Юдоль.

Так уж, по-видимому,  устроены наши  души, что в тяжёлую минуту мы ищем поддержки;  чьей-либо, кого угодно, хоть самого Дьявола, лишь бы только молчаливо выслушал,  утешил, прижал голову к груди и сказал, что такое бывает, что так уж устроена наша  жизнь и, на самом деле, всё вовсе не так плохо, потому что в действительности - всё ещё хуже, выхода нет  и любое сопротивление бесполезно. Как правило, в такие минуты мы не слушаем голоса разума, нам нет дела до стыда и, уж подавно, до общественного мнения. Лучший друг – тот,  кто примет нас такими, какие мы есть и признаёт наши страдания самыми тяжёлыми.

Старый, огороженный со всех сторон деревянным забором пустырь, отведённый в былые времена под строительство пятизвёздочной гостиницы, за долгие годы ожидания этого строительства, превратился в неофициальную свалку. Город отбросил свою уродливую тень, которая со временем и сама превратилась в некое подобие города со зданиями из побитых мусорных контейнеров, памятниками из искорёженных автомобилей и улицами самого разнообразного хлама. Несмотря на то, что этот «город», этот мир, эта уродливая концентрация урбанизации, имела весьма определённые границы, никто и никогда не видел ничего, похожего на план или карту.  Исказившееся пространство изменило и течение времени. Не вспоминая о прошлом и не задумываясь о будущем, свалка притягивала мусор, и он ложился на её поверхность причудливым рельефом, среди которого проложила свой путь река моей жизни.

Вся моя жизнь прошла здесь. Все мои воспоминания связаны с этим местом, с этим миром, с этой окраиной в центре города. Я был верным подданным и гражданином этого города-государства. Можно сказать, что я был одним из первых его основателей и жителей.  Одним из тысяч пропавших  здесь и, наверно, единственным, кто не секунды об этом не жалел.  Моё  ничем не обременённое и, до поры, счастливое существование протекало здесь. День  за днем, месяц за месяцем, год за годом, пока однажды, молодость, пройдя долгий путь от рождения до нынешних дней, узнав всех моих друзей, мою первую нежную любовь, мою зрелость, все мои желания и секреты, не предала меня, бросив и уступив место старости.

 Старость…как неожиданно и незаметно подобралась ко мне она. Откуда-то появилась сутулость и тяжесть в ногах. Отдышка и выскакивающее из груди сердце при прогулке. Лунными нитями,  запутавшись в волосах, она каждое утро довольно ухмыляется мне в зеркале складочками на губах и лучами морщин у глаз. Стараясь оттолкнуть её, я некоторое время обманывал себя, что это всё мне кажется, что это от смеха, от моего весёлого характера и неисчерпаемой энергии, кипящей во мне. Бегал трусцой, занимался йогой, утренней гимнастикой, пока однажды не услышал в свой адрес: «дедушка»…

Трудно передать, что я чувствовал в ту минуту. Да и стоит ли? Важнее то, что я осознал, что конец не за горами, что время ограничено, что финишная черта уже видна. Я понял, что один. Без рода и племени, я всю жизнь провёл, потакая своим желаниям и удовлетворяя потребности, не думая о других, не интересуясь никем, кроме себя. Родных у меня не было, а если и были, то я о них не знал, а, следовательно, какими они могут быть родными? Ах, как остро я ощутил в тот миг одиночество! В пустом стакане, в чайной ложке, в зубной щётке, одной паре тапочек…и в тишине. Я понял, какой кричащей может быть тишина, как она способна давить на слух, как раздражать. Все эти мелочи, такие незначительные и пустые в прошлом, навалились на меня желчным комом, осадили томными мыслями, и, прогнав сон, одарили долгими ночами, исполненными сожаления и скорби.

И вот наступил день, когда после долгой бессонной ночи рассматривания и заучивания особенностей строения потолка, словно в засаде дождавшись крадущихся лучей неуверенного осеннего утра, я решился уйти в мир. Возможно, за пределами свалки, найдутся те, кто примет меня, поймёт и покроет своей любовью и заботой, приняв в ответ мою верность и службу. С такими мыслями я выполз из берлоги и, последний раз, окинув на прощание свою отчизну, направился к выходу за пределы известной мне доселе юдоли печали и плача…к лазейке, образованной выбитой из забора доской.

