В старинный,
построенный ещё Петром Первым военно-морской госпиталь я приехал на трамвае.
Госпитальные молоденькие сестрички, очень приветливо меня приняли, раздели, вымыли
в ванне.
Чисто вымытый, я был представлен
военврачу – женщине в звании полковника медслужбы.
Повертев сначала
направление, а затем и меня она сказала, неожиданно басом: - Поздравляю лейтенант! Вы ухитрились
отхватить болезнь, которую мы лечить сейчас не умеем! – и, увидев, что я не
очень-то испугался, она также сурово сказала – Через год приедешь, я тебе ноги
отрежу! – рубанула она меня под корень.
Здрасте, приехали! Только теперь меня
проняло! Остаться без ног в двадцать три года, это действительно надо было
ухитриться «отхватить».
Мне было объяснено, что человек состоит из
сосудов и капилляров, по которым он и снабжается кровью. Каждый капилляр имеет
два нерва – один его сужает, а другой расширяет. Так вот тот, который
расширяет, у меня на ноге начал давать сбои.
Выслушав эти подробности, я посмотрел
ясными голубыми глазами на врачиху полковника и наивно спросил: - И что мне теперь делать? - Что тебе делать, я не знаю, а вот
что мне делать я знаю.
Сейчас запакуем
твои ноги в гипсовые сапоги и нальем туда «бехтеревки», полежишь пока, а там
посмотрим, – и тут же крикнула – Таня, иди сюда. Давай делать лейтенанту
гипсовые сапоги.
Что такое йод и зеленка я тогда знал,
а вот что такое «бехтеревка», и как она воняет не знал.
Узнал когда в
мои сапоги «это», щедрой Танечкиной рукой, наплескали. Не могу передать,
сколько нелестных эпитетов я наслушался в свой адрес от соседей по палате.
Этим запахом
пропитались не только мои «сапоги», но и простыни, да и я сам.
Сейчас уже не стесняюсь и скажу, что
меня в госпитале прозвали думаете как? Ну да, «лейтенант-вонючка»!
Меня, с этим обидным прозвищем, спас
только природный юмор, и в который раз училищный опыт – «Будешь обижаться
заклюют напрочь».
Чтобы эта кличка
отстала, надо её самому произносить: – Девочки, сестрички, это
лейтенант–вонючка на перевязку пришел, – шутил я - Срочно зажимайте носики!
И случилось обратное. Сестрички меня
сначала стали жалеть, затем полюбили, а потом и вовсе стали защищать от нападок
соседей по палате.
На недовольного
запахом моей «бехтеревки», они как воробышки налетали стайкой, быстро его
отчитывали, даже обидное что-то ему говорили, затем разлетались, а бедолага,
долго после этого обалдело вертел головой и удивленно и ошарашено говорил: – Ну ты, лейтенант, и даешь? Это же
надо! Сам вонючий, а девкам нравишься! Вот бы и мне так! – заканчивал
загадочно.
Соседи по палате оказались
колоритными личностями. Пожилой капитан первого ранга веселил нас рассказами о
своих былых посещениях в «загранке» публичных домов.
Это был длиннющий поход по буксировке
огромного дока из Питера во Владивосток вокруг Африки. Максимальная скорость
при буксировке такого неуклюжего сооружения шесть узлов, как трамвай.
Представляете, сколько месяцев это все продолжалось? Морячки в штормах и борьбе
с вечно лопающимся буксирным тросом сильно подустали.
Когда они
приблизились к Сингапуру, высочайше было разрешено немного размяться на берегу.
Те, кто разрешал, закрыли глаза на
моральный аспект, а морячки на этот аспект вообще махнули рукой, и, истерзанные
тоской по женской ласке пустились во все тяжкие.
Гужевались они
там две недели. Представляете себе, сколько веселых мужицких баек травли об
этом приключении, мы понаслушались от этого каперанга. Возможно, эту историю
будет читать молодежь. Чтобы не смущать их родителей, подробности опускаю.
Остальные члены нашей больничной
палаты были очень молодыми людьми, оттого, по глупости, насмехались над нежной
любовью этого капраза к своей жене.
Шутки бывали на
грани жестокости, но самое удивительное, что нам удавалось к этим шуткам
привлечь, вспомогательных исполнителей - молоденький женский медперсонал нашего
отделения.
