Виктор Ыков покоя не любит. Абсолютно. Как фотон, имеющий массу только в движении. Нет, никакая фамилия не странная: предки были обычными Рыковыми, покуда у одного из пра-пра-пра не случились лёгкие логопедические проблемы, а у того, кто оформлял ему метрику – столь же лёгкие проблемы с аудированием. Так возник новый, доселе не виданный род Ыковых, впрочем, постселе не виданный тоже.
А ещё Виктор Ыков любит плыть полой водой. В том смысле, что не любит сидеть на мели. Поэтому и подрядился после занятий в институте плотничать-столярничать в общежитии. Природа, надо сказать, не скупилась, не жалела благородного 79-го элемента, наделяя оным руки мужчин рода Ыковых. Дебютным проектом Виктора стало оформление общежитского холла декоративными реечками. И так справно это получалось, так споро, что всякий проходящий невольно любовался. Всякая проходящая, впрочем, – тоже любовалась. Вот и развилось у одной барышни с факультета РГФ неровное дыхание к Виктору, и не факт, что – у одной!
«Витя, поменяй замки в комнате 233», – возвестил вскоре журнал заявок. Ыков взял инструменты и пошёл по адресу. Работа в руках кипела, словно вода в электрочайнике. А вода-то как раз и подвела хозяек – даже вскипеть не успела, пока Виктор работал. Не судьба девушкам угостить мастера чаем… Но девушки те красной нитью шиты оказались. В смысле – не лыком. Авось, не албанский язык изучают-то! В смысле – испанский.
«Витя, почини стул в комнате 233», – через некоторое время появилась новая запись. Ыков взял инструменты и пошёл по адресу. Травмы того стула оценивались как не совместимые с жизнью, ибо на останках его очевидны следы ножовки и топорика. Тут, в общем-то, следовало бы догадаться, что принял тот стул смерть мученическую не просто так, что пал он во имя высокой цели, ибо старшенькая из 233-й спит и видит себя мадам Ыковой. Когда не спит – тоже видит… В отличие от Ыкова, который не видит ничего даже в упор, что, впрочем, не дало поводов для уныния изобретательным барышням. Им же известна давняя особенность мужской анатомии, в частности – потайная дорожка, что сердце с желудком напрямую связует. Свежий пирог, верилось, будет в самый раз.
–Como piensas, ensamblara il esta silla?[1]– игриво, с пальчиком, вопросила старшенькая, начиная светскую беседу.
Не обращая внимания, Ыков методично скреплял куски гнуто-клеенной фанеры где – штифтом, где – шурупом, а где и гвоздём.
– Нос преокупабамос эн бано. Ла сийя парэсе нуэвесита![3] – по-пролетарски бесцеремонно ломая весь гламур, проговорил Виктор, иллюстрируя слова реанимированным предметом интерьера, и, пока выпавшие в осадок хозяйки пытались раскристаллизоваться, собрал инструменты и покинул 233-ю. Опять не судьба…
Объедаясь невостребованным пирогом, старшенькая призадумалась немало о причинах очередной неудачи. Может, в тесто она что-то не то добавила? Или наоборот, чего-то ещё следовало добавить? Может, что-то не то сказала? Или же не сказала чего-то важного? Может, в конце концов, нужно было надеть что-нибудь эдакое? Или наоборот, что-нибудь эдакое – снять?..
Вывод в результате новым не стал, но ценен был уже тем, что добылся собственными усилиями, а не прочитался в книге: девушка должна иметь достаточно ума, чтоб иногда казаться дурой и не быть такой дурой, чтоб козырять умом!
«Витя, наточи ножи в комнате 233»… «Витя, выбей половики в комнате 233»… «Витя, вымой посуду в комнате 233»… Дальше – изощрённее: «Витя, помоги запачкать посуду в комнате 233: целая кастрюля борща пропадает!». Ыков и поточил, и повыбивал, и помыл бы – ему-то что: какое-никакое, но всё же дело! Только не успел он прочитать те заявки, ведь комендантшу общежития последняя запись, мягко говоря, не обрадовала. Как и предпоследняя. Как и пред-пред… Не понимай Татьяна Михайловна скрытых мотивов и не имей здорового чувства юмора – ох, солёненько пришлось бы девушкам, в смысле – несладенько! А так получили они порцию словесных ататашек да и были отпущены с миром. Пришлось, правда, борщом поделиться…
Долго девчонки с духом собирались… Собрались и разбили окно в своей комнате, конечно, прежде купив запасное стекло – возможность вписать в журнал новую заявку с заветным именем исполнителя достона и бóльших жертв!
