Вызов

            При свете дня и после хорошей качественной уборки эта комната была бы прекрасной и светлой – два больших окна, много свободного пространства, чем не радость? Но света здесь не было: за окном стояла глубокая ночь, а чтобы луна не увидела всего тайного действа, что плелось в комнате, окно закрыли ещё и шторами и комната погрузилась в темноту, разогнать который не могли и призванные на помощь шесть чёрных свечей, по кругу расставленных на полу.
            Что касается уборки, то здесь пришлось бы потрудиться. Во-первых, стереть все меловые линии, все круги и лучи звёзд, непонятные знаки, выведенные нетвёрдым движением. Во-вторых, стереть с пола весь накапавший с чёрных свечей воск. В-третьих, хорошенько проветрить  всё помещение от запаха жжённого барбариса и гвоздики…ну и подмести весь мусор, весь пепел и травинки.
            Но для этого нужно было бы прогнать из этой комнаты человека. Самого обыкновенного человека – средний рост, обыкновенная внешность, таких встречаешь каждый день и едва ли замечаешь. И этот бы не выделялся, если бы не безумные желтоватые огоньки в глазах (фанатичные, так не идущие людскому роду!), и, ещё, пожалуй, чёрная мантия. На какой распродаже человечек её выкопал – тьма знает! И где эту книгу, что лежала у его ног чёрно-серебряной обложкой-вязью нечитаемых букв – тоже непонятно где отыскал. Но человечек верил в то, что поступает правильно, и полагал, что набрёл на путь спасения своей, как он считал, загубленной жизни.
            Три часа, сверяясь ежесекундно с книгой, вычерчивал он на полу ровный круг, затем в нём круг поменьше, а в малом круге – пятиконечную перевёрнутую звезду, в каждом луче прописывал свои знаки. Руки дрожали, он хотел несколько раз всё бросить, то от трусости, то от досады, то от очередного разломавшегося в пальцах кусках мела, но какая-то сила, возможно, что та самая, рождавшая в его глазах бешеное жёлтоватое пламя, не давала ему этого сделать, и он вычертил весь положенный ансамбль меловых линий, и распрямился довольный.
            Дальше было проще. Зажечь шесть свечей против часовой стрелки. От последней свечи поджечь в чёрной миске три ветки барбариса и три цветка гвоздики…
            Сгорели быстро. Одурманили, опьянили своим ароматом они комнату быстро, на змеиный манер.
            И человечек, вдыхая этот неожиданно тяжёлый запах, поднялся в очередной раз с колен, и, понимая, что пути назад ему больше нет, поднял руки, и, глядя в центр начерченных кругов и знаков, провозгласил дрожащим голосом:
–Аппаре корам нэ дэймон! Аппаре, магнэ, Бакхе, нам эго тус сум… э…эт мандо!
            Человечек не знал этого языка. И, хвала свету и тьме, мало кто из живущих в людском мире его знал, ибо всяк, кто услышал это ужасное произношение – был бы жестоко оскорблён. Но человечек был уверен, что произнёс правильно, и эта уверенность внезапно подтвердилась, когда подземное царство отозвалось на его зов, шатнуло пол комнаты и наполнило комнату дымом. И когда дым посветлел и расступился, человечек покорно рухнул в обморок: ритуал сработал и демон по имени Бакхе, известный также как Вакхе, Вакхус, Бакхалиус и ещё три десятка вариаций, с тоскою оглядел комнату.
***
            И чего этим людям неймётся? Наглые, просто ужас! Что, скажете, ворчу? А вы бы тоже ворчали, если бы вернулись с оперативного совещания, неспешно побрели бы к себе в кабинет, где по плану у вас вселенская скорбь и сокрушение о ничтожности мира, а к вам подбегает слуга, перехватывая вас уже у порога кабинета, и говорит, что вас опять вызывают, и ни куда-нибудь. А в людской мир!
            В лени и в раздражении я, конечно, как всякий демон потребовал вводную. Выяснил, что человечек не просто недоучка по всем мистическим наукам, а дилетантище высшего порядка, настолько, что даже стыдно за такую его самоуверенность!
–Пентаграмма начертана неправильно, три угла незамкнуты, то есть, ловушки для демона нет, – докладывал слуга поспешно, – заклинание произнесено неверно. Семнадцать ошибок!
            Он не удержался и поцокал раздвоённым языком, выражая полное пренебрежение к такой породе существ.
–Вот же ж…– я поперхнулся ругательством, что ж я никак не научусь сдерживать эмоции? Демон всё-таки, а веду себя как какой-то человек!  – Ладно, вывод?
–Явка необязательна, но, если хотите моего мнения, то забрать его душу будет легче лёгкого. В конце концов, до завершения планового сбора…– тараторил слуга, но я жестом велел ему заткнуться.
            Слуга понял и испарился. А я пошёл в людской мир, посмотреть – кто там и что вытворил своим вызовом и кому я понадобился.
