Сергей Шервинский: Поэт-переводчик

   С.Шервинский родился 9 ноября (по новому стилю - 28 октября) 1892 года в семье профессора медицины. Сергей с детства увлекался искусством, очень много путешествовал. В то же время он начал писать стихи. С.В.Шервинский учился в одной из самых престижных частных московских школ — Поливановской гимназии, одновременно с С.Эфроном, В.Шершеневичем и Н.Позняковым. Его детская дружба со многими продолжилась на всю жизнь. 
  С.Шервинский образование получил, обучаясь на романо-германском отделении историко-филологического факультета Московского университета. В 1914 году его студенческая работа "Архитектура соборов Московского кремля" получила университетскую премию имени Ф. Буслаева. Во время учебы в университете С.Шервинский начал заниматься переводческой деятельностью.
   Сергей Васильевич Шервинский, филолог-классик, поэт и переводчик, был сотрудником ГАХН. Отец его, Василий Димитриевич Шервинский, был эндокринолог и терапевт, профессор медицины, и был в почете и у новой власти. Ему был оставлен едва ли не специальным постановлением особняк в Троицком, потом и сейчас в Померанцевом переулке, дом 8 (Троицкий он был по церкви Троицы. Сейчас этот дом не сохранился). Там жило семейство Шервинских: Василий Димитриевич, его жена, С. В. Шервинский, его первая жена Мария Сергеевна, затем вторая жена Елена Владимировна (урождённая Гасевич). Шервинские сдавали квартиры в своем особняке. У Сергея Васильевича были дочери: Анна (род. 1932) и Екатерина (род. 1935).

   Первые переводы Шервинского из Катулла датированы 1911 годом – "полный" Катулл в переводе Шервинского вышел ровно через семьдесят пять лет, в 1986 году, в малой серии "Литературных памятников". Издательская цензура заменила в этой книге четыре строки отточиями, – текст, вписанный поверх точек, стал действительно малопристоен, но уж таков Катулл – и таковы законы цензуры. 
   В 1909 году, когда в Москве открывали памятник Н.В. Гоголю, Большой зал Московской консерватории содрогнулся от оглушительного хорового свиста. Господа консерваторы и радикалы-студиозусы протестовали против скандальной речи Валерия Брюсова. В непривычно откровенных суждениях о противоречивом характере классика слушатели усмотрели умышленную оскорбительность. Одним из свистунов был 17-летний Сергей Шервинский, вспоминавший: «Подозреваю, что этот эффект тогда был приятен Брюсову. Он был освистан, как дерзкий новатор, как противник косности, как диссидент, если не декадент. Свистел и я. Свистел от всей возмутившейся души и ногами топал. Думал ли я тогда, что освистываю того самого человека, которому буду столь многим обязан впоследствии, с кем меня вскоре свяжет уверенная, хотя и не интимная дружба?»
   Именно Брюсов (лечившийся у Шервинского-отца), трудоголик номер один, увлек Шервинского в мир переводов. Брюсов включил в "Поэзию Армении" несколько переводов Шервинского  И кого только Сергей васильевич не переводил: Софокла и Овидия, Катулла, Плавта и Еврипида, Вергилия и армянских (Х. Абовян, О. Туманян), грузинских, итальянских, французских, бельгийских, немецких, болгарских, словенских, чешских, румынских, арабских, индийских поэтов… Это спасало и материально, и нравственно. . "Как жаль, что мне сейчас не шестьдесят лет! Не семьдесят! Я мог бы всё начать сначала!" – восклицал Шервинский на десятом десятке своей жизни.
От Брюсова, признанного вождя символизма, Шервинский за полтора десятка лет дружбы ни разу не слышал слова «символизм».

                                       Катулл несчастный, перестань терять разум,
                                       И что погибло, то почитай гиблым.
                                       Еще недавно были дни твои ясны,
                                       Когда ты хаживал на зов любви к милой,
                                       Которую любил я крепче всех в мире.


   Летом 1925 г. известный искусствовед, библиофил Алексей Алексеевич Сидоров и С. Шервинский гостили у М.А. Волошина в Коктебеле и являлись активными организаторами театрального праздника, приуроченного к 30-летию литературной деятельности Волошина. Сидоров был основным либреттистом веселого спектакля, а Шервинский - его режиссером.