Замена стекла – процедура ёмкая, как физически, так и хронологически. Хорошо, комната на втором этаже: под окном – козырёк надвходный… Закончив процесс трансплантации, Ыков собрался перебраться внутрь, но соседка из 232-й попросила заодно и у них укрепить раму, мол, по ночам ветер стёклами ТАК стучит, ну ТАК ужасно, а в комнате потом – ну ТАК холодно: январь же на дворе…
Виктор заменил несколько треснувших штапиков, а для красоты обил рамы по периметру лужёными жестяными полосками. Целый урок преподал Ыков девушкам. То есть сорок пять минут пробыл на козырьке, кусаемый тем ветром. Лишь когда дело было сделано, когда Ыков перелез с козырька назад в 233-ю, тогда-то он и заметил, что пальцы его почти не слушаются, что кожа на руках цветом сравнялась с той лужёной жестью… А у девчонок – и чайник вскипел, и картошка поджарилась – вон, шкворчит дразняще на сковородке посреди стола; и сальце домашнее порезалось, такое свежее – аж прозрачное на срезе; и огурчики из банки на блюдо переселились, и грибочки – в салатницу! И счастье старшенькой выбралось из-за Пиреней – то есть не за горами уже находилось.
Зовут хозяйки мастера за стол, а у Виктора слёзы из глаз, и пальцем не пошевелить: будто восемьдесят семь иголок разом вонзились под отмороженные ногти… Тут и 232-я поллитрой за работу расплатилась… Ыков не пьёт принципиально – чтоб не было трясущихся на утро пальцев, но кстати пришлась та бутылочка: с неземным наслаждением старшенькая водочкой растёрла ему онемевшие руки… Потом обе девушки потчевали его ужином, слегка смутив такой заботой. Когда же, поперхнувшись, Ыков закашлялся, старшенькая, конечно, сильно испугалась за его здоровье. Правда-правда! Простуда – вещь малоприятная! И хочет он того или нет, но теперь придётся и грудь ему растереть водкой, и спину… Тем более младшенькой зачем-то срочно к соседкам понадобилось выйти…
А старшенькая? Прикрыть искусно растрёпанным локоном наглый лоб, куснуть губы, «случайно» освободить верхнюю пуговку… Восхищённо вскидывая ресницы, смотреть снизу вверх… Загоревшимися устами приоткрыть влажность зубов… Взгляд отогретого и накормленного мастера упирается в ключицы, стремясь в благоразумно, но небрежно скрытую глубину… Словом, попался Ыков. А старшенькая в тот вечер открыла альтернативный путь к сердцу мужчины – через отмороженные руки.
Вопрос: что главное в этой части повествования? Разумеется, жесть, что ж ещё-то!
2.
Пелагей Санктпетербургов покоя не любит. Абсолютно. Как ртуть. Точнее – как натрий на поверхности воды. Да никакая не странная! Фамилия Калугин – странная? А Костромин? А Вологдин? Чем, позвольте, Питер хуже какой-то Калуги, что ему нельзя увековечиться в фамилии, а ей – можно?! Поговаривают, будто боярскую грамоту Санктпетербурговы получили из рук самогó Александра Невского. Или даже Ярослава Мудрого. А может, и вовсе Владимира Мономаха!
Шабутной пацан с невинно-лазурным взглядом с первого класса закрепил за собой хрестоматийный образ, именуемый в народе «анфан террибль». Школьный период его онтогенеза завершился тем, что весь педагогический коллектив денно и нощно восславлял Господа, когда аттестат канул в кармане Геиного пиджака. Родители присоединились к хору славословящих, когда сын зачислился в институт и поселился в общаге – чтоб свободной жизни хлебнуть, чтоб заветной самостоятельности вкусить…
У самого же Пелагея возникшие объективные перемены быта вызывали лишь одну заботу: поиск новых способов борьбы со скукой. Взять хотя бы лекции: две трети, а может, и три четверти их времени попросту не знаешь, чему себя посвятить.
