Три краски детства.

               Когда знакомым сверчком скрипнула дверь во вторую половину, Серёжка уже не спал, он лежал на своей постели и внимательно разглядывал маленького паучка, который путешествовал над ним по потолочной половице. Чёрная точка несколько минут назад показалась из угла и, несмотря на свои размеры, очень быстро оказалась почти на самой середине потолка второй половины избы. Маленький путешественник уже пустился в обратный путь и почти пронёсся над Серёжкой, но тут что-то внезапно помешало его быстрому бегу, и паучок сначала остановился, словно обдумывая свои дальнейшие действия, затем засуетился, закрутился, разыскивая место поудобнее, привязал свою паутинку и начал спускаться по ней вниз.
               «Какой он быстрый, этот паучок! Вот если бы с ним наперегонки попробовать, так он, наверно, запросто перегнал бы меня! Ага, точно бы перегнал, только, если бы я был без велосипеда, а когда я на своём велосипеде, меня никто на свете не догонит!  Даже ветру трудно меня перегнать, он только шумит в ушах, да хватает сзади за рубашку, надувая её большим пузырём, тормозит меня, хитрый!» - Серёжка вздохнул глубоко, сложил губы трубочкой и сильно дунул в сторону свесившейся с потолка любопытной чёрной точки. Точка осталась неподвижной, и лишь с третьей Серёжкиной попытки слегка покачнулась назад и снова вернулась на прежнее место.
               Паучок и мальчишка разглядывали друг друга: один, продолжая спускаться  на невидимой нити, другой, перестав выдувать воздух, притаился, приготовив ладошку, в надежде схватить неосторожно приближающегося путешественника, но, почуяв подвох, паучок замер и подался обратно к себе наверх. Серёжка быстро  сел на постели и протянул руку вверх, стараясь ухватить удирающую добычу, но проворству, с которым маленькая точка достигла потолка, позавидовала бы даже кошка, - в одну секунду паучок намотал на катушку всю свою паутинку, которая и вытащила его из мальчишеской ладошки.
               За открывшейся дверью показалась бабушка в тёплом платке и шубе из овчины:
               - Серёжа, ты проснулся? – спросила она, - Ну и молодец, пора уже вставать, скоро будем завтракать. Давай, внучок, одевайся сам и к умывальнику, а я пока у печки похлопочу.
               Серёжка тут же накрылся одеялом с головой, крепко зажмурил глаза и замер, прислушиваясь к звукам, доносившимся из другой половины. Он со всей силы притворился крепко спящим, но бабушкин голос был непреклонен:
               - Вставай, лежебока! День теперь короткий, - не успеешь оглянуться, как уже и тёмно! Серёжа, - повторила настойчиво она, - подымайся, будем завтракать!
               - Я не хочу! – из-под одеяла ответил мальчишка, продолжая держать глаза плотно закрытыми, в надежде, что в такой темноте, да ещё под толстым ватным одеялом,  его обязательно найдёт и, как ночью, заберёт с собой сон. Но сон не приходил, а бабушкин голос поначалу удалился вглубь другой половины дома и почти сумел там пропасть, как вновь появился у открытой двери и спросил:
               - Чего же ты не хочешь?
               - Ничего не хочу! – ответил Серёжка, - Есть не хочу и вставать не буду! – громко сказал он под одеялом.
               - Вот те раз! – опешила бабушка, - А я-то тебе каши вкусной наварила и блинов напекла. Ты же всегда любил мои блины с маслом топлёным, или это Володька соседский их так нахваливал совсем недавно и просил снова напечь, да побольше?
               - Я не нахваливал блины, я их просто ел! – не желая обидеть бабушку, сказал Серёжка, - А сейчас я не хочу, я не просил, я буду жить под одеялом, - придумывал он отговорки, всё так же не желая выглядывать из-под одеяла. Там, в темноте, было так тепло и уютно, что мальчишка решил сегодня и кончика своего носа не показывать наружу, ну, если только, - на самую малость, чуть взглянуть на быстрого паучка и снова нырнуть с закрытыми глазами под одеяло.