С самого рассвета на улице стоял густой, неподвижный туман. Он не пожирал предметов, но все, что проявлялось  сквозь него, окрашивалось в тревожный грязно-серый, отдающий желтизной цвет. За пологом туч пряталось холодное ноябрьское солнце. Небо было чуть светлее земли, а позади меня, спускаясь широкой, ровно темнеющей завесой у самой земли, становилось изжелта-черным  и непрозрачным, как ночью. На таком мрачном фоне тёмные терриконы мусора на свалке казались не такими уж мрачными, даже красивыми. Вот только, непонятно для каких целей и кем закопанная в землю  желтая труба с тяжёлым краном на верхушке,  отчего-то, напомнила мне свечу в руках покойника. Возделанные у самого забора клумбы, были истоптаны грубыми подошвами тяжёлых ботинок, а на сломанных стеблях тихо умирали в тумане запоздалые болезненно-яркие цветы. От низкого давления у меня разболелась голова, отчего, с каждым шагом,  этот призрачный, задыхающийся в грязном тумане день, становился страшно тревожным и нестерпимо печальным.

Не помню, как долго я стоял возле забора, смотря на образованный чьими-то стараниями пролом, но судя по количеству оставленных мной у забора следов, весьма долго. Несколько раз я даже порывался пойти обратно, но сделав пару шагов, каждый раз вспоминал про одинокий грязный стакан, стоящий на старой прикроватной тумбочке без ножки, примостившейся под окном, у стенки, про заученный узор потолка и про давящую тишину, разворачивался и, глядя на щель в заборе, снова топтал ногами землю. В конце концов, убедив себя, что дороги назад нет, я решился и, с напускной уверенностью, сделал шаг к забору. Клочок шерсти, неуклюже оставленный мной на неудачно торчащем из забора гвозде и следы от босых ног  – вот всё, что оставил я после себя. Моё наследие. Воспоминания обо мне…

По эту сторону забора ничего не изменилось. Я снова оказался возле мусорных баков и сразу ощутил разочарование. Первое, что меня поразило – полный крах моих фантазий относительно этого места. Все мои ожидания, все мои иллюзии относительно того, что я здесь увижу, смылись в канализацию, с типичным для этого процесса, звуком. Не было ничего светлого, тёплого и радостного. Постоянный шум и гул. Я словно упал в гигантский улей. Шумело, разговаривало, гудело, пищало и пикало здесь абсолютно всё: начиная с вертолётов в небе и заканчивая обычным чайником на кухне. Всего даже не перечислишь. Бесконечный поток автомобилей и людей, словно водоворот на реке, бурлил в разных направлениях. Всюду красочные вывески и витрины, манили в объятия своими неоновыми огнями. А так…та же серость, тот же запах, та же грязь.

Туман рассеялся, уступая место назойливо моросившему дождю. Я совсем озяб. Шкура промокла насквозь. Закоченевшие лапы отказывались подчиняться и идти в заданном направлении. Хвост околел.  Добил моё скверное положение пролетевший мимо автомобиль. Попав одним колесом в невидимую под лужей яму, он с особой тщательностью выдавил из неё всю грязь, с ног до головы обдав меня ледяной жижей.

И вот, когда дела мои были настолько скверны, из мусорного бака, возле которого я сидел, раздался какой-то шум, крышка со скрипом приоткрылось, и наружу показалась голова. Рыжая, довольная, правда повидавшая виды, состарившаяся  и беззубая, но от того не менее счастливая морда заспано осмотрелась по сторонам. Да это же…

- Диоген!!!!- воскликнул я, не веря своим глазам. Кот Диоген – одно из счастливых воспоминаний моего детства. Помню, как я днями напролёт проводил с ним, слушая его удивительные истории и притчи. Он был мне как отец, как учитель, более того, как Друг.  Потом он куда-то пропал. Поговаривали, что он ушёл за забор в поисках лучшей жизни, хотя, как мне казалось, он и так жил неплохо.

- Куда же ты пропал? – спросил я, радостно виляя хвостом.

- Почему же сразу «пропал»? Я вовсе не пропал. Даже скорее наоборот. Я – появился! – промурлыкал он, довольно зевая.

- Так значит, ты нашёл то, что искал? – не унимался я. – Нашёл лучшую жизнь? Лучшее место? Ты не мог бы сказать мне, где это!?

Он, казалось, не слышал меня. Закрыв глаза, он сидел на крышке мусорного бака и думал о чём-то. Он был где-то там, в далёком-далёком месте, известном только ему. В месте не доступном ни мне, ни кому-нибудь ещё. Туда не ведут дороги и направления. Этого места не найти ни на одной карте мира…он был в себе. Вот, тот, который, сколько я  себя  помню,  всегда владел  моим сердцем и доверием и ни разу не оставил ни единого моего слова без внимания, без ответа, а теперь он сидит прямо передо мной и не  слышит. Отгородившись от всех за своей проверенной жизнью мудростью, недосягаемый и, скорее уже частица иного мира, с иными законами и правилами. Что для него слова!? Тлен да суета!.. Горохом об стену…

- Диоген… Диогенчик!!! – не дождавшись ответа, тараторил я, нетерпеливо топчась на месте. Он посмотрел сквозь меня отсутствующим взглядом.

