Она всегда была стервой. От самых юных лет. Миленькая, всем ужасно нравящаяся стерва.
Учителя просто закармливали её пятёрками, родители то и дело задаривали подарками. А мальчишки – те совсем не давали прохода.
И Лёля верила во все эти знаки внимания. Мальчишек она называла кратко и просто –«мудаки!». Это слово она подслушала у здешнего сантехника и приняла на вооружение, словно бы самое страшное и необоримое оружие.
Парни в классе и впрямь разделялись на две не равнозначные группы. Группа маменькиных сынков – чистеньких и приглаженных в нелепых очочках прирожденных бухгалтеров. И вечно вихрастые и пахнущие «Беломором» камчадалы» - от камчадалов Лёля предпочитала держаться подальше.
Они могли испортить ей причёску, случайно задрать подол платья и даже – о, ужас! – заставить грязно и подло обмочиться. Этого она боялась больше всего на свете. Такой конфуз у неё уже случался в детском саду. Тогда ей пришлось ходить по ковру босиком с голыми ногами и трепещущим от ужаса пахом. Мать пришла за неё незадолго до начала тихого часа, переодела в чистые колготки и увела домой под надзор глуповатой и вечно плачущей соседки.
Лёля боялась показаться всем слабой и смешной. Она видела, как мальчишки не прощают слабости, как учителя презрительно говорят о ком-то глупом и мерзком, словно бы это был не человек, а жалкая гусеница.
Она меньше всего хотела становиться гусеницей. Лишиться охранной грамоты, отдать своё тело и душу на поругание.
Учителя и так запугали её изнасилованием. Из их губ это слово возникало слишком часто, словно бы кукушка из ходиков. Мать тоже боялась, что её дочь разлетится на куски, словно бы милая, но, увы, не до конца наполненная фарфоровая копилка.
Лёля чувствовала, что роковой миг близок. После 16 лет ей всё время казалось, что этот самый главный, совершенно незапланированный экзамен она обязательно провалит. Что никак не сможет выбрать того, чей натиск будет ей не так противен.
Она чувствовала, что её невинное стервство может выйти ей боком. Но кого ей сделать первопроходцем, кто первый вскроет нё потайную дверцу!?
Лёля маялась от неразрешимости проблемы. Девственность была слишком тяжким грузом, чтобы и дальше нести её на себе. Но оказаться под неприличным и дурно пахнущим камчадалом было совершенно невозможно.
Лёля не хотела приводить её в родительскую квартиру. Этот урод запросто мог опоить её клофелином и украсть набор мельхиоровых ложек. Но и идти в чужую квартиру, где её могли взять сразу двое или трое она не была готова. К тому же она никого в классе всерьёз не любила – все они были похожи на пока ещё не вколоченные гвозди.
Дома, готовясь ко сну, она тщательно оглядывала своё красивое и до сих пор непорочное тело. Быть для всех идеалом благовоспитанности было сложно – Лёля больше всего на свете хотела остаться для всех милым улыбчивым манекеном. Перестать страдать от страстей и навсегда остаться в своих шестнадцати годах.
«Я позволю себя дефлорировать и – и – и покончу с собой!».
Лёля тотчас вообразила собственные похороны. Как рядом с её гробом стоят слегка испуганные пионеры, как сама директриса кладёт к её гробу богатый венок, как, наконец, об её трагической гибели пишут в городской газете.
Умереть от того, что её лишили чистоты, казалось Лёле самым лёгким выходом.
Она только не знала, кто из мальчишек решится на этот «подвиг»…
Сергей не сводил с Лёли глаз. Ему нравилась эта гордая девушка. Нравилось, что она ходит по коридору, слегка задрав нос, что на её ногах красуются нейлоновые колготки, и что она часто обращает на него внимание.
Ему ужасно хотелось быть к ней ближе. Мысль о первом трепетном поцелуе. О том, что она затрепещет в её объятиях, постепенно слабея и заставляя его быть смелее.
