Послеполуденное июньское солнце нещадно било в полуподвальное окно, однако лучи его, пробиваясь сквозь наклеенные на стекла, чуть ни прошлого века газеты (кажется это была «Советская культура»), заливали комнату бледно-желтым и таинственным светом. На кухонном, рассохшегося дерева, в олимпийских кольцах от грязной посуды столе две чайные чашки как-то неуместного здесь полупрозрачного китайского фарфора с намалеванными на них то ли ветками сакуры, то ли павлинами, ополовиненная трехлитровая банка огурцов в мутном рассоле, наполовину полная окурков массивная бронзовая пепельница, початая бутылка водки, под столом еще две пустые. За столом тоже двое. Один толст, лыс, гладко выбрит и в бежевом летнем костюме, другой худ, в недельной, пепельного цвета щетине и в выцветшей джинсовой жилетке на голое тело. Контрастировали они друг с другом ровно как этот фарфор с этой банкой огурцов, однако явно были (или уж когда-то были) друзьями, ибо, согласитесь, трудно выпить две и почать третью еще до полудня с человеком, знакомым лишь шапочно. Предмет беседы их тоже как-то не совсем вязался с интерьером, но, тем не менее…
- С прагматической точки зрения, согласен, миром движит научный прогресс, - пустил кольцо дыма в потолок гладко выбритый, - но прогрессом-то управляют как раз люди интеллигентные. Разве не так?
- Интеллигентный человек, - махнул рукой небритый, - это человек такой, который в прямой речи вместо всем понятного слова «отстой» употребляет хоть и красивое, но витиеватое «декаданс», а взамен меткого «понты» вставляет туманное словосочетание «завышенная самооценка» и только. Есть, разумеется, еще парочка принципиальных видовых различий между человеком интеллигентным (homo inhumanus) и человеком обыкновенным (homo ordinarius), но внешне дело обстоит именно так. Вообще делить человечество на два эти вида где-то и ненаучно, потому как анатомически, физиологически, метаболически и вегетативно они ничем не отличаются, а вот благоприобретенные, привнесенные понятия чести, достоинства, культуры, внутренней дисциплины есть признаки хоть и значительные, но на сегодняшний день рудиментарные, не несущие никаких полезных или хотя бы вспомогательных функций. Кроме того, интеллигентных людей настолько незаметно мало по отношению к общему числу живущих, что их можно считать лишь заболевшей тонкой ветвью, дивергентным отслоением от здорового и крепкого древа народонаселения планеты. Всеобщие законы природы таковы, что для выживания вида используются лишь такие признаки, которые максимально способствуют этому выживанию, тот же самый твой прогресс, но ни один из признаков интеллигентности такому выживанию не способствует.
- То есть, ты полагаешь, ученые, топ-менеджеры крупных и не очень компаний или вот главы государств и правительств интеллигентами не являются?
- Ага, вот мы и подошли к искомому, - почему-то обрадовался небритый. - Тем-то и интересен этот социальный феномен: наличие огромного числа людей обыкновенных, из кожи вон пытающихся казаться людьми интеллигентными. Они заучивают труднопроизносимые слова и даже иногда пытаются понять их значения, чему доказательством хотя бы этот мой абзац с его «рудиментарный», «вегетативный», «дивергентный», перенимают манеру говорить, одеваться, даже мыслить пытаются как последние, а это, говоря по-французски, лишь понты.
- Ага! Значит себя ты интеллигентом не считаешь?
- Я пьяница, дружище. Пьянство есть непреложный признак социопатии, а социопатия, сиречь диссоциальное расстройство личности с характерными признаками девиантного поведения, по определению несовместима с интеллигентностью. Трезвенник и моралист Чехов просто вычеркивает из списка интеллигентов своего брата Николая (или Михаила – не помню, кто из них был художник) только за одно лишь пьянство. Самый факт, что я описал обыкновенное пьянство столь вычурной формулировкой, просто кричит о моей квазиинтеллигентности. Замечательно однако, что эта тенденция обезьянничания, заучивания слов и манер по преимуществу возникает в социальных слоях средней и высокой материальной обеспеченности, причем, чем выше достаток и, соответственно (экая вот странная зависимость), ниже культура, тем ярче и настойчивее таковая потребность проявляется.