Коронной «шуткой» было следующее.
В день посещения госпитальных больных
родственниками, а значит и женой капраза, за час до их радостной встречи, в
палату заходила какая-нибудь медсестра Верочка или Танечка с огромной банкой
воды:
- Товарищ капитан первого ранга,
давайте на клизму, – безапелляционно заявляла она, и, не слушая недовольный
ропот клизмующегося, быстро и жирно намазывала вазелином свой пальчик.
Когда делает клизму незнакомая, но
молоденькая и хорошенькая девушка, вы что? Ну да, стыдливо смущаетесь. Смущался
и капитан первого ранга и просил всех выйти.
Когда через короткое время в гальюне
появлялся капраз, все толчки кабинок оказывались занятыми. При этом, отовсюду
раздавалось трудолюбивое покряхтывание означающее, что сидящий орлом занят
делом, а не просто читает газету.
На жалостный стон капраза «братцы!»,
в кабинках кряхтение усиливалось, а клизменный начинал потихоньку бегать,
сначала вдоль кабинок гальюна, а потом и кругами.
Кряхтение
сидящих «орлами» постепенно перетекало в сдержанное хихиканье, а затем из
кабинок начинали выскакивать «заговорщики».
Пока капраз трудился в гальюне, вся
хохочущая группа излагала подробности случившегося участнице «заговора» -
медсестре, и к мужицкому ржанию добавлялось женское хихиканье.
На этом действо не заканчивалось.
Свидание с женой у капраза, прерывалось его неоднократными и резкими рывками по
курсу на гальюн.
Мы его жалели и
гальюн принимал его в свои дружеские и объятия всеми свободными на данный
момент посадочными местами.
Молодежь веселилась как могла,
скрашивая госпитальную скуку, а капраз, мудрый человек, не обижался.
А ещё в палате лежал молодой
заведующий химической лабораторией подводных лодок, но не в Риге, а в Питере.
Послушав его травлю, я понял, что другу- Шурке не очень то повезло, так как составлять рецепты кислоты для
аккумуляторов подводных лодок дело скучное. Ни тебе свежего штормового ветра,
ни тебе секстанта, или на худой конец – торпеды. Одни склянки, банки и
мензурки. Нет! Не царское это дело!
Химик был парнем веселым. Настроение
ему портили пиявки. Какой-то у него был тромб на ноге. И вот для отсасывания
этого тромба, сестрички и прикладывали ему пиявки. Парень он был брезгливый и
смотреть на эти чудовищно
раздувающиеся
сосиски не мог.
Поэтому он скрашивал
эту гадостную процедуру заигрыванием с медсестричкой. Эти заигрывания, как ни
странно, сестричкам нравились. Кто поймет женское сердце? Тут тебе пиявки, а
она сидит, и страшно довольна от ласковых и неуклюжих поглаживаний мужской
руки.
Чтобы не мешать химику, хоть как-то
компенсировать отсутствие внимания к нему со стороны его знакомых ленинградок,
мы понимающе покидали палату, освобождая помещение.
После появления в палате Инги, мой
авторитет у соседей поднялся и, наоборот, понизился у женского медперсонала
госпиталя. Увидев в первый раз мои сапоги, моя девушка сильно расстроилась.
При этом её совсем не беспокоил запах
«бехтеревки» исходивший от меня, о чем я сильно волновался, перед первым её
посещением. Свидание прошло гладко и я обрел пошатнувшуюся уверенность в себе
и, конечно, в девушке.
Спасибо, русские девушки и женщины –
милосердие к раненым героям у вас безгранично, даже «бехтеревка» не
отталкивает.
Разговоры у нас с Ингой были просты и
бесхитростны. Лучше бы их и не было совсем, а было бы что-то другое, но
обстановка не позволяла расслабиться. Странным образом меня, при этом,
ревновал женский медперсонал госпиталя.
Немедленно после появления в палате
Инги, все мужики тактично исчезали, но не медсестры. Через очень короткие
промежутки времени, появлялась то одна, то другая и жестким суконным приказным
тоном мне велели, то таблетку выпить, то долить в сапоги «бехтеревку», то ещё
какую-нибудь ерунду.