Пелагей выбирал парочку зубрилок-отличниц, из числа тех, кто никогда не опаздывает, кто не забывает тетрадок с домашним заданием [сами тетрадки – обязательно в обложечках, и переносятся исключительно в папочках, а ручки-карандашики – в пенальчиках!] и кто на преподов смотрит только с затаённым дыханием. Санктпетербургов вычислял таких безошибочно. Так вот, садился он к тем красоткам в зону слышимости, выдерживал минут двадцать, а потом под дифференциальные уравнения с разделяющимися переменными или закон категорического императива Канта травил соседу скабрёзные анекдоты. Непременно скабрёзные, непременно смешные и непременно – сохраняя абсолютно бесстрастный вид. Девушки краснели, бледнели, кусали губы, в конце концов начинали хихикать, гневя преподавателя со всеми сопутствующими последствиями, например, в виде сдачи внеочередного коллоквиума! Конфуз, шок, стресс, а Санктпетербургову – весело. Он и сам раза два попадал на такие коллоквиумы, да только не несли они для Геи никаких функций, кроме увеселительной: у того всё от зубов отскакивало! Препод ему слово – Гея в ответ десять; препод фразу – Гея абзац.
В общаге тот «террибль» скучать тоже не собирался, да не мог выбрать достойный вариант развлечения. Например: вечер → кухня → мышеловка → «трофей» → скотч → дверная ручка любой, случайно выбранной, комнаты… Примитивно! Утром общага сотрясалась чудовищным визгом, жилиц наизнанку выворачивало от омерзения, но скучно было Пелагею.
Или: вечер → гитара → красный уголок → четыре аккорда → два перебора → кружок любителей бренчания → возгласы «Ещё, ещё!»... Пелагей, видя, что в кружкé есть две-три непуганные барышни, с душой нараспашку и с улыбкой до ушей жаждущие разнообразить общение [Геюшка называл таких «мопедками»], исполнял «Лошадей в океане», вкладывая в пение всё своё, надо сказать, немалое мастерство. Барышни всхлипывали над трагической судьбой тысячи лошадей, но Пелагею веселей не делалось: песня ж изначально рассчитана именно на такую реакцию.
С наступлением второго курса перед Геюшкой раскинулось непаханое поле «мопедок» и «мопедистов» в лице свежепоступивших. Пришлось расширить число мышеловок и расставлять их по всем кухням. А чем бы развлечься в перерывах между приклеиванием мышиных тушек? Разумеется, «посвящением в студенты».
Однажды вечером Санктпетербургов без церемоний вошёл в комнату первокурсниц, выбрав девиц из деревни – подомовитее да поприжимистее: холодильник у тех всегда под завязку, представился старостой этажа и выяснил, пройден ли обряд посвящения. Оказалось – нет, но все будут рады пройти. Что для этого нужно? Зелья испить. Где его взять? Самим приготовить. Из чего? Из всего, что есть. Да, именно из всего, иначе не будет считаться! «Райт-оф-пэсседж» – это ж древний обряд, столь же уникальный, как венчание, и соблюсти его надо точно! Изменения не допускаются!
Гейка взял ведро, смело распахнул холодильник, и в эмалированную ёмкость отправились: солёный огурец с рассолом, морковка, куриный окорочок, маринованная селёдка – тоже с рассолом, полпакета молока, картофелина, сырое яйцо, пряник, помидор, триста граммов пельменей, четыре яблока, масло – сливочное и растительное, ложка маргарина, сарделька, жменя пшена и жменя риса, пятьдесят граммов мёда, три ложки варенья, полбутылки водки, баночка сметаны, шматок сала, соль–сахар–перец – по вкусу, чай, кофе, лавровый лист и – из самого дальнего угла – что-то заплесневевшее до такой степени, что невозможно определить, чем это было изначально и откуда там взялось. Да: ещё – литр воды из смывного бачка.
Ведро → кухня → о-о-очень медленный огонь → полтора часа → относительно гомогенная масса с выворачивающим запахом и столь дизентерийным цветом, кой импрессионистам не чудится даже в очень абстинентном состоянии. А пока зелье преет, нужно пройти предварительный этап «райт-оф-пэсседжа» – гадание на бутылках.