- Ты покажешь мне это место? Скажешь, хотя бы, куда идти? Понимаешь, я тоже его ищу!!!

-Кого «его»? – промурлыкал Диоген, выйдя из небытия и принявшись умываться.

-Ну, место, в котором я нужен, в котором меня примут таким, какой я есть, - отбарабанил я, не подбирая слова.

- А какой ты есть? – спросил он. Старый, изъеденный блохами воротник, силы которого заметно иссякали, однако, сохранил свежесть ума.  Жизнь, постепенно покидая тело, все белее сосредоточивалась в его глазах. В довершение, луч солнечного света, невесть какими усилиями прорвавшийся сквозь густые свинцовые тучи, осветил его исхудалую старческую физиономию, одарив её тихим сиянием.          – Для того чтобы что-то найти, нужно сначала это потерять. Ты что-то потерял? Место, которое ты ищешь совсем рядом. Нужно только внимательно присмотреться.

- Где!? – я был вне себя от радости, подпрыгивая на месте. Крутясь на месте, я насколько смог внимательно, осмотрелся по сторонам.

- Да вот же оно, – сказал Диоген, указывая лапой на мусорный бак под собой.

- Так это же мусорный бак!? – воскликнул я изумлённо. Я был ошеломлён. Мудрец, которому я привык безоговорочно доверять, говорил какую-то несуразицу.   – Как же этот зловонный, грязный, помятый мусорный бак, может быть тем самым прекрасным местом!?

- Вот то-то и оно, mien cher ami! – невозмутимо сказал он, и снова принялся умываться. – Для меня этот бак – огромный мир, содержащий в себе все радости и прелести жизни. Для тебя же, куда бы ты ни шёл, где бы ни оказался, на что бы ни смотрел в этом огромном мире, всюду будет видеться лишь грязная помойка…

…Я брёл, не разбирая дороги, еле волоча ноги и низко опустив голову. Что это за странные слова? Какая-то неземная печаль, нестерпимой горечью и тоской объяла моё сердце. Я не видел дороги, людей, мельтешивших вокруг, пролетавших мимо автомобилей. Забвение… Время остановилось. Холод перестал меня тревожить. Я просто брел. Только тяжесть на душе…

Привёл меня в чувство урчащий звук моего пустого желудка. «Какая несказанная глупость!»,- завертелось в моей голове, - «Что я делаю здесь? Что я хотел доказать? Кому я нужен? Кто мне нужен!? До седых волос дожил и – на тебе! – одиноко стало!» Я осмотрелся по сторонам. Узкая улочка, мокрым асфальтом убегала куда-то вдаль. Всюду припаркованные автомобили. Людей почти нет. Из дверей гастронома, возле которого я остановился, доносился будоражащий запах свежей колбасы. Желудок, который раз издал стонущий звук, а прилипший от голода к нёбу язык, способствовал зарождению плана о захвате магазина, с последующим быстрым поеданием всего в нём содержимого и взятии в заложники пары свежезамороженных куриных тушек. Я уже нагнал на себя ужасный вид, как вдруг, возле меня остановился огромный чёрный автомобиль, из которого, как бисер, в разные стороны высыпались люди. Несмотря на кажущуюся хаотичность, их действия были точно отточены и быстры. Каждый занимался своим делом. Один установил возле меня, с одной стороны - ситилайт с рекламой какой-то ветеринарной не-то клиники не-то аптеки, а с другой – слоган, этой самой клиники-аптеки гласящий: «У каждого должно быть место, куда ему пойти!». Другой, в это время, возился с какими-то лампами, которые, на радость мне, наотрез отказывались устанавливаться и светить в заданном направлении (прямо мне в морду). Злобный скрежет его зубов, неразборчивые ругательства и тщетные попытки совладать с непослушным оборудованием, немного меня подбодрили и развеселили. Двое других же принялись непосредственно за меня: чистили, расчёсывали и вытирали, дабы неописуемая моя красота затмила мир. Когда же все приготовления были завершены, мой мучитель-осветитель робко подошёл к автомобилю и неуверенно и тихонько постучал в тонированное заднее боковое стекло. Дверь отворилась и на свет появилась ещё одна фигура. Средних лет, так сказать мужчина в рассвете сил. Коротко стриженный. Гладко выбритый. Чёрный наутюженный деловой костюм, надетый поверх такой же в тон чёрной шёлковой рубашки. Черные лакированные туфли на ногах, блестели как зеркало. Выйдя из автомобиля, он тщательно осмотрел себя, словно искал недостатки в своём гардеробе, и недовольно скривился, увидев, как его сияющие туфли тонут в уличной грязи. Потом взгляд его холодных, отливающих сталью, серых глаз упал на меня, заставив рот изумленно приоткрыться.

