выдранные рассказы из романов Соберу милосердие и Ярость слепыша

                                                             ВЫДРАННЫЕ  РАССКАЗЫ

Янке худо; метается Янка по белой постели, услышав плохую весть. Заточили дружка Еремея в каземат злые охранники - пытают его, добиваясь виновности да отказа от веры. Грехи свои тот дурень может ещё признает - не дурак ведь - а веры в нём сроду не было, с креста отрёкся, с полумесяца тоже. Вот и повиснет как чертень, за хвост на дыбе, извиваясь всеми костями.

Будто жидкое сало Янке плеснуло на живот, из кухни кипящие шкварки через край сковороды; и в миг ослепляющий яво он представил адово пламя в тюремном морильнике, и потные красные рожи злобных извергов - череду волосатых загривков, сменяющих друг друга над голым изувеченным телом.

...Я ненавижу протухшую камеру. Неужели эти казематные стены, изрисованные чужими скорбями, стали моим домом? И весь огромный мир надолго пропал за решёткой оконца, выделив лишь клочок неба без птиц. Или завтра следователь пырнёт шариковой ручкой поддых мне смертный приговор? произнеся пылкую речь о заслуженном наказании. Родные услышат про меня, только страшной будет весть. Ославят семью писаки, по капле кровушку цедя - как собаки грызут кость. И даже сухую, выжатую в мел они её не забросят, а будут возвращаться лизнуть раз-другой. Пока не появится иная ужасная новость, и вся свора кинется к ней.

Вернее всего, что дед казнит меня той же мукой, какую придумал на кладбище. Селяне прикуют рядом с Янкиным крестом, средь могил тишина да покой. Смерть на людях принять, за свободу и веру - легко. Когда вокруг орут славящие рты, блестят от восхищенья глаза, то казнимый и сам в этот миг возгордится. Душа так урождена, что хвастовство пересиливает ужас.

А совесть - одинокая. Ото всех прячется, стыдясь. Когда по тюремному коридору её поведут под тусклыми лампочками через скребящий визг железных дверей; когда усадят на пыточный трон, надев на голову шипованную корону изуверства - совесть подожмёт окалеченные ноги, и сцепив челюсти воющим крошевом выбитых зубов, закричит своей мамочке, но палачи её не смогут услышать. Лишь природа тихо прорвётся дождём в разбитое стекло, чтобы омыть израненое тело - как маленькая надежда, лёгкая подпорка из братства и отомщения.

Вот так наговоришь про себя, и приходится держать марку силы, чести, достоинства. Мне хочется валяться в ногах; но теперь я сто раз обсерусь, буду орать и молить о пощаде - внутри души, а наружу не выпущу слова. Теперь моей злой революции не хватит камней, бутылок, тряпья - и ржавый дедов револьвер, бесполезная хлопушка, будет прикрывать мой отход с пяти флангов. А последнюю пулю, сбережёную для себя, я отважно выпущу в усатого вахмистра. И распалясь утробным буйством, он звизнет саблей осатанелой.

                  =========================================================================

…Сегодня собрались у нашей кормушки воробьи расхохлённые,синицы жёлтые и парочка очень нервных щеглов.Тудасюда вертят хвостами,оглядываясь.А на картонном подносе перед ними рябина да вишник замороженные ,семя бобовое пополам с подсолнечным.Тут бы снегири пировали,да нет их уже.

   Умка с утра у окна закрутился; позавтракал наспех,и скорее за птичьней присматривать.- Ешь сытней,в животе урчать будет.- Я поел борща с хлебом,и уже расту совсем.

   Не дождав от него помощи,ушёл я чинить забор.Отпилил ненужное по высоте,растащил все куски,сбив из них  секции- а после  подвязал к столбам.И на базар собрался. Сыну новые башмаки покупать ,хотя старые были едва ношены.

   Вчера я сидел в чужом дворе  за доминошным столиком. Четверо мужиков; пиво бутылочное  и тарань горкой насыпанная.Один сосед её с костями хрустел,другой обсмакывал  каждую жилу,а третий ел вприсоску.