При этом бросались косые взгляды на
притихающую Ингу и ей бесстрастно объявлялось, что время свиданий ограничено,
так как больному нужен покой.
Покой мне был не нужен, а совсем
другое, когда рядом красивая женщина. Всякие там наши взаимные трогания,
прикасания и поглаживания, совсем нас с Ингой не удовлетворяли, а другие более
решительные действия, немедленно прерывались появлением очередной Танечки,
Верочки, Анечки, приемом из их рук таблеток и всякое такое прочее.
Тогда я и стал понимать проблемы
пожилого капраза и наши жестокие шутки с клизмой, и его скучнеющую от этого
жену. Больше мы их не беспокоили.
Все это дало мне понимание, что
женский медперсонал госпиталей и больниц, считает больных своими мужчинами и
терпеть не может других женщин – посетительниц, отнимающих у них что-то
дорогое.
Зачем им это, не
знаю, но попробуйте понаблюдать, сами увидите. Мужчин – посетителей это не
касается! Даже наоборот.
Инга перетрясла дома весь мой скарб,
перестирала, перегладила, отпарила, развесила, разгладила. Я её об этом не
просил. Чисто её инициатива.
После её информации о приведении в порядок
моего гардероба я стал задумываться о последствиях, которые должны наступить
после всех этих палисадников, сеновалов, венков, а теперь уже и стирок – глажек
моих личных вещей.
В промежутках между посещениями моей
физкультурницы мне было о чем подумать, но моя бедовая головушка, никак не
могла родить единственную и правильную мысль. От того, решительный разговор,
которого, я уверен, девушка ожидала, все не наступал и не наступал.
Пока, все было
хорошо, приятно, весело на душе и безответственно. Думаю, то же испытывала и
Инга, а зачем тогда ей все это было бы надо? О москвичке я ей честно рассказал
в подробностях ещё тогда в палисаднике в белые ночи и поступал по моему
разумению честно. Но! Сейчас рядом была молодая женщина со своими планами на будущее,
а у меня их небыло.
На этом фоне моих личных переживаний,
вдруг произошло то, что координально меняло мою судьбу и карьеру морского
офицера. И это, то же начало лить воду на мельницу неопределенности, моих
отношений с девушкой Ингой.
Однажды, на очередном утреннем
обходе, полковница врач на мои капризы о вонючих сапогах вдруг резко и зло
произнесла: - Ты, лейтенант, не очень то
капризничай! Я ведь могу тебя списать вообще с флота на инвалидность, будешь
тогда знать! Не капризничай у меня! – повернулась и ушла.
Когда я закрыл рот, полковницы уже в
палате не было. В моей жизни, начало что-то происходить. Мысль уйти с флота,
как-то мелькала в моей голове. Потом была безжалостно отметена, потому что, в
те времена с военной службы офицеры не уходили, тем более с высшим военным
образованием.
Разжевывал я идею главрача в голове
долго, а когда забрезжило у меня решение, то стал выяснять подробности.
Подробности были такие. Меня, при
желании, могут отправить в отставку. При этом на гражданке мне светит военная
пенсия по инвалидности. С этой вполне приличной пенсией я могу поступить в
гражданский институт и получить второе высшее образование.
Лет мне ещё немного, всё можно начинать с
начала. Эта перспектива меня сильно увлекла, и не успел я всё осознать, как
оказался за воротами госпиталя с бумажкой о моей отставке.
Несколько растерянный от быстроты, с
какой я оказался в конце флотской карьеры, с натянутой глупой улыбкой на лице и
этой новостью на устах, я ввалился в Ингин пенал.
Скажу сразу, то, что перед ней
оказался военный отставник, да ещё с инвалидностью, девушку шокировало. Она
сама выросла в военной среде.
Папа её был
мичман и другой карьеры, как на флоте, не представлял ни он, ни его дочка с
красивым именем Инга. На её лице читалось такое откровенное разочарование, что
я немедленно засуетился в поисках своего отстиранного и отутюженного скарба.
Прощальный разговор получился
каким-то глупым, очень коротким и сухим. Меня в пенале никто не задерживал, а
мне уже после такой реакции на мою новую судьбу и не хотелось ничего. В тот же
день я укатил на Ладожское озеро.
Помочь сайту
Поздравления