«Неужели она… она позволит… Позволит мне…»
Сергей тотчас покраснел. Перед глазами возникла Лёля. Но не живая Леля, а скорее обращенная в витринную куклу девушка. Он легко и просто снимал с неё вещь за вещью – оставляя её тело нагим и стыдливым.
Лёля была рядом и одновременно далеко. Она иногда походила на обманчивый мираж. Словно бы возникала из ниоткуда.
От этих мыслей у Сергея сильнее билось сердце, и болела голова. По ночам он был совершенно другим – смелым и нерешительным, как Зорро. Лёля таяла в его руках. Она походила на красивую скульптурку из белейшего пломбира. После их связи оставалась только маленькая белая лужица. Сергей просыпался и старался всё разом забыть.
Лёля давно приглядывалась к Сергею. Она досадовала на себя, что не рассмотрела то, что её волновало больше всего. То, что может быть тараном для её потайных ворот.
Тот день остался в её памяти надолго.
Она так и не смогла забыть.
Сначала ужасно долгий почти тошнотворный спектакль.
Для того, чтобы быть смелее она открыла бутылку портвейна. Это плебейское вино принёс с собой Сергей. Они слегка дрожали в предвкушении страшного мига – всё так походило на нелепый тюзовский спектакль.
Лёля ужасно трусила. Выпитая для храбрости валерьянка сделала её скорее пьяной, чем решительной. В этой комнате всё было как-то не так.
Она потом жалела, что не отдалась Сергею в другом месте. Но привычка к уюту сыграла с ней дурную шутку.
Сергей не спешил. Лёля понимала, что стянуть с неё форменное платье и всё остальное было чрезвычайно трудно. Но как раздеться самой, оголиться, словно бы в бане, где она никогда не была, она ужасно стеснялась. Нагота была теперь тяжелее любых железных лат.
Это было труднее, чем выступать на комсомольских собраниях, тяжелее, чем отвечать у доски, тяжелее, чем играть на фортепьяно для маминых гостей.
Лёля не привыкла быть голой.
И вот приходилось становиться такой.
Их застигли в самый неподходящий момент. Лёля постаралась показаться возмущенной, но её впервые подло и гадко ударили по щеке. Ударили брезгливо.
Ей пришлось поверить в то, что она манекен. Сергея вытолкали взашей, а её саму поставили в угол, нюхать дорогие гардины.
Она стояла, словно бы фарфоровая скульптура. Родители проходили мимо, смотря на её тело, как на пустое место.
Лёля была не готова унижаться. Не была готова к тому, что её переведут в другую школу, что ей придётся написать неправду.
Она презирала Сергея. Он оказался обычным трусом. Обычным мерзким мудаком. Её обмануло, обмануло это презренное чувство.
Они больше не виделись. Никогда. Лёле повезло. Сергей не смог сделать из неё мать – её семя лишь нелепо замарало обивку дивана.
Сергей больше не верил в любовь. Он даже заболел и проболел до самых летних каникул.
По ночам в бреду к нему приходила голая Лёля. По её телу ползали мерзкие змеи. Он кричал и чувствовал, что кто-то невидимый хватает его зубастой пастью за поникший пенис.
Жизнь развела их навсегда. Его убили. А Лёля такая красивая и милая Лёля теперь сидела на паперти в старом мамином пальто, сидела и противно кривила рот в угодливой улыбке. Она так и осталась маленькой обманутой стервой….
