Демоническая женщина

2 февраля 2015 - Анна Магасумова

Тэффи — Надежда Лохвицкая, в замужестве – Бучинская 9.05 1872 – 6.10. 1952

…Я пришла в одежде белой,
Я пришла душою смелой…
«Полночь»

Знаменитые сёстры Лохвицкие: старшая Мирра писала стихи и удостоилась титула «Русская Сафо», младшая, Надежда, сочиняла юморески и фельетоны и стала самой популярной в России «юмористкой». Чтобы отличаться от сестры, взяла себе псевдоним – Тэффи. Откуда он? Она знала некоего глупого человека Стефана, которого слуга почему-то называл Стэффи. Полагая, что глупые люди обычно счастливы, она «ради деликатности» сократила имя до Тэффи, сделав его своим псевдонимом и впервые подписав им одноактную пьесу «Женский вопрос». После успешной премьеры этой пьесы она дала первое интервью. Когда её спросили о псевдониме, она объяснила, что это имя имеет отношение к одному глупому человеку и тут же поправившись, сказала, что это фамилия. Журналист, прервав её, спросил, не имеется ли в виду песня Р.Киплинга:
Taffy was a Walesman
Taffy was a thief [1]
Тэффи быстро согласилась, что источником псевдонима был Киплинг.[2]
Закономерен был приход Тэффи в сатирический еженедельный журнал «Сатирикон». Её называли первой юмористкой ХХ века, «Королевой русского юмора». Одним из любимых её афоризмов, который она взяла в качестве эпиграфа к первому тому своих «Юмористических рассказов» (1910), была мысль из шестой части «Этики» Б.Спинозы: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо». Она не была сторонницей чистого юмора, всегда соединяя его с грустью наблюдений над окружающим миром. В её творчестве явственные ноты печали, лиризма и трагическая струя. В подтексте стихов Тэффи всё чаще звучала грусть, печаль, меланхолия, но ни в коем случае не безысходность. Против безнадёжного взгляда на жизнь Тэффи знала средство, всю жизнь выручавшее её. Об этом средстве она хорошо сказала в стихотворении «Подсолнечник», строки из которого могут служить эпиграфом и к поэзии, и к прозе Тэффи:
И если чёрная над нами встала тень –
Мы смехом заглушим свои стенанья.
Поклонниками Тэффи были Николай 1 и В.И. Ленин. Её называли «демоническая женщина». Что привлекало в её творчестве? Удивительное сочетание смешного и печального, анекдота и трагедии, точностью бытовых деталей, изящным подтруниванием над мещанскими нравами и вкусами. И ещё тем, что владела, по выражению Михаила Зощенко, «тайной смеющихся слов». И, конечно, прекрасным русским языком, непринуждённостью и разнообразием речевых оборотов. Вот, например, рассказ «Демоническая женщина»:
«Демоническая женщина отличается от женщины обычной манерой одеваться. Она носит чёрный бархатный подрясник, цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой… Носит она также и обыкновенный предметы дамского туалета, только не на том месте, где полагается. Так, например, пояс демоническая женщина позволит себе надеть только на голову, серьгу – на лоб или шею, кольцо – на большой палец, часы – на ногу. За столом демоническая женщина ничего не ест. Она вообще ничего никогда не ест.
Общественное положение демоническая женщина может занимать самое разнообразное, но большею частью она – актриса».
Как к этому относиться? С иронией, ведь дальше:
«Но всегда у неё есть какая-то тайна, какой-то не то надрыв, не то разрыв, о котором нельзя говорить, которого никто не знает и не должен знать. — К чему?»
А вообще, как оказывается, демоническая женщина — простая вымогательница, с пафосом рыдает, обманывая своих кавалеров, выпрашивая у них деньги и не собираясь их отдавать. Здесь у Тэффи своё отношение к этому понятию, отнюдь не мистичекое. Мне кажется, что она сама была в каком-то смысле демонической женщиной, ибо не только жила на рубеже веков, но и писала на грани любви, поэзии, юмора и сатиры.
Тэффи писала и прекрасные стихи. Как определил Николай Гумилёв, «подлинные, изящно-простые сказки средневековья». Вот «Чёрный карлик»:
Ваш чёрный карлик целовал вам ножки,
Он с вами был так ласков и так мил,
Все ваши кольца, ваши серьги, брошки –
Он собирал и в сундучке хранил.
Но в страшный день печали и тревоги
Ваш карлик вдруг поднялся и подрос –
Теперь ему б вы целовали ноги,
А он – ушёл… и сундучок унёс…
Юрий Безелянский говорит, что эти строки салонны и жеманны. Но тут же ставит знак вопроса, обращаясь к мнению читателей. Но Тэффи писала и на злобу дня. В октябре 1905 года она написала стихотворение «Патроны и патрон», в котором пригвоздила генерала Трепова за его приказ «Патронов не жалеть»:
