёт в этом небольшом имении.

Но вот наступает время, когда дорогой для всей семьи профессор выходит в отставку и переезжает к дочери. Выясняется, что он, в общем-то, мыльный пузырь: в искусстве не понимает ни черта, хотя что-то о нём болтает и пишет, благодарности к родственникам не имеет никакой, более того – ему приходит в голову, что имение надо продать и купить небольшую финскую дачу. Тот факт, что проживать на ней сможет только он сам и его молодая жена-красавица, его нисколько не смущает. Похоже, он даже не понимает, что именно предлагает Войницкому, Соне и тёще.

Собственно, ситуация, в которую попадает Войницкий, не нова – кто не знает, что паразиты имеют свойство приклеиваться к ближним. Но вряд ли Чехов имел желание показать эту ситуацию для насмешки над теми, кто не сразу этот паразитизм способны разглядеть. «Днём и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство моё гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну», – с горечью почти кричит Войницкий. Тот ужас, который переживает главный герой, заставляет его даже взяться за пистолет, чтобы убрать превратившегося в невыносимый раздражитель Серебрякова, а затем украсть у доктора Астрова яд, чтобы покончить с собой.

Не обошёл своим вниманием Чехов и любимую свою тему – угрозу превращения интеллигента в обывателя. Собственно, поэтому в пьесе и возникает Астров. Он тоже честный трудяга, успевает и больных лечить, и лесами заниматься. Но сам говорит, что за десять лет стал обыкновенными провинциальным чудаком, что у него притупились все чувства: «Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную, русскую, обывательскую, терпеть не могу и презираю её всеми силами моей души. А что касается моей собственной, личной жизни, то, ей-богу, в ней нет решительно ничего хорошего. Знаете, когда идешь тёмною ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонёк, то не замечаешь ни утомления, ни потёмок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу... Я работаю, – вам это известно, – как никто в уезде, судьба бьёт меня, не переставая, порой страдаю я невыносимо, но у меня вдали нет огонька. Я для себя уже ничего не жду, не люблю людей... Давно уже никого не люблю». Слова его не до конца правдивы – он всерьёз переживает, что у него на операции умер больной, чувствует привязанность к доброй няньке, сострадающей каждому. И даже хватается, было, за флирт с Еленой, но затем признаётся, что согласись она на дальнейшие отношения, ничего хорошего бы не произошло, лишь разрушительное опустошение обоих – ведь «это не любовь, не привязанность».

Кстати, о Елене, жене Серебрякове. Воплощение красоты, но красоты, по замечанию того же Астрова, праздной. «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Она прекрасна, спора нет, но... ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своею красотой – и больше ничего. У неё нет никаких обязанностей, на неё работают другие... Ведь так? А праздная жизнь не может быть чистою», – заметьте, как у нас помнят первую часть этого замечания и как не вспоминают о второй. Однако театральные попытки сделать Елену только куклой или холодной дивой, думающей о власти над мужчинами, смешны и говорят лишь о том, что опять же текст пьесы внимательно не прочитан, режиссёры лишь воплощают распространённые стереотипы. Как и многие девушки, она перепутала любовь к мужчине с уважением к социальному статусу, вышла замуж за «просвещённого» старика, но быстро поняла, как искусствен этот союз. Но и решимости жить настоящими чувствами у неё нет – возможно, не будет таковой никогда.

Дурнушка Соня, на первый взгляд, играет только роль противостоящей Елене фигуры. Мне же кажется, что для неё важнее смысловой диалог с Войницким. Основа её жизни – труд и милосердие. Об этом она напоминает отцу, задумавшему глупую сделку с имением, об этом она говорит и Войницкому в финале пьесы, потому что хочет подарить ему надежду, оправдание его несчастной жизни: «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживём длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрём, и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнём. Я верую, дядя, верую горячо, страстно...»

На чьей стороне сам Чехов, сопереживает он больше взбунтовавшемуся Войницкому или по-христиански терпеливой Соне? Прямого ответа нет. Пьеса обозначена лишь как «сцены из деревенской жизни» –  ни трагедия, ни комедия, ни драма. То есть читатель (и замахнувшийся на Антона нашего режиссёр) могут сами решить, каков жанр, и задать соответствующую стилистику. Но про водевильные пустяки классик здесь явно не пишет, а уж про его нетерпение к пошлости знает, кажется, любой школьник. И Туминас, и особенно Кончаловский в своих стараниях поразить зрителей собственной оригинальностью зашли далековато. Впрочем, если теперь дуэль Ленского и Онегина играется в питерской опере как поливание молоком сидящего в жестяном корыте молодого соперника, чему удивляться?

4 ноября 2012 года