– Так, свет гасим, гасим. Свечи есть? – говорил Пелагей с обаянием заслуженного, многоопытного педагога, коему не в силах противостоять самые невменяемые ученики и самые стервозные родители. – Непременно зажигаем свечи! Бутылочки берём, берём за дно и горлышко. Да, двумя руками. И греем, греем над свечкой. Чтоб очистительный огонь окислил всю отрицательную энергию… Вращаем бутылочку, вращаем, чтоб она прогрелась, по всем сторонам… А теперь ставим перед собой и смотрим на горлышко, смотрим… Пристально… Внимательно… Желание загадываем… И правыми ладонями гладим свои лбы… Тщательнее гладим, чтоб забрать все чёрные помыслы, чтоб не осталось их в голове… И теми же ладонями гладим бутылочки, чтоб отдать им всё чёрное… Ещё раз гладим лбы, гладим… И лица гладим, лица… Свои лица, свои собственные! И бутылочкам не забываем отдать черноту, не забываем… Одной рукой гладим бутылочки, второй – вращаем их, вращаем, чтоб равномерно чернота по ним распределялась… И всё у вас будет хорошо, все ваши желания сбудутся… Теперь осталось зелья отведать. Не менее стакана…
Таинство обряда настолько завораживало посвящаемых, что те совершенно выпадали из реального мира. Даже процесс поглощения тушёных помоев вызывал задор, браваду, желание посоревноваться с прочими – в кого больше влезет. Пелагей сообщил, что теперь всем пора спать, в самом пуританском смысле этого слова, но ни в коем случае не включать свет и сторониться зеркал, иначе «райт-оф-пэсседж» придётся повторять трижды! – и удалился.
Возвращение к действительности наступало утром: стресс, в каком пребывали желудки и кишечники вновь посвящённых апологетов высшего образования, тысячетристакратно углублялся, стоило бедняжкам глянуть в зеркало, ибо вся свечная копоть, накануне осевшая на бутылках, аккуратно была перенесена на лица собственными ладонями! Пелагей же, прохохотавший до первых рассветных лучей, с утра имел припухшие от слёз глаза и боль в брюшном прессе. Однако сладость недавно полученных ощущений всё перекрывала с лихвой, и Гея непременно хотел ощутить её сызнова. Следующим же вечером. Те же, кого он уже посвятил, непременно желали посмотреть, как будут «посвящаться» следующие, и с каждым вечером зрительская аудитория только расширялась.
Но однажды, когда он, вожделея, ступил в комнату очередных «кулáчек», сценарий обряда кардинально изменился. Главная «коровница», весом за центнер, которая, кроме как Маша Паровозова, по-другому зваться попросту не могла, прогрохотала грудным контральто:
– Вы – староста этажа, да? Хотите посвятить нас в студенты?
– Да, прелестная юная леди! – ответил Пелагей, вскрывая очередную упаковку своего обаяния. – Вы на редкость проницательны!
Машин кулак → тугой свист → Геина щека → сноп глазных искр → многораскатистое приземление в углу, где стоят веник, швабра и теперь уже понятно, как и для чего сюда попавшее ведро с остатками вчерашнего зелья.
Соседки Машины – Илона Лаптева и Анжелика Сковородкина – тоже оказались рады его приходу.
– Фигавда, Машунь! Зачем ты так с гостем? – начала Энжи. – Чтó он может подумать о нашем радушии?
– Нет бы угости-ить, чем богаты, – подхватила Лаптева сперва соседкину фразу, затем – ведро с зельем и моментально нахлобучила на травмированную Питерскую голову.