- Пьяницей был художник Николай, друг Левитана, между прочим.
- Наверное. Всегда завидовал твоей эрудиции. Вот я и говорю. Умение грамотно построить предложение безусловно значимо для прогресса человечества хотя бы затем, чтобы одни умные люди понимали других умных людей и таким образом прогресс бы распространялся, но это всего лишь умение грамотно построить предложение и ничто другое. Давай выпьем.
Небритый разлил водку по чашкам, просунул руку в банку с огурцами, достал один, разломил его надвое и половину подал собеседнику. Выпили, закусили. Он вытер мокрую от рассола руку о жилетку, закурил и продолжил:
- Кстати, это вот знание, кто спился, Николай или Михаил, а так же умение рассуждать о глубине Сервантеса, противоречивости Набокова или изысканности Бунина, способность восторгаться гением Шопена, напором Вагнера или сложностью Шостаковича, свойство замирать перед картинами Крамского, Врубеля или того же Левитана, в общем, все это «над вымыслом слезами обольюсь» тоже считаются признаками интеллигентности, но ведь этому можно и обучиться, хотя бы имитации этого? И вот тут и возникает вопрос: а зачем собственно человеку обеспеченному, которому достаточно изъясняться двумя, а не двадцатью тысячами слов, которому довольно пролистать альбом Эрмитажа, а не переться на экскурсию в Питер, которому хватит прочитать краткое содержание Мертвых душ, а не наслаждаться книгой вся эта мишура, хлопоты, невынужденные траты? Он хочет, чтобы его считали интеллигентом. Ему недостаточно просто богатства или просто власти, он несчастлив, пока его не назовут, не причислят к интеллигенции. Он хочет обращаться в обществе, где без всякой натяжки и смущения смог бы произнести так, между делом: «Ну мы же с вами интеллигентные люди…» или, «Нам, интеллигентам, свойственно…» и проч.
И такое общество вдруг обнаруживается. Оно создается такими же имитаторами. Оно растет и плодится с такой же скоростью, с которой растут доходы его членов. Там есть все – есть политики, бизнесмены, люди науки, искусства, продюсеры, артисты, кого там только нет! Нет там только одного – там нет ни единого представителя интеллигенции, этой дивергенции человеческого рода. Любой интеллигент, который намеренно, случайно либо из простого любопытства вдруг попадает в эту ядовитую закись, закисает, моментально костенеет, бронзовеет, в общем, исчезает как живой вид, но при этом именем своим украшает эти самые, мать их, понты. Одна шайка Михалковых чего стоит!
- Ну а как же Ростропович, к примеру? – гладко выбритый уже жалел, что открыл третью бутылку, ибо небритый начал резко сдавать, коль скоро стал переходить на мат и личности.
- К примеру, блин… Никакого тут примеру нету, - резко воткнул окурок в пепельницу небритый, обжог пальцы и схватился ими за мочку уха. – Черт! Ростропович с ними не тусовался, потому как раз, что интеллигент истинный, зато вот женушка его – хабалка та еще была, упокой господь ее душу. Вот еще тебе пример, когда не токмо деньги, но и богом данный талант никак не гарантирует интеллигентности.
- Так что же есть интеллигентность-то в твоем понимании? – мягко произнес выбритый и украдкой взглянул на часы.
- Интеллигентность? – вдруг зачем-то встал небритый. Он разлил остатки водки по чашкам, выпил свою залпом и пафосно произнес, - интеллигентность это… богоподобие, вот и все.