   Подходит мой Умка,голову опустив,и вместо пуговиц у него пришиты большими  пятаками виноватые глаза.Я усадил мальца рядом:- Что тебе купить в лотке с подарками? - Молчит.- Зря ты босиком бегаешь,кругом стёкла битые.- А про его ботинки уже нехорошая догадка появилась,но сам скажет.

  -Ерёмушкин,ты ругать будешь?- он будто не меня спросил, а землю,траву,да червяков под ногами,и тут же слился с природой.

  -Расскажи,я подумаю.- Если он увечий не причинил человеку,то остальное прощу.Кроме воровства ещё.Да видно,самого Умку обокрали.

   Стоит ,лысым пальцем по земле водит.И за его рисунками следят взрослые мужики,опершись на обсыпанный чешуёй столик.Улыбаются детству,ждут развязки.Я капканы расставил,караулю.А сынишка мой помощи ищет.

  -Карпетки,наверное,в карты  проиграл,потому и босиком.

  -Скорее всего большие пацаны отобрали.Пойдём разбираться.- Сосед встал со скамьи,но его остановил еле различимый шёпот:- они…утонули…в навозе.

   Мы переглянулись немо,с трудом понимая малыша,а потом захохотали на весь двор,и улице ещё досталось.Умка сначала ошалел- вы что,рехнулись?- и следом взвизгнул,хватаясь за животик.

   Отсмеявшись ,требую продолжения:- Ты не томи,давай  по порядку.Где тот навоз?

  -Около свинарника в яме,- радостно ответил сын,избежав справедливого наказания.Я отряхнул ему грязные штанины, а тараньку он взял сам и захрустел ею через слово.- Мы сухие котяхи сбивали  кирпичами.Я близко к краю подошёл сковырнуть,и ботинок упал вниз.А там глубоко: мы проволокой цепляли,не получилось.Тогда я второй ботинок сам выбросил.Ты говорил всегда- концы в воду…

       ==============================================

   В воздухе этих весенних дней  смешана  дождливая прель, старая вековуха,и юный дуновей,застенчиво  хлебнувший фруктовой бражки из колхозного сада.Теперь малый лезет к бабке под юбку цветастую,набираясь умаопыта,чтобы вволю потом разыграться на летних лужках.

   В дальних рубежах отечества  тоже зима отступала.Перед настоящей войной.

   Передовые полки  ещё бились на фронте ,маялись в непролазной распутице ,таскали застрявшие орудия с разбомблёных позиций.Солдатам надоела морока  сеющего дождя: он хлябал в сапогах,штанах,в холодных гимнастёрках,он сдавливал по ночам сердце- ни вздохнуть, ни охнуть ,лишь надеяться на скорый рассвет.Знамо судьбе-доживёшь до утра или  околеешь в мокрой могиле.Всё чаще приходила мысль покинуть божий уголок ,к дьяволу отсюда,к пеклу,согреться до самых дробышек- и те кто похитрее,или духом ослаб,тайком  расползались ночью,сворачивая головы караульным свидетелям.

     Набрели,помнится живым,на обрушенный кукурузный амбар,и с голодухи набили сырой крупиной карманы да вещевые мешки.А кто для  веса и патроны в землю зарыл.Но брюхо от той жратвы заворотило,будто кол асмодей вопхнул,да с кишками  проворачивая вытащил древьё наружу –изнутря потекло море разливанное.В портки,в сапоги,вонь и срам несусветные- а организму облегчение.

   Спереди орды подступают- штыки,клинки кованые; голова сама катится под ноги вражьей лошадне.И рук кверху не подымай: коли ты жалость вчера схоронил,что же нынче о милосердии просить.Обескураженными стояли,на колени падали,ниц пред господами  костились- мёртвые теперь.Полщеки с морды содрал,зубы в ладонь на памятку сплюнул- и шагай,ползи, сгрызывай земельку всей порохнёй что осталась.