                                                                Алексей Алексеевич Сидоров 
                                                                                 СОНЕТ
                                                                                         С.В. Шервинскому


                                                              Ах, не тебе ли, режиссер затей, 
                                                              Испанского театра и джазбанда, 
                                                              Подчинена блистательная банда 
                                                              Уже великовозрастных детей? 

                                                              Огни поэзии всего святей, 
                                                              Когда они - простая контрабанда. 
                                                              - Пускай же длится строчек сарабанда 
                                                              Твоей канцоны, милый Аристей! 

                                                              Недаром золотою серединой 
                                                              Здесь чудодейно слиты воедино 
                                                              Журчанье пушкинских прозрачных струй 

                                                              И Карадага профиль исполинский, 
                                                              Катулл , сонет, Полициан, Шервинский, 
                                                              И Любочки лукавый поцелуй! 

                                                                                                 VII ' 25 Коктебель 

                   Коктебель

У самых скал, отвесных и суровых,
Едва заметная скользит ладья.
В утёсах тайный смысл читаю я, –
Но взором не достичь вершин терновых.
Мрак нам идёт навстречу. Бухт лиловых
Волнуются пустынные края:
Нечеловеческого бытия
Покой в их озареньях вечно-новых.
Мы нашим криком, брошенным с зыбей,
Вспугнули крылья диких голубей,
Смутили речью ночь береговую…
В той трещине, сквозь кварц и сардоникс
Вы видите мерцанье? — это Стикс…
О повернём назад ладью живую!..
                             С. Шервинский (из «Коктебельских стихов»)

 
   Как писатель для детей Сергей Васильевич выступил с рядом удачных произведений (стихов, рассказов и пьес). Его пьесы "Пиноккио" и "Японский театр" шли в Московском театре для детей. В 1927 в моск. театре "Эрмитаж" была поставлена "Ночь кавалера Фоблаза", написанная Шервинским совместно с Н. А. Венкстерн. 
  В 1933 году он опубликовал историко-приключенческий роман «Ост-Индия», в 1934 году — стихотворный перевод «Слова о полку Игореве». С. В. Шервинский — автор пьесы «Вольные фламандцы» (1937) (совместно с А. Кочетковым).

   У Шервинских была дача под Коломной, в Старках, – надежный каменный дом, куда они сбегали вместе с близкими друзьями. На даче бывали В.Брюсов, А.Кочетков, М.Лозинский, Б.Пастернак, М.Цветаева и др. Трижды гостила здесь Анна Ахматова, добираясь на поезде, набитом деревенским людом. "За несколько долгих пребываний у нас, а также неоднократных посещений в Москве Анна Ахматова – Сафо нашего времени – для нашего дома постепенно перерождалась в "Анну Андреевну". Ее ждали уже не как владычицу, не как недосягаемую, почти абстрактную величину, а как человека почти "своего". Впрочем, при всей простоте, подсказываемой искренностью и бытом, между нами и ею оставалась некая непереходимая черта".


         АННА АХМАТОВА
 
Сама не зная, торжествует
Над всем - молчит иль говорит;
Вблизи как тайна существует
И чудо некое творит.
 
Она со всеми и повсюду.
Здоровье чьё-то пьёт вином.
За чайный стол несёт посуду
Иль на гамак уронит том.
 
С детьми играет на лужайке
В чуть внятном розовом платке;
Непостижима без утайки,
Купаться шествует к реке.
 
Над блюдцем спелой земляники,
В холщовом платье в летний зной,
Она - сестра крылатой Ники
В своей смиренности земной.
 
И удивляешься, как просто
Вмещает этот малый дом
Её - мифического роста,
С таким сияньем над челом.
 
Она у двери сложит крылья.
Прижмёт вплотную вдоль боков
И лоб нагнёт со свежей пылью
Задетых где-то облаков.
 
Вошла - и это посещенье,
В котором молкнет суета, -
Как дапьний гром, как озаренье -
Земная гостья и мечта.

