Главная → Проза → Малые формы → Миниатюры → Жизнь продолжается!

Жизнь продолжается!

1 марта 2012 - Альфия Умарова

  ...Мне всегда нравились ослики. Маленькие, они похожи на игрушечных, из кукольного мультика. С большими выразительными глазами, длиннющими пушистыми ресницами и серо-коричневой шерсткой - они ужасно симпатичны. Так и хочется погладить их, ощутить мягкость и тепло будто стриженого меха.

   Именно такого мы с братом встретили пасущимся со своей мамой на полянке недалеко от кладбища. Ослица со своим потомством щипала начинающую жухнуть траву, не обращая ни малейшего внимания на редких прохожих. Да и какие здесь прохожие? Это место не парк, куда люди приходят отдохнуть, подышать воздухом.
  
   Кладбища, на которых доводилось бывать, - христианское ли, в крестах, памятниках, венках из живых или искусственных цветов, или мусульманское - со звездой и полумесяцем над холмиками и надписями на могильной плите, иногда арабской вязью, всегда внушали мне почтение. Правда, в детстве к этому чувству примешивался еще и вполне понятный и объяснимый страх. Ничего удивительного. Тогда сама мысль о смерти, хоть и редко, но забредавшая порой в детское сознание, пугала до дрожи в коленках. Что уж говорить про прогулки по “городу мертвецов”!
  
   Помню, что была-то, собственно, в детстве на кладбище всего несколько раз. В классе пятом, наверное, уже в конце лета, мой одноклассник погиб под колесами машины. Белобрысого крепыша Сашу я не любила и панически боялась. Он, учившийся средненько, никогда не отказывал себе в пацанском удовольствии дернуть меня, отличницу, за косички. Причем пребольно.
  
   Но когда мы с классом шли в общей похоронной процессии за машиной с гробом, об этом, конечно, и не вспомнилось.
  
   Меня, девочку впечатлительную, смерть ровесника потрясла. Я пыталась и не могла осознать до конца, что этого мальчика нет и уже больше никогда не будет. Мне было дико и непонятно, как некоторые наши мальчишки шли по пыльной дороге к кладбищу почти весело, переговариваясь и дурачась. Разве они не чувствовали то же, что и я? Как они могли улыбаться, видя плачущих Сашиных родных? Неужели они так бессердечны?
  
   Теперь-то я понимаю, что дети были самые обыкновенные. Не монстры какие-то без жалости и сострадания. Просто они еще не умели этого делать. Эта реакция - внешнего неприятия трагического события, вторгшегося в привычное течение жизни так неожиданно, - была как раз самой нормальной и естественной, берегла психику.
  
   Сохранилась в памяти случившаяся парой лет позже гибель сына соседей. Спокойный, добрый парень, он вернулся домой, прошитый автоматной очередью в армии, где-то на очень Дальнем Востоке. Истинных причин и обстоятельств происшедшего никому не открыли, понятное дело. Да и вряд ли мама его, малограмотная портниха-кореянка, затеяла бы судебную тяжбу. С кем? Государством? Она лишь плакала, причитая на смеси корейского и плохого русского. И заглядывала в глаза пришедшим проститься с немым вопросом: может, кто-нибудь объяснит, почему и за что... А мне, как и всем, было бесконечно жалко и ее, такую беззащитную в материнском горе, и ее единственного сына.
  
   Похороны. Прощание. И поразивший воображение костер, в который бросили, по традиции, вещи погибшего, и даже его велосипед, который никак не хотел гореть...
   Подходим к кладбищу, решетчатые ворота которых прикрыты, а калитка ведет в яблоневую аллею. Пробираемся по еле заметным тропкам между могилами. Земля под ногами рассыпается в пыль. Запах полыни здесь невероятно сильный, дурманящий. Вольготно растущие колючки цепляются за штанины, будто пытаясь остановить нас, заставить вчитаться в имена усопших. Нередко в одной оградке два, а то и три холмика. Муж и жена. Мать и сын. Бабушка, дочь и внук... Даты погребения, конечно, разные, но разницу эту стерла сама смерть. Теперь они покоятся рядышком, и расстояния, возможно, разделявшие их при жизни, сузились до десятков сантиметров. Здесь покоятся находящиеся в самом тесном родстве Жизнь и Смерть...
  
   Удивительное дело, кажется все вокруг пропитано печалью, но я почувствовала необыкновенное умиротворение. Вечный покой этого места, его мудрая аура выровняли ритм биения сердца. Как-то неловко стало за свои мелкие проблемки. Суета сует...
  