   Тяжки мёрзлые сутки: особенно там,где душа упряталась.Сворачивались солдатики в поленницы, пеньками к друдружке;  утром отдирались- кого закопать, или на  лазарет  отогреться.В серой палатке коптила чадит,и кружат стенания под слабым огнём,визжат тифозные нетопыри.У раненых ноздри из шинелок торчат, сап только слышен; шепчет докторша в книжку больничную: -крупозное воспаление,пневмония,чахотка.А немощные санитары носилки отставили,подпрягли телегу полевой кухни –всё равно жрать нечего.

  В полдень снег пошёл,несытный как солдатская похлёбка.Приглушил только чваканье  рваных сапог,землю обмотал бинтами.Вскорости зарастут воронки,полынью укроются, дички в них осядут. Орденоносцы, герои, инвалидами вернутся- вот где горе,снулая боль бабьих сердец и дитячьих голодных ртов.Вывалит солдат из сидора  угощение на одну днёвку,да пойдёт в сарай приглядывать вожжину  на свою захлебальную шею- так чтоб здоровой рукой под стрехой управиться и дотянуть с костылями  к петле.

  Командир полка упал как коляра на складную кровать в палатке штабной,и стонет,нескладно плача,сопя во блевотине.Он завтракал варёными яйцами,а снизу плавает  из обеденного борща капуста.Снится ему кабальный плен,и дед его в чёрном мундире карателя спрашивает удручённо: -где ты,внучек,солдат своих потерял? отвечай гад!-

   Пьяный обсыканый генерал от ужаса подскочил  на кровати,больно ушибив коленку.Захотел он пить; не найдя воды ,похлебал через край варево из котелка.Раз шагнул,второй к окну- а ну её,войну; пусть голова похмельная отболит,само прояснится.Ой,матушки,скорей бы смерть пришла.

   Она ,курва,уже летает над полем битвы –косит снопьём чёрные да русые головы,а после мародёрствует по трупам,меряя скальпы,к себе зазывает: - распалюсь я красавой на мужичьем пиру! Берите меня,победители!-Зрить не хватает сил сё людское крошево ; глаза закрой        и вой,и вей печальную тризну: - верую в многодушие да бессмертность,поднимусь на крыло,чтоб упрятать детишек своих ,жену,сторонку родную в тень моей ярой ненависти к жадным гемодам,сотворившим эту войну!-

  -открой лицо и вставай,солдат,миг величья  пришёл! натяни крепче тиару железную ,ремешок пусть застёгнут,в левую длань царский жезл со штыком ,в правую скипетр из двух гранат.- Поднялся боец с колен,оглянул: а сзади полный иконостас- белого неба ширь,леса диковые,хлебные угодья,хоть март на дворе и божницу снегом  крупенит. Зарычал мужик! Задрал мир словами несусветными ,коих не то что при детях,а и при старых людях.

        ===============================================

   Вот опять ей видён лесничихин дом,и снова чистюля стирается.Потные рубахи,грязные носки свисают в лесной родничок со склизкой коряги.Я всегда норовлю прикоснуться к её пальчикам,или волос за ушко заправлю:бабы заботой падки.И любопытны.Они отдаются любовникам,потому что те выворачивают их наизнанку,позволяя рассмотреть такие тёмные уголки бабьих душ,куда хозяйки сами не заглядывали,не то что позволяя мужьям.

   Меня тоже словно бесы шпыняют:соблазни,улести,сгоноши.А муж?зарежь,закопай.Эти герои,дерзкие прототипы,давно полнокровью живут во мне,потребляя те же овощифрукты,мясо,и брагу.Они любят тех баб,и с теми дружат мужиками.Я много раз слышал,как они шепчутся в закатных потёмках моей души,не зажигая свечек-наверное,пришло уже время мятежников.

   Они меня умыли,одели,причесали.Я ещё не видал себя таким красавцем.А если б видел,то не забыл-влюбился по самые уши,побабьи.Леснянка чернявая знает,зачем я сегодня пришёл в её дом,когда егерь уехал.И спряталась под занавеску спальной комнаты:то ли стесняясь в углу помойного ведра с котяшьями,то ли тайком слушая мои заикастые разговоры-смущаясь да радуя.Будто её сейчас поведут к алтарю,а не останется в хате готовить,стирать,пылесосить.

