Иван Кузьмич перебарщивал…
Перебарщивал часто, искренне полагая в такие минуты, что им перебарщиваемое, при его же усердии, должно выглядеть как-то честнее что ли, а может и правдивее.
Однако, как правило, получалось совсем наоборот – выражение потаённого, вырвавшегося на свободу чувства, вдруг делалось настырно-трибунным, можно сказать, что и крикливо-партийным, а потому бездушным и неизменно срамным.
При этом сами страстные и цветущие эпитеты вяли и, начинали благоухать такой слащавой пошлостью, что хотелось зажмуриться и съездить себе же по бородатому фасаду, для встряски, пребывающих в полной темени, мозгов.
Более всего огорчало Кузьмича то, что эта его блудливая восторженность касалась не только тех, что вдруг являлись пред ним чудным мгновением-видением чистой красоты, но и сомнительных кумиров в практичных лапсердаках и фраках, отмеченных динамитными аплодисментами Нобеля, или значками и бантиками английской старухи, мутящей воду во всех океанах.
При осознании же своей глупой воодушевлённости, с Иваном Кузьмичом случался душевный спазм, после которого сзади к нему подкрадывался кто-то неизвестный и от души лупил по затылку, пытаясь пробудить уснувшую иронию и спасительный скептицизм.
После таких оплеух, Иван Кузьмич неизменно ощущал себя звенящем колоколом, пару минут гудел всем своим естеством, трясясь от принудительного отрезвления, а отрезвев обычно шёл на кухню заваривать чай, на время, забыв обо всех этих «сверх», «пере», и прочей наносной слизи, такой как «супер» и «вери гуд»…
А уже сидя за столом, и, попивая чаёк, Кузьмич размышлял о своей нехорошей зависимости, ища пути решения несовершенства своего психически неуравновешенного организма, потому как организм этот, взлетев в высоты восторга, неизменно валился в хляби уныния и беспричинной тревоги. А тревоги, тем более беспричинные, Иван Кузьмич на дух не переносил, считая это чувство более присущим неандертальцу, чем аккуратному плательщику ЖКХ.
Поиски эти, как правило заканчивались наполнением внутренностей бергамотовым настоем и шумными вздохами. Однако сегодня, всё пошло по-другому, то ли от того, что Кузьмич не взлетел так высоко в своих восхищениях, то ли от вдруг внезапно пойманной им мысли.
Сама мысль, с первого взгляда, казалась изрядно потёртой и обыденной, как это часто бывает с любой недодуманной мыслью, но вскоре стала преображаться и даже поблёскивать некой новизной. Иван Кузьмич поскрёб её иголочкой своей сосредоточенности и начал всматриваться в спасительный блеск.
А всмотревшись, покачал головой, и принялся за рассуждения: «Система требует регулирования!»
Произнеся эти страшные, и для себя не совсем обычные слова, Иван Кузьмич вновь погрузился в размышления: «Ну, конечно, конечно… Это ж во мне винтика какого-то не хватает… Ага, винтика! Того, который надобно отвёрткой вертеть вправо или влево, в зависимости от напряжений душевных потенциалов!»
Мысленно оглядев себя со всех сторон, Иван Кузьмич разочарованно вздохнул и прихлебнул из кружки.
Винтика не было! Не было – хоть причитай!
Взяв себя в руки, и тем самым избежав кривого пути причитаний, Кузьмич ломанулся напролом, а уже через пару минут сидел и, хихикая, разъяснял себе же, но бестолковому, совершенно очевидное.
«Хитрить надобно, батенька! Хитрить!.. Иначе никак!.. Потому как хитрость – есть самое главное отличие плательщика ЖКХ, от того же твердолобого неандертальца».
Однако, поразмыслив о том, что хитрость хитрости рознь, и что хитрость направленная вовне, вовсе хитростью считаться не может, по причине своей же неандертальской алчности, скудности и отсутствия признаков чистого искусства. В связи с тем, Иван Кузьмич постановил, что истинная хитрость всегда должна быть направлена вовнутрь. В себя. И что лишь от неё можно ждать каких-либо благих последствий, потому как это и есть величайшая игра и высший пилотаж!
Утвердившись в своей теории, Иван Кузьмич приободрился и, не понятно по каким причинам, вдруг подумал о далёком таинственном Индостане, с его слонами, Гангом и йогами. А подумав, хлопнул себя по лбу и хитро произнёс: «А вот и винтик нашёлся!»
Закрыв глаза, и представив себе, сидящего в позе лотоса одного из гигантов духа, попеременно то одной, то другой ноздрёй вдыхающего живительные атмосферы, Кузьмич погрозил ему пальцем и, тихо прошептав: «Хитришь... Винтик крутишь!» - решил раз и навсегда для себя определить, что через правую свою ноздрю он будет впускать в себя флюиды понижающие любые восторженные потенциалы, а через левую – наоборот повышающие…
И если Вы вдруг, где увидите, в каком ли тенистом парке, прогуливающегося или же сидящего на скамейке симпатичного, и ещё совсем не дряхлого мужчину, с заткнутой левой ноздрёй, то знайте, что это Иван Кузьмич, и что он только что любовался проходящей мимо красивой женщиной.
Ну а уж, если у него будут придавлена пальцем правая ноздря, то…
Помочь сайту
Поздравления
