Творчество такое бывает (продолжение) 8 часть.

https://lh3.googleusercontent.com/-EA4b5bqD5ds/WBxPO4ZYKSI/AAAAAAAKv-M/lzixwDUAvC4Tubse2CqHu3Y2tbC1yXllgCJoC/w530-h795-p-rw/b3f78d0b34a.jpg
Творчество такое бывает часть 8
Передать рассказ сельского жителя Никиты в той форме, как он его мне рассказывал, конечно, не удастся. Мы разговаривали в домашней обстановке, когда наш разговор прерывался хождениями старичка Никиты к подтопку печи, где горящие угли он ворочал кочергой. И я выходил в сени перекурить. К тому же, сам строй речи старичка был интересный: он рассказывал не по порядку, а вспоминая то один случай, то другой и речь его изобиловала словами иногда нецензурными.
Поэтому рассказ Никиты я записал по-своему, стараясь привести всё, что я узнал, в логический порядок.
Итак. Рассказ Никиты о Ведьме.
«Я ещё маленьким хлопцем был, когда она, Марфа, пришла к нам. И девочка с ней была: то ли дочка, то ли внучка. Помню, боялись все её. Да и мы, все дети, боялись больше всего.
Для жительства своего выбрала она полусгоревший домик на краю деревни, где жильцы все погибли в пожаре. «Можно увидеть и сейчас этот дом-не дом, а прямо «избушку на курьих ножках». Дом этот полом земли не касался, а остался стоять на сваях от фундамента оставшегося. – Вот пойдешь по дороге назад к Большому озеру, там, в стороне от дороги и увидишь её домик» - говорил Никита.
Я почему знаю так хорошо: девчонка её ходила с нами в начальную трех-летнюю школу. Её тоже Марфуткой звали, и была она очень умная, училась хорошо. А потом, в старшие классы, в район она не стала с нами ходить, сама её бабушка Марфа, которую ведьмой прозвали, плоха стала здоровьем и болела и долго умирала: слегла и стонала, и даже криком кричала, - «я слышал, когда один раз мимо пришлось проходить». Это нечеловеческий крик был, а будто зверь какой-то заутробно кричал. Говорили, что ведьмы мучаются, умирая… пока свою силу не передадут.
А выгнали их из Большого села в наши Погорельцы, из-за того, что вреда от неё, от ведьмы, было много. Врачей в ту пору не было и до района далеко, вот и ходили все к Марфе поначалу, а она, как вроде, всех лечила, - отварами и настойками. Но обидел её предколхоза и да вся «контора» сельсовета против неё была. За самогон её ругали. Но она-то гнала спирт чистейший для настоек своих. Самогоном-же, через дом во всех деревнях торговали. И вот, почему-то, предколхоза на Марфу напустил и милицию. Так и пошло у них, - прямо война. Колдовала ведьма, говорят, - то стал недород урожая и в колхозных полях и у сельских жителей на огородах. Тут, зверек завелся во множестве, ласка или куница и всех кур подавил в селе; и в основном у конторских и председателя. Вот, на Марфу все грехи и повесили, и стали её ненавидеть.
А она, будто, порчу нагнала – все дети малые у конторских заболели, или свинкой или другой какой болезнью. Только у председателя маленький ребёнок совсем плохой был, плакал и кричал от болезни. Его в район, в больницу возили… - но ничего не помогло, и умер ребёнок. Так председатель напился пьяный и орал-ходил по селу, Марфу-ведьму проклиная.
А тогда в колхоз привезли технику: машинную косилку – сама едет и сама косит, еще комбайнов не было. И поехал председатель технику испытывать, да что-то не так пошло. Он попал под эту косилку, может пьяный был, но только смерть его ужасная была: разрезало ему живот и все кишки вывалились, а он еще живой был, и всё Марфу-ведьму проклинать не уставал, так и умер с проклятием.
Народ не знал: верить, не верить. Но слухи о мести ведьмы и о колдовстве распространялись с большой скоростью. Знаешь, как на селе бывает: «в одном углу кто-то «пукнет», а на другом конце другого села уже через день будут всё знать».
А тогда начали умирать один за другим все остальные конторские, кто против Марфы милицию напустил. Счетовод, бухгалтер колхозный, зачем-то на ферму пошел, а там навоз убирали скотники и, уходя на обед, оставили вилы в яме навозной воткнутые наоборот. Парнишки молодые дурачились: устроили, якобы, ловушку для зверей – палки воткнули в навоз, а острые железные вилы вверх торчали. И надо было игру такую придумать! В эту яму и упал счетовод, - тоже – зачем ему по краю ямы навозной идти было надо, и поскользнуться. Ужас! Его так и нашли насаженным на вилы, воткнувшиеся ему в грудь и в живот и в горло – весь навоз залит кровью был….
Другой конторский – агроном, пропал, кода в лес ходил за грибами, а нашли его собаки, когда другие люди пошли в ту сторону грибы собирать. В маленьком болотце, там клюкву всегда собирали, утонул тот агроном, говорят. А потом болото «выплюнуло» его. И милиция приезжала, и допрашивали всех, и Марфу допрашивали, но та же никуда из дома не выходила, только на картах свои гадания раскладывала….
Тут и пришлось Марфе от злых людей подальше уйти, сюда за озеро, в лес, перебраться. А в нашей маленькой Погорельской одни старики и жили, семей молодых мало было, три-четыре. Но домик Марфы у нас обходили стороной все, долгое время. Сейчас вот дочка уже старая стала, но она теперь настойки варит, и травы собирает и к ней теперь все ходят, раньше гадала она тоже, говорят, и привораживать умела и другие всякие дела по колдовству. Так и родила она себе преемницу, дочка у неё выросла уже замуж пора, а никто на красавицу внимания не обращает. Всё у них идет по женской линии. «Всегда они жили женским «ведьминым кублом» - завершил рассказ Никита, - я и сам чуть не попал в сети эти!».