               - Серёжа, ты же уже большой мальчик, - увещевала бабушка мальчишку, - тебе уже почти пять лет!
               - Мне не пять лет, - сопротивлялся подъёму голос из-под одеяла.
               - А сколько? – поинтересовалась бабушка.
               - Мне нисколько, мне – темно!
               - Поднимайся, а то и правда будет тёмно, пока туда-сюда, глядишь, и ночь на дворе.
               - У меня здесь ночь, я никуда не пойду! Сов-сем, сов-се-е-ем! – зашевелилось и уже звонким голосом пропело под одеялом.
               - А как же вы с дедом вчера договаривались за ёлкой сегодня в лес сходить? Не пойдёшь, значит, так я пойду, скажу ему сейчас, что не надо тебе никакой ёлки!
               - Стой, бабушка, - отлетело в сторону одеяло, Серёжка быстро подскочил на ноги, - не ходи никуда, не говори ничего дедушке! Я уже проснулся!
               - Хорошо, не буду ему говорить, - бабушка уже сняла платок  и шубу, она стояла в проёме белых дверей и, улыбаясь Серёжке, поправляла в волосах свой гребень, - а ты одевайся и мыться. Ну где этот дед? – глядя в сторону входной двери, спросила она, - За стол пора уже, простынет всё...

               За окном большими хлопьями медленно падал на землю пушистый снег. Серёжка, опираясь руками на тяжёлую квадратную подушку оттоманки, смотрел в окно на широкое белое поле, простиравшееся там почти до самого горизонта. Ещё неделю назад, глядя в это окно, можно было различить волнистые линии пашни, которые осенью нарезал серый гусеничный трактор, таская за собой широкий плуг по этому полю. Он, рыча, уходил к горизонту, к самой кромке леса, где заканчивалось поле, почти пропадал из виду, ныряя в низину, и снова карабкался в гору, натужно кряхтя вдалеке мотором. Потом маленькой, еле различимой букашкой, двигался вдоль кромки леса, медленно поворачивался и, блестя своими отполированными гусеницами, катил обратно. Следом за ним поднималась волнами чёрная земля, по которой скоро, с важным видом, начинали ходить вороны.
               Трактор, закончив пахать одно поле, на следующий день перебирался через дорогу на соседнее, кружил там, уходя и возвращаясь, а вечером отцеплял свой плуг, оставлял его на краю поля и налегке бежал километр за речку, к дому, где жил тракторист. Утром трактор возвращался, подцеплял  свой плуг, смешно покачиваясь, переваливался через дорогу, и снова рисовал волны своим плугом на поле с ёжиком соломенной отавы, - это всё, что осталось от высокой ржи, которая в конце лета была в два раза выше самого Серёжки. Летом он забирался в неё всего на пять своих шагов и полностью пропадал в её сначала зелёных, потом золотых, стенах. Набрав маленьких стручков, он, сидя на тёплой земле, как мышонок, грыз твёрдые, похожие на чёрные перчинки, только совсем не горькие горошины, и слушал, как вокруг него, переговариваясь, стрекочут кузнечики…
               Осенью целую неделю Серёжка, переходя от одного окна к другому, смотрел, как трактор кружит по полям. Он запомнил и повторял все движения, которые делал тракторист, сидя в кабине этого рычащего и лязгающего гусеницами самоходного механизма. Когда трактор перестал появляться перед домом, Серёжка забрался на высокую кровать с металлической спинкой и, схватившись за её прутья, словно за рычаги управления, представил себя трактористом, а надув щёки и высунув наружу язык, изобразил громко работающий мотор! Закончив пахоту, Серёжка, представив себя трактором, стал бегать вокруг стола, отсчитывая километр до дома за речкой, разбрызгивая с высунутого языка в стороны капельки слюны от удовольствия.