            И при первом же взгляде самое страшное предположение подтвердилось: дилетантище высшего порядка! Мантия из китайского маркетплейса, свечи совсем не церковные, барбарис засушенный, да и в комнате пыльно…атмосферу, что ль пытался соблюсти?
            Я откашлялся. Затем, вобрав в тон свой всё бешенство и силу древней своей природы, спросил:
–Как смеешь ты, смертный, меня беспокоить?!
            Смертный от моего явления, как и ожидалось, едва не сделался мёртвым. Вот народ, а! сами вызывают, а когда являешься – валятся без чувств. Моя б воля, я бы вообще перестал на такие вызовы являться, надоело за тысячи лет, но я не Люцифер и не Азазель, которые не являются на зов смертных аж  никогда, чего бы эти смертные не говорили   – мне иначе душу сложно получить, направление моё давно попало под уплотнение, и теперь я так, перехватываю по сотне душ за век, пока себя оправдываю.  Перестану оправдывать – швырнут в Ничто и не вспомнят.
            Человечек оказался робче, чем выглядел. Услышав грозу в моём голосе, он окончательно померк и заполз в дальний угол, бешено вращая глазами и тыча в меня пальцем.
–Чего звал? – я вздохнул и поубавил в голосе гнева. В конце концов, этот человечек мне был нужен больше, чем я ему.
–Ты…ты…– человечек не мог исторгнуть из себя ничего более умного, – ты здесь!
–Я-то здесь, – согласился я, – ты сам меня звал. Помнишь? Я – Бакхе, Вакхе, Вакхус и прочее. Ну?!
***
            Наверное, где-то в глубине всех страхов человечек был разумен, потому что ему понадобилось  ещё минуты три, и он, наконец, зафункционировал. Подполз к пентаграмме, вгляделся в моё тело, сплетённое из чёрного дыма, оглядел кривые рога, заметил недовольный мечливый хвост, и почему-то успокоился.
–Ты Бакхус? – спросил он, поднимаясь, наконец, с колен. Даже в полный рост он был ниже меня, но да ладно, я не переломлюсь и голову слегка склонить.
–Аз есмь.  
–И ты явился на мой зов? – в голосе человечка прозвучал восторг. Безумный восторг. Наверное, его долго считали сумасшедшим, пока он заказывал и искал мантию, книгу, мел и свечи.
–Ну…– на самом деле, я явился на неправильный зов, чтобы забрать его душу, но забрать я всегда успею, а вот развлечься хоть как-то от этой рутины может и не всегда, – типа того, да.
–Значит, я твой господин?
            Я фыркнул. Ага, как же! У меня уже есть господин! И он не любит конкуренции. Я не видел его ни разу лицом к лицу, но, клянусь всей тьмой, я и не горю желанием. Люди занятно всё усложнили, явив мир господ и рабов. Я думаю, что здесь дело в ангелах – они были созданы Владыкой бесправными слугами, а люди свободными. Оттуда и пошло.
            А может и нет. Я не знаю. Я не помню неба. Я помню лишь падение и тьму.
–Круто, – человечку не требовалось моего ответа. Видимо, он давно уже жил в своей реальности, и подстраивал под неё всё, что только мог. – Я верил!
–Ага, поэтому и обалдел от ужаса, – я кивнул, – ну-ну.
            Человечек нахмурился:
–Ты как говоришь со мною? Ты видишь, что стоишь в пентаграмме? Она станет тебе ловушкой, и ты не выберешься из нее, если не будешь мне подчиняться!
            Его слова имели бы какой-то смысл, если бы эту самую пентаграмму он нарисовал бы правильно, но я, разумеется, и виду не подал, лишь угрюмо кивнул, мол, да-да, всё так.
            Человечек остался доволен моим кивком, и даже присмирел, а присмирев, спросил:
–А Бог есть?
            Пентаграмма не обязывала меня к правде: неверный рисунок позволял мне делать всё, что я хочу, но я всегда верю в то, что если работа накатывает на тебя проклятой волной, то попробуй поискать в ней хоть какое-нибудь удовольствие, и тогда, быть может, всё пройдёт не так мерзко и тленно.
–Смотря для кого, – отозвался я. – И смотря кого считать богом.
            Человечек кивнул, сделав вид, что понял.
–А дьявол?
            Дьявол не любит, когда его называют дьяволом. Но это так, служебный секрет. Он вообще не любит, когда его упоминают, а если уж приходится, то либо по титулу, либо мы называем своего господина как «Он» или «САМ» и многозначительно смотрим вниз.
–Ну? – допытывался человечек. – Есть Дьявол?
–Смотря для кого. И смотря кого называть Дьяволом, – отозвался я и возмутился. – Ты зачем меня вызвал, смертный?
–Хочу, чтобы ты исполнил мои желания.
            Ну снова классика! Как по учебнику! До сих пор помню: «Базовые столкновения демонической силы со смертными», раздел первый: «наглецы и мечтатели».
–Я могу исполнить только одно желание, – я напомнил правила как можно доброжелательнее. – Разве об этом в твоей книге не сказано?