Он в армию уезжал на далекую границу Родины на дальний восток, а когда приехал то влюбился в молоденькую одноклассницу, дочку Марфину, но его спасла мать родная: она его в церковь водила и молиться научила. От креста да молитвы отворачиваются ведьмы, и эта дочка Марфа оставила его»
Но это уже личная история: о любви к ведьме по привороту, и Никита-старичок обещал мне рассказать её в другой раз.
Встреча.
Было раннее утро, когда я вышел из деревни на заросшую травой дорогу (между колеями росли цветы луговых трав, и сами колеи покрылись зеленой порослью). Закрыта была даль туманом, идущим от озера, наползающим на лес пожирающим пространство драконом и скрывающем мне дорогу.
Не доходя до тех заливных полей, с левой стороны, я заметил справа среди высокого бурьяна тропинку, явно прокошенную и ведущую к лесной опушке. Это и было место, куда свернуть надо, как пояснил мне старичок Никита, чтобы попасть к домику ведьмы. И я пошел по этой тропинке.
Впереди, среди березок и других небольших деревьев открывалась крыша дома. Вот она «избушка» - домик, одна сторона которого от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменяли какие-то грязные тряпки, выпиравшие горбом наружу.
Поднявшись по трем высоким и широким ступенькам на крыльцо, я нажал на ручку и отворил дверь. В доме было очень темно, а у меня, после того как я долго смотрел на солнечный восход, ходили перед глазами цветные круги; поэтому я долго не мог разобрать, есть ли кто-нибудь в доме.
- Эй, добрые люди, кто из вас дома? – спросил я громко.
Около печки что-то завозилось. Я подошел поближе и увидел старуху, сидящую на низкой лавочке. Перед ней стояла широкая корзина полная куриных перьев. Старуха брала отдельно каждое перо, сдирала с него бородку и клала пух в другую корзину, что за спиной за лавкой, а стержни пера бросала на пол в кучку.
«Вот она – настоящая ведьма Погорельская», мелькнуло у меня в голове, едва я только повнимательнее вгляделся в старуху. Все черты бабы-яги, как ее изображают в народных сказках, были налицо: худые щеки, впалые, втянутые внутрь, переходили внизу в острый, длинный сморщенные подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом (или это тень от света, падавшего из одного целого окна удлиняла нос, так что делала его острым); беззубый провалившийся рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то.
К тому же добавлялись выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые без ресниц (они поседели и были слабо заметны). Выпуклые, с красными веками глаза, - глядели на меня, точно глаза невиданной зловещей птицы (сказочной вороны).
- Здравствуй, бабка! – сказал я как можно приветливее. – Тебя уж не Марфой ли зовут?
В ответ что-то заклокотало и захрипело в груди у старухи (откашлялась); потом из её беззубого, шамкающего рта вырвались странные звуки, - то похожие на задыхающееся карканье старой вороны, то, вдруг, переходившее в сиплую высокую ноту:
- Раньше, может, и звали Марфой добрые люди…. А теперь: «зовут зовуткой, а величают уткой» - ведьмой окрестили. Тебе чего надо-то? – спросила она, от обидного тона перейдя в недружелюбный, и не прекращая своего однообразного занятия.
Когда встала она, и свет из окна стал привычный для моих глаз, - превратилась она в обычную пожилую женщину: ну старую, ну морщинистую, но с обычным подбородком и с обычным носом, ни сколько не похожую на старую бабу-ягу. Нагнетенные в голове мысли мои и тени слабо освещенной комнаты дали, вероятно, тот первоначальный эффект.
- Да вот, бабушка, приблудился я в вашу деревню. И пришел спросить, может, у тебя молоко найдется? – зачем-то придумал я первое, что на язык пришло.
- Нет молока, сердито отрезала старуха. – Много вас ходит по лесу…. Всех не напоишь, не накормишь…
- Ну, бабушка, неласковая же ты до гостей.
- И верно, молодец: совсем неласковая. Разносолов для гостей не держим. Устал – посиди, никто тебя из дома не гонит. Как пословица говорит: «Приходите к нам, на завалинке посидеть, у нашего праздника музычку послушать, а обедать к вам мы и сами рады». Так-то вот…. – сказала старушка и стала бормотать, шамкая ртом, так что слов разобрать я не мог, не то чтобы смысл понять.
Эти обороты речи сразу убедили меня, что старуха пришлая в этом крае: здесь никто не говорит пословицами. Между тем старуха что-то поправила в печи, прошаркала по полу и вновь села за свою работу. Продолжая механически своё занятие, все еще бормотала что-то себе под нос, но всё тише и невнятнее. Я разбирал только отдельные слова, не имевшие между собой никакой связи: «Вот тебе и бабушка Марфа…. А кто такой – неведомо… Года-то мои не маленькие… ногами егозит, стрекочит, сокочит – сорока будто чистая…».
Я некоторое время молча прислушивался, и внезапная мысль, что передо мною сумасшедшая женщина, вызвала у меня ощущение страха.
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу, как во всех деревенских домах тут не было – угол был пуст и бросался на глаза пугающей своей пустотой. По стенам вместо картин и фотографий, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда (сковородки, дуршлаг, черпаки). Ни совы, ни черного кота (обычных для бабы-яги иили ведьмы) я не заметил, но зато с печки, два рябых больших скворца глядели на меня с удивлением и недоверчивым видом. Живые птицы перебирали ножками на палочке-насесте.
- Бабушка, а воды-то у вас, по крайней мере, можно напиться? – спросил я, возвысив голос.
- А вон, в кадушке у порога, - кивнула головой в ту сторону старуха.
Вода отдавала болотной ржавчиной. Поблагодарив старуху (на что она не обратила ни малейшего внимания), я спросил её, что, может, мне в другой раз прийти, если не ко времени я в этот раз пришел.
Она вдруг подняла голову, поглядела на меня пристально своими холодными, птичьими глазами и забормотала торопливо:
- Иди, иди…. Иди, молодец, своей дорогой. Нечего тут тебе делать. «Хорош гость в гостинку…» (в смысле «с гостинцами», намек). Ступай молодец, ступай….