               Набегавшись, мальчишка решил сделать ремонт первому варианту стального коня. Он забрался на кровать и отвинтил  с её спинки все бобышки и шарики. Они были тяжёлые и, капризничая, никак не хотели накручиваться обратно на свои места. Вдобавок, добрая половина из них застряла между стенкой и матрасом, и никак не хотела проваливаться под кровать. За такой «ремонт» Серёжке тогда попало от деда, который, взяв плоскогубцы, затягивал возвращённые назад шарики, при этом, то ли ругая, то ли восхищаясь способностями внука.
               Теперь за окном темнел вдали только лес, а все дома, изгороди и постройки в деревне, надев зимние шапки, стояли, занесённые снегом, которого в избытке принесли студёные ветра в последнюю неделю этого года.
               Не отрывая взгляда от окна и крепко держась за подушку руками, мальчишка начал прыгать на запевших под его ногами пружинах матраса оттоманки. Послушав песню пружин и вдосталь напрыгавшись, он соскочил на пол, застеленный домоткаными половиками. Пол гулко отозвался под его пятками, а ступни ног ощутили прохладные рядки плотно набитой ткани. Осторожно наступая на пёструю дорожку, Серёжка подошёл к высоким белым дверям и, ухватившись за ручку, навалился всем своим весом на тяжёлую дверь. Она тут же широко распахнулась и вытащила за собой мальчишку прямо на крашеные доски пола первой половины дома.
               - Ты чего босичиной? – строгий голос деда донёсся откуда-то из-за большой русской печки.
               Серёжка обернулся на голос, да так и застыл, держась вытянутой кверху рукой за ручку двери. В клубах белого пара, прорывающегося низом из сеней в избу, стоял на пороге дома дедушка  в своей шубе. Голова его была не покрыта, и шапкой, которую он держал в руке, дед смахивал с шубы хлопья снега, второй рукой он притворял за своей спиной входную дверь. Дверь, закрывшись, щёлкнула своим замком, клубы пара метнулись наверх и пропали. Дедушка крякнул, прихлопнул себя  рукой в рукавице по груди и притопнул ногой, обутой в валенок:
               - Хорош морозец, славный! – он зацепил свою шапку на крючок и, сняв рукавицы, бросил их на невысокий стульчик рядом с умывальником.
               Расстёгивая пуговицы, дедушка поглядывал в сторону Серёжки, которого, после первого же дедушкиного притопа, унесло обратно во вторую половину. Приоткрыв двери, мальчишка глянул на деда и снова выставил босую ногу на пол.
               - Куда ты босиком! – дедушка уже повесил свою шубу и теперь снимал свой клетчатый шарф.
               - Деда, быстрее, горшок! – рука мальчишки указательным пальцем показывала на пол в углу возле умывальника.
               - Ах, ты, Господи, сейчас, сейчас.

               Вторая штанина оказалась очень упрямая и никак не хотела пропускать через себя ногу. Она всячески изворачивалась, перекручиваясь, то вдруг внезапно загибалась, или вообще становилась невидимой, и обе Серёжкины ноги каким-то образом оказывались вместе в тесноте одной штанины, а вторая, хитрая, тут же оказывалась сбоку и была совершенно пустая. Когда мальчишке всё же удалось просунуть в строптивицу ногу, оказалось, что заплатка с правого колена перебралась, почему то, под коленку на другой  ноге. Справиться со свитером было гораздо проще: на его передней стороне, по светлой полоске, бежали олени, и для Серёжки самое трудное было - просунуть свою голову в его узкое горло. Самые послушные из всей кучи одежды были, как всегда, носки из овечьей шерсти, связанные бабушкой специально для Серёжкиных ног, с небольшим запасом на вырост.
               Взявшись руками за край одеяла, мальчишка, стараясь изо всех сил, стал натягивать его на подушку. Старательно разгоняя складки руками, он обегал при этом оттоманку и, забираясь через её круглые валики, всё тянул вырывающееся из рук тяжёлое одеяло, и никак не мог справиться с большой складкой посередине постели. Намучившись, он просто прихлопнул по ней руками сверху и, победоносно посмотрев на присмиревшее одеяло, повернулся и поспешил из второй половины к умывальнику. Сверху, за ним следом, быстро перепрыгивая щели между потолочинами, заспешила маленькая чёрная точка.