   Солнце заставило бы скинуть с себя лишние пиджак и платок на голове. В другом месте и случае, но не здесь. О зное думалось как-то вскользь, мысли блуждали в прошлом. Тумблеры памяти переключались, прокручивая кадры старого черно-белого кино...
  
   ...Папа принес мне в подарок пупса - целлулоидную куклу-голыша.
  
   ...Я, уже школьница, читаю папе свое сочинение по литературе. Он улыбается довольно: какая смышленая у него девочка!
  
   ...Девочка выросла, скоро станет мамой. Будущий дедушка так этому рад и все не может поверить, что его дочурка такая взрослая...
  
   ...У меня уже двое сыновей-погодков, часто в детстве болевших. Их любимый дедушка, совсем уже седой, навещает нас в больнице. Переживает за малышей.
   Он всегда переживал, волновался и за меня, и за внучат. И когда рядом жили, и потом, когда вдали и виделись очень редко. Писал нам длинные письма размашистым, стремительным почерком, называл внуков ласковыми именами, рассказывал об их с мамой стариковском житье-бытье. О так надоевшей жаре. Об урожае яблок или помидоров...
  
   Я храню эти письма до сих пор.
  
   Подошли к заветному холмику.
  
   "Здравствуй, папочка! Да по-разному живу. Внуки твои совсем большие. Даже курят уже. Да ругалась я, пап, и убедить пыталась, и про то, что их дед не курил, говорила. Наверное, своих шишек хотят набить, учатся на своих собственных ошибках. Ты же знаешь молодежь...
  
   Они помнят тебя и очень скучают. Как и я. Мне тебя так не хватает..."
  
   Я разговариваю с отцом, сидя на корточках у оградки, а вокруг - жизнь. Гуськом, туда и обратно, ползут по своим важным делам крупные муравьи. Бабочки, со светло-желтыми, в крапинку, крылышками, садятся на кончики стеблей вымахавших растений и, непуганые, подолгу не улетают. Высоко в безоблачном небе парят птицы - их пение доносится лишь отдельными нотками. На границе кладбища и поля, у самой кромки, загоревшие дочерна мальчишки пасут коров.
  
   ...Мама не дождалась моего приезда издалека несколько лет назад, и тихо угасла, истаяла свечкой. До сих пор не могу простить себе, что, как ни торопилась тогда, не успела все же. Эта боль - не сказать последнее "прости", не услышать благословения, слов прощения, вина - что не было меня рядом, когда нужна была больше всего, останутся со мной навсегда.
  
   "Счастлива ли я, мамочка? Ах как хотелось бы воскликнуть с радостью и веселым блеском в глазах: "Конечно же!" Хотя почему бы и нет?! Ну не сложилось с мужем. Да, печально. Но ведь дети - совсем уже взрослые. Работа - любимая, в радость. Друзей много.
  
   Ничего, мамуль, всё хорошо, жизнь продолжается".
  
   Выходя с кладбища, посидели несколько минут рядом со служителями его, которые прочли полагающуюся молитву: спите спокойно все, мир вашему праху!
  
   Идем к выходу по аллее. Листья под ногами шуршат, издавая легкий пряный аромат.
  
   На душе светло. И боль как будто стала чуть слабее. Словно ушла из сердца горечь. И оно полно любви: и к ушедшим родителям, и к тем, кто жив и рядом, и к птицам в глубоком поднебесье, и к черноглазым мальчишкам-пастушкам - к самой жизни.
  
   Жизнь продолжается!
     
  
  

 

© Copyright: Альфия Умарова, 2012

Регистрационный номер №0031465

от 1 марта 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0031465 выдан для произведения:

  ...Мне всегда нравились ослики. Маленькие, они похожи на игрушечных, из кукольного мультика. С большими выразительными глазами, длиннющими пушистыми ресницами и серо-коричневой шерсткой - они ужасно симпатичны. Так и хочется погладить их, ощутить мягкость и тепло будто стриженого меха.

   Именно такого мы с братом встретили пасущимся со своей мамой на полянке недалеко от кладбища. Ослица со своим потомством щипала начинающую жухнуть траву, не обращая ни малейшего внимания на редких прохожих. Да и какие здесь прохожие? Это место не парк, куда люди приходят отдохнуть, подышать воздухом.
  
