Романтизм

[Скрыть] Регистрационный номер 0386271 выдан для произведения: На Ивана Кузьмича накатила тоска по утраченному романтизму. Самым печальным в этой тоске было то, что покинувший Кузьмича романтизм всё так же скакал по прериям Чингачгуком, метался по океанам неутомимым «Наутилусом», одаривал печальных идальго влюблённостью и время от времени тыкал шпагой в проходимцев кардинала. При этом он вовсе не скучал по Кузьмичу, как и по иным дядькам с сединой в бороде, сменивших азартную любознательность на думы о капризах кровяного давления. Бурлящая волна романтики прокатилась по ним во времена их незрелых, но уже плодоносящих лет, покрутила в весёлом водовороте и, в конце концов, оставила отдыхать на тёплом песочке, умчавшись к чёрту на кулички, хватая по пути юных и восторженных.
 
Где находятся эти самые «чёртовы кулички», Иван Кузьмич точно не знал, но догадывался, что где-то совсем рядом, может и сразу же за штакетником его садового участка – там, на просёлочной дороге, где по вечерам, как тени, прогуливаются в разной мере влюблённые парочки. Отличал их Кузьмич от парочек невлюблённых по явным романтическим чертам: у неё в ручке веточка сирени или ещё какой акации для периодического нюханья, у него же вверх поднятая рука с вытянутым указательным пальцем, что время от времени скребёт ногтем по той или иной звезде, соскабливая с неё отчуждающий налёт таинственности… и шёпот…
 
Проанализировав астрономические идиллии, Иван Кузьмич и пришёл к заключению о том, что романтизм – стихия разумная. Вон он в двух метрах от забора накрывает своей волной любителей ароматов и небесной механики, а его, Ивана Кузьмича, обтекает, как брезгует. Будто он, Кузьмич, аномалия какая или же чужеродность…
 
Придя к выводу о возможной разумности романтического феномена, Кузьмич и состроил гримасу задумчивости: брови вниз, усы торчком, остальная лицевая растительность без перемещений. Гримаса эта была адресована ему же самому и указывала на глубину вопроса, и в то же время на мыслительную нерасторопность её выразителя. Просидев в мимическом напряжении пару минут, Иван Кузьмич, было, повеселел, подумав о том, что разумный с разумным завсегда может договориться. Однако, мысленно обозрев окружающую действительность, он был вынужден признать, что обнадёживающее «завсегда» имеет кпд паровоза, а от того работает вяло, без огонька, вследствие чего численность очереди в травм пунктах можно смело причислить к мировой константе, показывающей величину упущенных договорённостей. А так как величина эта была весьма весома, Иван Кузьмич посмурнел, ощутив необоснованную раздутость величия разума. Опасаясь же за то, что упомянутое величие может запросто засосать его мысли в свою лукавую бездонность, Кузьмич сделал над собой усилие и вновь вернулся к романтизму, прикидывая каким образом можно проверить теорию о его разумности.
 
Первое, что пришло в голову – взять, да и провести акцию вероломного вторжения. Дождаться ночью случайную влюблённую парочку и выскочить из засады с намерением прорваться в шлейф их романтической атмосферы. И уже потом, после прорыва, разобраться, так сказать на месте, и с разумностью, и с брезгливостью, и с прочими качествами феномена…
 
План этот был во всех отношениях хорош, однако имел один существенный недостаток. При неаккуратном вторжении, рука увлечённого астронома могла нанести исследователю серьёзное увечье, отцепившись пальцем от какой-нибудь Веги и рухнув вниз ему на голову. А так как наполнять собой мировую константу посетителей травм пунктов Иван Кузьмич не желал, то и посчитал, что данная акция подходит лишь очень шустрым Кузьмичам – физкультурникам: фанатам гусиного шага и бега в мешках. Попечалившись об упущенном спортивном радении, Иван Кузьмич вздохнул и вновь изобразил гримасу задумчивости, обдумывая второй вариант проникновения в романтические эфиры. Но и он, в конце концов, не удовлетворил Кузьмича целым списком неприемлемых методов, требуя от  него, то восторженного закатывания глаз, то сладостного вдыхания цветочной пыльцы, а то и показного вспенивания положительных эмоций. Одним словом – оглупления на ровном месте и за здорово живёшь.
 
Отмахнувшись и от этого варианта, решив, что возможно он им и воспользуется как-нибудь потом, при маразме, Иван Кузьмич расслабил мимические мышцы и, вернув лицевую растительность в её обычное состояние, пришёл к мнению, что разумность явления напрямую зависит от положения наблюдателя – где этот наблюдатель находится  -  внутри феномена или же снаружи.
 
После этого установленного факта Кузьмич и поглядел в ночное весеннее небо - туда, где чуть правее Кассиопеи были припасены им на зрелость штук пять ещё прикрытых завесой таинственности и не тронутых его рукой звёздочек. Затем он перевёл взгляд на светящееся окошко в доме своей соседки – лучезарной Рим-мы Георгиевны и подумал: «А вот интересно… Может ли прийтись по нраву лучезарной Рим-ме Георгиевне молчаливый и в меру печальный романтизм, отличающийся своей абсолютной неразумностью?»