Однажды шуточное четверостишие написал О. Мандельштам:

Знакомства нашего на склоне
Шервинский нас к себе зазвал
Послушать, как Эдип в колонне
С Нилендером маршировал.

   Ахматова дружила с Шервинским, но для Мандельштама поэты и деятели искусств подобного склада были противопоказаны. Так как я слышала много восторженных отзывов о Шервинском от его учеников, в частности от моей подруги Лены, от артистов-чтецов, студентов ГИТИСа, от переводчиков, я спросила Осипа Эмильевича, как он относится к нему. "Молодой человек с Пречистенки, - равнодушно ответил Мандельштам, имея в виду поколение, вышедшее из семейств московской высшей академической среды, - он таким и остался".
   В 1952 и 56-м Ахматова возвращалась в Старки почти как член семьи. Она даже давала уроки французского языка младшей дочери Сергея Шервинского Екатерине, а старшая, Анна, написала несколько портретов Ахматовой на веранде старковского дома.                                       Любимым местом прогулок Ахматовой стала тропинка, ведущая вдоль берега Москвы-реки от дачи Шервинских до Успенского храма.
 
                Анна Ахматова

Под Коломной
                        Шервинским
 
...Где на четырех высоких лапах
Колокольни звонкие бока
Поднялись, где в поле мятный запах,
И гуляют маки в красных шляпах,
И течет московская река, —
Всё бревенчато, дощато, гнуто...
Полноценно цедится минута
На часах песочных. Этот сад
Всех садов и всех лесов дремучей,
И над ним, как над бездонной кручей,
Солнца древнего из сизой тучи
Пристален и нежен долгий взгляд.
 
1 сентября 1943
Ташкент

   "Наша близость с Лозинским возникла в сравнительно молодые годы. Две-три случайные встречи нельзя назвать даже близким знакомством. Наши дальнейшие отношения, которые я считаю себя вправе назвать дружбой, можно уподобить распахнувшемуся окну. Наступил период, когда мы с Лозинским дышали общим воздухом, одной творческой атмосферой, и это общение, изменяясь внешне, сохранило нам драгоценную теплоту, которая до сих пор так жива в моей душе".

Ты - как Сасунский богатырь, как великан, Шервинский, 
Когда в руке твоей перо, или стакан, Шервинский. 
Тобой гордятся и Москва, и Ереван, Шервинский. 
С тобой я тридцать лет дружу, любезный джан, Шервинский. 
                                          М.Л. Лозинский, 1939

   Из разговоров. О переводах с украинского. «Никогда их не делал. Слишком близкие языки. Три строки ложатся одна к одной, а четвертая всё портит».
   «Однажды я вскользь назвал его «переводчиком». Шервинский тут же прервал беседу — поправил: «Я — поэт. А перевод — лишь форма моей работы. Переводчиков в поэзии нети не может быть. Ведь поэзия непереводима». 

   К девяностолетию Шервинского вышел том его пере-водов из Овидия. Предисловие написал пятидесятилетний Сергей Ошеров, послесловие— семидесятипятилетний Вильгельм Левик. Среднее и старшее поколения признан- ных переводчиков почтили таким образом, можно сказать, Мафусаила отечественного художественного перевода.
                                                                                                                                                                                               Вадим Перельмутер

   Кроме дебютного, при жизни выпустил ещё два сборника стихов: «Стихи об Италии» (1924) и «Стихи разных лет» (1984), в которые вошли написанные за это время поэтические циклы «Стихи о Венеции (1914—1920)», «Стихи об Армении», «Коктебельские стихи», «Феодосийские сонеты», «Барокко». Посмертно вышел сборник «Стихотворения/Воспоминания» (1997).

   С. В. Шервинский не успел написать свои мемуары. Его слепота и глубокий возраст не позволили ему довести их до конца. Сергей Васильевич Шервинский умер 30 июля 1991 года, похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
         
                                                                       ***
 
                                                   Сребра и злата не хочу,
                                                   Ни их бряцанья, ни мерцанья.
                                                   Опять я лёгкий улечу
                                                   В мир отрешённый созерцанья.
 
                                                   За сей спасительной грядой
                                                   Не жжёт мороз, не реют грозы,
                                                   И дни проходят чередой
                                                   Благоуханные, как розы.