- Чё это за Чупакабра?! – прозвучал его металлический голос, - Вы чё, бль, поменьше не могли найти что ли?.. Не укусит, бль???

Как и люди-муравьи, только что суетившиеся возле меня, я невольно прижал уши. Ни на один из его вопросов ответа не последовало. Уверенно склонившись, он, едва касаясь, погладил меня по голове, отчего холодные мурашки пробежали моим телом. Сила и несгибаемая воля этого человека, заставила меня поёжиться. Всё в нём, его взгляд, его жесты, мимика, тембр голоса, даже его дыхание подавляло меня и заставляло пригибать голову и поджимать уши и хвост. Это был тип человека, которому невозможно сказать нет (просто побоишься это сделать), которому невольно служат все. Это был тот самый Хозяин, в котором я нуждался и которого искал. Тот самый человек, которому в руки, я готов вверить свою судьбу, ради кого, не задумываясь, пожертвую своей жизнью.

- Чё делать-то, бль!? – спросил он приказным тоном, обращаясь к присутствующим.

- Ну…эээ…- раздалось невнятное мямлинье.

- Короче, бль! – прорычал он.

- Нужно, чтобы Вы просто сели и обняли собаку, – на одном дыхании выпалил осветитель.

- Что!? Кто сел!? Как сел!? Куда обнял!? Ты чё, бль!.. – злобно сверкая глазами на выбранную жертву-осветителя, просипел он. -  Я своё уже отсидел!!! Куда я тут ПРИсяду, бль? В лужу что ли, бль?.. Ты у меня сейчас, бль, сам по лужам нырять начнёшь!!!

- Извините пожалуйста… я не правильно выразился, - словно побитая собака проскулил осветитель, - Нужно, чтобы Вы просто ПРИсели возле собаки… на корточки… и, слегка положили на неё руку…

- А-а-а, бль…на кого это на неё? Она же пацан, бль…или как там его?…кобель, бль! – проговорил Хозяин  никуда и никому, ПРИсаживаясь возле меня.

- Простите, я снова неправильно выразился, - на этот раз, учливо и внятно парировал осветитель.

- Чё-то я сморю, бль, ты сегодня неправильный какой-то!? – вкрадчиво и тихо проговорил Хозяин, мостя на меня руку. – Костюм испачкаю… Вонять буду, бль, - бурчал он, выбирая удобное положение руки.

- Готовы???

- Всегда готов, бль!!! – прогремел Хозяин и добавил тише, - Как старая дева, бль…не успели предложить, а уже… готова, бль…

Фотосессия длилась несколько минут. Пара вспышек. Пара добродушных улыбок Хозяина на камеру. Пара неизменных «бль» поза камерой. Муравьи засуетились-забегали и скрылись в машине, вслед за оборудованием. Остался только я, Хозяин на корточках, убегающая вдаль мокрая пустынная улица и запах свежей колбасы.

- Эх ты, братэлло, - процедил сквозь зубы Хозяин, игриво потрепав меня за загривок. – Что, бль? Холодно, голодно? Бродяга, бль!!! Чем же тебя отблагодарить? – проговорил он, задумчиво роясь в карманах. «Колбасой!..»- подумал я и радостно завилял хвостом, поднявшись с места и навострив уши.

- А, да ладно! – небрежно бросил Хозяин, поднявшись на ноги и расстёгивая ремень своих брюк. Я невольно оскалился.

- Да не ссы ты, бль, - заулыбался он. Сняв ремень, он нагнулся и застегнул его на моей шее. – Може хоть так на мыло не пустят, бль!? – сказал он, напоследок ещё раз потрепав меня по загривку. После чего развернулся и растворился в тонированном чёрном автомобиле, сразу же сорвавшемся с места и, свистя резиной, скрывшемся за поворотом.

Желудок издал приглушённый прощальный стон…

Немного сконфуженный, я побрёл дальше, в сторону скрывшегося  автомобиля и, повернув за угол, был удивлён открывшейся мне картине. Дома расступились, освободив место большой чистой площади, выложенной камнем и мрамором. Посреди площади стоял памятник, перед которым собралась большая толпа людей. Подойдя ближе, я увидел нечто, не вписывающееся в общую картину. На помосте стоял человек в бело-золотом одеянии. Густая седая борода не скрывала свежести лица, а в глазах его читались ум и несгибаемая воля. На голове человека был кидар, тело одето в белоснежный хитон и ризу, поверх которой накинут золотой эфод, к которому, в свою очередь,  золотыми цепочками и шнуром голубого цвета, крепился наперсник. Человек самозабвенно произносил речь, а разношёрстная публика, собравшаяся перед помостом, с блаженным видом, ловила каждое слово, вылетающее из его уст. Ветер донёс до меня обрывки его обращения: «…Любить и быть любимым – важная потребность всякого человека независимо от его социального положения и убеждений! Такими  создал нас Бог, и даже грехопадение не уничтожило эту потребность! К сожалению, настоящая любовь – дефицит в грешном мире. Чем больше о ней пишется и поется, тем меньше ее становится в мире…».