   Кладбища, на которых доводилось бывать, - христианское ли, в крестах, памятниках, венках из живых или искусственных цветов, или мусульманское - со звездой и полумесяцем над холмиками и надписями на могильной плите, иногда арабской вязью, всегда внушали мне почтение. Правда, в детстве к этому чувству примешивался еще и вполне понятный и объяснимый страх. Ничего удивительного. Тогда сама мысль о смерти, хоть и редко, но забредавшая порой в детское сознание, пугала до дрожи в коленках. Что уж говорить про прогулки по “городу мертвецов”!
  
   Помню, что была-то, собственно, в детстве на кладбище всего несколько раз. В классе пятом, наверное, уже в конце лета, мой одноклассник погиб под колесами машины. Белобрысого крепыша Сашу я не любила и панически боялась. Он, учившийся средненько, никогда не отказывал себе в пацанском удовольствии дернуть меня, отличницу, за косички. Причем пребольно.
  
   Но когда мы с классом шли в общей похоронной процессии за машиной с гробом, об этом, конечно, и не вспомнилось.
  
   Меня, девочку впечатлительную, смерть ровесника потрясла. Я пыталась и не могла осознать до конца, что этого мальчика нет и уже больше никогда не будет. Мне было дико и непонятно, как некоторые наши мальчишки шли по пыльной дороге к кладбищу почти весело, переговариваясь и дурачась. Разве они не чувствовали то же, что и я? Как они могли улыбаться, видя плачущих Сашиных родных? Неужели они так бессердечны?
  
   Теперь-то я понимаю, что дети были самые обыкновенные. Не монстры какие-то без жалости и сострадания. Просто они еще не умели этого делать. Эта реакция - внешнего неприятия трагического события, вторгшегося в привычное течение жизни так неожиданно, - была как раз самой нормальной и естественной, берегла психику.
  
   Сохранилась в памяти случившаяся парой лет позже гибель сына соседей. Спокойный, добрый парень, он вернулся домой, прошитый автоматной очередью в армии, где-то на очень Дальнем Востоке. Истинных причин и обстоятельств происшедшего никому не открыли, понятное дело. Да и вряд ли мама его, малограмотная портниха-кореянка, затеяла бы судебную тяжбу. С кем? Государством? Она лишь плакала, причитая на смеси корейского и плохого русского. И заглядывала в глаза пришедшим проститься с немым вопросом: может, кто-нибудь объяснит, почему и за что... А мне, как и всем, было бесконечно жалко и ее, такую беззащитную в материнском горе, и ее единственного сына.
  
   Похороны. Прощание. И поразивший воображение костер, в который бросили, по традиции, вещи погибшего, и даже его велосипед, который никак не хотел гореть...
   Подходим к кладбищу, решетчатые ворота которых прикрыты, а калитка ведет в яблоневую аллею. Пробираемся по еле заметным тропкам между могилами. Земля под ногами рассыпается в пыль. Запах полыни здесь невероятно сильный, дурманящий. Вольготно растущие колючки цепляются за штанины, будто пытаясь остановить нас, заставить вчитаться в имена усопших. Нередко в одной оградке два, а то и три холмика. Муж и жена. Мать и сын. Бабушка, дочь и внук... Даты погребения, конечно, разные, но разницу эту стерла сама смерть. Теперь они покоятся рядышком, и расстояния, возможно, разделявшие их при жизни, сузились до десятков сантиметров. Здесь покоятся находящиеся в самом тесном родстве Жизнь и Смерть...
  
   Удивительное дело, кажется все вокруг пропитано печалью, но я почувствовала необыкновенное умиротворение. Вечный покой этого места, его мудрая аура выровняли ритм биения сердца. Как-то неловко стало за свои мелкие проблемки. Суета сует...
  
   Солнце заставило бы скинуть с себя лишние пиджак и платок на голове. В другом месте и случае, но не здесь. О зное думалось как-то вскользь, мысли блуждали в прошлом. Тумблеры памяти переключались, прокручивая кадры старого черно-белого кино...
  
   ...Папа принес мне в подарок пупса - целлулоидную куклу-голыша.
  
   ...Я, уже школьница, читаю папе свое сочинение по литературе. Он улыбается довольно: какая смышленая у него девочка!
  
   ...Девочка выросла, скоро станет мамой. Будущий дедушка так этому рад и все не может поверить, что его дочурка такая взрослая...
  
   ...У меня уже двое сыновей-погодков, часто в детстве болевших. Их любимый дедушка, совсем уже седой, навещает нас в больнице. Переживает за малышей.
   Он всегда переживал, волновался и за меня, и за внучат. И когда рядом жили, и потом, когда вдали и виделись очень редко. Писал нам длинные письма размашистым, стремительным почерком, называл внуков ласковыми именами, рассказывал об их с мамой стариковском житье-бытье. О так надоевшей жаре. Об урожае яблок или помидоров...
  