- Богоподобие? – изумился гладко выбритый и выпил свою долю, но скорее лишь для того, чтобы не оставлять продолжения вполне уже накидавшемуся своему приятелю.
- Ну да, богоподобие, - сел небритый на стул и глуповато ухмыльнулся. – Свод правил интеллигентности, который, кстати, сформулировал твой Чехов в письме к своему непутевому братцу, который кодекс тоже, между прочим, состоит из десяти, нет, кажется их восемь пунктов, покруче Моисеевых или Христовых заповедей будет и столь же, сука, неисполним. Правда он там заменяет интеллигентность воспитанностью – не суть, но на исполнение всего этого до последней запятой способен только богоподобный человек. И, разумеется, этого нигде и ни за какие деньги не купить себе в употребление…
Вдруг от окна послышался громкий звук, будто кто-то швырнул камень в стекло.
- Что это было? – вздрогнул гладко выбритый.
- Это? это подчеркивание, подтверждающее истинность моих слов и означающее «аминь». Камень, сука, что же еще?, - ухмыльнулся небритый и опустил голову на кулаки. – Думаешь на чёрта мне газета на окнах, будто я в блокадном Ленинграде? Окна мои на уровне проезжей части. Вечно из-под колес летит всякая гадость. Я много стекол поменял, пока до газеты не додумался. Интеллигент он всегда ниже уровня пола и в него всегда летит всякая грязь, а защиты у него – одна газетенка. Ха! Видишь как символично газетенка-то называется? «Советская культура», блин. Выписывал ведь во времена оны, почитывал, мать их. Но если оставить за скобками прилагательное «советская», то культура как раз и есть единственная защита от этого мира, в котором давно уже нет места интеллигентному человеку. Когда ему его культуры оказывается недостаточно, он начинает спиваться, жалеть себя, ненавидеть окружающих, оправдывать свои низости, указывать на других, начинает спать в одежде… Это, заметь, такой, что когда-то хотя бы был интеллигентом, а что же с теми, которые никогда и не были? Одни понты…, одни понты…, никакого богоподобия…
Последние слова были произнесены с затуханием, голова его со стуком упала с кулаков на стол и он густо захрапел.
***
Я (тот, что был толст, лыс, гладко выбрит и в бежевом летнем костюме, это был я) тихонько поднялся, подсунул под банку с огурцами сторублевку другу на пиво и, чуть пошатываясь, вышел из квартиры. Июньское солнце нещадно било а глаза и нещадно щемило у меня в груди. Он был когда-то талантливым художником и образованнейшим человеком, он был гораздо умнее всех нас, его приятелей, он был истинным интеллигентом, как я это себе понимал и что с ним теперь стало… Страшно захотелось еще выпить. Магазин был на другой стороне улицы. Я ступил на зебру перехода, как вдруг слева раздался визг тормозов. Я вздрогнул, как давеча от камня в стекло, и повернулся на звук. Ярко-красного цвета иномарка с откинутым верхом остановилась в полуметре от меня. Из-за руля выскочила тоненька субтильная блондинка в легкой летней косынке, солнечных очках в розовой оправе и…
- Ах ты, лысый х…! Ты куда прешь, урод х…в, ё… твою мать! Расплодилось, б…, уродов, б…, не проехать, б…! Членосос лысый, б…!
Она плюхнулась обратно за руль и машина взревела в нетерпении, пока я наконец дам ей дорогу. Я машинально сделал шаг назад, я был остолбеневшим, но больше даже не от совершенно немыслимой, казалось, для такой с виду интеллигентной женщины тирады, но я вдруг заметил на пассажирском сидении девчушку лет десяти, видимо ее дочь. Та презрительно глядела на меня и ухмылялась и даже, или мне это только показалось, она сейчас гордилась своей мамой. «Богоподобие», - почему-то всплыло слово у меня в голове.
Помочь сайту
Поздравления