 Вот тот, кого я искал! Вот кому я нужен и кому я буду служить до конца дней! Собрав волю в кулак, я посеменил к помосту, пробираясь сквозь толпу.

- Люди живут в мире вымыслов, когда принимают за любовь восторженные чувства! – доносился уверенный голос с помоста, -  Понятно, что жить на эмоциональном подъеме интересней, чем при заурядном течении жизни. Но погоня за приятными ощущениями бессмысленна. Жизнь очень сложна, она не столько ласкает нас, сколько бьет. Выдержать ее удары может  только настоящая любовь!..

- Аллилуйя! – заревела толпа в ответ, испугав меня настолько, что я поджал лапы и хвост. «Точно, точно»- подумал про себя я, протискивая голову в первые ряды.

- Серьезность любви напрямую связана с серьезностью земной жизни! Мы ходим как  по острию ножа! Мир, плоть и дьявол постоянно атакуют нас! – сладко лился всё тот же голос с помоста. - Так легко сбиться с курса, принять влюбленность за любовь, страсть за Божье провиденье! Чтобы миновать эти опасные скалы, нужно  довериться Его путям. Он знает,  как и когда послать  друга жизни!  Только Он может даровать настоящую любовь!

- Аллилуйя! – вторила ему толпа.

 – Ура-а-а!- не зная, что кричать, пропищал детский голос, и малыш, держа бабушку за руку, помахал дяде на помосте рекламным флажком зелёного цвета.

- Аллилуйя!!! – подхватила толпа.

Протиснувшись сквозь последнее ограждение, я был совершенно обессилен. Лапы тряслись, живот с голодухи свёл спазм, хвост свернулся баранкой и прилип к промежности. Поднявшись по ступеням, я приблизился к своему кумиру, к идолу, собравшему в себе, по моему мнению, всю доброту мира. В этой суете никто меня не заметил. Из последних сил приблизился я к тому, с кем проведу остаток жизни, и, рухнув к его ногам, намочил и испачкал хитон и ризу. Вокруг воцарилась гробовая тишина. Только малыш, продолжал весело махать флажком. Все смотрели на меня. Вот, кто-то из толпы, первым нарушив безмолвие, засмеялся и указал на меня пальцем. Через миг вся толпа уже рыготала во весь голос и тыкала в меня пальцами. Только малыш, не понимая, что происходит, кричал своё неизменное «Ура!». В смятении я посмотрел на своего спасителя, в поисках защиты, но прочитал в его лице только недоумение и гнев.

- Что за ёптвбльдь?! – прорычал он, отдёрнув свои одеяния. Скуля, я припал животом к помосту и поджал уши. Виляя хвостом, я ещё тешил себя надеждой, что меня приласкают и полюбят, всё ещё верил в то, что меня согреют и не прогонят проч.

Страшный пинок в живот отозвался резкой болью во всём теле. Пролетев несколько метров, я упал в толпу, приземлившись прямо в лужу и забрызгав нескольких ротозеев. Удары посыпались со всех сторон. Били всем, чем можно, всем, чем могли дотянуться. Небо смешалось с землёй в одну массу, затянувшись грязной кровавой пеной. Глухой удар. Щелчок. Темнота… больше ничего не помню…

«Ура-а-а!» доносится сквозь толщу и шум океана детский голосок. Зелёный флажок мелькает между солнечными зайчиками.

-Ура! – слышу я уже у самого уха приятный женский голос, - Он жив! Ой ты бедненькая собачка. Как же тебя отлупили!? – в уши, словно кто-то вложил ватные тампоны, высосав при этом всё содержимое головы. «Вертолётики»… Внутренности, словно перемолоты на мясорубке…Тошнота подступает к горлу…

- Какие же они жестокие! – возвращает меня в сознание нежный лепет. – Ну как же так можно!? Такую хорошую собачку и так отлупить!?

Я почувствовал, как по моей шерсти пробежали пальцы чьих-то рук.

- Давай посмотрим блошку? Нет блошки?! – перебрав все мои синяки, голос возликовал, - Есть блошка!!! Ну нет, у такой хорошей собачки не должно быть блошки. Сейчас…

Непонятные шелестящие звуки и вот я уже чувствую, как в меня втирают какой-то зловонный порошок. Больно…ой, как больно!!! Я открываю глаза и приподнимаю окровавленную голову.