   Блудявая кошка потёрлась об мои ноги,и толкнула-садись-к старинному креслу.У него лакированные чёрные выгнутые ножки,обручья,которые сляпали мастера ещё до нашей эры.Седушка да спинка ушиты алым бархатом-ни заплатки;а по дереву вензеля,завитки,родовые печати.-Может быть ты из древнего клана царственных викингов?

   Тут бульон зашипел через край;спешно бабёнка выскочила,притушила-но обожгла пальцы и выматерила родословную:-Ни хера не умели эти принцы да принцессы,сплошной разврат и малокровие.Борщ есть будешь?

   -Не откажусь,-ответил я,чтоб хоть ложкой занять свои неуклюжие руки.

   Она налила мне полную миску,добавила сверху сметаны,застывших шкварок из холодильника.Я справился с волнением,даже голову чуть задрал,и уже почти не чувствовал вины своей за ненавязчивое ухаживание.Сердце ведь не разбирает-замужем иль холостая.А леснянка совсем близко подошла,порвав меж нами грубую оболочку,и мягкой ладонью тронула чёрный рукав:-Кушай,пожалуйста.-Задрожал я как школьный звонок;забился,озываясь сердечным эхом на жалобный голос.К лесничихе я приклонился,простив обиды и измены,и веря что не повторится такая алчущая боль,собачьим подползком подкрался,припал к хозяйскому колену,и спрятав ревностное рыльце,дышал и плакал,мучил роль:-любовь земную не считая горем,отдайся мне как другу палачу,распутным флёром бабьих благовоний и робким-да-на жадное-хочу.-Вот точно так же,много лет назад,я выпрашивал,вымаливал в истерике игрушечный барабан,увидав на улице белых пионеров праздничный отряд.Они шли,громко палочками стуча;и в ногу,равнение гордое-подбородочек.

   Тогда я получил свою игрушку,хоть отец выгреб из кармана последние деньги.А в этот раз лесничиха,хотя и сама распалённая,но выперла меня из дому,порвав на себе платье,бельё и душу.И я,скрежеща словно зверь,проклиная,вернулся пьяно домой-спать.

       ================================================

А Олёнка потом всему свету белому рассказывала: – мы с Ерёмой милым за десять минут остаток запололи, в сад ушли: под белым наливом любились – лёгкий дождь прошёл, в объятьях отчаянной ласки стряхнув на нас все плодоносные цветы, и теперь они вместе с Ерёмушкиным семенем живут во мне.

Идём домой, друг другу улыбаемся – я исподволь, тайком, а он в открытую. И счастливо мне, и боязно, что какое-нибудь завистливое заклятье разрушит нашу дружную семью. Людские радости за временем угасают от привычки, от будней обыденных, и даже самые вечные ласки притупляются сначала зрелостью, а потом старостью. Может быть, правильно, потому что зло горестное тоже забывается; ненависть тухнет, минутами мокрыми залитая. Но я никому смертей не творила – пусть же и мне жизнью воздастся, ведь я умру без этого счастья-.

Красота совершенная – какая она? – думал Ерёма. – И по каким отборам её вознести? жюри за стол президиума подсадить и пустить мимо елейным проходом вихляющих худосочных снежных королев. Посмотрят жюристы – оближутся, с премьершами в каптёрке пыльной уединятся. Главный судья следующую партию на торги вызовет – кто из меценатов больше за свою красавицу даст. Накинут на облапанные плечи шубы норковые, в карманах королев зазвенят ключи от лимузинов, заработанные на обтруханных простынях старческой немощи. Эту мёртвую красоту не смутит и барская отрыжка высокомерных ловеласов из-за несварения желудка. Переели – бывает.