               - Дедушка, поставь мне, пожалуйста, свой стульчик, я мыться буду! – попросил Серёжка деда, не в силах передвинуть невысокий стул, с толстым и тяжёлым сиденьем.
               С виду неказистый и больше похожий на приплюснутого барашка, этот стулок, выдолбленный в виде широкой и неглубокой чаши, на растопыренных круглых ногах, всегда стоял между умывальником и топкой печи второй половины.  Круглую голландскую печь второй половины дома растапливали по вечерам, закладывая поленья в её топку, проходившую через толстую перегородку рубленого пятистенка.
               Для начала Серёжка с дедом шли со двора до самой дальней поленницы, которая прижималась возле колодца к обратной стороне бани. Вырастая в конце лета в высоту и вширь, поленница пестрела тёмными сучками на бересте и быстро таяла в сильные морозы. Тропинка, что вела к ней, могла исчезнуть за одну ночь, или пропасть даже днём, растворившись в густом молоке снежной метели, прилетавшей откуда-то из-за далёкого леса проведать жителей деревни, и, как всегда, оставлявшей после себя горы неубранного снега. Идти в темноте по редко натоптанной тропе было неудобно, - ноги всё время норовили заступить за её край, соскользнуть вниз и утащить за собой в сугроб мальчишку. Серёжка, идя следом за дедушкой, старался наступать на отпечатки его следов и, широко шагая позади, напоминал деду, чтобы тот делал шаги покороче. 
               Дедушка, набирая целую охапку звонких поленьев, подавал пару-тройку полешек поменьше внуку, и они отправлялись в обратную дорогу. Теперь уже Серёжка, обхватив двумя руками свои поленья, осторожно шагал впереди к крыльцу дома, и теперь уже дедушка напоминал внуку:
               - Смотри, осторожнее, внучок, не оступись в потёмках!
               - Не бойся, дедушка! Я хорошо вижу, - отвечал мальчишка, крепко прижимая свою ношу к груди.
               Мороз кусал за щёки и, стращая, скрипел под ногами, но звёзды уже ярко светили, показывая мальчишке верную дорогу, и он, гордый тем, что идёт впереди, смело ставил свою ногу в темную глубину снежной тропинки.
               Грохнув поленьями об пол, дедушка присаживался на свой маленький стул, доставал лучину для растопки, чиркал спичкой, поджигая её, и вскоре за дверцей начинал шуметь огонь. Серёжка садился рядом сначала на корточки, потом опускался прямо на пол, снимал шапку и, расстегнув пальто, не отрываясь, смотрел на маленькие круглые отверстия, величиной с карандаш, которые в один ряд шли по низу дверки. За этими отверстиями вдалеке начинали свой танец языки огня. Поначалу робкими, еле заметными лепестками, поднималось пламя по дровам, аккуратно заложенным в печи. Потом, шипя и потрескивая, огонь,  разгораясь с каждой минутой всё сильнее и сильнее, набирал силу, и уже не надо было разглядывать то, что происходило там, за дверкой. Огонь гудел и метался в печке, стучал в дверку, и она, скоро нагревшись, начинала полыхать жаром. Серёжке всегда почему-то хотелось потрогать её горячую поверхность, и порой его рука непроизвольно тянулась к раскалённому металлу, но всегда другое чувство предупреждало об опасности, заставляя остановиться и спрятать руку за спину.
               Дверца накалялась, постепенно все принесённые дрова перебирались в топку печи, и дедушка доставал из кармана сложенный в несколько раз пожелтевший газетный лист. Из другого кармана появлялся кисет с табаком, и, запустив в его внутренность пальцы, дед доставал и высыпал в оторванный и согнутый у края небольшой газетный прямоугольник несколько щепоток махорки. Покрутив немного в пальцах этот газетный клочок, заслюнив его другой край и снова покрутив, дедушка, словно заправский фокусник, проводил несколько раз вдоль него пальцами, - и оп! Во рту у него уже оказывалась свёрнутая цигарка.
