За рыбу - деньги.

 Когда мы на Сахалине лето проводили, всегда на ход горбуши попадали. Одно лето такой ход был, что к речке  не подойти. Вонища жуткая. И то сказать, весь берег дохлой горбушей завален. Вороны, жирные как куры, даже летать не могли, а, неловко подпрыгивая, метров на пять перескакивали и опять на землю садились. И только глаза у рыб выклевывали, а тушки на берегу гнили. Целый месяц наши орлы на реку ходили и на икру рыбу ловили. Хранить икру на аэродроме негде, и за неделю её по два раза в кусты вываливали и за новой порцией на речку шли. Мимо тех кустов не пройти, испорченная икра пахнет сильнее перепуганной стаи скунсов.
 Мы с Мыколой смотрели на это безобразие, смотрели и тоже решили на добычу сходить. Взяли у прапоров бредень, не бредень, а целый невод. Им Днепр впору перегораживать, а не Леонидовку. Речка шириной с контрольно следовую полосу на границе. Когда мы разматывали бредень во всю его длину, то очень глупо с ним выглядели. Поэтому мы только часть бредня для промысла использовали, причем меньшую. Остальное приходилось на спине таскать.
 Нашли мы омуток, двумя пляжными зонтами накрыть можно. Все дно его черным-черно от горбуши. Она днем в таких омутах стояла. Один только раз зачерпнули. Полностью вытащить на берег улов так и не смогли. Мы потом, шесть трехлитровых банок икры надавили. Прямо там возле речки. И пацанам местным дали рыбы, сколько они унести смогли. И половину отпустили. Правда, говорят, что зря мы это. Рыба, что в неводе побывала, дохнет.
 Нас командование предупреждало: попадетесь, мало не будет. У рыбнадзора такие расценки, как будто они рассчитывали на Леонидовке арабского шейха с неводом в руках поймать. Закачаешься, если тебя коснется. За каждую отловленную в нерест горбушку штраф 30 рублей. Считалось, что в одной горбуше 150 грамм икры. На каждую самку полагалось два самца. Значит если выдавлено 150 грамм икры, то уже только за это штраф более 100 рублей*. Три по тридцать и плюс, что-то за икру взималось. Кроме того, за ловлю запрещенными орудиями лова, а любая сеть к таковым относилась, и за лов рыбы во время нереста. Предупреждало нас командование, только статистика утверждает, что в 95% случаев последние слова крепко влипших: «С нами этого случиться не может!»
 Нас с Мыколой, действительно, Бог миловал. А вот один прапорщик, стрелок-радист, попался. Идет он с речки, на спине невод, тот самый, тащит. Им весь полк заготовки делал. А в руке ведро, лопушком прикрытое. Так его рыбнадзор и взял. Когда икру взвесили и на 150 грамм поделили, оказалось, что наловил он на четырнадцать тысяч кровных советских рубликов. Мы с Мыколой, выходит, тысяч на тридцать влипли бы. Уж нерест и невод ему они простили. Это как если бы его расстреливать собрались и в последний момент пожалели: из двенадцати солдат расстрельной команды только одиннадцать перед ним с винтовками построили.
 Все зафиксировали и отпустили его подумать над дальнейшим своим поведением, а также над тем, как он рассчитываться с государством собирается. Ведь даже преподавателю политэкономии развитого социализма ясно, что не может у летающего прапорщика четырнадцать тысяч просто так дома на рояле лежать. При двухстах рублей зарплаты, жене, детях и комнаты в общежитии, он бы до самой перестройки расчитывался бы.  
Это сейчас каждый сам за себя думает. А тогда, чуть что к командиру бежали. Спаси и защити отец-благодетель! Командир ему попенял, что жадность это плохо, взял с собой начальника штаба и замполита. Сели они в Уазик и поехали горемыку спасать. Спасали они его, спасали, даже умаялись. Командира эскадрильи и зама по летной подготовке вызвали. Опять спасать стали. Благо суббота и полетов не предвидится. Потом официанток наших из летной столовой, которые моложе других, к спасательной операции подключили и на природу, на речку,  то есть, всей компанией выехали. И там рыбнадзор показал нашим летчикам, как правильно браконьерствовать надо. И девушкам спасибо, они тоже свою лепту в дело спасения внесли. Спасали как и чем могли, во всех позах.
 Раз командование спасением занято полк тут же по «шуршалкам» своим побежал. Вот парни и рассказывают, что видели как наш прапор по Леонидово шатаясь, поспешает, в руках две бутылки водки тащит.
 - Как дела? – спрашивают.
 - Вот, - водку показывает, - две тысячи рублей штрафу списать осталось.
 Спасли его. От заначки, правда, ничего не осталось. Еще и у друзей призанять пришлось. Ему, правда, полведра икры вернули. Не смогли улику всю съесть, в ходе спасательной операции.  Что с ней делать,  не знают, раз виновника нет.
 А нам с Мыколой повезло. Не попались. И на другой день четыре банки домой переправили. На одну у нас сил не хватило переработать, так мы ее за две бутылки водки отдали. А одну банку Мыкола, во что бы то ни стало съесть решил. Я его убеждаю еще полбанки за водку отдать. Все равно не съедим столько. А он свое:
 - Хочу, - говорит, - хоть раз в жизни икру ложкой есть, пока из глаз не попрет.
 Хочет человек – значит, имеет на это право. Взяли мы в столовой две буханки хлеба, полкило сливочного масла, позвали Славку Герасименко, командира моего. Поставили на стол три бутылки водки (Герасим не пожадничал, свою водку принес). Первые две стопки мы икрой закусывали, ложками и без хлеба. Потом икру толщиной с палец намазывали на хлеб с маслом. Потом икру просто на хлеб клали. Крайние стопки чистым хлебом занюхивали. Я Мыколу спросил, что ж он икру ложкой не ест? Он ответил  в том духе, что видеть ее больше не может. И будет лучше, если я эту икру уберу куда нибудь с глаз долой, а то ему и поплохеть может. Что правда, то правда, года три он к икре и не подходил. А умяли мы ее тогда втроем почти треть банки.
А я по кельям потом ходил и мужиков уговаривал икры поесть. Но все отказывались – свою некуда девать. Только к вечеру пристроил  доктору. Он с партгрупоргом в одной келье жили, и у них икры не было. Известное дело, доктор да парторг, им на речку лень сходить. И то еле уговорил.  Но скормил я им. Пошла икорка у доктора под муравьиный спирт. Не выбрасывать же?
* Это все в ценах 1977 года.