А красота явая, живая, лежит под небом голубым, под солнцем ясным, раскинув руки в объятиях любовных, соком исходя и негой полыхая. Минуты две назад отплакал дождь, накрыв слезой полуденной истому, как дон жуан бросая тело в дрожь и радуясь слиянию немому. Сошло на землю солнце туче вслед – своё признанье подарить и ласки, и не стыдясь своих преклонных лет, отдаться страсти, сплетням и огласке. И только ветра нет – он первым был, теперь гоняет сарафан и пояс; набивши лоб о межные столбы, хохочет ни о чём не беспокоясь.

И правильно – ну кто любовь осудит; взродится и зерно и новый люд – от всех стихий, и то-то радость будет, коль дети конопатые пойдут...

        ==============================================

   Что бабу живую хочу.Жопастую;чтобы сзади ядрёная тыква,которую сбросишь из облака прямо на мирнейший город,а люди содрогнутся ужасом от этой бомбойной атаки.Сисястую;чтоб спереди спелые дыньки,и делить их на равные доли,обсасывать шкурку,а когда уже кажется все соки истончились,то вдруг снова льётся белый ручей молозива,к коему сам припадаешь и детишкам взахлёб остаётся.

    Живую хочу бабу.Пусть холуйски сидит в моих коленях,кланяется при всяком намёке на похоть:возьми,миленький-бери,родненький.А подлец мой воспрявший ещё и артачится:плохо,дура,просишь-ниже клонись.

   Хочу бабу живую.Уже до чертей надоело руками сгонять.Заместо весёлых мыслей от каждого взгляда на родную обитель,от бабочек сусликов,и прочих зубастых хищников-я в тёмные думы погружен,развратные в бредни с замужними жёнками-я так их ставлю да этак,совсем даже голыми и до пупа,в ночных сновиденьях и буйных фантазиях дня-забыл о грехе б и о господе,но истощённый падаю,каюсь,в божьи глаза позорно смотрю,зная что он видел всё.

   Господь,ты любишь меня?..прости,что спрашиваю об этом-ведь кажется,ты всему человечеству доказал свою любовь,заслав к нам на землю великого сына в самом явом обличье,и заставив его не отцовским приказом,но душевным благородством претерпеть все мыслимые муки,доступные бренному телу;значит,ты всерьёз пожелал чтобы люди,обрящие веру,не только прожили с надеждой на лучшее,на райские кущи потом,смерти после-а явили бесстыжему миру ненаглядный пример милосердной стойкости,яростной отваги-и стали соратниками твоему сыну.Но какой из меня соратник,если я люблю и ненавижу,верю богу и сей миг ожидаю подмены.Потому что для меня одна любовь с верой-это рабство,кабала.Поклонение-холуйство.А по любимому человеку надо не только истирать в клочья шерсть на коленях,но и в лохмотья кровавую душу.Чистая любовь,вера не бывает истовой;раб-не товарищ.И бога нужно любить,ненавидя;верить в тревоге предательства.Потому что озаряя одну из идей первейшим величием,он обязан ради неё предать остальные.Вот так Христос,во славу господа обрёкший себя.

   Хоть бы взаправду вознестись к небу.И парить,разбросав крылья-а потом нырком опуститься на верхушку дерева.Иль поднять себя ввысь чудесной силой желания-и камнем,кубарем!ловя взглядом лишь точки да чёртки,ринуться вниз-но волшебно замерев у земли,упасть в траву лёгоньким пухом.А мне надоело жить неизменным по примеру скушного мира.Ведь тому хорошо,кто любит работу и упоён своей милой семьёй.Но мне кажется страшным любой пустой день.Пацаном я б схватил клюшку-айда на хоккей,на футбол.А ныне мне взрослому остаётся влюбиться в свою лишь усталость,да одиночество.Если уж нету другой любви.

