Он лежал в нижнем ящике письменного стола нового своего хозяина, обернутый какой-то грязной промасленной тряпкой, плюс еще этот черный душный пакет, в каком, похоже, до него держали вяленую рыбу… В общем, давно не обходились с ним так неопрятно и неуважительно, что, почуяв вдруг что-то неладное, нехорошее впереди, он чуть ни впервые за долгую свою жизнь затосковал. Жизнь эта не проносилась теперь перед ним в мгновение ока, как, слышал он, проносилась она перед мысленным взором тех, в кого из него стреляли, а медленно проплывала перед темным мысленным зрачком дула его, вызывая какое-то незнакомое томление в старых его пружинах выбрасывателя, шептало, спусковой скобы, пружине возврата затвора и особливо в давно уж требующей замены боевой пружине курка.
Детство он видел сейчас неясно, неотчетливо. Припоминалось только, что в деревянных ящиках, вместе с другими такими же несмышленышами, погрузили их в еще какой-то больших размеров деревянный ящик и долго-долго было темно и только где-то внизу что-то мерно и громко стучало. В ящике все были новенькие, как и он - только что со сборки, и рассказывать им было друг дружке особо нечего – одни только детские мечтания о каких-то там кровавых битвах и великих победах, которые, мечтания эти, и неизвестно как попали-то в железные, без единой еще царапинки их мозги. Лишь гораздо позже, годы спустя услышал он от одного из впоследствии многочисленных своих хозяев, что есть у людей нечто такое, что они называют коллективным бессознательным или генетической памятью… Как знать, может, есть такая штука и у оружия тоже?..
Первым его хозяином был какой-то безусый, рыжий, вечно пахнущий с утра дешевым одеколоном, а к вечеру водкою лейтенантишка. Стрелять в те поры приходилось и помногу, и часто, но только в тире и исключительно по бумажным мишеням, что, разумеется, лучше, нежели томиться под замком в металлическом склепе милицейского сейфа, либо в тесной и вонючей кобуре, шитой из грубой свиной кожи, но лейтенант этот буквально измучил его именно не боевым дежурством, а бытом. Он редко оставлял его на ночь в отделении, а все таскал к себе домой, где беспрестанно смазывал и чистил, что в общем-то конечно приятно, но ведь и в меру же? Но он зачем-то еще постоянно устраивал какие-то дурацкие концерты: даже будучи и в трусах, надевал он на узкие голые конопатые плечи свои тряпичную кобуру на плечной подвеске, растопырив ноги вдруг выскакивал перед зеркалом и начинал картинно выхватывать его и наставлять на свое отражение, громко выкрикивая при этом какие-то и даже не без матерщины угрозы, потом быстро-быстро щелкал спусковым крючком, со слюною выплевывая изо рта какое-то туф-туф-туф-туф, а после победоносно убирал обратно подмышку, но перед тем зачем-то вертел его на указательном пальце вокруг спусковой скобы – получалось очень даже не всегда и тогда пистолет больно падал на пол. Лишь один единственный раз пришлось выстрелить ему в деле, на улице, но лейтенант, вместо того, чтобы прицелиться в человека, который от него убегал, почему-то начал визгливо как-то орать, размахивать руками и, наконец снявши с предохранителя, выстрелил, но только зачем-то в небо, а тот, что убегал, как раз прицелился и выстрелил как надо…
Следующим его хозяином стал уже капитан того же отделения милиции. Его как раз только что разжаловали из майоров за утрату табельного оружия. От этого пахло водкой не только к вечеру, но уже и с самого утра. Чистить он его и не чистил почти, в тир не ходил и перед зеркалом не кривлялся, зато из кобуры вынимал частенько. Он любил при общении просто навести его на какого собеседника, на какую часть его тела: колено, пах или живот, а то и упереть дулом прямо в висок или под подбородок. Голос его всегда был в такие минуты уверен, тих и грозен, а оппонент же, напротив, был громок и многословен, но вот до стрельбы дело никогда не доходило. Однако однажды, когда он не очень твердою походкой возвращался со службы домой, кто-то уже самому капитану приставил под горло другой ствол, а пистолет при этом перекочевал в чужие руки и в задний карман чьих-то брюк, где прилипла к нему еще старая жвачка. После он слышал выстрел, но что сталось с тем капитаном, он так и не узнал, хотя, разумеется, и догадывался.