            Ручаюсь, что сказано. Допускаю даже, что где-то там написано про правильное составление пентаграммы. Где-нибудь в самом конце, в указателе важных правил, до которых ни один нетерпеливый чудак не доходит, полагая себя умнее всех.
            Человечек покраснел, быстро глянул в сторону книжонки.
–Да, сказано… – в его тоне была неуверенность, но я не стал его стыдить или издеваться над ним. Над блаженными и дураками смеются только мелкие вурдалаки, а я выше их по рангу. И моё поведение должно быть другим.
–А ещё я беру плату, – продолжил я спокойно.
–Моя душа? – человечек прижал руку к сердцу, почему-то все люди, при слове «душа» норовят приложиться к сердцу, хотя, на самом деле, куда вернее прикладываться к голове – душа имеет и чувства, и память, а это всё от разума.
            «Душа твоя и так уже моя, да и торгуешься ты ею просто…» – подумал я, но вслух сказал:
–Мне твоя душа неинтересна. Души я любые видел и щупал. А вот кое-что ты предложить мне правда можешь.
            Человечек напрягся. Но я не позволил ему снова скатиться в обморок, и поспешил:
–Бутерброд мне принеси, смертный!
***
–Первый раз вижу демона, который ест бутерброд, – признался человечек, глядя на то, как здоровенный кусок исчезает у меня во рту.
–А ты много видел демонов? – поинтересовался я. бутерброд, кстати. Человечек сложил мне качественный. Не пожадничал, и я даже проникся к нему за это. сами посудите: толстый кусок свежего белого хлеба, на нём щедрый ломоть колбасы, на колбасе колечки огурца и лука, сверху томат и восхитительный ломтик мягкого сыра!  – Кстати, я в первый раз вижу смертного, который при фразе про бутерброд приносит действительно один бутерброд.
–Ой…– человечек подорвался, – я сейчас ещё принесу.
–Сиди уже! – обозлился я. – Теперь уже не надо, настроение не то. Это я тебе так, на будущее! А вообще, даже хорошо, что он один был. А то помню, подсалили меня на такие хрустящие картофельные кружочки…
            Человечек смотрел на меня во все глаза.
–Чего хотел, смертный? Какое желание? – дух профессионализма поднял голову.
–А…– он спохватился, заморгал, наконец, взял себя в руки, и дрожащим голосом объявил: – я хочу, чтобы моя Эллин полюбила меня за то, что я любимый сын, профессионал своего дела, остроумный красавец и богач.
–Ай-ай…– я покачал головой. – Обмануть демона так по-детски? Плохо ныне у людей с соображалкой. Ну да ладно. Я могу помочь, мне сдюжить. Но тебе это надо ли?
–Конечно! – человечек вскинулся, взмахнул рукой и я жестом велел ему застыть. Затем, пока он остолбенело моргал, не находя в себе силы пошевелиться, подплыл к нему бесплотной дымовой завесой и вгляделся в его желтоватые глаза, считывая всю его жизнь.
–Нет, оно тебе не надо, – я отпустил человечка. – Слушай меня, Уильям Томас Фишер! Слушай меня внимательно. Ты увяз в своих страхах, в своей собственной слабости. Свою Эллин ты не любишь, ты просто хочешь доказать своему старшему брату, что достоин её, хочешь сделать больно ему, хочешь превратить её в трофей.
–Нет, я…– Уильям Томас Фишер дёрнулся ко мне, но куда там! Человечек, не лезь ты в игры с силой, которую не знаешь!
            Его швырнуло на пол к моим ногам. Неудачливый хозяин бешеной силы, потеха и ничтожество!
–Знаешь, чем кончится? Твои родители не будут тебя любить больше, чем его. Они будут сочувствовать своему любимцу, твоему брату. Они отпишут ему ту часть наследства, которую ты мог бы получить в равной доли с ним! И все судебные тяжбы буду тебе напоминанием о том, что они всё равно не предпочли тебя!
            Человечек заплакал, взвыл:
–Тогда убей его!
–Брата? – я удивился. – У нас это обычно плохо заканчивается, друг мой. И потом… думаешь, его Эллин полюбит тебя? Родители его забудут?
–Тогда убей меня…– на этот раз Томас Уильям уже рыдал. Мои слова не имели веса для демонов, но в голове человечка восставали образы, один за другим: его забывают. Его презирают, отвергают опять и снова.
–Чего ещё ждать от труса! – этой фразой Уильяма часто дразнил старший брат, ненавидимый им ныне, но когда-то горячо любимый. К сожалению, любовь обернулась злостью, непримиримой яростью, и поглотила Уильяма с головою, да так, что он даже обратился ко мне. 
–Тогда сделай меня счастливым! Сделай! Сделай! Я приказываю! – заорал Уильям и рыдания заглушили его крик.
            Я успокоил свою силу, и голос мой сделался самым обыкновенным:
–Это можно. По сути, ты неплохой парень, Уильям. Просто очень хотел быть ближе к брату, а потом увидел, что ваши родители поступили нечестно. Он первенец и любимец, а ты…ты это ты. И всё-то ему, как тебе кажется, легко доставалось. И все его успехи превозносились. Это тебя травит, да?