               Приоткрыв немного дверку у печи, дедушка прикуривал её и, светя в темноте красным светлячком, выпускал струйку дыма, наклоняясь к топке. Дым волшебным образом, повинуясь дедушке, улетал весь без остатка  в приоткрытую щель, и растворялся в печке, перемешиваясь там с огнём и жаром.
               Становилось жарко, и дедушка, сняв шубу и валенки, ходил во вторую половину трогать печку, скоро возвращался, заглядывал через окошко на звёздное небо и обращался к Серёжке, неподвижно сидящему на полу возле стульчика:
               - Серёж, ты полегче, сходи, внучок, принеси ещё пару полешек. Подкинем, да и хватит, а то ночь морозная будет!
               -  Хорошо, дедушка! – срывался с места мальчишка, на ходу надевая шапку и продевая пуговицу в тугую петлю пальтишка.
               Лишь когда прогорали последние головешки, и дедушка, поворошив длинной кочергой в углях, прикрывал заслонку и уходил зажигать керосиновую лампу над большим обеденным столом, лишь только тогда Серёжка садился на этот стул и заворожённо смотрел в отверстия дверки, на гаснущие в глубине печи малиновые угольки. До этого момента место главного истопника и главного рассказчика принадлежало только дедушке…
               - Дедушка, ты чего, не слышишь, что ли? – повторил Серёжка громче, - Поставь мне свой стулок!..             Вода была холодная, а дедушкина ладонь – непривычно шершавая. Почистив зубы, Серёжка, стоя на смирном стульчике-барашке, наклонял лицо к раковине, а дедушкина ладонь поднимала вверх ножку рукомойника, набирала пригоршню воды, освежала лицо, и шершаво тёрлась о нос и щёки мальчишки.
               - Ну, готов? – спросил дедушка отфыркивающегося внука.
               Тот в ответ только кивнул головой, и дед принялся вытирать Серёжке лицо твёрдым льняным полотенцем. Закончив, легонько подтолкнул его в сторону стола, на котором уже исходила паром, лёжа прямо на чугунной сковороде, стопка блинов.  Серёжка забрался на высокий табурет, поставленный на другом краю стола, как раз напротив того места, где обычно садился дедушка. В его тарелке гладкой горкой возвышалась каша, и по ней, медленно опускаясь вниз, скользил, оставляя за собой жёлтый след, кусок сливочного масла.

               В доме никогда не было душно. Было тепло, иногда даже жарко или прохладно рано утром, или вечером, перед тем, как протопят на ночь круглую печку, но никогда дом не давил духотой, пусть бы и целый день в нём топилась большая русская печь, занимавшая значительную часть его первой половины. Сквозь большие окна в доме всегда хватало света, даже осенью, когда солнце пряталось за тучи, и на улице целыми неделями было пасмурно. На зиму окна заставляли вторыми рамами, укладывая на низ оконных проёмов крупные валики ваты, завёрнутые в белую бумагу. Серёжка смотрел на эту бумагу, и  ему всё время казалось, что это первый снег насыпался между рамами: одинаковой высоты ровными сугробами, и оставался там лежать всю зиму, не обращая никакого внимания ни на солнце снаружи, ни на жаркую печку внутри.
               А солнце, словно устыдившись своей игры в прятки, спохватившись, выскакивало утром, рассыпаясь искрами по полям, покрытым свежим снегом, отскакивая, резало глаза и мчалось  вдаль к чёрной полоске леса, перекрашивая её в синий, голубой и, поднявшись выше, растворяло самый край в седой дымке неба. Разливаясь по дому, солнце, как топлёное масло в чашке, заполняло собой все укромные уголки, заставляя темноту прятаться под печку. В такие дни Серёжке казалось, что старый дом, приободряясь, становился выше, молодел, и, вытягиваясь навстречу солнцу, улыбался своими окнами. В ярких солнечных прямоугольниках, поднимавшихся с пола на белые бока печки, любила задерживаться, нежась, кошка.  Зажмурив свои глаза, мальчишка тоже замирал в соседнем прямоугольнике, повернув лицо к свету. Осторожно поворачивая голову и каждый приоткрывая свой краешек глаза, мальчишка и кошка потихоньку следили друг за другом, прижимая к полу свои кусочки солнца.