Мне действительно ничего больше не оставалось, как уйти. Но вдруг, мне пришло в голову попытать последнее средство, чтобы хоть немного смягчить суровую старуху. Я вынул из кармана документы, где в корочках подсунуты были деньги, - достал 100 рублевую купюру и протянул её Марфе. Я не ошибся: при виде денег старуха зашевелилась, глаза её раскрылись еще больше, и она потянулась за купюрой своими скрюченными, узловатыми дрожащими пальцами.
- Э, нет, бабка Марфа, даром не дам, - подразнил я её, пряча купюру в боковой карман. – Погадай же мне хоть на картах.
- Ну, ну, пойдем, что ли к столу, - прошамкала она, с трудом поднимаясь от пола, с низкой лавочки. – Никому я теперь не ворожу, касатик…. Забываю всё…. Стара стала, глаза не видят. Только для тебя, гость дорогой, погадаю, - говорила старуха подходя к столу.
Стол у стены, над которым полка был сразу напротив печи, вдоль стола была длинная лавка, но мы сели каждый со своей стороны на стоящие у торцов стола стулья, напротив друг друга. Она достала с полки колоду бурых, распухших от времени карт, стасовала их и придвинула ко мне.
- Сыми-ка… Левой ручкой сыми… от сердца….
Обмуслякав пальцы, она начала раскладывать пасьянс. Карты падали на стол с таким звуком, как будто бы они были сваляны из теста, и укладывались в правильную восьмиконечную звезду. Когда последняя карта легла рубашкой вверх на короля, Марфа протянула ко мне руку.
- Позолоти, добрый молодец, ручку. Счастлив будешь, богат будешь… - запела она попрошайническим, чисто цыганским тоном.
Я сунул ей приготовленную купюру. Старуха проворно, по-обезьяньи тряся-крутя рукой, спрятала купюру в переднике своего платья-халата, в большой нашитый карман.
- Большой интерес тебе выходит через дальнюю дорогу, - начала она привычной скороговоркой. – Встреча с бубновой дамой и какой-то приятный разговор в важном доме. А вскорости, получишь неожиданное известие от трефового короля. Выпадают тебе какие-то хлопоты, а потом опять выпадают какие-то небольшие деньги. И будешь ты в большой компании, пьян будешь…. Не так, чтобы очень сильно, а все-таки тебе выходит выпивка. Жизнь тебе выходит долгая. Если в 50 лет не умрешь, то….
Вдруг она остановилась, подняла голову, точно прислушиваясь к чему-то. Я тоже насторожился. Чей-то женский голос, свежий, звонкий и сильный, что-то говорил нараспев, приближаясь к дому.
- Ну, всё. Иди, иди теперь, молодец, - тревожно засуетилась старуха, отстраняя меня рукой от стола. – Нечего тебе по чужим домам околачиваться. Иди, куда шел…, заблудился, выходи на дорогу и по ней дойдешь до людского жилья.
«Будто жилье её было не людское» - подумал я вставая. Она даже ухватила меня за рукав моей куртки и тянула к двери. Лицо её выражало какое-то звериное беспокойство. Голос, говоривший нараспев, вдруг оборвался совсем близко около дома, громко звякнула железная ручка, и в просвете быстро распахнувшейся двери показалась рослая улыбающаяся девушка. Обеими руками она держала перед собой цветастый передник, из которого выглядывала птичья головка с черными блестящими глазенками.
- Смотри, мамочка, зяблик нашелся раненый, - воскликнула она, - посмотри, он голодный совсем и крыло его сломано, я его вылечу…
Но, увидев меня, она вдруг замолчала, и лицо её вспыхнуло румянцем. Её тонкие черные брови недовольно сдвинулись, а глаза с вопросом обратились на старуху.
- Вот молодой человек зашел…. Заблудился, говорит, на круглое озеро ходил, – и, обратившись уже ко мне, - Напился воды, поговорил, да пора и честь знать. Мы тебе не компания…, – махала она костлявой рукой.
- Послушай, красавица, - сказал я девушке. - Пришел я к вам не воды напиться, а о гаданиях поговорить и болезнях-лечениях.
Должно быть, на неё подействовал мягкий, просительный тон, который я придал своим словам. Она бережно посадила на печку, рядом со скворцами, своего зяблика (я только сейчас заметил, что там была низкая корзина-гнездо), бросила на кровать, стоящую у самой двери, верхнюю одежду, курточку болоньевую, и прошла в комнату к углу на то место, где только что сидела старуха.
Я последовал на свое место, снова поставил у дверей свои спиннинги и рюкзак. Карты, собранные в кучу старухой, быстро были собраны молодыми белыми ручками в колоду и тасовались.
Старая отошла в свою запечную половину дома и вновь присела на низенькую лавочку около своих корзин с пером, продолжила свою работу не обращая на нас внимания. А мы остались у стола беседовать с молодой девушкой.
- Хорошо, гадальщик, не верящий ни во что, – сказал звонкий молодой и приятный голос, - погадали же тебе, а ты и не поверил, - сказала девушка.
- Чему тут верить? Не верю, конечно, а все-таки почем знать? Говорят, бывают случаи, совпадения…. Даже в умных книгах об них напечатано. А вот тому, что твоя бабка говорила, так совсем не верю. Так и любая деревенская баба сумеет поворожить.
Молодка улыбнулась.
- Да, это правда, что она плохо гадает теперь. Стара стала, да и боится она уже. А что вам карты сказали?
- Ничего интересного не было. Я уж не помню, - что обыкновенно говорят: дальняя дорога, трефовый интерес…. Я и не запоминал даже.
- Да, да, плохая она стала ворожейка. Слова многие позабыла верно от старости…. Куда уж ей? Да и опасается она. Разве только деньги увидит, так согласится.
- А я деньги и дал. Чего ж она боится?
- Известно чего, не так скажет, тогда и последствия будут, - это уже наше, «ведьмовское», – и снова улыбка озарила её лицо.