            Человечек кивнул.
–И Эллин…ты её даже не замечал, пока твой брат не привёл её в дом родителей и не заявил о помолвке. Верно?
            Молчание? Что ж, в данном случае, мне и не нужно подтверждений – я всё видел сам.
–Послушай моего совета, Уильям, – я заговорил мягче, хватит его пугать и над ним издеваться. – Езжай куда-нибудь к морям, путешествуй, покинь отчий дом, живи своим умом, без оглядки на брата и родителей. Найди себя, в конце концов. Может быть, тебе не повезло с семьей, но ты можешь создать свою, с теми, кто тебя будет любить, и кто наконец-то будет тобою гордиться…
            Я угадал. Не любовь, а больше гордость его занимали. Его любили,  о нём заботились, но у него не было ни достижений, ни собственных успехов и даже устремлений.
–И работа твоя…не по тебе. Где-то в мире есть то место, которое тебя ждет, и которому ты предназначен. Но оно не здесь, не в фирме твоего отца, которая перейдёт к твоему брату после его смерти. Оно где-то на морском побережье или в джунглях. А может быть во льдах? Ты не пробовал жизни, но уже в ней разочарован так, что хватаешься за книгу чёрт знает какого происхождения и взываешь к силе, которая тебе явно неподвластна!
            Уильям тихо всхлипывал. Мои слова находили в нём отклик. Если сравнивать их с движениями, они были, пожалуй, как материнские руки, которые могут гладить тебя по спине и говорить что-то в духе: «все получится, не сегодня, но завтра получится». И ты начинаешь верить…таков человечек. Любой человечек.
            Впрочем, демоны тоже далеко не ушли. Я не помню неба, но помню, как утешали меня за первый провал чьи-то голоса:
–Не всем быть ангелами, кому-то нужно и быть свободными.
            И я тогда поверил. И встал с земли, встал – разбитый, обескрыленный, умытый слезами и кровью. И пошёл во тьму.
–Ну хватит ныть, – усмехнулся я, – с тебя за подобный разговор профессионал из мира людей сдерёт кучу золота, а я попросил один бутерброд!
***
            Человечек пришёл в себя нескоро, но пришел. За это время я успел немного подремать, сидя по-турецки в центре незакрытой пентаграммы, уязвимость которой я не желал раскрывать и упрямо держал себя в рамках её лучей.
            Он поднялся совсем другим. Его глаза были нормального светло-серого цвета. Теперь в нём была какая-то уверенность и что-то, похожее на силу. Человечек через голову стянул с себя идиотскую мантию и повернулся ко мне:
–Ты…ну того… спасибо, в общем.
–Дожили, – проворчал я, – демонов благодарят! Смертные, вы такие безумцы, что я поседею!
            Человечек криво усмехнулся, пытаясь быть веселее. Его всё ещё трясло от недавних рыданий, наверное, он никогда не плакал так сильно и так яростно. Но сейчас он поднялся с пола, имея какое-то решение в своей душе и готовился этому решению следовать. Это состояние мне нравилось больше, чем его фанатично-нелепое при моём появлении.
–Хочешь ещё бутерброд? – спросил Уильям Томас Фишер.
–Нет, не стоит, в портал перестану попадать, – отмахнулся я и из любопытства (а что, я свободен, и имею право спрашивать что хочу!), спросил: – чего решил?
–Поеду в Испанию, у меня там дядя живёт, давно звал, – отозвался человечек. – Буду искать себя и своё место.
–Хорошее решение! – я одобрил без колебаний, поднимаясь с пола.
–И тебя я тоже отпущу. Тебе, наверное, пора, – человечек подошёл к пентаграмме и принялся задувать свечи по часовой стрелке. – Извини, что так долго тебя держал в ловушке.
–Ничего, – отмахнулся я. – Но мне действительно пора. И тебе пора…тоже.
            Он не сразу понял, что я ему сказал, но когда до него дошло и он взглянул на меня испуганными светло-серыми глазами, мир вокруг него выцветал. Потому что нужно читать инструкцию! Потому что нужно соблюдать технику безопасности! Потому что нельзя связываться с той силой, о которой не имеешь и представления!
            А ещё потому что мне нужно собирать сто душ за сто лет, чтобы оправдать своё существование и ни один бутерброд, даже с сыром не перекроет этой потребности.
            А ещё…пожалуй, ещё по тому что я демон. А демон и смертный не друзья. И не рабы друг другу. Я упал, чтобы быть свободным. И ни один смертный не отнимет у меня этой свободы. Я всегда был и буду хищником.
            Прощай, Уильям Томас Фишер, не светит тебе солнце Испании! Да и в комнате этой, похоже, никто ещё долго не уберётся. А жаль – окна замечательно большие, от них стало бы светлее.