               За тяжёлой входной дверью Серёжку, завёрнутого в сто одёжек и перевязанного поверх зимнего пальто бабушкиным пуховым платком, встретил холодный полумрак сеней. Снизу стены наполовину были выкрашены в зелёный цвет, вторая половина, как и потолок, имела кирпичный цвет. В него же были покрашены и входные двери в дом, и дверь в сени. Двумя белыми пятнами выделялись слева дверь на пустующую веранду и справа, всё время шаркающая по полу, дверь в кладовку, где хранились всяческие припасы: стояла кадка, из которой тянуло квашеной капустой, корзинки с куриными яйцами, всевозможные мешки и огромный, зелёного цвета ящик, наполовину заполненный пачками с крупной солью. В шкафу, за скрипучей дверцей, на полках стояли банки с топлёным маслом и свиным жиром. На отдельной полке, привезённая из города, лежала  колбаса. Комок домашнего сливочного масла на широкой тарелке, был всегда накрыт глубокой эмалированной миской, внизу стояли глиняные жбанки со слоем сметаны, а с самой верхней полки  улыбались своими голубыми этикетками банки со сгущенным молоком. Над лестницей, ведущей на избу, подвешенные за шпагат к жердям крыши, на крючьях, висели несколько кусков копчёной свинины. Серёжка иногда просто так поднимался по этой крутой лестнице на самый верх и, придерживаясь руками за круглые брёвна стены, вставал на цыпочки, втягивая носом ароматный запах, исходивший от тёмно-коричневых, лоснящихся кусков мяса.
               В тусклом свете небольшого оконца отчётливо был виден след дугой по полу, который нарисовала дверь в кладовку, за ним, в углу сеней стоял веник, рядом с такой мышеловкой, что в неё, наверно, могла бы забраться даже кошка. Серёжка, выпустив изо рта облако пара, осторожно втянул в себя немного холодного воздуха, задержал его внутри, постоял некоторое время, надувая щеки, потом шумно выдохнул и сделал первый шаг. Пройдя пять больших шагов, мальчишка двумя руками толкнул дверь сеней и, переступив через порог, шагнул на припорошенное снегом высокое деревянное крыльцо дома.
               На улице всё ещё шёл крупный снег. Снежинки лепились вместе в пушистые хлопья и неслышно опускались с неба на землю. Такого странного снега Серёжка ещё никогда не видел, он был скорее похож на пух, который бабушка, спарывая с куриных перьев, бросала в наволочку. Некоторые пушинки тихо лежали слоем вокруг бабушки и начинали кружить хороводом, как только открывалась входная дверь и кто-нибудь заходил в избу. Теперь таким же слоем снег лежал на лавке крыльца, и распахнувшаяся дверь подняла целый вихрь снежинок, которые тут же опустились на новые Серёжкины галоши. Закрыв двери, мальчишка притопнул ногами, стряхивая с валенок снежинки, и хотя на улице не было солнца, галоши на его валенках тут же заблестели новым глянцем в свете дня.
               Необычный снег как магнитом притягивал к себе мальчишку и он, скинув рукавицу, протянул руку к пушинкам, оставшимся на лавке. Дотронувшись до них, Серёжка увидел, что они, обдав ладошку холодом, стали исчезать, превращаясь в маленькие влажные капельки. Тогда мальчишка решил сдуть все остатки снега с лавки. Он наклонился к лавке, и почти касаясь носом холодного пуха, сделал глубокий вдох, стараясь как можно больше набрать в грудь воздуха. Лёгкие пушинки тут же влетели к нему в широко открытый рот и запершили, попав в горло.
               - Кхе-кхе-кхе, - закашлялся Серёжка, как старичок.
               - Гыр-гыр-гыр гры-ы-ы-ы! – отвечая ему с середины деревни, громкой стрельбой затянул свою песню тракторный пускач.