Молодая, аккуратно, даже как-то по игрушечному, накрашенная и причёсанная девушка. Глаза цвета давно забытой весенней зелени и тепла. Присев возле меня, в грязи, она тем не менее позаботилась о состоянии своего идеального образа, подстелив себе под ноги какую-то клеёнку. Мне сразу бросилась в глаза эмблема на пальто девушки – трафарет кошки и собаки на фоне человеческой ладони, под которыми было написано: «Наш общий мир». Подтянув повыше и без того доходящие до локтей целлофановые перчатки, девушка принялась копошиться в корзине, шепча что-то себе под нос. Достав медицинский зажим и закусив им большой кусок ваты, она принялась вытирать с меня кровь и грязь, «утюжа» при этом свободной рукой мои синяки. Я облизал ей руки в надежде, что она прекратит.

- Какая же ты хорошая и добрая собачка! – почти шептала она, продолжая причинять мне нестерпимую боль, - Сейчас, сейчас. Я тебя отмою, отчищу, обработаю… и потом, покормлю…

«И всё таки я Её нашёл» - подумал я - «Её – заботливую и любящую Покровительницу!» Я готов был сколько угодно терпеть её «болевую заботу», слушать её детское сюсюканье, вкушать стерильный запах её одежд, лишь бы пребывать под её крылом, лишь бы не предала, лишь бы не прогнала, лишь бы не била…

Она развернулась и открыла корзину, достав из неё миску и наполнив её едой. Я опустил голову. Есть совсем не хотелось. Живот болел, стреляя в желудок тысячей гвоздей и подтягивая к горлу прямую кишку. Постоянно тошнило. Голова кружилась.

- Ты что, не голодный? – удивлённо сказала она и снова принялась наглаживать синяки. Я заскулил и упал на асфальт, а девушка снова залезла в корзину.

- Сейчас я тебя померяю,- она снова принялась копошиться в корзине, достав оттуда рулетку - одену специальную бирочку на твой красивенький ошейник, - вслед за рулеткой из корзины появляется бирка, - а потом СТЕРЕЛИЗАЦИЯ…- что появилось из корзины, и появилось ли что-то вообще, я уже не видел. Ноги сами понесли меня. Боль уступила место панике и страху. Такой лёгкости в ногах я не испытывал со времён юности. Что же это за место такое!? Что же это за любовь!? Доброта!? Нет, уж лучше я сконаю на своей помойке, дома, в постели! Ноги сами несли меня прочь, к щели в заборе, домой, к покою и тишине.

Было уже за полночь, когда я добрёл до забора и перевалился через перекладину в проломе. На улице сильно похолодало. Ветер стих. Дождь прекратился. Тучи разошлись и на чистое небо, застенчиво и неуверенно, выплыла Луна. Природа сыграла злую шутку,  покрыв город, сияющим в лучах луны, покрывалом льда. Улицы, дома, строения, дороги, ветки деревьев и кустов, остатки травы, свалка с рассеянным по ней мусором и даже я, всё было скованно тончайшим слоем прозрачного льда.  Замёрзшие капли дождя, в изобилии покрывшего днем землю, россыпью бриллиантов сияли теперь со всех сторон. Земля вокруг, стала отражением неба, отзеркаливая бесконечное количество звёзд и огней. Воздухом, чистым и сладким, как родниковая вода, невозможно надышаться. Легко и помалу, делаешь каждый вдох, то ли из-за, тотчас леденящего всё внутри мороза, то ли из опаски захлебнуться этой ледяной чистотой. Не чувствуя себя, от холода, и еле переставляя ноги я всё же не уставал любоваться красотой, дарованной мне этой прекрасной, морозной ночью.  Вот уже проплыла мимо вкопанная вертикально труба, искорёженные автомобили, помятые мусорные баки и, в конце концов, показалась моя берлога. Ещё издали я учуял неладное. Что-то было не так. Возле входа валялась моя прикроватная тумбочка без ножки. Возле неё, в грязи, разбитый стакан. В моём жилище был кто-то чужой. Его запах я чувствовал отсюда. Грязный, кисло-проспиртованный запах. Я собрал остатки сил и сломя голову, оскалившись, без разбору кинулся в дом, кусая и разрывая всё, что попадётся мне в зубы. Ноги…руки…кровь на зубах и во рту…крик…

- Да успокойся ты, окаянный! Ты что, сдурел совсем!? Ай! Да, «Фу» же ты, наконец! Ай-ай-ай!!!

Силы покидали меня. Оставив свою жертву, я попятился в угол в ожидании побоев. «Сейчас он меня прибьёт», - пронеслось в моей голове. Странно, но мне было абсолютно не страшно. Ни капельки. Неизбежная смерть, как казалось мне в данном случае, выступала для меня скорее в роли избавления, окончания моих страданий, конечной пристанью для корабля моей жизни, моей души. Я ждал её, уповал на неё. Закрыв глаза, я лёг на пол. Сил у меня не осталось: «Лишь бы поскорее».