Суровый стиль. Очень суровый и сдержанный. Потрясающе. Слов у меня просто нет и быть не может. Я бы хотел их найти, чтобы сказать. Обычно у меня получается. Но сейчас - нет. Я вспомнил Кафку. Его произведение, про Грегора Замзу, ставшего та-ра-ка-ном. У таких авторов, как Вы хочется спросить: Вы все это видели?.. Как Вам удалось так тонко, так точно, так детально, до мельчайших эмоций и переживаний описать события? Хотя.. Не совсем верно. Просто кажется, что.. Что автор засовывает нас туда.. Когда я досмотрел это до строк, начинающихся Сергеем, стало еще страшнее, ведь, твоюжналево, я еще и Сергей, и... Тут еще такое замечательное совпадение... И я тоже знал Лёлю... И по описанию похожую на эту... 3-D проза у меня здесь... Почти. Ибо та Лёля такой не была... Хотя.. Можно предположить, что и была... Но... Страшно предполагать.... И страшно было ожидать, что же автор будет со всем этим делом производить далее. Далее я принес дешовый портвейн, значит. И далее было шпилли-вилли... Почти. Ибо пришли родители. И меня вытолкали. Ага. Потом я оказался обычным трусом. Что ж... Почувствовал себя настоящим, замечательным... мудаком. И больно, и удивительно, и обидно, и... Радостно... Что есть такие потрясающие авторы, как Вы.
Большое спасибо за то, что прочли и оценили. Рассказ сложился скорее по наитию, чем по памяти. Разве мало таких вот обожженных бабочек и мотыльков! Ведь ранняя страсть больно ранит и часто калечит и душу, и тело
Большое спасибо за то, что прочли и оценили. Рассказ сложился скорее по наитию, чем по памяти. Разве мало таких вот обожженных бабочек и мотыльков! Ведь ранняя страсть больно ранит и часто калечит и душу, и тело
Нет, она не сложилась. Вы её сложили! Так Вы журналист, значит? Ну, это по крайней мере объясняет ваше умение писать. Но так писать... Нет, дело не в том, что кто-то просто учил русский язык. Ну не может быть, чтобы дело было только в этом. Я и филологов видел пишущих. Но... У них были просто слова. Красивые, грамотные, с эпитетами и метафорами.. Слова. Текст. А Ваша проза получилась как дым, как эфир, она заполняет, обволакивает, ощущается везде и всюду и.. Не отпускает. Я так Мастера и Маргариту, на одном дыхании прочел и образ кающегося Пилата был у меня перед глазами... Эфир. Дым, от него немного мутится разум, трудно собрать мысли и ответить. Стиль похож на стиль Чака Паланика, хотя тема, затрагиваемая Вами, куда более важная, чем то, что Паланик описывает в "кишках". Об авторах Чак пишет, что им следует создавать атмосферу в своем произведении, не писать, что "Джону было плохо", а сделать так, чтобы мы услышали страдания Джона, через его окружение, через машины, ветер... Вот! Здесь это реализовано на двести процентов. Паланик наверно аплодировал бы. А еще вы как художник из анекдота: "Учительница жалуется папе мальчика - Ваш сын нарисовал муху на столе, я подумала, что она живая и попыталась ее прихлопнуть! - Это еще что... Я от нарисованного крокодила в нарисованную дверь выпрыгнул!" И еще Ваш стиль напоминает стиль Стивена Кинга. Так.. Уже поздно... Пора спать.. Буду надеяться, что ко мне во сне не придет голая Лёля со змеями
Ещё на днях прочла Ваш рассказ, Денис, и он меня настолько поразил, что я целый день размышляла о нем. Но не написала комментарий сразу, потому что была занята, а на бегу писать о таком сильном рассказе не с руки. И не столько сюжетом он меня покорил, сколько тем, как вы его преподнесли читателю, как рассказали эту историю. С самого начала, с первых слов поставлена задача, как перед автором, так и перед читателями. Стерва, как ею становятся? Или ею рождаются? И мы видим, что ее сделали такой учителя, «закармливали её пятерками», «родители… задаривали подарками», «мальчишки… не давали прохода». И они все заставили ее поверить во всё это. Но девочка растет, и вот уже у нее свое представление о мальчишках, которых она называет «мудаками». И главное, Вы сумели ненавязчиво подчеркнуть основную черту стервы: она не такая, как все, она индивид, которую