               Надевая на ходу рукавицу на мокрую ладонь, Серёжка поспешил спуститься с крыльца и по прочищенной дедом дорожке поспешил за угол дома  к калитке, за которой уже замолчал пускач, и стало слышно, как тарахтит тракторный мотор. Калитка оказалась распахнутой, и Серёжка вихрем выбежал за неё со двора.
               За огородом, на перекрёстке дорог, что широким крестом делил деревню на части, возле большого треугольника, собранного в несколько рядов из неструганых сосновых брёвен, и неподвижно лежавшего там целое лето и осень, стояли целых два гусеничных трактора! Оба тракториста размахивая руками, возились позади дальнего трактора, и Серёжке не было видно, чем же они таким там занимались, вдобавок мешали жерди забора, за которыми всё это и происходило. Оглянувшись на окна дома, мальчишка, как мог быстро побежал по припорошенному следу саней, которые ещё утром протащила по дороге мимо дома чья-то лошадь.
               Замелькали, сливаясь воедино, частые жерди забора, закусал щёки мороз, но Серёжка, не обращая на него никакого внимания, только прибавлял и прибавлял скорость. Вдруг дорога бросилась ему в лицо, а забор, закрутившись сбоку, остановился и вытянулся вбок серыми тонкими жердями. Быстро поднявшись на ноги, мальчишка припустил ещё быстрее, словно бежал наперегонки с маленьким быстроногим пауком. Оставив позади длинный забор огорода, Сережка остановился рядом с дорогой, на которой в две колеи широко отпечатались тракторные следы.
               Трактористы, тем временем, закончили размахивать руками, и один из них, в чёрном, как уголь, блестящем бушлате, подойдя к молчавшему переднему трактору, стал наматывать верёвку на маховик его пускача. Размахиваясь, будто бы собираясь одним рывком выдернуть мотор из трактора, этот дядька, в больших чёрных валенках, с силой рвал верёвку, и Серёжке показалось, что прибавь он немного силы,  и мотор точно вылетит за верёвкой следом и, перелетев изгородь, упадёт на поле, где у дедушки с бабушкой всё лето растёт картошка.
               С третьего рывка тракториста мотор чудом остался на своём месте, и только его пускач застрелял и закашлял, выпуская в сторону колечки сизого дыма. Вот из его трубы вверх вылетело облачко чёрного  дыма, и кабина трактора затряслась мелкой дрожью, а дядька в чёрном бушлате, смотав свой шнур, достал из кармана папироску и задымил её. Подойдя к открытой дверце дальнего трактора, он начал что-то говорить своему товарищу, показывая при этом своими руками то позади одного трактора, то позади другого. Товарищ, что-то громко отвечая ему, лишь отмахивался рукой, а Серёжка, украдкой поглядывая в сторону своего дома, всё никак не мог наглядеться на рокотавшие моторы тракторов. Закончив разговор, тракторист забрался к себе в кабину и прибавил «газу», второй трактор ответил тем же. Почти одновременно пришли в движение блестящие ленты  гусениц обоих тракторов, но, странное дело, - оба трактора остались на своих местах и, рыча моторами, стали танцевать свой танец, виляя в стороны один за другим.   Танцуя свой танец, они стали закапываться глубже в снег, и скоро, как пара медведей,  должны были совсем зарыться в него, но, выкинув на белый снег немного комьев земли, закряхтели моторами от натуги и, дрогнув, подались вперёд. За ними следом, прямо на Серёжку, двинулся весь сколоченный треугольник из брёвен, отваливая в сторону большой снежный вал.
               Мальчишка, как зайчонок, заметался, не зная в какую сторону ему спасаться от надвигающейся на него опасности. Решив, что дома будет безопаснее, он повернул обратно и припустил, оглядываясь назад на надвигающиеся на него блестящие волны траков  рычащих чудищ. Но сцепка пошла в другую сторону, и, чумазый, словно чёрт, первый тракторист, захохотал, показывая белые, как снег, зубы на заросшем щетиной лице. Двери второго трактора были закрыты, и в поднятом снежном вихре, за окнами кабины, было не разобрать лица его товарища, но Серёжка, провожавший своим взглядом невиданное доселе зрелище, был почему-то уверен в том, что второй был точно такой же чумазый, как и первый.