- Эй ты, - окликнул меня голос из глубины комнаты. Я открыл глаза. Старое поморщенное лицо. Густые длинные грязные волосы на голове, незаметно переходили в такую же бороду на его лице. Весь в лохмотьях. На грязные, опухшие от холода руки, надеты такие же грязные перчатки без пальцев. На ноги, изорванные мной в кровь, вообще страшно смотреть. Разные ботинки были перемотаны проволокой, дабы не распались. Штаны все в заплатках, к тому же из ран оставленных мной, сочилась почти чёрная кровь. Что за страшный зверь? Неизвестно. «Йети какой-то» - подумал я.

- Что лежишь, посматриваешь? – не унимался Йети. – Ты чего на людей кидаешься зазря?

«Ба! Да он себя за человека принимает!» - от удивления, я даже привстал.

- Ай! - прижал он ладонь к ране на ноге, - Дурной что ли совсем? Али бешенный?

Оскал выразил моё негодование по этому поводу: «Это я бешенный!? Какой-то дикий Йети забрался ко мне в дом, перевернул всё с ног на голову, да ещё и «бешенным» обзывается!?».

- Ну, ты чего!? Ты чего!?- в испуге Йети поднял руки, защищая лицо и шею, - Ишь чего удумал опять, окаянный!? Я же пошутил!…пошутил я…

Мне стало, искренне жаль это перепуганное создание. Что-то в нём напомнило мне себя.  «У каждого должно быть место, куда ему пойти!» - вспомнился мне слоган. Этому существу, Йети считающему себя человеком, выкинутому на свалку, никому не нужному и одинокому, отбросу общества и цивилизации тоже необходимо такое место. Куда ему идти? Где он найдёт более подходящее место, кроме как тут, на свалке. Его же на улице показать страшно. Одно слово – Йети! Я вильнул хвостом.

- Что хвостом виляешь? – опустив руки, но всё ещё испугано и с недоверием проговорил Йети, - Сейчас опять грызть начнёшь, али наелся уже человеченки?

От разговора про еду, мой желудок издал, уже привычный, стон.

- Ба, да ты голодный что ли совсем? – при этих словах, он принялся копошиться у себя за ворохом. Желудок мой в эту минуту исполнял неизвестную доселе симфонию Баха на органе, наполняя комнату какофонией звуков разной тональности. Поднявшись на ноги, я приблизился к Йети, и, уткнувшись в его рваный балахон носом, потянул в себя запах. Отстраняя меня, он невольно провел рукой по ранам от недавних побоев, и боль, электрическим разрядом пробежав по телу, вырвалась наружу слабым скулением. Не в силах стоять, я улёгся возле него на живот, и, только глазами, внимательно наблюдал за происходящим. Вот, из-за пазухи, появляется какой-то небрежный, бумажный свёрток. До моего носа доносится ошеломляющий и манящий запах. Вот, аккуратными движениями своих огромных непослушных рук, Йети начинает, слой за слоем, разворачивать его. И вот, на свет Божий явилась квинтэссенция, апофеоз моих желаний – кусок чёрного хлеба и порезанное тонкими ломтиками сало. Я подлизывал слюнки и втягивал носом приятный аромат.

- Да, тише ты, окаянный! С голодухи много нельзя…- отломив кусочек хлеба и положив сверху ломтик сала, он протянул его мне. Я не успел даже облизнуться и понять, что происходит, как еда сразу растворилась у меня во рту. Такую же процедуру, он проделал и с собой. Отломил кусок хлеба, покрыл ломтиком сала, положил в рот и принялся тщательно и размеренно пережёвывать. Он жевал и жевал, жевал и жевал, я же, не мог усидеть на месте, забегая то с одной то с другой стороны, подсовывал голову подмышку, облизывался, топтался на месте, и, в конце концов, не выдержав, зашёлся истерическим лаем с подвыванием.

- Что? Совсем живот к спине прилип? – сказал Йети, добродушно улыбаясь. При этом он отломал большой кусок хлеба и, положив на него остатки сала, отдал мне, сам довольствуясь оставшимся крохотным ломтиком. Второй кусок растворился, как и первый, при этом, правда, немного размазавшись по пищеводу. Я снова принялся бегать вокруг и скулить, временами облизывая то оставшиеся от свёртка газеты, то руки Йети, с оставшимся на них  жиром и запахом от сала, а то, и его добродушное смеющееся лицо.