еще поискать Она ко всем относится, как тем, кто ниже ее по рангу. Вот поэтому и парни в классе – одни маменькины сыночки, прирожденные бухгалтеры, мямли, одним словом, мудаки, а другие, камчадалы, пахнущие «Беломором», «они могли испортить ей причёску, случайно задрать подол платья» Но не это страшное! Вот здесь вы и указываете причину, идущую с детства - «грязно и подло обмочиться» больше всего боится. А обмочиться, став взрослой уже не физически, а морально. Такой позор был с ней в детском саду. Читатель понимает, хотя Вы и не написали об этом, что, видимо, взрослые повели себя неправильно в той ситуации и оставили в ее душе не заживающую рану. В подтверждение этого, Вы пишете уже об учителях, которые «говорят о ком-то глупом и мерзком, словно бы это был не человек, а жалкая гусеница». Здесь Вами, как автором, поднята важнейшая педагогическая проблема - неумение взрослых педагогов быть образцом для подражания и умения воспитать в ребенке личность. И что же пугает её? Вернее, почему она боится. Да всё от тех же взрослых, которые невольно толкали ее «лишиться охранной грамоты, отдать свое тело и душу на поругание». Для любой девушки, ее девственность является той охранной грамотой, поэтому «ей всё время казалось, что этот самый главный, совершенно незапланированный экзамен она обязательно провалит». Но , как же верно Вы отметили, что ее душа – «не до конца наполненная фарфоровая копилка», в которой есть только презрение к людям, но нет там любви и сострадания. Но « кого ей сделать первопроходцем, кто первый вскроет её потайную дверцу!?» Ведь вокруг нее только мудаки, маменькины сыночки и дурно пахнущие камчадалы… Её беспокоит не лишение «охранной грамоты», а то, что «этот урод запросто мог опоить её клофелином и украсть набор мельхиоровых ложек» . Блестящая метафоричность, Денис! И уже читатель не сомневается, что из этой юной стервочка вырастет настоящая стерва. Сцена подготовки молодых людей к этому действию, спектаклю написана потрясающе. Да и сам итог говорит о многом. Родители, заставшие подростков за этим занятием, подтвердили, что она – манекен, «её впервые подло и гадко ударили по щеке. Ударили брезгливо» И главное слово здесь БРЕЗГЛИВО, а это для нее хуже смерти Огромное значение играет предложение: «Лёле повезло. Сергей не смог сделать из неё мать – её семя лишь нелепо замарало обивку дивана». Только для обивки дивана и будет у нее в жизни ее семя. Из-за неумелого поведения взрослых пострадали два подростка. «Сергей больше не верил в любовь», «А Лёля такая красивая и милая Лёля теперь сидела на паперти в старом мамином пальто, сидела и противно кривила рот в угодливой улыбке. Она так и осталась маленькой обманутой стервой…» Потрясающий по глубине и идейной направленности рассказ. Здесь всё на своем месте, каждое предложение несет свою нагрузку на раскрытие сюжета.
Большое спасибо за внимательный разбор. Воистину, всё большой видится на расстоянии во времени и пространстве. Да, я полностью согласен с вашими выводами. Именно снобизм родителей часто губит детей, лишает их полноценного будущего. Не важно когда именно во времени случилась эта трагедия - в веке двадцатом или в нынешнем веке. Главное, что именно такое случается и случается весьма часто. Да, кто возвышается - унижен будет. Страшно когда искреннее чувство ребенка наталкивается на чужое бездушие и снобизм. И разговоры о любви в книгах тут вряд ли помогут!
Большое спасибо за внимательный разбор. Воистину, всё большой видится на расстоянии во времени и пространстве. Да, я полностью согласен с вашими выводами. Именно снобизм родителей часто губит детей, лишает их полноценного будущего. Не важно когда именно во времени случилась эта трагедия - в веке двадцатом или в нынешнем веке. Главное, что именно такое случается и случается весьма часто. Да, кто возвышается - унижен будет. Страшно когда искреннее чувство ребенка наталкивается на чужое бездушие и снобизм. И разговоры о любви в книгах тут вряд ли помогут!
Помочь сайту
Поздравления