   Моё чувство соратника давно заболело.Ленью великой.Есть мечта спихнуть на других людей все заботы цивилизации.Она беспредельна как космос,и на каждого ребёнка взваливает посильную ношу развития,но уже с долькой сердечной горечи.А возрастающую годами тоску потом не развеют убогие зрелища,потому что в конечном счёте радости требует не тела оболочка,но души вечность.Дети малы;я ж имею понятие,что большего от жизни ждать не приходится…

   И хоть у меня очень весёлая натура лица,в ней далеко ещё смерть не смердяти-да только скушно драться с этим вот миром порожней суеты,бунтовать против плакучих ив и дрожащих осинок.Люди возятся на газетных бумажках,журнальных;словно хомячки в трёхлитровой банке.Одни размером полнее,со щеками,богаче-другие худы,юрки,и в услугах.Многие из них там за стеклом подыхают,удивлённо всхрипнув,потом завоняв-но не оставив золочёного памятливого тавра в чужом сердце.Куда делся?а?сосед скажет злорадно-пошёл к чёрту.А у того своих дочёрта.Ну,тогда к богу-каяться.Но и бог зол на грешника-поздно тот возлюбил покаяние,раз всласть отдавался земным страстям.Так что же?просто сгинул в небытиё хомячок,человек-спустил время даром на игорном столе.А ведь мог бы стать гением,познав азарт творчества.Или великим философом,пусть едва прикоснувшись ко истине.

         =============================================

...Со школы прискакал Умка, загнав до бессилия трёх коней. – Ерёмушкин, а ведьмов раньше сжигали?! Правда?! – и я даже удивился его мученой улыбке, будто за спиной у малыша не ранец, а вязанка сухого хворосту.

– Да ты разденься сначала. – Трудно сразу ответить на такой исторический вопрос, тем более в далёкую королевскую эпоху мне годов было помлаже сынишки. Богатырей смутно помню; гусаров воинских ребёнком застал – как они целым полком через посёлок смаршировали. А вслед за ними пушки, танки и крылатые аэропланы: – смерть врагу! – мамочка моя!

Собрался я с мыслями, кое-как накидав их в лукошко. По затылку себя похлопал, чтобы извилины в голове перемешались; и из этого омлета вытягиваю малышу целую ложку: – Знаешь, Умка, я точно сказать не могу. Но если сжигали ведьм, то наверное, зима стояла холодная. Топить было больше нечем, а детишки с мороза плакали.

– Ну вот, ты опять смеёшься. – Сын скинул ранец: какое там – грохнул об пол! и через край выплеснулась обида вместе с книжками. А рядом упал разноцветный дневник, и среди лепестков да деревьев я увидел жирное замечание учительницы. Оболтусом пацана моего его назвала – за то, что ершист с товарищами. Что терпежу ему до перемены не хватает... Ну, тут я своими словами перевёл, а в ябеднике было поматернее написано.

Злого-плохого Умке  не говоря, взял я жену на испуг светлой улыбкой: – Где эта сука живёт?! – а у Олёнки половник в борщ увалился: – Что ты, Ерёма? с какого рожна на учительницу взъелся?

– Посмотри-почитай. Страшными словами хочет стерва малыша нашего загубить. У неё что дома не ладится, то она и в школу несёт, а пацанятки сердечные страдают.

– Может, и вправду чем виноват? – зажалела жена дурную бабу, и сынишку, и всех молибогов на свете.

– Пусть. Но он дитя, и над ним только-только ангел крылья распустил. –Тут я оглянулся: не слышит ли нас курносый шалопай, а то ещё после моей беседы на шею сядет. – Учителка уже взрослая, и её целым институтом преподавали, да в люди не вывели. Вершков-то нахваталась, а к ребячьим душам не прикипела. Полова у неё внутри.

– Не ходи, пожалуйста. Не ругайся, – попросила Олёна, запахивая смешливыми руками свою белую грудь, на которую я глядел за вырез халата. И разговор обернула совсем в другую сторону, хохоча тихо-мило над животворящим желанием: – Ты прямо как месячный сосунок. В первый раз видишь?

– В первый раз, в первый класс! – заорал Умка, подбежав как шпион к нам на цыпочках; утихомирясь едва, отозвал меня в сторону – шепчет с большими глазами.

Любимая вытерла о фартук руки, в три шажка прихватила ладонями мороженые малышёвы уши. – О чём вы тут секретитесь, снеговики холодные?

– Мам, нам с ребятами пацан большой сказал, что в магазин привезли космонавтские тюбики, из которых в ракете кашу выжимают. Там же по-настоящему нельзя есть ложкой. Можно я куплю один попробовать?

