Трясина

Она была повсюду. Жадная, всемогущая, чавкающая, как свинья. Была в огороде и на улице, была даже в комнатах - в них странным образом пахло чем-то тяжёлым и тошнотворным. Алексей задыхался. Он старательно зажимал нос и пытался дышать ртом.

            Мать же волновалась на своей кровати, словно бы огромная болотная кочка. От неё исходил привычный запах селитры и сероводорода. Алексей начинал брезговать её полным пахнущим миазмами телом, брезговать настолько, что боялся брать в руки нож или топор.

            Денег катастрофически не хватало. Они словно в болото проваливались. Алексей пытался экономить, но всё было напрасно. Его самого затягивала страшная трясина безденежья. Он чувствовал себя жалким насекомым - и напрасно подавал голос, привлекая к себе скорее погубителей, чем тех, кто мог бы его спасти.

            Слыша, как ворочается потерявшая последние остатки разума мать, он вспоминал, как десять лет назад рассказывал ученикам о страданиях Родиона Раскольникова. Как затем жадно курил, морща лоб и оглядываясь на дверь туалета, словно робкий школьник.

            Тогда он ещё гордился своим положением - привычно, как заводная кукла шёл туда, где его также по привычке считали учителем. Особенно его волновали красивые полногрудые старшеклассницы. Она вполне годились на роль будущих невест, но только не для него, а для кого-то более удачливого и наглого по своей природе.

            За десять лет многое изменилось. Он вдруг стал ненужным и смешным, словно вышедший из моды костюм. Школа выплюнула его, и он оказался здесь. Мать получала мизерную инвалидскую пенсию, а он старался быть ей полезным, постепенно забывая о правилах грамматики и спряжениях русских глаголов.

            В доме жил дух разора. Он, конечно, пытался что-то поправить, но проклятая трясина, вероятно, давно победила фундамент.

            Теперь он мечтал об одном - скорой и неминуемой смерти, существование приживала угнетало. Прошлое дерзко насмехалось, показывая все его мерзкие планы в искажённом виде, словно бы во глубине такого же мерзкого аттракциона.

            Алексей был рад как-то разом прекратить эту гадкую игру. Он давал себя слово, что станет иным - дождётся смерти матери и уедет далеко-далеко от этого гиблого места. Но все его слова были легковесны, словно оседающие на мебели пылинки. Мать не хотела становиться трупом, а он не мог стать её палачом.

            Из города к нему часто наведывались старшие братья. Они привыкли к его бесполезному существованию, как привыкли быть откормленными и ухоженными своими гламурными жёнами. Он же старался прятаться в тени, чувствуя, что вот-вот станет просто обычным уродцем из божественной кунсткамеры.

            Братья брезгливо расплачивались с ним, суя деньги так, как они привыкли совать какому-нибудь ресторанному холую или раскрасневшейся от восторга стриптизёрше. Алексей брал их не считая, прекрасно зная, что этих подачек хватит не надолго. Он понимал, что вот-вот взорвётся и станет обычным не слишком удачливым уголовником.

            Братья укатывали прочь. Они вообще приезжали лишь пофорсить своими мощными машинами. На эти бегемотообразные чудовища глазели потерявшие всякий стыд аборигены. Казалось, что эти красавцы давно сменили гражданство и прибыли откуда-то с того, другого, полушария, где ценится нахрапистость и удаль.

            Материнский юбилей был не за горами. Своё восьмидесятилетие та встречала, почти омертвевшим комком плоти. Некогда красивое тело, теперь напоминало скорее гигантскую амёбу, еще сохраняющую человекоподобные черты. В комнате пахло смрадным коктейлем из лекарств, жидкого стула и застоявшейся в мочевом пузыре урины.

            Братья давно намекали, что надо бы напоследок уважить мать. Они давно уже позабыли о ней и помнили только об этой жалкой бревенчатой развалюхе. Алексей тупо отвечал на их короткие смски. Мобильник, с регулярно пополняемым счётом, подарил ему самый старший из родственников, владелец небольшого мясного заводика.

            Мать родилась в первых числах ноября, незадолго до всенародно любимого праздника. Когда-то они дружно пели застольные песни, подлаживаясь под материнское контральто, а затем, два дня спустя, деловито шагали вместе со всеми в небольшой ярко украшенной  колонне.

            Но эти дни был в далёком прошлом. Алексей уже не вспоминал о них, пытаясь выбраться из прошлого точно так же, как из окружающей его трясины.

            В доме ничего не напоминало о празднике. Братья божились, что выпивку и закуски берут на себя, а ему, как главному хранителю материнского здоровья назначают небольшую, но верную ренту.