Исход представления вполне логичен: распахнутая дверь → резкое сокращение мышц правого бедра → сообщение дополнительного ускорения телу Пелагея → попадание последнего прямиком в комнату напротив. Единственно врождённой везучестью Санктпетербургова можно объяснить то, что названной комнатой оказалась умывальня…
В тот же вечер о его «подвигах» с варевом и с мышеловками было доложено комендантше, и тучам следовало бы сгуститься над его головой… Да опять непостижимая рука Фортуны разогнала их, назавтра подослав в общагу внеплановую проверку из СЭС. Кухни → контрольные мышеловки → подсчёт «трофеев» → акт несоответствия → штраф – такой алгоритм действий грезился проверяющим. Однако, улова не последовало, и пришлось им уйти и без штрафа, и без магарыча, зато – с позором и извинениями. Отходя от стресса, Татьяна Михайловна забыла Пелагея даже хотя бы отругать…
И Пелагей успокоился. Шли дни, недели, а новых развлечений искать не хотелось. Лишь в канун зимней сессии, в промежуток между Рождеством и Крещением, былое увлечение дало рецидив…
Началось-то всё издалека, даже изглубока, точнее – из подвала, где неизвестно в какой раз лопнула труба. Ремонтная бригада, не управившись за вечер, заперла свой вагончик, поставив его впритык к стене общежития. Заполночь возвращавшийся с подённой подработки Пелагей углядел в одном из окон второго этажа слабенький огонёк и не смог пройти мимо: там же ворожат!!! Разбег → крыша вагончика → окно… Мутная кисея занавесок. Мерцающий огонёк свечи. Три причудливо искажённые тени, в зыбком свете пляшущие, как молодые липы при ветре 14 м/с. Приглушённый, но различимый диалог.
– Тут же, кроме дна, ничего я в этом кольце не вижу.
– Дура! Сосредоточься! Только не вызывай образ насильно – он сам должен прийти. Кто первым придёт, тот и будет суженый…
Ну конечно! Так и есть! Он не мог не узнать грудного голоса давней обидчицы!
– Может, лучше в зеркало посмотреть?
– Совсем дура? Удачу проглядишь! Можешь в ночное окно глянуть! Оно – не зеркало…
Пелагей только и успел, что выпучить глаза, высунуть язык, скривить рот синусоидой и в таком виде сильно припасть лицом к стеклу, так, что кончик носа задрался почти до глазницы, – и шторы раздвинулись…
…Сеанс гадания закончился прерывистым сотрясанием воздуха высокочастотными колебаниями голосовых связок, успешно перешедшим сперва в область ультразвука, затем – в коллективную истерику.
Следующий день Санктпетербургов опять встретил с припухшими глазами, болью в брюшном прессе и стойким намерением осуществить повтор вечером. На вагончик лезть смысла нет – сызнова погадать те «коровницы» захотят ох, как нескоро! Есть козырёк надвходный – он как минимум вдоль пяти комнат тянется! Специфика насельниц общежитий гуманитарного вуза такова, что гадальщицы найдутся в любой комнате!
Вот сейчас пробьёт полночь, вот он разбежится как следует, вот запрыгнет на наметённый дворниками сугроб, с него – прямиком на козырёк. Вот подойдёт бесшумно к центральному окну – именно в нём виден огонёк свечи; вот лицом к стеклу прильнёт, с краю, а не посередине – пол-лица ведь ужаснее, чем целое; вот сейчас страшилищем притворится…
Через мгновение притворяться стало не нужно: губы, язык и дёсны намертво примёрзли к заиндевевшей жестяной полоске на раме! Ч-чёрт!!! Откуда она взялась? Как же так?? Нет, ну нáдо ж так попасться… Как малолетний дебил Павлушка – во дворе, к качелям… Что делать? ЧТО ДЕЛАТЬ??? Зажигалки – нет, отогреть полоску дыханием – всё равно, что подогревать Байкал кипятильником… Бац! – чей-то «туфля» стукнул по темечку – на четвёртом этаже девушки гадали, за окошко башмачок, сняв с ноги, бросали… Бац! – на третьем занимались тем же… А всего-то сколько тут этажей!
– Парень, проблемы? – чей-то голос прозвучал до того близко и до того эфемерно, чья-то рука до того осторожно коснулась его плеча, что он сам чуть не поверил в призраков…
Теперь самое время завершить вторую часть повествования: всем уже ясно, что главное в ней – опять жесть, и ничто иное кроме!
3.
– Не, только представьте, с каким «приданным» я на свет появилась, только представьте!