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2022

Регистрационный номер №0512076

от 19 декабря 2022

[Скрыть] Регистрационный номер 0512076 выдан для произведения:             При свете дня и после хорошей качественной уборки эта комната была бы прекрасной и светлой – два больших окна, много свободного пространства, чем не радость? Но света здесь не было: за окном стояла глубокая ночь, а чтобы луна не увидела всего тайного действа, что плелось в комнате, окно закрыли ещё и шторами и комната погрузилась в темноту, разогнать который не могли и призванные на помощь шесть чёрных свечей, по кругу расставленных на полу.
            Что касается уборки, то здесь пришлось бы потрудиться. Во-первых, стереть все меловые линии, все круги и лучи звёзд, непонятные знаки, выведенные нетвёрдым движением. Во-вторых, стереть с пола весь накапавший с чёрных свечей воск. В-третьих, хорошенько проветрить  всё помещение от запаха жжённого барбариса и гвоздики…ну и подмести весь мусор, весь пепел и травинки.
            Но для этого нужно было бы прогнать из этой комнаты человека. Самого обыкновенного человека – средний рост, обыкновенная внешность, таких встречаешь каждый день и едва ли замечаешь. И этот бы не выделялся, если бы не безумные желтоватые огоньки в глазах (фанатичные, так не идущие людскому роду!), и, ещё, пожалуй, чёрная мантия. На какой распродаже человечек её выкопал – тьма знает! И где эту книгу, что лежала у его ног чёрно-серебряной обложкой-вязью нечитаемых букв – тоже непонятно где отыскал. Но человечек верил в то, что поступает правильно, и полагал, что набрёл на путь спасения своей, как он считал, загубленной жизни.
            Три часа, сверяясь ежесекундно с книгой, вычерчивал он на полу ровный круг, затем в нём круг поменьше, а в малом круге – пятиконечную перевёрнутую звезду, в каждом луче прописывал свои знаки. Руки дрожали, он хотел несколько раз всё бросить, то от трусости, то от досады, то от очередного разломавшегося в пальцах кусках мела, но какая-то сила, возможно, что та самая, рождавшая в его глазах бешеное жёлтоватое пламя, не давала ему этого сделать, и он вычертил весь положенный ансамбль меловых линий, и распрямился довольный.
            Дальше было проще. Зажечь шесть свечей против часовой стрелки. От последней свечи поджечь в чёрной миске три ветки барбариса и три цветка гвоздики…
            Сгорели быстро. Одурманили, опьянили своим ароматом они комнату быстро, на змеиный манер.
            И человечек, вдыхая этот неожиданно тяжёлый запах, поднялся в очередной раз с колен, и, понимая, что пути назад ему больше нет, поднял руки, и, глядя в центр начерченных кругов и знаков, провозгласил дрожащим голосом:
–Аппаре корам нэ дэймон! Аппаре, магнэ, Бакхе, нам эго тус сум… э…эт мандо!
            Человечек не знал этого языка. И, хвала свету и тьме, мало кто из живущих в людском мире его знал, ибо всяк, кто услышал это ужасное произношение – был бы жестоко оскорблён. Но человечек был уверен, что произнёс правильно, и эта уверенность внезапно подтвердилась, когда подземное царство отозвалось на его зов, шатнуло пол комнаты и наполнило комнату дымом. И когда дым посветлел и расступился, человечек покорно рухнул в обморок: ритуал сработал и демон по имени Бакхе, известный также как Вакхе, Вакхус, Бакхалиус и ещё три десятка вариаций, с тоскою оглядел комнату.
***
            И чего этим людям неймётся? Наглые, просто ужас! Что, скажете, ворчу? А вы бы тоже ворчали, если бы вернулись с оперативного совещания, неспешно побрели бы к себе в кабинет, где по плану у вас вселенская скорбь и сокрушение о ничтожности мира, а к вам подбегает слуга, перехватывая вас уже у порога кабинета, и говорит, что вас опять вызывают, и ни куда-нибудь. А в людской мир!
            В лени и в раздражении я, конечно, как всякий демон потребовал вводную. Выяснил, что человечек не просто недоучка по всем мистическим наукам, а дилетантище высшего порядка, настолько, что даже стыдно за такую его самоуверенность!
–Пентаграмма начертана неправильно, три угла незамкнуты, то есть, ловушки для демона нет, – докладывал слуга поспешно, – заклинание произнесено неверно. Семнадцать ошибок!
            Он не удержался и поцокал раздвоённым языком, выражая полное пренебрежение к такой породе существ.
–Вот же ж…– я поперхнулся ругательством, что ж я никак не научусь сдерживать эмоции? Демон всё-таки, а веду себя как какой-то человек!  – Ладно, вывод?
–Явка необязательна, но, если хотите моего мнения, то забрать его душу будет легче лёгкого. В конце концов, до завершения планового сбора…– тараторил слуга, но я жестом велел ему заткнуться.
            Слуга понял и испарился. А я пошёл в людской мир, посмотреть – кто там и что вытворил своим вызовом и кому я понадобился.