Но надо было идти, как я подумал, вдруг, сам не понимая почему, и заторопился. Это я потом понял, что каким-то образом на меня подействовала эта молоденькая ведьма, - что я захотел уйти.
Ничего не придумав другого, как мне еще пообщаться, я сказал уже в дверях, с рюкзаком за плечами и удочками в руках:
- И что же я без рыбы с рыбалки приду. А не покажете мне дорогу прямую на старицу, чтобы по дороге круг большой не обходить. Сам-то я вчера заблудился и в болото попал, пока на деревню не наткнулся, – обратился я с просьбой к молодой «ведьме».
И молодая девушка согласилась проводить и показать мне тропу через лес.
Когда мы вышли во двор, на свежий воздух, говорить и будто дышать даже мне стало легче (может воздействие гипнотическое молодой ведьмы распространялось на природе и воздействовало на меня в меньшей степени). Тут я осмелел и, наконец, мы могли поговорить.
- Это у вас и птицы ручные? – спросил я медленно идя вслед за девушкой по огороду по меже-тропинке. С обоих сторон межи были грядки с обычными огородными насаждениями. Тут луковые, сразу у межи, - подальше росла, видимо, картошка, - убранная в кучи ботва выдавала.
- Ручные, - ответила она отрывисто и даже не взглянув на меня. – Все звери к нам идут, а мы их лечим так же, как и людей.
Мы дошли до плетня, за которым уже лесок начинался, в дальнейшем переходящий в густой лес.
- Ну вот, глядите, сказала она, остановившись у плетня. – Видите тропочку, вон, вон, между соснами-то? Видите?
- Вижу….
- Идите по ней всё прямо. Как дойдете до упавшей сосновой колоды, повернете налево. Там надо прямо идти, всё лесом, лесом и идите. Тут сейчас и откроется вам озеро Круглое.
В то время когда она вытянутой правой рукой показывала направление дороги, я невольно залюбовался ею. В ней не было ничего похожего на местных деревенских баб, лица которых под платками-повязками, прикрывающими лоб, все были однообразные, с неким испуганным выражением. Моя незнакомка, была высокой брюнеткой, лет двадцати – двадцати пяти, и держалась она властно, легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала её молодую, здоровую грудь. Смуглую красоту её лица, раз увидев, нельзя было позабыть, но трудно было его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих темных глазах, которым тонкие, плавно согнутые посередине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и невинности одновременно. В смугло-розовом тоне кожи, в изящном изгибе губ, из которых нижняя, несколько полнее выдавалась вперед с решительным и капризным видом, - во всем облике этой девушки была неизъяснимая притягательная красота.
- Неужели вы не боитесь жить одни в такой глуши? И от дорог далеко, - к вам шел по скошенной стерне с километр, - спросил я, остановившись у забора-плетня.
Она равнодушно пожала плечами.
- Чего же нам бояться? Волки сюда не заходят. А скосили траву с бурьяном люди, - кто-то из приходящих. Не поленились, видно нужны мы им.
- Да разве волки одни…. Снегом вас зимой занесет, пожар может случиться…. Или мало ли чего еще. Вы здесь одни совсем, вам и помочь никто не успеет.
- И хорошо, что меньше людей! – махнула она пренебрежительно рукой. – Как бы нас вовсе оставили в покое, так и лучше было бы, а то и траву собрать не могут – уж объясняешь им, объясняешь, а всё идут сюда….
- Вот и вот, Я тоже говорю, - сколько всего в книгах написано, и лечения разные объяснены, чего уж к вам-то ходить? –
- Ну, народ, вы не знаете(?), не весь такой образованный, против вас, книжки-то не все читают. А вы сами-то кто будете? – спросила она тревожно.
Я догадался, что, вероятно, и старуха и эта красавица боятся чего-то исходящего от людей, - «обжегшись на молоке и на воду дуешь», опытно пострадавши., вспомнил я рассказы старика Никиты.
- О! Ты, пожалуйста, не тревожься. Я не какой-то там «начальник», рядовой человек, посторонний приехал тут….
- Вижу давно, что не местный, - лицо девушки немного прояснилось.
- Ну, значит, колдовством интересуетесь? А вы как: раньше об нас слышали или сами зашли?
- Да я и сам не знаю, как тебе сказать…. Слышать слышал, предположим, и раньше, но заинтересовался при случае: уеду, рядом быв, и не посетив….
Она поглядела на меня с испытывающим недоверием, словно внутрь заглянула, в самое мое нутро. Но совесть моя была чиста, и я, не сморгнув, выдержал этот пристальный взгляд. Тогда она заговорила с возрастающим волнением:
- Плохо это в колдовство входить, вредно это для людей бывает, неблагодарные они. Все потом ругаются: ты, говорят, ведьма, чертовка, и прочее…. Эх! Да что и говорить!
- Ну, я вижу, вы со старушкой посторонних людей не особо жалуете…. А мне можно когда-нибудь зайти на минуточку, нормально поговорить?
Она засмеялась, и – быстро-странно, неожиданно изменилось её красивое лицо! Прежней суровости в нем и следа не осталось: оно, вдруг, сделалось светлым, застенчивым и по-детски наивным.
Да что у нас вам делать? Мы такие скучные, вам по книгам больше известно…. Что-ж, заходите, пожалуй, коли вы и впрямь добрый человек. Только не в кругаля, через рыбалку приходите, что ж плутать-то.
И в её голосе слышалась уверенность в своей силе, Она будто знала обо мне всё, ей проникновенное зрение всё рассказало обо мне.
- Ну, однако, до свидания, - заторопилась она, не знаю как звать-то вас по имени…. Боюсь «бабка» моя будет браниться.
И она легко и быстро пошла к дому, наклонив вниз голову и придерживая руками разметавшиеся от встречного порыва ветра волосы.
Я встряхнул заплечный свой мешок, рюкзак, и пошел по указанному мне направлению.
