Мною были «проглочены»: весь Стендаль, Диккенс и многие другие и я долго не мог понять удивлённого лица женщины-библиотекаря заполнявшую мою читательскую карточку.
Сейчас я понимаю и самому становиться смешно, представьте себе пятиклассника берущего на неделю три тома Диккенса с «Ярмаркой тщеславия» и «Лавкой древностей».
А уж когда мой развивающийся организм дошёл до «Блеска и нищеты куртизанок» великого Оноре де Бальзака она смотрела на меня брезгливо, как на маленького извращенца. Так к концу шестого класса из серьёзной литературы мной непрочитанной оставались только Маркс с Лениным, но меня к ним не тянуло, что при моём не стандартно пытливом уме является всё-таки странным, а может инстинкт самосохранения сработал, впрочем, всё к лучшему.
После этой литературной вакханалии я пресытился и затаился, я стал нормальным внешне ребёнком, я стал читать Фенимора Купера и легенды Древней Греции, наверное, для того чтобы напиханное в предыдущие годы каким-то образом красиво расставилось по полкам моей светлой головушки.
Думал, что вышеизложенные строки как-бы обозначат границы завершившегося жизненно-литературного этапа, но не могу, не имею права не вспомнить ещё одну книгу, потрясшую меня, закалённого пожирателя литературы.
Для большинства не имя автора ни тем более название книги ничего не скажет, но до чего загадочно звучит – Вольтер «Философские повести». «Кандид» и всё остальное написанное, как родное, созвучное с моим внутренним миром растолкало соседей и вольно расположилось на уже порядочно заставленных полках моего сознания. Вот так потихоньку, кое-что, почитывая иногда даже из школьной программы, я дорос до девятого класса. И тут что-то во мне проснулось и из меня «полезли» стихи.
Я даже не могу вспомнить, как это произошло, начала нет. Источник стихотворный из тоненького ручейка стремительно превратился в полноводную реку. Но всё-таки первоначальным было подражание Маяковскому и его бунтарско-рваному стилю стихосложению.
Чувствовалась родственная душа. Потом был подвергнуты копированию Пушкин и все поэты, попадающиеся по программе.
Писал я с утра до вечера, стихи просились на бумагу без перерыва. Ночью рядом с кроватью стоял табурет, на котором лежал карандаш и лист тетрадный. Я вскакивал среди ночи, исписывал всё свободное пространство и счастливый падал досыпать остаток ночи.
А утром меня в школе ждали мои одноклассники, они жаждали моих стихов. Вероятно, возраст, в который мы вошли, требовал чего-то необычного, нового.
Серость и однообразность окружающего мира давила и угнетала. Хотелось праздника, может даже не праздника, а какой–то новизны, свежего, неожиданного взгляда на жизнь, протестного и мне это в некоторой мере удавалось.
Меня сажали на последнюю парту и делали всё, лишь бы я писал.
Мои друзья бодро отвечали на вопросы учителя, даже тянули руки, чтобы выйти к доске, они делали всё, для того чтобы меня ненароком не отвлекли от стихосложения.
А на перемене их ждал литературный праздник.
Едва звонок возвещал об окончании урока, с моей парты исчезали листки со стихами и мой друг Александр, которому безоговорочно было предоставлено право первопрочтения, начинал мастерски с выражением ДЕКЛАМИРОВАТЬ мои произведения.
Полкласса ребят окружавших чтеца то затихали, то взрывались смехом. Дикий и безудержный гогот приводил в замешательство преподавателей - и вроде шумно и как-бы ругать не за что.
Эх, знали бы они, какие темы раскрывались, какие великие деятели коммунистического движения были мною «препарированы».
Я сидел в это время в классе и обласканный доносившимся дружным смехом находился на седьмом небе от счастья: наконец, я занял свою индивидуальную нишу в обществе, я стал нужен, я ощущал себя личностью, я просто балдел.
После уроков девяносто процентов написанного за день мелко рвалось или уничтожалось путём сжигания: все понимали, что если стихи попадут в чужие руки, неприятностей не избежать.
Продолжение следует. Спасибо за внимание мой добрый читатель.
Помочь сайту
Поздравления