            И при первом же взгляде самое страшное предположение подтвердилось: дилетантище высшего порядка! Мантия из китайского маркетплейса, свечи совсем не церковные, барбарис засушенный, да и в комнате пыльно…атмосферу, что ль пытался соблюсти?
            Я откашлялся. Затем, вобрав в тон свой всё бешенство и силу древней своей природы, спросил:
–Как смеешь ты, смертный, меня беспокоить?!
            Смертный от моего явления, как и ожидалось, едва не сделался мёртвым. Вот народ, а! сами вызывают, а когда являешься – валятся без чувств. Моя б воля, я бы вообще перестал на такие вызовы являться, надоело за тысячи лет, но я не Люцифер и не Азазель, которые не являются на зов смертных аж  никогда, чего бы эти смертные не говорили   – мне иначе душу сложно получить, направление моё давно попало под уплотнение, и теперь я так, перехватываю по сотне душ за век, пока себя оправдываю.  Перестану оправдывать – швырнут в Ничто и не вспомнят.
            Человечек оказался робче, чем выглядел. Услышав грозу в моём голосе, он окончательно померк и заполз в дальний угол, бешено вращая глазами и тыча в меня пальцем.
–Чего звал? – я вздохнул и поубавил в голосе гнева. В конце концов, этот человечек мне был нужен больше, чем я ему.
–Ты…ты…– человечек не мог исторгнуть из себя ничего более умного, – ты здесь!
–Я-то здесь, – согласился я, – ты сам меня звал. Помнишь? Я – Бакхе, Вакхе, Вакхус и прочее. Ну?!
***
            Наверное, где-то в глубине всех страхов человечек был разумен, потому что ему понадобилось  ещё минуты три, и он, наконец, зафункционировал. Подполз к пентаграмме, вгляделся в моё тело, сплетённое из чёрного дыма, оглядел кривые рога, заметил недовольный мечливый хвост, и почему-то успокоился.
–Ты Бакхус? – спросил он, поднимаясь, наконец, с колен. Даже в полный рост он был ниже меня, но да ладно, я не переломлюсь и голову слегка склонить.
–Аз есмь.  
–И ты явился на мой зов? – в голосе человечка прозвучал восторг. Безумный восторг. Наверное, его долго считали сумасшедшим, пока он заказывал и искал мантию, книгу, мел и свечи.
–Ну…– на самом деле, я явился на неправильный зов, чтобы забрать его душу, но забрать я всегда успею, а вот развлечься хоть как-то от этой рутины может и не всегда, – типа того, да.
–Значит, я твой господин?
            Я фыркнул. Ага, как же! У меня уже есть господин! И он не любит конкуренции. Я не видел его ни разу лицом к лицу, но, клянусь всей тьмой, я и не горю желанием. Люди занятно всё усложнили, явив мир господ и рабов. Я думаю, что здесь дело в ангелах – они были созданы Владыкой бесправными слугами, а люди свободными. Оттуда и пошло.
            А может и нет. Я не знаю. Я не помню неба. Я помню лишь падение и тьму.
–Круто, – человечку не требовалось моего ответа. Видимо, он давно уже жил в своей реальности, и подстраивал под неё всё, что только мог. – Я верил!
–Ага, поэтому и обалдел от ужаса, – я кивнул, – ну-ну.
            Человечек нахмурился:
–Ты как говоришь со мною? Ты видишь, что стоишь в пентаграмме? Она станет тебе ловушкой, и ты не выберешься из нее, если не будешь мне подчиняться!
            Его слова имели бы какой-то смысл, если бы эту самую пентаграмму он нарисовал бы правильно, но я, разумеется, и виду не подал, лишь угрюмо кивнул, мол, да-да, всё так.
            Человечек остался доволен моим кивком, и даже присмирел, а присмирев, спросил:
–А Бог есть?
            Пентаграмма не обязывала меня к правде: неверный рисунок позволял мне делать всё, что я хочу, но я всегда верю в то, что если работа накатывает на тебя проклятой волной, то попробуй поискать в ней хоть какое-нибудь удовольствие, и тогда, быть может, всё пройдёт не так мерзко и тленно.
–Смотря для кого, – отозвался я. – И смотря кого считать богом.
            Человечек кивнул, сделав вид, что понял.
–А дьявол?
            Дьявол не любит, когда его называют дьяволом. Но это так, служебный секрет. Он вообще не любит, когда его упоминают, а если уж приходится, то либо по титулу, либо мы называем своего господина как «Он» или «САМ» и многозначительно смотрим вниз.
–Ну? – допытывался человечек. – Есть Дьявол?
–Смотря для кого. И смотря кого называть Дьяволом, – отозвался я и возмутился. – Ты зачем меня вызвал, смертный?
–Хочу, чтобы ты исполнил мои желания.
            Ну снова классика! Как по учебнику! До сих пор помню: «Базовые столкновения демонической силы со смертными», раздел первый: «наглецы и мечтатели».
–Я могу исполнить только одно желание, – я напомнил правила как можно доброжелательнее. – Разве об этом в твоей книге не сказано?