– Трепов! Не по доброй воле ли
С места вам пришлось слететь?
Сами вы учить изволили,
Чтоб патронов не жалеть!
Тэффи была участницей «сред» в «башне» Вячеслава Иванова, читала свои стихи в доме Ф.Сологуба, в присутствии таких поэтов, как А.Блок, В.Иванов, М.Кузмин. Хорошо знала А.Белого, Н.Гумилёва.
Тэффи свободно входила и в круг символистов, и в круг противостоящих им акмеистов,– что и отразилось на её поэзии.
* * *
Заря рассветная…Пылающий эфир!
Она – сквозная ткань меж жизнию и снами…
Пусть не торопит день прихода своего!
В окне сокрытом – тайна совершенства…
Ни ласки и ни слов, не надо ничего
Для моего, для нашего блаженства!
«Заря рассветная»
* * *
Моя любовь – как странный сон,
Предутренний, печальный…
Молчаньем звёзд заворожён
Её призыв прощальный!
Как стая белых, смелых птиц
Летят её желанья
К пределам пламенных зарниц
Последнего сгоранья!
Моя любовь – немым богам
Зажжённая лампада.
Моей любви, моим устам –
Твоей любви – не надо?
Ты и я
Всю жизнь ждала. Устала ждать.
И улыбнулась. И склонилась.
Волос распущенная прядь
На плечи темные спустилась.
…Я верю мгле твоих волос
И твоему великолепью.
Мой сирый дух — твой верный пес
У ног твоих грохочет цепью...
И вот опять, и вот опять,
Встречаясь с этим темным взглядом,
Хочу по имени назвать,
Дышать и жить с тобою рядом...
Мечта! Что жизни сон глухой?
Отрава – вслед иной отраве...
Я изменю тебе, как той,
Не изменяя и не лукавя ...
Тэффи много писала, её многочисленные сборники, написанные до революции: «Карусель», «Дым без огня», «Миниатюры и монологи»; в эмиграции вышли: «Восток» (Шанхай, 1920), «Чёрный ирис» (Стокгольм, 1921), «Книга Июнь» (Белград, 1931).
В   Париже: «Тихая заводь» (1921), «О нежности» (1938) и «О любви» (1946).
«Нежность – самый кроткий, робкий божественный лик любви» – одна из цитат Тэффи.
* * *
… Словно знак от поцелуя,
Тёмно – алый коралл…
* * *
Мы тайнобрачные цветы…
Никто не знал, что мы любили,
Что аромат любовной пыли
Вдохнули вместе я и ты!
В 1920 году Тэффи покинула Россию, но избежать острой ностальгии по родине ей не удалось. В своих воспоминаниях, отправляясь из Новороссийска, она напишет:
«Чудесное слово – весна. Чудесное слово – родина. Весна – воскресение жизни. Весной вернусь».—
Это последние часы на набережной— Тэффи переполняют чувства грусти и печали:
« Тихо, тихо отходит земля. Глазами, широко, до холода в небе, раскрытыми, смотрю. И не обойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля».[3]
Она надеется вернуться, но уже осознаёт, что это будет невозможно.
* * *
Мир не велик и не богат—
И не глядеть бы взором черным!
Ведь только люди говорят,
Что надо ждать и быть покорным...
Я тоже—здесь. С моей судьбой,
Над лирой гневной, как секира,
Такой приниженный и злой,
Торгуюсь на базарах мира...
Забавно жить! Забавно знать,
Что под луной ничто не ново,
Что мертвому дано рождать
Бушующее жизнью слово!
«Ты и я»
В каждом стихотворении тихая грусть:
* **
И в жизни той, живу, не зная,
Где правда, где моя мечта,
Какая жизнь моя, родная, –
Не знаю, эта или та…
«Подсолнечник»
А вот эти строки мне очень нравятся:
* **
На острове моих воспоминаний
Есть серый дом. В окне цветы герани,
Ведут три каменных ступени на крыльцо,
В тяжёлой двери медное кольцо.
Над дверью барельеф – меч и головка лани,
А рядом шнур, ведущий к фонарю.
На острове моих воспоминаний
Я никогда ту дверь не отворю.
У каждого есть такое, о чём лучше не вспоминать и к чему лучше не возвращаться.
В своих «Воспоминаниях», опубликованных в 1931 году, Тэффи напишет:
«Тихая была ночь, тёмная, густозвёздная. И странно от неё затихла душа. Бывают такие настроения. Сразу обрываются в душе нити, связывающие земное с земным. Бесконечно далеко чуть помнятся самые близкие люди, тускнеют и отходят самые значительные события прошлого, меркнет всё то огромное и важное, что мы называем жизнью, и чувствует себя человек тем первозданным «ничто», из которого создана вселенная. Так было в тот вечер: чёрная, пустая круглая земля и звёздное бескрайнее небо. И я.»[4]
Отправляясь на корабле через Константинополь в Париж, поглядывая на беспокойные волны Чёрного моря, Тэффи написала стихотворение, которое потом Александр Вертинский включил в свой репертуар:
К мысу радости, к скалам печали ли,
К островам ли сиреневых птиц,
Всё равно – где бы мы ни причалили,
Не поднять мне тяжёлых ресниц…
Мимо стёклышка иллюминатора
Проплывут золотые сады,
Пальмы тропиков, солнце экватора,
Голубые полярные льды…
Всё равно…