– А ты у продавщицы спрашивал, правду ли говорят? может, сочинили.

– Да нет! – замахал Умка десятком рук, опасаясь отказа. – Все на улице про космос знают, уже за деньгами побежали.

Я подошёл к своей куртке, вынул из кармана купюру бумажную: – Возьми один тюбик, желательно с макаронами флотскими, а есть будем вместе.

Олёна засмеялась и сняла фартук: – Тогда я ужинать не готовлю, раз вы к луне собираетесь улетать. – Махнула тряпочкой, – там вас и покормят.

– Ну неее-ет, – заартачились мы. – Космос далеко, и без мяса ноги протянем... Где наша свиная картошечка, малыш? – В сковородке!!

Умка взял деньгу и зашлёпал ботинками по крыльцу, спеша успеть на ужин.

         ==============================================

   Во длинном рву,который звери вырыли от окраины до околицы,бабы набросали сухой травы,мелкого валежника,еловых веток,смоляных сучьев,тракторных покрышек.Всё это я залил последним бензином,мазутом,даже с подбитых вездеходов отсосал сверки дизтоплива.И вот сейчас грязным огнём,едким дымом заполыхала подожжённая кутерьма.Сам воздух пылал,атакуя охотничьи рубежи.Ощетинившись и оскалившись звери ринулись в наступление.За свободу и честь,за недамся,за свою прошлую бедолажку,за сердце держась,готовое спрыгнуть в окоп,переждать в той лазейке.Но стиснули зубы полоской,а на ней разные писаны клятья-от боли,трусости,от греха.

   -Господь,любишь меня?такого,как есть нынче,сей час-ведь я совсем не ведаю в себе крупного героизма,чтобы выказать его боевой схваткой,я въяве не знаю,каким буду под страшными пытками,и если теперь ты презиришь меня за моё откровенье,то лучше сломи,уничтож,надругайся-а я уповаю греховной гордыне,но не смирению.

   -Что ты там шепчешь?-оглянулся змей,разгоняясь по взлётной полосе.Он едва не свернул себе шею,когда я от страха затянул поводья;но всё же взлетел,чихая да кашляя.-Очумел,а?!будь внимательнее.-И вытянул крылья,скрытно паря над землёй.Передовую нам указули сполохи охотничьих ружей горластых.Она похожа на шахматную доску:чёрные клетки-мазут,чад,резина;а между ними золотые окна солнечного света,рыжие стожки.В них я и покидал свои зажигательные гранаты,облегчённо молясь на белые рубахи облаков херувимов.Тогда жалобный вой браконьеров накрыл весь передний край:гулко взрывались дорогие вездеходы и мотоциклетки,пламенно горело снаряжение,пшикали ружья.Вприпрыжку друг за другом драпала вся фашиская армия,боясь навеки остаться на этом адовом поле.

   Вместе с собратьями по космической галактике мы устроили пышные проводы марсу вояке,который взорвался от злобы,и после развеялся пыльным облаком.По глупому недомыслию он решил,что переполненные арсеналы даруют силу и мощь-и только в этот миг,тлея искоркой праха коегде во вселенной,уяснил,может быть себе,величие духа.Мы обнимались,поздравлялись,даже заяц ко мне подошёл.Стукнув прикладом об землю,он первым протянул свою копчёную лапу,но всё же не преминул уколоть:-Лучше б ты зверем был;-хорошо,не штыком.

   Пошёл дождь.Сначала закрапал мелкий;потом стал крупный молотить по пожарищу.Ударил гром.Я потянул за крыло ящера:-Идём домой.-Мне нельзя.-Почему?неужели опять к старухе полетишь прятаться.-Поздно.За мной сами прилетели уже.-Он тоскливо оглянулся на мелькающие в небе молнии,без повода осерчал на меня:-И не стой рядом!Опасно!-тут же норовя теснее прижаться.Но когда громыхнуло над самой головой,он понурился,став похожим на гаденького змеёныша;то ли шепнул,то ли хрипнул-прощай;и тихонько побежал спотыкаясь по полю.Он оглядывался,всё ещё на чтото надеясь-может что я возьму его на ручки и суну запазуху-но в сотне шагов от меня прямо в него-я видел как горб полыхнул-ударила молния-и ящер осыпался пеплом.