            Ручаюсь, что сказано. Допускаю даже, что где-то там написано про правильное составление пентаграммы. Где-нибудь в самом конце, в указателе важных правил, до которых ни один нетерпеливый чудак не доходит, полагая себя умнее всех.
            Человечек покраснел, быстро глянул в сторону книжонки.
–Да, сказано… – в его тоне была неуверенность, но я не стал его стыдить или издеваться над ним. Над блаженными и дураками смеются только мелкие вурдалаки, а я выше их по рангу. И моё поведение должно быть другим.
–А ещё я беру плату, – продолжил я спокойно.
–Моя душа? – человечек прижал руку к сердцу, почему-то все люди, при слове «душа» норовят приложиться к сердцу, хотя, на самом деле, куда вернее прикладываться к голове – душа имеет и чувства, и память, а это всё от разума.
            «Душа твоя и так уже моя, да и торгуешься ты ею просто…» – подумал я, но вслух сказал:
–Мне твоя душа неинтересна. Души я любые видел и щупал. А вот кое-что ты предложить мне правда можешь.
            Человечек напрягся. Но я не позволил ему снова скатиться в обморок, и поспешил:
–Бутерброд мне принеси, смертный!
***
–Первый раз вижу демона, который ест бутерброд, – признался человечек, глядя на то, как здоровенный кусок исчезает у меня во рту.
–А ты много видел демонов? – поинтересовался я. бутерброд, кстати. Человечек сложил мне качественный. Не пожадничал, и я даже проникся к нему за это. сами посудите: толстый кусок свежего белого хлеба, на нём щедрый ломоть колбасы, на колбасе колечки огурца и лука, сверху томат и восхитительный ломтик мягкого сыра!  – Кстати, я в первый раз вижу смертного, который при фразе про бутерброд приносит действительно один бутерброд.
–Ой…– человечек подорвался, – я сейчас ещё принесу.
–Сиди уже! – обозлился я. – Теперь уже не надо, настроение не то. Это я тебе так, на будущее! А вообще, даже хорошо, что он один был. А то помню, подсалили меня на такие хрустящие картофельные кружочки…
            Человечек смотрел на меня во все глаза.
–Чего хотел, смертный? Какое желание? – дух профессионализма поднял голову.
–А…– он спохватился, заморгал, наконец, взял себя в руки, и дрожащим голосом объявил: – я хочу, чтобы моя Эллин полюбила меня за то, что я любимый сын, профессионал своего дела, остроумный красавец и богач.
–Ай-ай…– я покачал головой. – Обмануть демона так по-детски? Плохо ныне у людей с соображалкой. Ну да ладно. Я могу помочь, мне сдюжить. Но тебе это надо ли?
–Конечно! – человечек вскинулся, взмахнул рукой и я жестом велел ему застыть. Затем, пока он остолбенело моргал, не находя в себе силы пошевелиться, подплыл к нему бесплотной дымовой завесой и вгляделся в его желтоватые глаза, считывая всю его жизнь.
–Нет, оно тебе не надо, – я отпустил человечка. – Слушай меня, Уильям Томас Фишер! Слушай меня внимательно. Ты увяз в своих страхах, в своей собственной слабости. Свою Эллин ты не любишь, ты просто хочешь доказать своему старшему брату, что достоин её, хочешь сделать больно ему, хочешь превратить её в трофей.
–Нет, я…– Уильям Томас Фишер дёрнулся ко мне, но куда там! Человечек, не лезь ты в игры с силой, которую не знаешь!
            Его швырнуло на пол к моим ногам. Неудачливый хозяин бешеной силы, потеха и ничтожество!
–Знаешь, чем кончится? Твои родители не будут тебя любить больше, чем его. Они будут сочувствовать своему любимцу, твоему брату. Они отпишут ему ту часть наследства, которую ты мог бы получить в равной доли с ним! И все судебные тяжбы буду тебе напоминанием о том, что они всё равно не предпочли тебя!
            Человечек заплакал, взвыл:
–Тогда убей его!
–Брата? – я удивился. – У нас это обычно плохо заканчивается, друг мой. И потом… думаешь, его Эллин полюбит тебя? Родители его забудут?
–Тогда убей меня…– на этот раз Томас Уильям уже рыдал. Мои слова не имели веса для демонов, но в голове человечка восставали образы, один за другим: его забывают. Его презирают, отвергают опять и снова.
–Чего ещё ждать от труса! – этой фразой Уильяма часто дразнил старший брат, ненавидимый им ныне, но когда-то горячо любимый. К сожалению, любовь обернулась злостью, непримиримой яростью, и поглотила Уильяма с головою, да так, что он даже обратился ко мне. 
–Тогда сделай меня счастливым! Сделай! Сделай! Я приказываю! – заорал Уильям и рыдания заглушили его крик.
            Я успокоил свою силу, и голос мой сделался самым обыкновенным:
–Это можно. По сути, ты неплохой парень, Уильям. Просто очень хотел быть ближе к брату, а потом увидел, что ваши родители поступили нечестно. Он первенец и любимец, а ты…ты это ты. И всё-то ему, как тебе кажется, легко доставалось. И все его успехи превозносились. Это тебя травит, да?