Тэффи
                                           Странный корабль.
                                          Не слышно на нём капитана,
                                          Не видно матросов на нём.
Как мне понятна грусть твоя,
Как мне печаль твоя понятна!
И отдаляется земля,
Когда же ждать тебя обратно?
Корабль плывёт, куда?— В ничто!
И отдаляются событья,
И бесконечно далеко
Всё то, что называем жизнью.
4.03.2012
Изведав горечь эмигрантской жизни, Тэффи сделала скорбное признание:
«Боялись смерти большевистской – и умерли смертью здесь… Вянет душа, обращённая на восток. Думаем только о том, что теперь ТАМ. Интересуемся только тем, что приходит оттуда».
Рассказы в сборнике «Рысь» и в других, создают картину психологического состояния эмигрантов. Постепенно эмигранты приспосабливаются к жизни в чужой стране, их страх мало-помалу исчезает, но Великая Печаль остаётся. В рассказе «Смешное и печальное» она замечает:
«Время, которое мы сейчас переживаем, – тяжёлое и страшное. Но сама жизнь по-прежнему столько же смеётся, сколько плачет. Ей-то что».
В фельетоне «Воскресение» она пишет:
«Наши радости так похожи на наши печали, что порою их и отличить трудно». [5]
Тэффи была очень бедна, но даже перед смертью не теряла чувство юмора. Публика любила смеющуюся Тэффи, и она не меняла своей тональности. Обращалась к своим знакомым за денежной помощью так: «Прошу в последний раз. Обещаю, что долго не задержусь на этой земле. – Вспоминала Ирина Одоевцева. – А вы уж, пожалуйста, дайте мне сейчас те деньги, которые всё равно потратите на цветы, когда придёте ко мне на похороны».[6]
* * *
И никому заботы нет,
Что людям дам…,
А люди на могильном камне
Начертят прозвище: Поэт.
Тэффи не боялась смерти; такие скорбные строки:
Гаснет моя лампада…
Полночь глядит в окно…
Мне никого не надо,
Я умерла давно!
Я умерла весною
В тихий вечерний час…
Не говори со мною,
Я не открою глаз!
Не оживу я снова –
Мысли о счастье брось!
Чёрное злое слово
В сердце моё впилось…
Гаснет моя лампада…
Тени кругом слились…
Тише! Мне слов не надо,
Ты за меня молись!
Незадолго до своей кончины Надежда Александровна Тэффи, оглядываясь на свой жизненный путь, отмечала, что «лучший период её творчества был всё же в России». Она писала в своих Воспоминаниях, которые она назвала «Ностальгия»:
«И потом мы всегда знаем, что надо было сделать, как взять друга за руку и отвести от чёрной тени. Но есть какой-то тайный закон, который не позволяет нам нарушить, перебить указанный нам темп. И это отнюдь не эгоизм, не равнодушие, потому что иногда легче было бы остановиться, чем пройти мимо. Как во сне – вижу, чувствую, почти знаю, но остановиться не могу. Вот так и мы, писатели. «подражатели Бога» в его творческой работе. Мы создаём мифы и людей, и определяем их судьбы, порой несправедливые и жестокие. Почему поступаем так, а не иначе, – не знаем. Иначе поступить не можем».[7]