   -какая нелепая смерть,-сказал ктото в кустах,и я отозвался ему:-нелепая жизнь,-сам дрожа.

         ============================================

Тюремщики избивали Еремея целый день, добиваясь от него правды о преступлении. К вечеру живого не осталось на нём места - говорить он не мог уже, мычал лишь. Если бы кто из охранников умел понимать по губам, то разобрал может: - господь всеявый ...пошли мне сегодня милостыню в суровом обличье гордой смерти, не дай скурвиться в предательских застенках от невыносимой тоски, от ломающей боли ...пусть моё сердце втихаря перетерпит пустые метания крови, только оно мою душу держит на висячих соплях тюремного буйства, когда серые безликие бесы таскают крючьями тряпошное тело... я живу одной лишь памятью, даже о мести не замышляя - это верная смерть... люби меня, родненькая, потому что без твоей нежности я умираю погано... не на широкой площади при скоплении народа под ужасающий грохот эшафотных барабанов, а скромно в вечернем затишке бетонного склепа истёрзаная и равнодушная околевает жизнь: я помню, как вольно она со мной пела песни - теперь же тихо ноет, боясь обозлить уставших извергов...-

- Милая!! Любимая!!! Блаженная!!!! - заорал Еремей, призывая Олёнушку, чтобы в этот последний миг, сию секунду стала она пред его ослеплёнными глазами и увидела ползучую бесконечность смертной муки. В одуряющем ожидании адовых котлов и плавильней мужик пожалел о том, что принял жестокую казнь; но смиренно отлетая, обрадовался тому, что никто не узнает о его маленькой трусости...

Тюремщики уложили труп на вымаранный брезент. Один из них, молодой, запачкался тягучей слизью мозга, и его стошнило. Со злобы он ещё раз пнул в бок мертвеца. Карман у того совсем разорвался, и высыпались недоеденные коржики. Охранник, смеясь, растоптал их по брезентовой дерюжке...

Тёмной ночью Бесник осторожно сложил с плеча свою нелёгкую ношу, почти обузу - и постучался в окошко Пименовой хаты. Тот вышел с палкой, почесал свой живот под исподним бельишком; хотел ещё посмеяться над лешего колядками да подарками - а вдруг заметил, что в зелёном складене обрисовалась человечья фигура.

- Уж не с распятья ли ты снял калеку невзрачного? - вопросил Бесника дед, хрипя и неверуя в кровавые мощи; со страхом отвернулся.

- Почти так, - плеснул в глаза ему страдающий леший. Хохотнул бедово на старика: - Да ты не прячься, мужик битый. Стерпишь. Разверни, пожалуйста, Еремея.

И шмыгнул на землю молочный выворотень с неба, осыпаясь белой пылью звёздной дороги, хоженой вселенскими плакальщицами. Пимен осел на плащаницу, тыкая поклоном в изувеченный лик: - не говори никому. Я совру Олёнке, будто он сбежал от них. Пусть надеется да ищет его по всему свету. Авось найдёт.

Бесник кивал старику, сидя на приземистом пне; и размышляя, скрёб в шершавой голове листопадные опилки: - снова осень пришла, а с ней кутерьма о заготовках продуктов на зиму; в спешке я забываю разноцветную красоту; выдалась свободная минута, и сердце моё бьётся яственней, как в прожитом детстве, которого я б и не помнил, но мне о нём расказал Серафим; я тоже на человека похож, лишь тем отличаясь, что люди умеют сочнее радоваться и глубче страдать - они истекают любовью друг к другу, морем любви, и беспомощно тонут потом, не моля о спасении; есть на свете великая тайна, которую ищут они бесконечно - Ерёма её называет: откуда пришли? и куда мы идём? - а я уже с ними хочу, мне в дорогу пора собираться...