У новых хозяев было повеселее. Чистили и смазывали его теперь вполне регулярно, даже отполировали отдельно изнутри ствол, правда номер на боку спилили, но сделали это вполне деликатно – не рашпилем каким, а фрезой, и без особого ущерба наружному виду, а еще, будто в компенсацию за ущерб, сменили рукоятку с дешевой пластиковой на из какой-то дорогой кости какого-то редкого животного. Стрелять теперь приходилось часто, в основном правда по бутылкам (что казалось занимательней бумажных мишеней), бывало, что и по мышам с крысами, иногда привязывали какого и человека к стулу, но целились зачем-то именно мимо и при этом весело хохотали. Но были и настоящие перестрелки и даже битвы. Часто, по пути на них, лежа в сумке, в багажнике какого-нибудь автомобиля вместе с другими пистолетами, автоматами и ружьями, слушал он рассказы бывалых стволов о лихих налетах и кровавых перестрелках. Однажды какой-то явно повидавший жизнь и очевидно усталый от войн иностранец по имени Глок, поведал ему (самого-то его звали Макаром), что пистолеты совсем не зло, как о них врут люди, что одного из его американских предков, по имени то ли Кольт, то ли Смит, вообще величали Миротворец, и что само натуральное зло творят либо сами люди, либо пули, что те и те фатально бестолковы, и что на них, именно на пистолетах, лежит огромная ответственность: стрелять иль дать осечку, попасть иль промазать, что добро и зло всегда в состоянии войны, и что только они, огнестрельное оружие, есть срединная истина меж богом и сатаною.
С того памятного разговора-откровения утекло уже много времени, много крови было пролито, много сменилось хозяев, и Макар действительно узрел, - нет…, не то чтоб он, де, источник и творец истины, - сие умозаключение мудрого Глока по-прежнему оставалось для него загадкой, но что он - тот аргумент, без которого не решается на земле практически ни один спор или даже простой вопрос, - он ощущал всем стальным своим сердцем. Что пули и люди – дуры и дураки, - такое разумение и понимание снизошло на него быстро: он ведь не раз видел, как на неких собраниях с безобидным названием «стрелки», где-то за городом, а то и прямо в каком ресторане, все убивали всех, потом кто-то приходил, собирал все оружие, чистил, раздавал или продавал другим – и все начиналось сызнова. Однако теперь ему стало совсем ясно и то, что первый его лейтенантишка глупо погиб именно потому, что относился к оружию несерьезно, театрально, как к игрушке, что оружие нужно держать в кобуре, но если вытащил – стреляй на поражение, что порог, момент истины отнюдь не в движении нажатия на спусковой крючок, а именно в миг принятия решения вытащить пистолет из кобуры, и дальше между добром и злом только он, Макар, с его решением промазать или попасть, выстрелить или дать осечку.
Душно, тревожно было ему сейчас в этом нижнем ящике стола, в грязной тряпке и в рыбьем пакете. Его новый хозяин при покупке явно нервничал, вел себя как-то глупо, не сделал даже неполной разборки, не передернул даже затвора, а просто попросил одну лишь обойму, расплатился, скомкал все и… Ох и нехорошее было предчувствие у Макара. Непонятно, откуда вообще являются они, эти предчувствия… Может, опять это чертово коллективное бессознательное? Может, в прошлой жизни у него уже такое было. Так или иначе, чувство близкой беды сейчас сделалось огромным и невыносимым.
Вдруг в комнате щелкнул выключатель. Кто-то быстрыми шагами подошел к столу, выдвинул ящик, достал пакет, развернул тряпку и положил пистолет и обойму на стол. Это был мужчина средних лет, щупленький, бледненький, совсем не похожий ни на одного из бывших его владельцев. Руки мужчины заметно дрожали. Он сел за стол и стал что-то писать. Он больше сидел над бумагой, нежели писал. Он часто вздыхал и даже испускал звуки, очень похожие на рыдания, какие Макар часто слышал от таких, которых потом приходилось ему застрелить, но ведь в тех сценах всегда присутствовали как минимум двое, а плакал всегда вроде тот, кто без пистолета… Что ж это он плачет один и с пистолетом? Тревога, доселе незнакомое ему чувство неотвратимой беды все нарастало, а объяснение все не приходило. Мужчина то писал, то всхлипывал, то черкал, то нервно мял листы, вздыхал, выкидывал их в темноту за стол, брал новые, опять писал… Наконец, три какие-то строки видимо его удовлетворили, он отодвинул от себя листок, взял пистолет и неумело, с трудом попадая в пазы, вставил магазин до щелчка фиксатора и передернул затвор. Патрон привычно сел напротив ствола, курок взведен, предохранитель снят.