Тэффи умерла в Париже, успев отметить свой 80 – летний юбилей, навсегда покинув «остров своих воспоминаний». Умерла в начале октября, а не весной, которую она любила. О своей смерти, как о Хароне, она написала заранее:
Он ночью приплывёт на чёрных парусах,
Серебряный корабль с пурпурною каймою!
Но люди не поймут, что он приплыл за мною,
И скажут: «Вот луна играет на волнах»…
Как чёрный серафим три парные крыла,
Он вскинет паруса над звёздной тишиною!
Но люди не поймут, что он приплыл за мною
И скажут: «Вот она сегодня умерла».
«Когда умер человек, всем кажется, что он ещё очень многое мог сделать. Когда умерла полоса жизни – кажется, что могла бы ещё как-то развернуться, тянуться, и что конец её естественно сжат и оборван. Все события, заканчивающие такую полосу жизни, сбиваются бестолково и неопределённо»[8].
Серебряный корабль увёз в серебряную даль одну из ярких представительниц Серебряного века – Надежду Тэффи.[9]
Тэффи
Ушла в серебряную даль
На корабле с «пурпурною каймою»,
Где «чёрный карлик» её ноги целовал,
Где серафим парил «над звёздной тишиною».
13.08.2011
Ещё раз хочу вспомнить фразу: «У каждого есть такое, о чём лучше не вспоминать и к чему лучше не возвращаться».
Как-то, сидя в кресле у окна, Тэффи вспоминала:
«Хотелось тихо собрать свои мысли, подумать. Заметила привязанный у изголовья мой кипарисовый крестик, вывезенный мною несколько лет назад из Соловецкого монастыря. Всегда я забываю его и всегда в последнюю минуту вспоминаю и беру его с собой. И это для меня как символ. Отвязала крестик. Простой, резной. Вспомнила Соловки, тоскливый, отрывистый крик чаек и вечный ветер – холодный, солёный, обгладывающий тощие ветви сосен. И измождённые лица послушников, их мочально-белокурые прядки волос. Северные строгие лица. Лики. Старенький монашек у глухой церковки далеко в глубине леса. Крестики, чётки, тканые молитвой пояски в монастырской лавочке. Я выбираю кипарисовый крестик…
Несколько лет висит он у меня у моего изголовья. В странные, бессонные ночи многое-многое схоронила я под этим крестиком…
И что ещё будет. Да. И что ещё будет».[10] А было многое. Трудное, печальное.
Кипарисовый крестик всегда был с ней, он всегда оберегал её. Думаю, это действительно так. Тэффи прожила долгую, богатую событиями жизнь. И навечно осталась в Серебряном веке.
Кипарисовый крестик Тэффи
У моего изголовья–
кипарисовый крестик, как символ.
Не хочу вспоминать я
Соловки и крик чаек тоскливый;
Вечный ветер — холодный
Трепещет
тощие ветви сосен;
Строгие лица – лики,
Ничего у меня не спросят.
Крест кипарисовый –
Он висит у меня над кроватью,
Столько было написано, прожито –
Не хочу вспоминать я.
Но опять вспоминаю,
Вспоминаю, что было
С крестом кипарисовым
В бессонные чёрные ночи
Я многое схоронила.
17.01.- 4.03.2012