 

© Copyright: Сергей Чернец, 2016

Регистрационный номер №0361293

от 4 ноября 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0361293 выдан для произведения: https://lh3.googleusercontent.com/-EA4b5bqD5ds/WBxPO4ZYKSI/AAAAAAAKv-M/lzixwDUAvC4Tubse2CqHu3Y2tbC1yXllgCJoC/w530-h795-p-rw/b3f78d0b34a.jpg
Творчество такое бывает часть 8
Передать рассказ сельского жителя Никиты в той форме, как он его мне рассказывал, конечно, не удастся. Мы разговаривали в домашней обстановке, когда наш разговор прерывался хождениями старичка Никиты к подтопку печи, где горящие угли он ворочал кочергой. И я выходил в сени перекурить. К тому же, сам строй речи старичка был интересный: он рассказывал не по порядку, а вспоминая то один случай, то другой и речь его изобиловала словами иногда нецензурными.
Поэтому рассказ Никиты я записал по-своему, стараясь привести всё, что я узнал, в логический порядок.
Итак. Рассказ Никиты о Ведьме.
«Я ещё маленьким хлопцем был, когда она, Марфа, пришла к нам. И девочка с ней была: то ли дочка, то ли внучка. Помню, боялись все её. Да и мы, все дети, боялись больше всего.
Для жительства своего выбрала она полусгоревший домик на краю деревни, где жильцы все погибли в пожаре. «Можно увидеть и сейчас этот дом-не дом, а прямо «избушку на курьих ножках». Дом этот полом земли не касался, а остался стоять на сваях от фундамента оставшегося. – Вот пойдешь по дороге назад к Большому озеру, там, в стороне от дороги и увидишь её домик» - говорил Никита.
Я почему знаю так хорошо: девчонка её ходила с нами в начальную трех-летнюю школу. Её тоже Марфуткой звали, и была она очень умная, училась хорошо. А потом, в старшие классы, в район она не стала с нами ходить, сама её бабушка Марфа, которую ведьмой прозвали, плоха стала здоровьем и болела и долго умирала: слегла и стонала, и даже криком кричала, - «я слышал, когда один раз мимо пришлось проходить». Это нечеловеческий крик был, а будто зверь какой-то заутробно кричал. Говорили, что ведьмы мучаются, умирая… пока свою силу не передадут.
А выгнали их из Большого села в наши Погорельцы, из-за того, что вреда от неё, от ведьмы, было много. Врачей в ту пору не было и до района далеко, вот и ходили все к Марфе поначалу, а она, как вроде, всех лечила, - отварами и настойками. Но обидел её предколхоза и да вся «контора» сельсовета против неё была. За самогон её ругали. Но она-то гнала спирт чистейший для настоек своих. Самогоном-же, через дом во всех деревнях торговали. И вот, почему-то, предколхоза на Марфу напустил и милицию. Так и пошло у них, - прямо война. Колдовала ведьма, говорят, - то стал недород урожая и в колхозных полях и у сельских жителей на огородах. Тут, зверек завелся во множестве, ласка или куница и всех кур подавил в селе; и в основном у конторских и председателя. Вот, на Марфу все грехи и повесили, и стали её ненавидеть.
А она, будто, порчу нагнала – все дети малые у конторских заболели, или свинкой или другой какой болезнью. Только у председателя маленький ребёнок совсем плохой был, плакал и кричал от болезни. Его в район, в больницу возили… - но ничего не помогло, и умер ребёнок. Так председатель напился пьяный и орал-ходил по селу, Марфу-ведьму проклиная.
А тогда в колхоз привезли технику: машинную косилку – сама едет и сама косит, еще комбайнов не было. И поехал председатель технику испытывать, да что-то не так пошло. Он попал под эту косилку, может пьяный был, но только смерть его ужасная была: разрезало ему живот и все кишки вывалились, а он еще живой был, и всё Марфу-ведьму проклинать не уставал, так и умер с проклятием.
Народ не знал: верить, не верить. Но слухи о мести ведьмы и о колдовстве распространялись с большой скоростью. Знаешь, как на селе бывает: «в одном углу кто-то «пукнет», а на другом конце другого села уже через день будут всё знать».
А тогда начали умирать один за другим все остальные конторские, кто против Марфы милицию напустил. Счетовод, бухгалтер колхозный, зачем-то на ферму пошел, а там навоз убирали скотники и, уходя на обед, оставили вилы в яме навозной воткнутые наоборот. Парнишки молодые дурачились: устроили, якобы, ловушку для зверей – палки воткнули в навоз, а острые железные вилы вверх торчали. И надо было игру такую придумать! В эту яму и упал счетовод, - тоже – зачем ему по краю ямы навозной идти было надо, и поскользнуться. Ужас! Его так и нашли насаженным на вилы, воткнувшиеся ему в грудь и в живот и в горло – весь навоз залит кровью был….
Другой конторский – агроном, пропал, кода в лес ходил за грибами, а нашли его собаки, когда другие люди пошли в ту сторону грибы собирать. В маленьком болотце, там клюкву всегда собирали, утонул тот агроном, говорят. А потом болото «выплюнуло» его. И милиция приезжала, и допрашивали всех, и Марфу допрашивали, но та же никуда из дома не выходила, только на картах свои гадания раскладывала….
Тут и пришлось Марфе от злых людей подальше уйти, сюда за озеро, в лес, перебраться. А в нашей маленькой Погорельской одни старики и жили, семей молодых мало было, три-четыре. Но домик Марфы у нас обходили стороной все, долгое время. Сейчас вот дочка уже старая стала, но она теперь настойки варит, и травы собирает и к ней теперь все ходят, раньше гадала она тоже, говорят, и привораживать умела и другие всякие дела по колдовству. Так и родила она себе преемницу, дочка у неё выросла уже замуж пора, а никто на красавицу внимания не обращает. Всё у них идет по женской линии. «Всегда они жили женским «ведьминым кублом» - завершил рассказ Никита, - я и сам чуть не попал в сети эти!».
