Садовый участок моего соседа правым забором клонился к малому овражку, в дрёмную низину, к ивняку и тёрну. Некогда в этом месте извивался рукав речки Самбек, выползал на равнину где-то в камышовой пойме, возле Азовского моря и выплёскивал глинистую водицу в мутно-коричневое русло. Сосед Лёшка, опустившийся мужик сорока лет, неизлечимый наркоман, рано постаревший, худой, как щеблык на безводье, помнил с детства, как по весне низина полнилась талой водой и неслась, шумя, к Самбеку, вдоль грунтовой дороги, прибивая к берегам обветшалый овражий мусор. Будоражащий детскую душу шум всегда навеивал на него дикую усталость и томную грусть за свою будущность.
Воспоминания о бесшабашном детстве накатывали на него обычно по утрам. Он поднимался с постели и шлёпал босиком на веранду своего домика. Окидывал сверху взглядом пересохшее гирло, за забором, где в прохладных теньках загустевших кустарников дрались, ципинькая, задиристые щеглы. Выйдет он, бывало, поднимет вверх свои высохшие руки, тряхнёт костяшками пальцев, потянется до ломоты в суставах, обнажая до рёбрышка грудную клетку, зевнёт щербатым ртом и сядет на выцветший диванчик, чтобы забить косячок коноплёй и покурить в усладку.
Любил он с сонного устатка, поелозить пальцами замусоленный окурок, почмокать, затягиваясь дымком. Насладившись терпкой вонью, он из горлышка осаживал нахлынувшую дурь вчерашним пивом и начинал куражиться.
-Натаха, сууукааа !!!! Быстро подняла задницу и бегом за пивом! – Орал он сверху, с веранды, в открытые окна дома.
На крик выбегала светловолосая баба лет тридцати пяти, иногда без лифчика, в трусах, не расчёсанная, заспанная, испуганно мигающая глазами. Прижимаясь к косяку двери она что-то ему говорила тихо, как бы шёпотом. Слов было не разобрать. До моего слуха доносилось только еле уловимое бурчание и изредка шептание, похожее на шум ковыля и пырея на ветру.
- Шалава, ты чё тут права качаешь ! – Грубо прерывал её Лёшка, выпучив глаза, как взбесившийся бык, и, толкая руками в плечи и спину, гнал её в ларёк.
Покорная и затравленная, иногда утирая лицо от бабьих слёз, она шла в тесный, давно уже потерявший домашний облик дом, одевалась. Взяв сумку, кошелёк, не причёсываясь, почти бегом бежала со двора. Её уход сопровождался обыденными звуками. Сперва - шлепки тапочек без задников о пятки, звяк цепи с замком об ограду, потом - стук решётчатых ворот, и всё стихало до шума ветра в листве ивняка и ершистого тёрна. Жизнь на даче на короткое время успокаивалась, только над верандой по-прежнему вился конопляный дымок и коротко вызвенивали пустые бутылки, катаемые по полу Лёшкиными ногами.
К вечеру обкурившаяся Натаха, живущая на правах сожительницы, была либо бита, либо замордована матюгами. И так почти изо дня в день.
От рождения Натаха была выдумщицей. Дрёмную низину, где когда-то шумел ручей, она называла по своему, по-сибирски - распадком, а сам ручей - ключом. Туда она часто выходила, вспугивая щеглов, – искала запутавшегося в ивняке кота Тайшета. Там она была в своём мире – мире детства и юности. Ивняк ей напоминал вербные кусты, тальник; комкованые тырцы – камни на склонах сопки, недалече от родительского дома, малые деревца – точно такие же как у завалившегося на бок зимовья в устье Бирокана, впадающего в Байкал, щеглы – жаворонков. Звуки только были не такие, не таёжные, степные, без объёмного эха и кудлатых переливов.
Возвращаясь как-то с сельского ларька, Натаха зашла в низину и позвала Тайшета.
- Кыс-кыс-кыс…... Где ты чертяка ховаешься ? – Неожиданно для себя заговорила она не по-сибирски, а по-азовски, с хохляцким уклоном.
Лёшка услышал с веранды её призывы и тут же отреагировал:
- Натаха ! Ты шо там застряла? Тащи пиво быстрей, дурь уже проходит. Поддать надо.
По лицу Натахи пробежала тень, она вздрогнула, глаза непрошено увлажнились.
Одуревший от утренних косяков Лёшка злобно посмотрел туда, где шевелились натахиными руками кусты тёрна и вспомнил, как он когда-то здесь копал дождевых червей. В ту пору он не знал, что такое конопля, косяки, дурь после курева, но легко распознавал места поклёва на Самбечке. Среди вареновских пацанов был первым, кто умело, на одного червя, мог поймать к ряду трёх чабаков. А в юности он считался самым лучшим в селе водилой. Мог по грунтовке, в ураган, стеновой дождь и разливы Самбека легко провести в Вареновку или Приморку тяжелогружённый Камаз. Былое он растерял всё, без остатка. Осталась только тревожащая душу память, колкая, пронизывающая болью подорванное наркотической дурью сердце.
Погладив правой рукой левую сторону, у солнечного сплетения, слегка зажмурившись, Лёшка продолжал выкрикивать непристойности в адрес Натахи:
- Ты шо там, кобыла, застряла ? Бросила всё и бегом ко мне !
- Да тут Тайшет в кустах урчит….. Щас поймаю и выйду.
- Бегом, я тебе сказал!
Уходить ей не хотелось. Ветки ивняка, вцепившись в её кофту, пружинили и хлестали по голым рукам, тёрн царапался, лез в лицо. Всё точно так же, как 25 лет назад, когда она с мамкой пробиралась через листвянник, к болоту за клюквой и брусникой. Мамка поддерживала её за рукав и заслоняла рукой от противных веток листвяка, которые заставляли жмурится и отворачивать веснушчатое лицо….
Она нехотя вышла, отряхнулась одной рукой. Оглянулась на кустарники, тяжело вздохнула и, опустив голову, пошла. Задники тапочек зашлёпали по её пяткам.
Помочь сайту
Поздравления