– Фигассика! Матушка на сносях «Маркизу ангелов» посмотрела, потом всё собрание сочинений этих Голонов перечитала… Ждали Андрюшу, а не посчастливилось родиться мне… И назвали в честь героини…
– Это мне – посчастливилось! Будь ты Андрей Карпович Сковородкин – ну совсем была б тогда мне не интересна, в отличие от Энжи…
– Не начинай, прошу тебя!.. И вот представьте, какое меня ждало школьное детство с таким «багажом»! Комплекс – несусветный! И внешность… Разок глянешь, один разок – и поймёшь: точно, Карповна. Второй разок глянешь – и поймёшь: точно, Сковородкина!..
– Ну, я-то, когда впервые увидел тебя – понял: точно, Анжелика! Ни больше, ни меньше! Только себя при этом королём ну никак не считал…
– Голубочки! Нас тут много! В смысле – вы не одни! Не увлекайтесь, да? Вздрогните уже – за последний гос! – перебил Ыков.
– Да, действительно, Вить… – согласился кто-то из застольников. – Ну, будем! Ы-ых!..
– Когда поступила – панцирь «гадкого утёнка» в целом слез, – продолжила Анжелика. – Сущность осталась. Тут – ты, со своим обрядом посвящения… Но Машка – молодец, не растерялась!
– Да уж, да уж… Но – адекватный ответ. Уважаю!
– Зачем тебе вообще это нужно-то было? Твою б энергию – да демилитаризировать. В смысле, на мирные цели потратить, – Ыков улыбнулся.
– В том-то и дело, Вить: не представлялось тогда ни одной мирной цели, вот и получалось: скабрёзности → мышиные трупы → помои → бутылочки… Правда, Ликусь?
– Фигавда, Геюсь! – она подмигнула, изящно наклонив головку. – Ты просто хотел заиграть, а как и с кем – не знал, да?
– Ну, естесссно! Мы ж в большинстве своём дикие подростки! Чувства нежные – это увесистые удары портфелем, похабные вопли, скакание козлом на виду у предмета обожания… Ромео уже третий десяток? Суть от этого не меняется… Помнится, мне потом ТАКИЕ проблемы светили! Если б не Тьянмихална: деканат → документы в зубы → «несокрушимая и легендарная»
– И нас она прикрыла, когда мы в журнале заявок озоровали! – воскликнула мадам Ыкова. – В этой связи предлагаю тост – за здравие нашего коменданта!
– Точно! Верно! Давно пора! Тьянмихална, подставляйте! Водочки, а?
– Ой, мальчишки и девчонки, ну, я не знаю… Тут месяц назад стены на этаже красили. Я этой дряни надышалась – свету не видела. Стопку водки налила – так и вовсе срубило в лёжку! Два дня в себя приходила…
– Так водка была несвежая! У нас-то – бальзам, посмотрите: с брусникой, с листом лимонника… А запах! Да под груздики… – Пелагей передал комендантше наколотый на вилку грибочек. – И давление откорректирует… Девчонок-то – понятно, а меня вы почему не сдали?
– Тебя-то? – Татьяна Михайловна отдышалась после глоткá. – Ты спас меня, сам того не зная. Помнишь, тучам следовало над твоей головой сгуститься? Они же сгустились – над моей. Главное, средств от мышей никто не выделяет, а проверяют – по всякой анонимке! Ещё грозятся, мол, если хоть на одной кухне найдём грызунов – пишите заявление!.. Почему не нашли – ты знаешь…
– Ну да… Мне тогда ещё сон снился, как мы на хозработах таскали щебёнку носилками, почему-то именно с вами, и почему-то ноги у меня были содраны…
– Носилки – это к счастью, – перебила Анжелика. – Означают взаимовыручку. Сбитые ноги – тоже к счастью. Не помню, к какому точно – я ж после того случая выбросила свои гадальные книги…
– Воистину не дано предугадать, кому, как и когда суждено тебя выручить! – закончила Татьяна Михайловна.
– За взаимовыручку! – воскликнула Анжелика.
– Погоди, – перебил Пелагей. – Сама-то ты почему тогда со мной так поступила? У меня ж и шутки идиотские, и сам я – идиот… Нет?
– Фигет! Во-первых, враг моего врага – мой друг. Во-вторых, меня ж ты тоже спас, сам не подозревая…
– Тебя? Он? – синхронно удивились Ыковы.