Он в армию уезжал на далекую границу Родины на дальний восток, а когда приехал то влюбился в молоденькую одноклассницу, дочку Марфину, но его спасла мать родная: она его в церковь водила и молиться научила. От креста да молитвы отворачиваются ведьмы, и эта дочка Марфа оставила его»
Но это уже личная история: о любви к ведьме по привороту, и Никита-старичок обещал мне рассказать её в другой раз.
Встреча.
Было раннее утро, когда я вышел из деревни на заросшую травой дорогу (между колеями росли цветы луговых трав, и сами колеи покрылись зеленой порослью). Закрыта была даль туманом, идущим от озера, наползающим на лес пожирающим пространство драконом и скрывающем мне дорогу.
Не доходя до тех заливных полей, с левой стороны, я заметил справа среди высокого бурьяна тропинку, явно прокошенную и ведущую к лесной опушке. Это и было место, куда свернуть надо, как пояснил мне старичок Никита, чтобы попасть к домику ведьмы. И я пошел по этой тропинке.
Впереди, среди березок и других небольших деревьев открывалась крыша дома. Вот она «избушка» - домик, одна сторона которого от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменяли какие-то грязные тряпки, выпиравшие горбом наружу.
Поднявшись по трем высоким и широким ступенькам на крыльцо, я нажал на ручку и отворил дверь. В доме было очень темно, а у меня, после того как я долго смотрел на солнечный восход, ходили перед глазами цветные круги; поэтому я долго не мог разобрать, есть ли кто-нибудь в доме.
- Эй, добрые люди, кто из вас дома? – спросил я громко.
Около печки что-то завозилось. Я подошел поближе и увидел старуху, сидящую на низкой лавочке. Перед ней стояла широкая корзина полная куриных перьев. Старуха брала отдельно каждое перо, сдирала с него бородку и клала пух в другую корзину, что за спиной за лавкой, а стержни пера бросала на пол в кучку.
«Вот она – настоящая ведьма Погорельская», мелькнуло у меня в голове, едва я только повнимательнее вгляделся в старуху. Все черты бабы-яги, как ее изображают в народных сказках, были налицо: худые щеки, впалые, втянутые внутрь, переходили внизу в острый, длинный сморщенные подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом (или это тень от света, падавшего из одного целого окна удлиняла нос, так что делала его острым); беззубый провалившийся рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то.
К тому же добавлялись выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые без ресниц (они поседели и были слабо заметны). Выпуклые, с красными веками глаза, - глядели на меня, точно глаза невиданной зловещей птицы (сказочной вороны).
- Здравствуй, бабка! – сказал я как можно приветливее. – Тебя уж не Марфой ли зовут?
В ответ что-то заклокотало и захрипело в груди у старухи (откашлялась); потом из её беззубого, шамкающего рта вырвались странные звуки, - то похожие на задыхающееся карканье старой вороны, то, вдруг, переходившее в сиплую высокую ноту:
- Раньше, может, и звали Марфой добрые люди…. А теперь: «зовут зовуткой, а величают уткой» - ведьмой окрестили. Тебе чего надо-то? – спросила она, от обидного тона перейдя в недружелюбный, и не прекращая своего однообразного занятия.
Когда встала она, и свет из окна стал привычный для моих глаз, - превратилась она в обычную пожилую женщину: ну старую, ну морщинистую, но с обычным подбородком и с обычным носом, ни сколько не похожую на старую бабу-ягу. Нагнетенные в голове мысли мои и тени слабо освещенной комнаты дали, вероятно, тот первоначальный эффект.
- Да вот, бабушка, приблудился я в вашу деревню. И пришел спросить, может, у тебя молоко найдется? – зачем-то придумал я первое, что на язык пришло.
- Нет молока, сердито отрезала старуха. – Много вас ходит по лесу…. Всех не напоишь, не накормишь…
- Ну, бабушка, неласковая же ты до гостей.
- И верно, молодец: совсем неласковая. Разносолов для гостей не держим. Устал – посиди, никто тебя из дома не гонит. Как пословица говорит: «Приходите к нам, на завалинке посидеть, у нашего праздника музычку послушать, а обедать к вам мы и сами рады». Так-то вот…. – сказала старушка и стала бормотать, шамкая ртом, так что слов разобрать я не мог, не то чтобы смысл понять.
Эти обороты речи сразу убедили меня, что старуха пришлая в этом крае: здесь никто не говорит пословицами. Между тем старуха что-то поправила в печи, прошаркала по полу и вновь села за свою работу. Продолжая механически своё занятие, все еще бормотала что-то себе под нос, но всё тише и невнятнее. Я разбирал только отдельные слова, не имевшие между собой никакой связи: «Вот тебе и бабушка Марфа…. А кто такой – неведомо… Года-то мои не маленькие… ногами егозит, стрекочит, сокочит – сорока будто чистая…».
Я некоторое время молча прислушивался, и внезапная мысль, что передо мною сумасшедшая женщина, вызвала у меня ощущение страха.
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу, как во всех деревенских домах тут не было – угол был пуст и бросался на глаза пугающей своей пустотой. По стенам вместо картин и фотографий, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда (сковородки, дуршлаг, черпаки). Ни совы, ни черного кота (обычных для бабы-яги иили ведьмы) я не заметил, но зато с печки, два рябых больших скворца глядели на меня с удивлением и недоверчивым видом. Живые птицы перебирали ножками на палочке-насесте.
- Бабушка, а воды-то у вас, по крайней мере, можно напиться? – спросил я, возвысив голос.
- А вон, в кадушке у порога, - кивнула головой в ту сторону старуха.
Вода отдавала болотной ржавчиной. Поблагодарив старуху (на что она не обратила ни малейшего внимания), я спросил её, что, может, мне в другой раз прийти, если не ко времени я в этот раз пришел.
Она вдруг подняла голову, поглядела на меня пристально своими холодными, птичьими глазами и забормотала торопливо:
- Иди, иди…. Иди, молодец, своей дорогой. Нечего тут тебе делать. «Хорош гость в гостинку…» (в смысле «с гостинцами», намек). Ступай молодец, ступай….