Тут мужчина вдруг развернул пистолет дулом на себя и приставил его к своей груди в области сердца. Громкие частые удары стали отдаваться сначала в стволе, а после и во всем железном вороненом теле Макара, вдруг напомнив те самые стуки колес поезда, что услышал он при том самом первом путешествии своей жизни в этот прекрасный мир… Гулкие, настойчивые, сильные, беспокойные… Они будто кричали ему, что-то хотели сказать, о чем-то предупредить, в них было больше мольбы, нежели приказа, в них было явно что-то о будущем, но что? Мужчина, до того совсем затихший, вдруг тяжело задышал и приставил дуло теперь к виску. Стук не унимался, будто сердце, колеса эти переместились теперь мужчине в голову… Макар все силился и все не мог понять, что же происходит… И лишь когда мужчина вложил дуло пистолета себе в рот и спусковой крючок наконец ощутил на себе нервное напряжение указательного пальца, Макар наконец с ужасом догадался, что его новый хозяин сейчас убьет себя! Это не укладывалось ни в какую железную его логику железной его души. Нельзя убивать себя! Это противоестественно! Против правил! Против законов! Он совсем не понимал, о каких тут правилах и законах вдруг замелькало, но знал почему-то точно – вот он, момент истины! Вот теперь, именно теперь, а не на каких-то там в прошлом разборках, что-то он просто обязан сделать! Что-то поставить между добром и злом, о чем и говорил старый Глок, поставить себя… Он весь внутренне сжался, сжался и мужчина, палец его похоже уже сам собою надавил на спусковой крючок, спусковая тяга толкнула шептало, курок, соскочив с зацепа, провернулся вокруг цапфы, ударил по бойку, тот по капсюлю… Все это длилось мгновения, сотые доли секунды, но Макар видел все это будто в замедленной съемке, он видел, как медленно взорвался пороховой заряд, как неспешно, но неумолимо сжалось его дуло, как мягкая пуля застряла в стволе, как безумный взрыв, не видя выхода впереди, весь рванул назад, толкая массивный затвор вон изо рта мужчины с такой силой, что вырвал весь механизм взрывателя, курка, шептало, предохранитель, а заодно выбив мужчине четыре передних верхних зуба. Тот рухнул на пол картофельным мешком, видимо потеряв сознание еще раньше выстрела.
Макар, весь искорёженный взрывом, с оплавленным свинцом в голе ствола, выпал из руки бесчувственного, но все-таки живого щупленького бледненького мужчины средних лет, больно стукнувшись о паркет. Последнее, что ему пришло на память, - был тот лейтенантик, что так же вот вечно ронял его об пол, по-ковбойски крутя на пальце. «Вот она, истина! Я понял, старина Глок! Я - альфа и омега бытия! Я один между богом и дьяволом! Я – Миротворец!»
***
Следствием, хоть все обошлось и без жертв, было-таки возбуждено уголовное дело (протоколы нужно соблюдать) по факту незаконного приобретения, хранения и применения огнестрельного оружия, но после было приостановлено по причине освидетельствования фигуранта дела, как психического больного. Тот был помещен в психиатрическую лечебницу № 4 имени П.Б. Ганнушкина, где пребывает и по сей день. Дело можно было бы и продлить, с целью выявления каналов приобретения этого оружия, а так же иных случаев применения пистолета, но, по причине невозможности дальнейшей экспертизы в силу фатального разрушения субъекта преступления, все было и прекращено вовсе. В соответствие с действующими протоколами Министерства внутренних дел России, пистолет был утилизирован на базе утилизации Ижевского оружейного завода и…, как знать, как знать, - хранится ли, нет ли теперь в каком из свеженьких пистолетов та самая странная генетическая память коллективного бессознательного? Как знать?
Помочь сайту
Поздравления