[1] Тэффи из Уэльса, Тэффи был вороном (англ.).

[2] Тэффи «Ностальгия. Рассказы и воспоминания», Ленинград 1989, стр. 4-5

[3] Тэффи «Ностальгия. Рассказы и воспоминания» Ленинград 1989, стр. 446

[4] Тэффи «Ностальгия. Рассказы и воспоминания», Ленинград 1989, стр. 441-442

[5] Тэффи, там же, стр. 16

[6] Ю.Безелянский, «99 имён Серебряного века», М.2009, стр. 386

[7] Тэффи, там же, стр.277

[8] Тэффи «Ностальгия. Рассказы и воспоминания» Ленинград 1989, стр. 445

[9] Ю.Безелянский, «99 имён Серебряного века», М.2009, стр. 386

[10] Тэффи, там же, стр. 375

Регистрационный номер №0268779

от 2 февраля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0268779 выдан для произведения: Тэффи — Надежда Лохвицкая, в замужестве – Бучинская 9.05 1872 – 6.10. 1952

…Я пришла в одежде белой,
Я пришла душою смелой…
«Полночь»

Знаменитые сёстры Лохвицкие: старшая Мирра писала стихи и удостоилась титула «Русская Сафо», младшая, Надежда, сочиняла юморески и фельетоны и стала самой популярной в России «юмористкой». Чтобы отличаться от сестры, взяла себе псевдоним – Тэффи. Откуда он? Она знала некоего глупого человека Стефана, которого слуга почему-то называл Стэффи. Полагая, что глупые люди обычно счастливы, она «ради деликатности» сократила имя до Тэффи, сделав его своим псевдонимом и впервые подписав им одноактную пьесу «Женский вопрос». После успешной премьеры этой пьесы она дала первое интервью. Когда её спросили о псевдониме, она объяснила, что это имя имеет отношение к одному глупому человеку и тут же поправившись, сказала, что это фамилия. Журналист, прервав её, спросил, не имеется ли в виду песня Р.Киплинга:
Taffy was a Walesman
Taffy was a thief [1]
Тэффи быстро согласилась, что источником псевдонима был Киплинг.[2]
Закономерен был приход Тэффи в сатирический еженедельный журнал «Сатирикон». Её называли первой юмористкой ХХ века, «Королевой русского юмора». Одним из любимых её афоризмов, который она взяла в качестве эпиграфа к первому тому своих «Юмористических рассказов» (1910), была мысль из шестой части «Этики» Б.Спинозы: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо». Она не была сторонницей чистого юмора, всегда соединяя его с грустью наблюдений над окружающим миром. В её творчестве явственные ноты печали, лиризма и трагическая струя. В подтексте стихов Тэффи всё чаще звучала грусть, печаль, меланхолия, но ни в коем случае не безысходность. Против безнадёжного взгляда на жизнь Тэффи знала средство, всю жизнь выручавшее её. Об этом средстве она хорошо сказала в стихотворении «Подсолнечник», строки из которого могут служить эпиграфом и к поэзии, и к прозе Тэффи:
И если чёрная над нами встала тень –
Мы смехом заглушим свои стенанья.
Поклонниками Тэффи были Николай 1 и В.И. Ленин. Её называли «демоническая женщина». Что привлекало в её творчестве? Удивительное сочетание смешного и печального, анекдота и трагедии, точностью бытовых деталей, изящным подтруниванием над мещанскими нравами и вкусами. И ещё тем, что владела, по выражению Михаила Зощенко, «тайной смеющихся слов». И, конечно, прекрасным русским языком, непринуждённостью и разнообразием речевых оборотов. Вот, например, рассказ «Демоническая женщина»:
«Демоническая женщина отличается от женщины обычной манерой одеваться. Она носит чёрный бархатный подрясник, цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой… Носит она также и обыкновенный предметы дамского туалета, только не на том месте, где полагается. Так, например, пояс демоническая женщина позволит себе надеть только на голову, серьгу – на лоб или шею, кольцо – на большой палец, часы – на ногу. За столом демоническая женщина ничего не ест. Она вообще ничего никогда не ест.
Общественное положение демоническая женщина может занимать самое разнообразное, но большею частью она – актриса».
Как к этому относиться? С иронией, ведь дальше:
«Но всегда у неё есть какая-то тайна, какой-то не то надрыв, не то разрыв, о котором нельзя говорить, которого никто не знает и не должен знать. — К чему?»
А вообще, как оказывается, демоническая женщина — простая вымогательница, с пафосом рыдает, обманывая своих кавалеров, выпрашивая у них деньги и не собираясь их отдавать. Здесь у Тэффи своё отношение к этому понятию, отнюдь не мистичекое. Мне кажется, что она сама была в каком-то смысле демонической женщиной, ибо не только жила на рубеже веков, но и писала на грани любви, поэзии, юмора и сатиры.
Тэффи писала и прекрасные стихи. Как определил Николай Гумилёв, «подлинные, изящно-простые сказки средневековья». Вот «Чёрный карлик»:
Ваш чёрный карлик целовал вам ножки,
Он с вами был так ласков и так мил,
Все ваши кольца, ваши серьги, брошки –
Он собирал и в сундучке хранил.
Но в страшный день печали и тревоги
Ваш карлик вдруг поднялся и подрос –
Теперь ему б вы целовали ноги,
А он – ушёл… и сундучок унёс…
Юрий Безелянский говорит, что эти строки салонны и жеманны. Но тут же ставит знак вопроса, обращаясь к мнению читателей. Но Тэффи писала и на злобу дня. В октябре 1905 года она написала стихотворение «Патроны и патрон», в котором пригвоздила генерала Трепова за его приказ «Патронов не жалеть»:
– Трепов! Не по доброй воле ли
С места вам пришлось слететь?
Сами вы учить изволили,
Чтоб патронов не жалеть!
Тэффи была участницей «сред» в «башне» Вячеслава Иванова, читала свои стихи в доме Ф.Сологуба, в присутствии таких поэтов, как А.Блок, В.Иванов, М.Кузмин. Хорошо знала А.Белого, Н.Гумилёва.
Тэффи свободно входила и в круг символистов, и в круг противостоящих им акмеистов,– что и отразилось на её поэзии.
* * *
Заря рассветная…Пылающий эфир!
Она – сквозная ткань меж жизнию и снами…
Пусть не торопит день прихода своего!
В окне сокрытом – тайна совершенства…
Ни ласки и ни слов, не надо ничего
Для моего, для нашего блаженства!
«Заря рассветная»
* * *
Моя любовь – как странный сон,
Предутренний, печальный…
Молчаньем звёзд заворожён
Её призыв прощальный!
Как стая белых, смелых птиц
Летят её желанья
К пределам пламенных зарниц
Последнего сгоранья!
Моя любовь – немым богам
Зажжённая лампада.
Моей любви, моим устам –
Твоей любви – не надо?
Ты и я
Всю жизнь ждала. Устала ждать.
И улыбнулась. И склонилась.
Волос распущенная прядь
На плечи темные спустилась.
…Я верю мгле твоих волос
И твоему великолепью.
Мой сирый дух — твой верный пес
У ног твоих грохочет цепью...
И вот опять, и вот опять,
Встречаясь с этим темным взглядом,