Мне действительно ничего больше не оставалось, как уйти. Но вдруг, мне пришло в голову попытать последнее средство, чтобы хоть немного смягчить суровую старуху. Я вынул из кармана документы, где в корочках подсунуты были деньги, - достал 100 рублевую купюру и протянул её Марфе. Я не ошибся: при виде денег старуха зашевелилась, глаза её раскрылись еще больше, и она потянулась за купюрой своими скрюченными, узловатыми дрожащими пальцами.
- Э, нет, бабка Марфа, даром не дам, - подразнил я её, пряча купюру в боковой карман. – Погадай же мне хоть на картах.
- Ну, ну, пойдем, что ли к столу, - прошамкала она, с трудом поднимаясь от пола, с низкой лавочки. – Никому я теперь не ворожу, касатик…. Забываю всё…. Стара стала, глаза не видят. Только для тебя, гость дорогой, погадаю, - говорила старуха подходя к столу.
Стол у стены, над которым полка был сразу напротив печи, вдоль стола была длинная лавка, но мы сели каждый со своей стороны на стоящие у торцов стола стулья, напротив друг друга. Она достала с полки колоду бурых, распухших от времени карт, стасовала их и придвинула ко мне.
- Сыми-ка… Левой ручкой сыми… от сердца….
Обмуслякав пальцы, она начала раскладывать пасьянс. Карты падали на стол с таким звуком, как будто бы они были сваляны из теста, и укладывались в правильную восьмиконечную звезду. Когда последняя карта легла рубашкой вверх на короля, Марфа протянула ко мне руку.
- Позолоти, добрый молодец, ручку. Счастлив будешь, богат будешь… - запела она попрошайническим, чисто цыганским тоном.
Я сунул ей приготовленную купюру. Старуха проворно, по-обезьяньи тряся-крутя рукой, спрятала купюру в переднике своего платья-халата, в большой нашитый карман.
- Большой интерес тебе выходит через дальнюю дорогу, - начала она привычной скороговоркой. – Встреча с бубновой дамой и какой-то приятный разговор в важном доме. А вскорости, получишь неожиданное известие от трефового короля. Выпадают тебе какие-то хлопоты, а потом опять выпадают какие-то небольшие деньги. И будешь ты в большой компании, пьян будешь…. Не так, чтобы очень сильно, а все-таки тебе выходит выпивка. Жизнь тебе выходит долгая. Если в 50 лет не умрешь, то….
Вдруг она остановилась, подняла голову, точно прислушиваясь к чему-то. Я тоже насторожился. Чей-то женский голос, свежий, звонкий и сильный, что-то говорил нараспев, приближаясь к дому.
- Ну, всё. Иди, иди теперь, молодец, - тревожно засуетилась старуха, отстраняя меня рукой от стола. – Нечего тебе по чужим домам околачиваться. Иди, куда шел…, заблудился, выходи на дорогу и по ней дойдешь до людского жилья.
«Будто жилье её было не людское» - подумал я вставая. Она даже ухватила меня за рукав моей куртки и тянула к двери. Лицо её выражало какое-то звериное беспокойство. Голос, говоривший нараспев, вдруг оборвался совсем близко около дома, громко звякнула железная ручка, и в просвете быстро распахнувшейся двери показалась рослая улыбающаяся девушка. Обеими руками она держала перед собой цветастый передник, из которого выглядывала птичья головка с черными блестящими глазенками.
- Смотри, мамочка, зяблик нашелся раненый, - воскликнула она, - посмотри, он голодный совсем и крыло его сломано, я его вылечу…
Но, увидев меня, она вдруг замолчала, и лицо её вспыхнуло румянцем. Её тонкие черные брови недовольно сдвинулись, а глаза с вопросом обратились на старуху.
- Вот молодой человек зашел…. Заблудился, говорит, на круглое озеро ходил, – и, обратившись уже ко мне, - Напился воды, поговорил, да пора и честь знать. Мы тебе не компания…, – махала она костлявой рукой.
- Послушай, красавица, - сказал я девушке. - Пришел я к вам не воды напиться, а о гаданиях поговорить и болезнях-лечениях.
Должно быть, на неё подействовал мягкий, просительный тон, который я придал своим словам. Она бережно посадила на печку, рядом со скворцами, своего зяблика (я только сейчас заметил, что там была низкая корзина-гнездо), бросила на кровать, стоящую у самой двери, верхнюю одежду, курточку болоньевую, и прошла в комнату к углу на то место, где только что сидела старуха.
Я последовал на свое место, снова поставил у дверей свои спиннинги и рюкзак. Карты, собранные в кучу старухой, быстро были собраны молодыми белыми ручками в колоду и тасовались.
Старая отошла в свою запечную половину дома и вновь присела на низенькую лавочку около своих корзин с пером, продолжила свою работу не обращая на нас внимания. А мы остались у стола беседовать с молодой девушкой.
- Хорошо, гадальщик, не верящий ни во что, – сказал звонкий молодой и приятный голос, - погадали же тебе, а ты и не поверил, - сказала девушка.
- Чему тут верить? Не верю, конечно, а все-таки почем знать? Говорят, бывают случаи, совпадения…. Даже в умных книгах об них напечатано. А вот тому, что твоя бабка говорила, так совсем не верю. Так и любая деревенская баба сумеет поворожить.
Молодка улыбнулась.
- Да, это правда, что она плохо гадает теперь. Стара стала, да и боится она уже. А что вам карты сказали?
- Ничего интересного не было. Я уж не помню, - что обыкновенно говорят: дальняя дорога, трефовый интерес…. Я и не запоминал даже.
- Да, да, плохая она стала ворожейка. Слова многие позабыла верно от старости…. Куда уж ей? Да и опасается она. Разве только деньги увидит, так согласится.
- А я деньги и дал. Чего ж она боится?
- Известно чего, не так скажет, тогда и последствия будут, - это уже наше, «ведьмовское», – и снова улыбка озарила её лицо.