            Алексей поверил их словам и даже слегка приободрился, вспомнив про свой красивый костюм и ужаснувшись впалости и небритости щёк. Старый станок лишь терзал кожу, но всё же щетина заметно поредела... А костюм напоминал дешёвый реквизит к давнишнему самодеятельному спектаклю.

            К вечеру у старого покосившегося забора начали кучковаться автомобили родственников. На огонёк потянулись и односельчане, привлеченные запахом спиртного и разухабистым пением магнитолы. Тут были и те, кого Алексей помнил по школе, и совсем незнакомые, виденные раза два за жизнь. Все отчего-то стремились к богато накрытому столу.

            Ящики с горячительными напитками быстро пустели. Вдруг старший брат тревожно принюхался: «Это что же у тебя в доме сортиром воняет?!» - загремел он. багровея и желая тотчас пустить в ход пудовые кулаки.

            «Это, наверное, мать, я пойду, посмотрю», - залепетал Алексей, глядя на брата так, как смотрел на него только в детстве, чувствуя, что обмочится вслед за матерью.

            « Нет, ты посмотри, какая падла?! Мы, блин, горбатимся, а он стервец на наши же башли ещё и жирует - судно из-под матери вынести лень. Да, ты, я вижу, тут бухаешь по-чёрному.

            Алексей замер. Он вдруг почувствовал, как по его бёдрам проскользила торопливая струя, словно из неисправного водопроводного крана.

            Брат же наливался праведным гневом.

            Алексей не помнил, как оказался сначала во дворе. А затем за калиткой, на грязной разъезженной улице. Он быстро шагал в неизвестность, совсем не чувствуя пудовых калош.

            Ноги двигались сами собой. Он боялся одного, увязнуть в грязи и почувствовать страшный осенний холод. Бельё давно стало влажным и от него тоже пахло трясиной.

            Дом совсем уже не был виден в темноте. Алексей не собирался возвращаться обратно, он вдруг посмотрел на себя со стороны и ужаснулся.

            Братья тупо вливали в себя дорогую водку. Они давно уже позабыли о бегстве Алексея. Не слышали они и слабых стонов своей родительницы, считая, что за этой старой развалиной должен следить чмошник и урод Алексей.

            Когда-то они завидовали его привелигированому положению. Когда Алексей поступил в пединститут, мать ходила, как именинница. Все прочили ему будущность профессора и восхищались, словно дети носовским Знайкой.

            Но с тех времён утекло немало воды. Братья изведали другую радость - они попробовали дорогие вина и поимели не мало податливых и согласных на многое женщин. И теперь некогда недоступный им  Алексей скукожился до размеров амёбы.

            Ночь между тем перетекла в рассвет. Гостьи поправляли измятые платья, возвращали на свои зады, вспотевшие от восторга, трусы. Братья же утолив и свой телесный голод, были готовы отбыть восвояси, бросив дом на произвол судьбы.

            Дорвавшиеся до халявной водки аборигены тупо накачивались спиртным. Они выходили по нужде во двор и орошали раскисшую от дождей почву, а затем вновь вваливались внутрь и пили, пили...

            - Слышь, а где Алексей? - проговорила самая бесстыдная и тупо размалёванная дамочка.

            В ней трудно было признать некогда скромную медалистку Лидочку. Некогда аккуратная и исполнительная она стала вдруг полной противоположностью и теперь вместо кончика шариковой ручки брала в рот нечто более дурно пахнущее и весомое.

            - А хер с ним, - весело подмигнул ей бывший одноклассник. - Пускай под дождём бегает, если охота такая. А мы еще с тобой на посошок.

            Никто не заметил, как из печки вывалился роковой уголёк.

            Алексей уже не чувствовал ничего. Совсем недавно он был готов рыдать, но постепенно терял чувствительность... Терял и погружался в тёплую и приятную пустоту. Его никто не искал, да и некому было искать - все в посёлке были там, в доме его матери.

            «Вот и всё... Всё...» - мысленно бормотал он, вспоминая, как рассказывал ученикам о  чувствах Андрея Болконского после битвы под Аустерлицем. Как воровато тогда поглядывал на полногрудую отличницу Синичкину, как даже дерзко примерял на её  юное тело свадебное платье с фатой.

            Всё было в прошлом. А трясина?.. Трясина отпускала его, забирая последнюю дань, отдавая  лишь голое тело.

            Дом вспыхнул, словно скирда от попавшей в неё молнии. Зарево еще долго плясало над крышей, словно разряженный завсегдатай дискотеки. А труп Алексея в овраге грызли одичавшие псы.

.