Хочу по имени назвать,
Дышать и жить с тобою рядом...
Мечта! Что жизни сон глухой?
Отрава – вслед иной отраве...
Я изменю тебе, как той,
Не изменяя и не лукавя ...
Тэффи много писала, её многочисленные сборники, написанные до революции: «Карусель», «Дым без огня», «Миниатюры и монологи»; в эмиграции вышли: «Восток» (Шанхай, 1920), «Чёрный ирис» (Стокгольм, 1921), «Книга Июнь» (Белград, 1931).
В   Париже: «Тихая заводь» (1921), «О нежности» (1938) и «О любви» (1946).
«Нежность – самый кроткий, робкий божественный лик любви» – одна из цитат Тэффи.
* * *
… Словно знак от поцелуя,
Тёмно – алый коралл…
* * *
Мы тайнобрачные цветы…
Никто не знал, что мы любили,
Что аромат любовной пыли
Вдохнули вместе я и ты!
В 1920 году Тэффи покинула Россию, но избежать острой ностальгии по родине ей не удалось. В своих воспоминаниях, отправляясь из Новороссийска, она напишет:
«Чудесное слово – весна. Чудесное слово – родина. Весна – воскресение жизни. Весной вернусь».—
Это последние часы на набережной— Тэффи переполняют чувства грусти и печали:
« Тихо, тихо отходит земля. Глазами, широко, до холода в небе, раскрытыми, смотрю. И не обойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля».[3]
Она надеется вернуться, но уже осознаёт, что это будет невозможно.
* * *
Мир не велик и не богат—
И не глядеть бы взором черным!
Ведь только люди говорят,
Что надо ждать и быть покорным...
Я тоже—здесь. С моей судьбой,
Над лирой гневной, как секира,
Такой приниженный и злой,
Торгуюсь на базарах мира...
Забавно жить! Забавно знать,
Что под луной ничто не ново,
Что мертвому дано рождать
Бушующее жизнью слово!
«Ты и я»
В каждом стихотворении тихая грусть:
* **
И в жизни той, живу, не зная,
Где правда, где моя мечта,
Какая жизнь моя, родная, –
Не знаю, эта или та…
«Подсолнечник»
А вот эти строки мне очень нравятся:
* **
На острове моих воспоминаний
Есть серый дом. В окне цветы герани,
Ведут три каменных ступени на крыльцо,
В тяжёлой двери медное кольцо.
Над дверью барельеф – меч и головка лани,
А рядом шнур, ведущий к фонарю.
На острове моих воспоминаний
Я никогда ту дверь не отворю.
У каждого есть такое, о чём лучше не вспоминать и к чему лучше не возвращаться.
В своих «Воспоминаниях», опубликованных в 1931 году, Тэффи напишет:
«Тихая была ночь, тёмная, густозвёздная. И странно от неё затихла душа. Бывают такие настроения. Сразу обрываются в душе нити, связывающие земное с земным. Бесконечно далеко чуть помнятся самые близкие люди, тускнеют и отходят самые значительные события прошлого, меркнет всё то огромное и важное, что мы называем жизнью, и чувствует себя человек тем первозданным «ничто», из которого создана вселенная. Так было в тот вечер: чёрная, пустая круглая земля и звёздное бескрайнее небо. И я.»[4]
Отправляясь на корабле через Константинополь в Париж, поглядывая на беспокойные волны Чёрного моря, Тэффи написала стихотворение, которое потом Александр Вертинский включил в свой репертуар:
К мысу радости, к скалам печали ли,
К островам ли сиреневых птиц,
Всё равно – где бы мы ни причалили,
Не поднять мне тяжёлых ресниц…
Мимо стёклышка иллюминатора
Проплывут золотые сады,
Пальмы тропиков, солнце экватора,
Голубые полярные льды…
Всё равно…