Но надо было идти, как я подумал, вдруг, сам не понимая почему, и заторопился. Это я потом понял, что каким-то образом на меня подействовала эта молоденькая ведьма, - что я захотел уйти.
Ничего не придумав другого, как мне еще пообщаться, я сказал уже в дверях, с рюкзаком за плечами и удочками в руках:
- И что же я без рыбы с рыбалки приду. А не покажете мне дорогу прямую на старицу, чтобы по дороге круг большой не обходить. Сам-то я вчера заблудился и в болото попал, пока на деревню не наткнулся, – обратился я с просьбой к молодой «ведьме».
И молодая девушка согласилась проводить и показать мне тропу через лес.
Когда мы вышли во двор, на свежий воздух, говорить и будто дышать даже мне стало легче (может воздействие гипнотическое молодой ведьмы распространялось на природе и воздействовало на меня в меньшей степени). Тут я осмелел и, наконец, мы могли поговорить.
- Это у вас и птицы ручные? – спросил я медленно идя вслед за девушкой по огороду по меже-тропинке. С обоих сторон межи были грядки с обычными огородными насаждениями. Тут луковые, сразу у межи, - подальше росла, видимо, картошка, - убранная в кучи ботва выдавала.
- Ручные, - ответила она отрывисто и даже не взглянув на меня. – Все звери к нам идут, а мы их лечим так же, как и людей.
Мы дошли до плетня, за которым уже лесок начинался, в дальнейшем переходящий в густой лес.
- Ну вот, глядите, сказала она, остановившись у плетня. – Видите тропочку, вон, вон, между соснами-то? Видите?
- Вижу….
- Идите по ней всё прямо. Как дойдете до упавшей сосновой колоды, повернете налево. Там надо прямо идти, всё лесом, лесом и идите. Тут сейчас и откроется вам озеро Круглое.
В то время когда она вытянутой правой рукой показывала направление дороги, я невольно залюбовался ею. В ней не было ничего похожего на местных деревенских баб, лица которых под платками-повязками, прикрывающими лоб, все были однообразные, с неким испуганным выражением. Моя незнакомка, была высокой брюнеткой, лет двадцати – двадцати пяти, и держалась она властно, легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала её молодую, здоровую грудь. Смуглую красоту её лица, раз увидев, нельзя было позабыть, но трудно было его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих темных глазах, которым тонкие, плавно согнутые посередине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и невинности одновременно. В смугло-розовом тоне кожи, в изящном изгибе губ, из которых нижняя, несколько полнее выдавалась вперед с решительным и капризным видом, - во всем облике этой девушки была неизъяснимая притягательная красота.
- Неужели вы не боитесь жить одни в такой глуши? И от дорог далеко, - к вам шел по скошенной стерне с километр, - спросил я, остановившись у забора-плетня.
Она равнодушно пожала плечами.
- Чего же нам бояться? Волки сюда не заходят. А скосили траву с бурьяном люди, - кто-то из приходящих. Не поленились, видно нужны мы им.
- Да разве волки одни…. Снегом вас зимой занесет, пожар может случиться…. Или мало ли чего еще. Вы здесь одни совсем, вам и помочь никто не успеет.
- И хорошо, что меньше людей! – махнула она пренебрежительно рукой. – Как бы нас вовсе оставили в покое, так и лучше было бы, а то и траву собрать не могут – уж объясняешь им, объясняешь, а всё идут сюда….
- Вот и вот, Я тоже говорю, - сколько всего в книгах написано, и лечения разные объяснены, чего уж к вам-то ходить? –
- Ну, народ, вы не знаете(?), не весь такой образованный, против вас, книжки-то не все читают. А вы сами-то кто будете? – спросила она тревожно.
Я догадался, что, вероятно, и старуха и эта красавица боятся чего-то исходящего от людей, - «обжегшись на молоке и на воду дуешь», опытно пострадавши., вспомнил я рассказы старика Никиты.
- О! Ты, пожалуйста, не тревожься. Я не какой-то там «начальник», рядовой человек, посторонний приехал тут….
- Вижу давно, что не местный, - лицо девушки немного прояснилось.
- Ну, значит, колдовством интересуетесь? А вы как: раньше об нас слышали или сами зашли?
- Да я и сам не знаю, как тебе сказать…. Слышать слышал, предположим, и раньше, но заинтересовался при случае: уеду, рядом быв, и не посетив….
Она поглядела на меня с испытывающим недоверием, словно внутрь заглянула, в самое мое нутро. Но совесть моя была чиста, и я, не сморгнув, выдержал этот пристальный взгляд. Тогда она заговорила с возрастающим волнением:
- Плохо это в колдовство входить, вредно это для людей бывает, неблагодарные они. Все потом ругаются: ты, говорят, ведьма, чертовка, и прочее…. Эх! Да что и говорить!
- Ну, я вижу, вы со старушкой посторонних людей не особо жалуете…. А мне можно когда-нибудь зайти на минуточку, нормально поговорить?
Она засмеялась, и – быстро-странно, неожиданно изменилось её красивое лицо! Прежней суровости в нем и следа не осталось: оно, вдруг, сделалось светлым, застенчивым и по-детски наивным.
Да что у нас вам делать? Мы такие скучные, вам по книгам больше известно…. Что-ж, заходите, пожалуй, коли вы и впрямь добрый человек. Только не в кругаля, через рыбалку приходите, что ж плутать-то.
И в её голосе слышалась уверенность в своей силе, Она будто знала обо мне всё, ей проникновенное зрение всё рассказало обо мне.
- Ну, однако, до свидания, - заторопилась она, не знаю как звать-то вас по имени…. Боюсь «бабка» моя будет браниться.
И она легко и быстро пошла к дому, наклонив вниз голову и придерживая руками разметавшиеся от встречного порыва ветра волосы.
Я встряхнул заплечный свой мешок, рюкзак, и пошел по указанному мне направлению.
 

 

Творчество такое бывает часть 9

Творчество такое бывает Часть 4 и 5