– Долгая история…
– А кто-то куда-то торопится? Авось, нескоро теперь свидимся!
– Резонно… Помните, с кем я жила на первом курсе? Машка с Илонкой. С виду они, конечно, серьёзные, а на самом деле – как из сельской школы в пионерский лагерь попали. Да почему «как»!.. По вечерам, перед сном – расскажи да расскажи им страшную историю, там, про чёрные руки, синие ноги, белые глаза… Весь предел интересов!
– И про чёрного «ботаника», запертого в книгохранилище, где потом нашли скелет над раскрытой книгой?..
– И про него. И про чёрного «хвостиста», забытого в дальней лаборатории – скелет нашли в шкафу с химикатами; и про чёрную техничку, заблудившуюся в бойлерной [все двести шесть косточек были аккуратненько сложены в ведёрко], и про то, как дýхи их по ночам бродят неприкаянно, шабашуют, охотясь на доверчивых первокурсниц…
– А человек без лица? О нём даже я слышала! – хихикнула Татьяна Михайловна.
– Вот! Уже притчей во языцех стало! Ведь случай подвернулся сам собой, абсолютно непредвиденно! Как-то под новый год шли мы с девчонками с вечернего сеанса. Триллер какой-то смотрели, так они меня опять давай доставать: расскажи да расскажи пострашнее. Я стала сочинять «от балды» про человека без лица. Конкретики не помню, но в общем такая картина: Машка почему-то оборачивается посмотреть назад, остолбеневает на несколько секунд и – пулей вперёд, в светлое будущее. Мы с Илонкой переглядываемся, она тоже оборачивается – реакция та же. Что ж там такое? Оказывается, позади шёл негр из пятой общаги! Зима, метель, темно, он пуховик надел, капюшон на голове – физиономии, естественно, не видно…Они потом полночи не спали – им всё страшно было. Но более в тему получилось через пару недель – «лицо без человека». Когда ты к нам с вагончика заглядывал… Я-то довольно быстро поняла природу того «явления». Хи! И так кстати! Мне тогда крайне хотелось вздрюкнуть одну, мягко говоря, знакомую – она в 232-й жила. Но я не знала, как. А ты такую эксклюзивную идею подкинул! Думаю, дай-ка им вечером устрою… Выхожу через чёрный ход, иду к козырьку, фигак – а местечко-то занято! Тобой! Могла бы, конечно, и догадаться: нашей комнаты тебе будет мало, но не подумала, что выберешь тоже 232-ю. Стою, смотрю – обувь сверху летит, а он не двигается, весь застывший, как минтай… Ну, и сообразила, почему. Вернулась, набрала горячей воды в бутылку, и опять к тебе… «Парень, – говорю, – проблемы?».
– Промолчу. Всё, что помню о том моменте – нецензурно… Но как же я тебя при этом спас?
– Сам-то не понял? Если б не ты, Геюшка, на твоём месте оказалась бы я! Представляешь такую ситуацию? Вот и я тоже… В конце концов, это ж я тебя тогда первой увидела, гадая на суженого…
– Зато потом мы вдвоём им такую картину устроили – слыхали? Окно → шторы → не «лицо без человека», а «полтора лица»!..
– О-о, об этом тогда разве что в новостях не передали! – вступила мадам Ыкова. – Давайте вздрогнем – за счастливые случайности. Тьянмихална, ещё бальзамчику? Под сальце-то, под домашнее?
– Да-авайте!
– Я бы мою маркизу ангелов никогда б не встретил, если б не те жестяные полоски на раме! – продолжил Пелагей, целуя Анжелику. – Вить, одолжи кусачки? Пойду на козырёк, отхвачу на память кусочек жести… Всем же, надеюсь, ясно, что главное в этой истории – жесть.
– Нет, мальчишки и девчонки, – перебила Татьяна Михайловна. – Главное – молодость обидно, досадно, невыносимо коротка, не надо транжирить её на всякую бестолковщину. И ещё – не дóлжно быть рабом обстоятельств, всё преодолимо! Ну, почти всё, кроме смерти. Хотя, может быть, именно на этот случай и существует любовь…
Помочь сайту
Поздравления