- Хо-хо-хо…да, перестань ты, окаянный…ух-хо-хо…- смеялся он, отмахиваясь от меня, - Ну вот! А то ведь съесть меня хотел заживо! Ох-хо-хо… Ничего. Не переживай. Мы завтра ещё где-нибудь еды добудем. Вдвоём то, чай легше? Да и поди веселише будет!? Ну, хватит, хватит, окаянный! Давай будем спать ложиться. А то ведь, если ты помнишь, я спал уж, колы ты на меня набросился!?

Яркий солнечный свет, тёплым парным молоком разливаясь по комнате и проникая самые глубокие и далёкие уголки, потревожил моего сожителя, заставив его ворочаться и сопеть. Приоткрыв глаза, Йети удивлённо посмотрел на вход. Мысль выползти наружу, пришла нам в головы одновременно, но мысль сделать это по очереди, видимо где-то заблудилась. Толкаясь и пыхтя, сопя и ругаясь на узкие двери, мы, буквально, вывалились из берлоги. В изумлении, я даже зарычал, тщательно принюхиваясь. Мой сожитель, мой вчерашний дикий и немытый Йети был другим. Длинные его волосы, были настолько белы, что при всматривании глаза начинали болеть. Было непонятно где начинается и где заканчивается борода, ярким светом ниспадающая к его ногам. Светлое сияющее добротой улыбающееся лицо. Его белые одеяния, светились в ярких лучах восходящего солнца. Метаморфоза коснулась не только моего спутника, но и мира вокруг. Свалка перестала существовать. Город перестал существовать. Весь мир, таким, каким я его знал, просто перестал существовать. Один бесконечный простирающийся до горизонта луг. Всюду зелёная сочная трава, цветы, бабочки и свет. Тёплый и яркий свет восходящего весеннего солнца. Ошеломлённые, мы шли по лугу, не разбирая пути. Стрекочущие в траве кузнечики и пролетающие над головами стайки птиц, оглушали богатым разнообразием звуков. Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись. Радость, переполнив наши сердца, разлилась по душе любовью, заполнив нас до дна, без остатка. Мы бежали и смеялись, сбивая с верхушек высокой травы капельки росы. Растоптанные нашими ногами цветы, простили нас, посылая нам вдогонку умопомрачительные запахи. Ведь что ещё можно назвать прощением?!  Мы падали и кувыркались, поднимались и снова бежали догоняя друг друга, снова падали, и снова смеялись… смеялись…смеялись исчезая за горизонтом… смеялись растворяясь в лучах восходящего солнца…

Утро началось неправильно.

На улице было ещё темно, когда зазвонил телефон.

Нервно-истерический голос начальника, раздражённым лаем приказал ехать непонятно куда, на какой-то не то пустырь, не то свалку.

Изнуряющие попытки пробраться в скованный льдом автомобиль.

Гололёд.

Пробки на дороге.

Более чем двухчасовое ожидание судмедэксперта и труповозки.

Нет, утро началось неправильно! Хотя…чего ещё ждать от зимы. Снег ещё не лёг, а «подснежники» уже появились. Что же будет дальше!? Покурить?.. Нет, холодно… Да и «не полезет»… Что за странная парочка?... Так и вытащили из норы в обнимку… Пёс и бомж… Счастливые такие… Бомжара улыбается…Наверное всё же покурю, только в машине…или нет… О! На носилки уже положили!  Так и понесли в обнимку! Околели совсем… Холодрыга-то какая, аж поджилки трясутся!.. Чему он улыбается!? ... Вот странно… помойка, вонь, голодно, холодно, а он улыбается!? ...

Неправильное утро…

Неправильное…

… - Это почему же? – спросил я удивленно.

Почтенный старец посмотрел на меня ласковым взглядом и спокойно ответил:

- Мир, который ты видишь вокруг – лишь зеркальное отражение тебя самого. Всё, что ты видишь, на самом деле является отражением того, что у тебя внутри – это лишь показатель состояния твоей души. Именно по этому, куда бы ты ни шёл, где бы ни оказался, на что бы ни смотрел в этом огромном мире, всюду будет видеться лишь грязная помойка…

- Так что же мне делать!? – спросил я обиженно, с ноткой возмущения в голосе.

- Ничего, - ответил Диоген спокойно. – Иди домой. Возьми чипсы. Сядь на диван и наслаждайся фильмом под названием «Жизнь». Прими себя таким, какой ты есть! Когда ты это сделаешь, тогда ты сможешь себя понять. Когда же ты себя поймёшь, тогда ты сможешь себя простить. А, уж если ты сам сможешь себя принять, понять и простить, – тебя примет, поймёт и простит весь мир. Всё вокруг поменяется. Ты снова научишься видеть чудеса. Научишься понимать красоту. Тебе не надо будет никуда идти. Всё придёт к тебе само. И счастье, и любовь, и доброта… Иди домой… Иди к СЕБЕ…