Тэффи
                                           Странный корабль.
                                          Не слышно на нём капитана,
                                          Не видно матросов на нём.
Как мне понятна грусть твоя,
Как мне печаль твоя понятна!
И отдаляется земля,
Когда же ждать тебя обратно?
Корабль плывёт, куда?— В ничто!
И отдаляются событья,
И бесконечно далеко
Всё то, что называем жизнью.
4.03.2012
Изведав горечь эмигрантской жизни, Тэффи сделала скорбное признание:
«Боялись смерти большевистской – и умерли смертью здесь… Вянет душа, обращённая на восток. Думаем только о том, что теперь ТАМ. Интересуемся только тем, что приходит оттуда».
Рассказы в сборнике «Рысь» и в других, создают картину психологического состояния эмигрантов. Постепенно эмигранты приспосабливаются к жизни в чужой стране, их страх мало-помалу исчезает, но Великая Печаль остаётся. В рассказе «Смешное и печальное» она замечает:
«Время, которое мы сейчас переживаем, – тяжёлое и страшное. Но сама жизнь по-прежнему столько же смеётся, сколько плачет. Ей-то что».
В фельетоне «Воскресение» она пишет:
«Наши радости так похожи на наши печали, что порою их и отличить трудно». [5]
Тэффи была очень бедна, но даже перед смертью не теряла чувство юмора. Публика любила смеющуюся Тэффи, и она не меняла своей тональности. Обращалась к своим знакомым за денежной помощью так: «Прошу в последний раз. Обещаю, что долго не задержусь на этой земле. – Вспоминала Ирина Одоевцева. – А вы уж, пожалуйста, дайте мне сейчас те деньги, которые всё равно потратите на цветы, когда придёте ко мне на похороны».[6]
* * *
И никому заботы нет,
Что людям дам…,
А люди на могильном камне
Начертят прозвище: Поэт.
Тэффи не боялась смерти; такие скорбные строки:
Гаснет моя лампада…
Полночь глядит в окно…
Мне никого не надо,
Я умерла давно!
Я умерла весною
В тихий вечерний час…
Не говори со мною,
Я не открою глаз!
Не оживу я снова –
Мысли о счастье брось!
Чёрное злое слово
В сердце моё впилось…
Гаснет моя лампада…
Тени кругом слились…
Тише! Мне слов не надо,
Ты за меня молись!
Незадолго до своей кончины Надежда Александровна Тэффи, оглядываясь на свой жизненный путь, отмечала, что «лучший период её творчества был всё же в России». Она писала в своих Воспоминаниях, которые она назвала «Ностальгия»:
«И потом мы всегда знаем, что надо было сделать, как взять друга за руку и отвести от чёрной тени. Но есть какой-то тайный закон, который не позволяет нам нарушить, перебить указанный нам темп. И это отнюдь не эгоизм, не равнодушие, потому что иногда легче было бы остановиться, чем пройти мимо. Как во сне – вижу, чувствую, почти знаю, но остановиться не могу. Вот так и мы, писатели. «подражатели Бога» в его творческой работе. Мы создаём мифы и людей, и определяем их судьбы, порой несправедливые и жестокие. Почему поступаем так, а не иначе, – не знаем. Иначе поступить не можем».[7]
Тэффи умерла в Париже, успев отметить свой 80 – летний юбилей, навсегда покинув «остров своих воспоминаний». Умерла в начале октября, а не весной, которую она любила. О своей смерти, как о Хароне, она написала заранее:
Он ночью приплывёт на чёрных парусах,
Серебряный корабль с пурпурною каймою!
Но люди не поймут, что он приплыл за мною,
И скажут: «Вот луна играет на волнах»…
Как чёрный серафим три парные крыла,
Он вскинет паруса над звёздной тишиною!
Но люди не поймут, что он приплыл за мною
И скажут: «Вот она сегодня умерла».
«Когда умер человек, всем кажется, что он ещё очень многое мог сделать. Когда умерла полоса жизни – кажется, что могла бы ещё как-то развернуться, тянуться, и что конец её естественно сжат и оборван. Все события, заканчивающие такую полосу жизни, сбиваются бестолково и неопределённо»[8].
Серебряный корабль увёз в серебряную даль одну из ярких представительниц Серебряного века – Надежду Тэффи.[9]
Тэффи
Ушла в серебряную даль
На корабле с «пурпурною каймою»,
Где «чёрный карлик» её ноги целовал,
Где серафим парил «над звёздной тишиною».
13.08.2011
Ещё раз хочу вспомнить фразу: «У каждого есть такое, о чём лучше не вспоминать и к чему лучше не возвращаться».
Как-то, сидя в кресле у окна, Тэффи вспоминала:
«Хотелось тихо собрать свои мысли, подумать. Заметила привязанный у изголовья мой кипарисовый крестик, вывезенный мною несколько лет назад из Соловецкого монастыря. Всегда я забываю его и всегда в последнюю минуту вспоминаю и беру его с собой. И это для меня как символ. Отвязала крестик. Простой, резной. Вспомнила Соловки, тоскливый, отрывистый крик чаек и вечный ветер – холодный, солёный, обгладывающий тощие ветви сосен. И измождённые лица послушников, их мочально-белокурые прядки волос. Северные строгие лица. Лики. Старенький монашек у глухой церковки далеко в глубине леса. Крестики, чётки, тканые молитвой пояски в монастырской лавочке. Я выбираю кипарисовый крестик…
Несколько лет висит он у меня у моего изголовья. В странные, бессонные ночи многое-многое схоронила я под этим крестиком…
И что ещё будет. Да. И что ещё будет».[10] А было многое. Трудное, печальное.
Кипарисовый крестик всегда был с ней, он всегда оберегал её. Думаю, это действительно так. Тэффи прожила долгую, богатую событиями жизнь. И навечно осталась в Серебряном веке.
Кипарисовый крестик Тэффи
У моего изголовья–
кипарисовый крестик, как символ.
Не хочу вспоминать я
Соловки и крик чаек тоскливый;
Вечный ветер — холодный
Трепещет
тощие ветви сосен;
Строгие лица – лики,
Ничего у меня не спросят.
Крест кипарисовый –
Он висит у меня над кроватью,
Столько было написано, прожито –
Не хочу вспоминать я.
Но опять вспоминаю,
Вспоминаю, что было
С крестом кипарисовым
В бессонные чёрные ночи
Я многое схоронила.
17.01.- 4.03.2012