   Я храню эти письма до сих пор.
  
   Подошли к заветному холмику.
  
   "Здравствуй, папочка! Да по-разному живу. Внуки твои совсем большие. Даже курят уже. Да ругалась я, пап, и убедить пыталась, и про то, что их дед не курил, говорила. Наверное, своих шишек хотят набить, учатся на своих собственных ошибках. Ты же знаешь молодежь...
  
   Они помнят тебя и очень скучают. Как и я. Мне тебя так не хватает..."
  
   Я разговариваю с отцом, сидя на корточках у оградки, а вокруг - жизнь. Гуськом, туда и обратно, ползут по своим важным делам крупные муравьи. Бабочки, со светло-желтыми, в крапинку, крылышками, садятся на кончики стеблей вымахавших растений и, непуганые, подолгу не улетают. Высоко в безоблачном небе парят птицы - их пение доносится лишь отдельными нотками. На границе кладбища и поля, у самой кромки, загоревшие дочерна мальчишки пасут коров.
  
   ...Мама не дождалась моего приезда издалека несколько лет назад, и тихо угасла, истаяла свечкой. До сих пор не могу простить себе, что, как ни торопилась тогда, не успела все же. Эта боль - не сказать последнее "прости", не услышать благословения, слов прощения, вина - что не было меня рядом, когда нужна была больше всего, останутся со мной навсегда.
  
   "Счастлива ли я, мамочка? Ах как хотелось бы воскликнуть с радостью и веселым блеском в глазах: "Конечно же!" Хотя почему бы и нет?! Ну не сложилось с мужем. Да, печально. Но ведь дети - совсем уже взрослые. Работа - любимая, в радость. Друзей много.
  
   Ничего, мамуль, всё хорошо, жизнь продолжается".
  
   Выходя с кладбища, посидели несколько минут рядом со служителями его, которые прочли полагающуюся молитву: спите спокойно все, мир вашему праху!
  
   Идем к выходу по аллее. Листья под ногами шуршат, издавая легкий пряный аромат.
  
   На душе светло. И боль как будто стала чуть слабее. Словно ушла из сердца горечь. И оно полно любви: и к ушедшим родителям, и к тем, кто жив и рядом, и к птицам в глубоком поднебесье, и к черноглазым мальчишкам-пастушкам - к самой жизни.
  
   Жизнь продолжается!
     
  
  

 
Игра
Effigia, или Отражение
Рейтинг: +2 1130 просмотров
Комментарии (4)
Анна Магасумова # 5 июня 2012 в 10:16 +1
Альфия! Спасибо за рассказ! Родители - это святое. korzina
Альфия Умарова # 5 июня 2012 в 10:29 0
Спасибо, Анна!
Это понимаешь особенно остро, когда
они уходят.
Александр Шатеев # 17 июня 2012 в 22:05 +1
"Рассказ-воспоминание, рассказ-грусть, рассказ-надежда" - так можно назвать то, что Вы написали всего на считанных страничках и озаглавили "Жизнь продолжается!" Небольшой по объёму текст вместил в себя всё: здесь и тоска по безвозвратно ушедшему, и тревога за настоящее, и безграничная вера в будущее. Пожалуй, последнее и есть самое главное, почему так и оптимистичен заголовок рассказа. Тема воспоминаний близка каждому из нас и все мы по сути "мемуаристы". Ведь легко представить себе человека безразличного к сегодняшнему дню или не задумывающегося о будущем, живущего на авось, но невозможно представить человека не обращающего мыслью к своему прошлому. Леонид Маслов один из них. Он с недоверием относится к "выдуманной" литературе, считая, что нет ничего интересней описания жизни реального человека, какой бы эта жизнь не была...
Альфия Умарова # 18 июня 2012 в 10:51 0
Точно Вы определили, Саша: и воспоминание, и грусть, и надежда...
Я примерно так же отношусь к теме мемуаров. Более фантастичных
историй, чем происходящих в реальной жизни, нет.
Собственно, даже наши выдумки - и те основаны на личном опыте жизни,
наблюдениях, анализе. Другое дело, когда мы описываем собственную
жизнь. Это не всегда интересно читателю, ведь мы не пытаемся узнать
непременно подробности закрытой для нас жизни соседей, чужих людей.
Думаю, потому эта форма повествования очень непроста, здесь нужно
очень тонко чувствовать, о чем можно писать, а что не стоит афишировать,
что может вызвать отклик созвучия, а что - неприятия.
Спасибо за комм, Саша!