            Человечек кивнул.
–И Эллин…ты её даже не замечал, пока твой брат не привёл её в дом родителей и не заявил о помолвке. Верно?
            Молчание? Что ж, в данном случае, мне и не нужно подтверждений – я всё видел сам.
–Послушай моего совета, Уильям, – я заговорил мягче, хватит его пугать и над ним издеваться. – Езжай куда-нибудь к морям, путешествуй, покинь отчий дом, живи своим умом, без оглядки на брата и родителей. Найди себя, в конце концов. Может быть, тебе не повезло с семьей, но ты можешь создать свою, с теми, кто тебя будет любить, и кто наконец-то будет тобою гордиться…
            Я угадал. Не любовь, а больше гордость его занимали. Его любили,  о нём заботились, но у него не было ни достижений, ни собственных успехов и даже устремлений.
–И работа твоя…не по тебе. Где-то в мире есть то место, которое тебя ждет, и которому ты предназначен. Но оно не здесь, не в фирме твоего отца, которая перейдёт к твоему брату после его смерти. Оно где-то на морском побережье или в джунглях. А может быть во льдах? Ты не пробовал жизни, но уже в ней разочарован так, что хватаешься за книгу чёрт знает какого происхождения и взываешь к силе, которая тебе явно неподвластна!
            Уильям тихо всхлипывал. Мои слова находили в нём отклик. Если сравнивать их с движениями, они были, пожалуй, как материнские руки, которые могут гладить тебя по спине и говорить что-то в духе: «все получится, не сегодня, но завтра получится». И ты начинаешь верить…таков человечек. Любой человечек.
            Впрочем, демоны тоже далеко не ушли. Я не помню неба, но помню, как утешали меня за первый провал чьи-то голоса:
–Не всем быть ангелами, кому-то нужно и быть свободными.
            И я тогда поверил. И встал с земли, встал – разбитый, обескрыленный, умытый слезами и кровью. И пошёл во тьму.
–Ну хватит ныть, – усмехнулся я, – с тебя за подобный разговор профессионал из мира людей сдерёт кучу золота, а я попросил один бутерброд!
***
            Человечек пришёл в себя нескоро, но пришел. За это время я успел немного подремать, сидя по-турецки в центре незакрытой пентаграммы, уязвимость которой я не желал раскрывать и упрямо держал себя в рамках её лучей.
            Он поднялся совсем другим. Его глаза были нормального светло-серого цвета. Теперь в нём была какая-то уверенность и что-то, похожее на силу. Человечек через голову стянул с себя идиотскую мантию и повернулся ко мне:
–Ты…ну того… спасибо, в общем.
–Дожили, – проворчал я, – демонов благодарят! Смертные, вы такие безумцы, что я поседею!
            Человечек криво усмехнулся, пытаясь быть веселее. Его всё ещё трясло от недавних рыданий, наверное, он никогда не плакал так сильно и так яростно. Но сейчас он поднялся с пола, имея какое-то решение в своей душе и готовился этому решению следовать. Это состояние мне нравилось больше, чем его фанатично-нелепое при моём появлении.
–Хочешь ещё бутерброд? – спросил Уильям Томас Фишер.
–Нет, не стоит, в портал перестану попадать, – отмахнулся я и из любопытства (а что, я свободен, и имею право спрашивать что хочу!), спросил: – чего решил?
–Поеду в Испанию, у меня там дядя живёт, давно звал, – отозвался человечек. – Буду искать себя и своё место.
–Хорошее решение! – я одобрил без колебаний, поднимаясь с пола.
–И тебя я тоже отпущу. Тебе, наверное, пора, – человечек подошёл к пентаграмме и принялся задувать свечи по часовой стрелке. – Извини, что так долго тебя держал в ловушке.
–Ничего, – отмахнулся я. – Но мне действительно пора. И тебе пора…тоже.
            Он не сразу понял, что я ему сказал, но когда до него дошло и он взглянул на меня испуганными светло-серыми глазами, мир вокруг него выцветал. Потому что нужно читать инструкцию! Потому что нужно соблюдать технику безопасности! Потому что нельзя связываться с той силой, о которой не имеешь и представления!
            А ещё потому что мне нужно собирать сто душ за сто лет, чтобы оправдать своё существование и ни один бутерброд, даже с сыром не перекроет этой потребности.
            А ещё…пожалуй, ещё по тому что я демон. А демон и смертный не друзья. И не рабы друг другу. Я упал, чтобы быть свободным. И ни один смертный не отнимет у меня этой свободы. Я всегда был и буду хищником.
            Прощай, Уильям Томас Фишер, не светит тебе солнце Испании! Да и в комнате этой, похоже, никто ещё долго не уберётся. А жаль – окна замечательно большие, от них стало бы светлее.
 
 
 
 
 
 

 

Исправить

Подарок