               - Ну и где же ты пропадал? – дедушка стоял на придворке в старом ватнике, подпоясанном нешироким ремнём, за который уже был заправлен топор с новым топорищем. Он был обут в свои светлые валенки с резиновыми галошами, на его голове красовалась шапка с поднятыми кверху ушами, а на руках были настоящие военные рукавицы из плотной ткани защитного цвета с вывернутой наружу меховой окантовкой.
               - Я туда ходил, - Серёжка показал рукой за калитку, - трактористов смотреть.
               - Чу! Нашёл, кого смотреть, чертей этих, трактористов! – дедушка недовольно махнул рукой.
               «Откуда дедушка знает, что на тех тракторах черти поехали? Наверно, он их тоже видел когда-то…» - подумал мальчишка и посмотрел на деда, - «Будет на меня ругаться, или нет, за то, что со двора убежал? Заругает сейчас и скажет, что ни в какой лес не пойдём, и мне ёлки не будет…»
               - Дедушка, я недалеко ходил, - поторопился оправдаться Серёжка, - не дальше нашего забора.
               - Недалеко ходил он… - ворчал дедушка, исподлобья поглядывая в сторону внука, - ты же знаешь, куда мы с тобой сегодня собрались?
               - Знаю, деда, - только, я ведь ненадолго, посмотрел чуть-чуть, одним глазком и обратно прибежал.
               - Одним глазком,… а я вот вышел и двумя глазами тебя найти не смог. Зову, зову внучка, думал, что совсем ослаб на глаза, состарился и без очков не вижу ничего, а ты и не отзываешься! Ну что мне с тобой делать? - дедушка всплеснул руками, - Не знаю, хоть плачь!
               - Не надо плакать, дедушка, - мальчишка опустил свою голову, - ты же еще не старый… Я буду слушаться.
               - Правда? – дедушка пристально посмотрел на внука.
               Серёжка, не поднимая головы, кивнул в ответ.
               - Ну и ладно, - голос дедушки потеплел, - а чего это ты в снегу весь?
               - Я упал, - тихо ответил мальчишка.
               - Где?!
               - Там, на дороге… споткнулся, наверно.
               - Ладно, - повторил дедушка и, подойдя к внуку, отряхнул своей рукавицей снег с его одежды, - пойдём, сынок, за ёлочкой!
               Взявшись за руки, дед с внуком вышли за калитку и неторопливо направились к тому месту, откуда совсем недавно прибежал покрытый снегом мальчишка. Дедушкина рука в рукавице крепко держала Серёжкину руку, и он, стараясь сделать как можно больше широкий шаг, ступал в правую колею саней, а дед смотрел на старания внука, тихо улыбался и делал неторопливые короткие шажки по следу слева. Серые жерди забора, надев парадные пушистые шапки,  замерли вдоль дороги в строгом интервале:
               - Раз, два, три, пять! – считали они шаги мальчишки, - Раз, два, три, пять! – сказали последние, когда  забор закончился.
               - Вот черти! - сказал дедушка, ругая трактористов, когда они подошли к снежному валу, перегородившему им дорогу, - Как теперь в магазин людям ходить?! С такой кручи упасть, - убиться можно! Надо будет, как вернёмся, проход здесь сделать, а то наша баба не пройдёт, и ты без пряников останешься! Точно?
               - Точно, дедушка, - согласился Серёжка, - надо прокопать!
               - Ну-ка, давай я тебя подсажу! – с этими словами дед взял внука подмышки, и мальчишка моментально взлетел высоко в небо в его сильных руках, - Оп-па! – и он уже на вершине, стоит – не дышит, а сам довольный, стал в один миг ростом выше деда!
               - Дедушка, а откуда ты этих чертей знаешь? – разглядывая ровный след, который оставил после себя большой треугольник из брёвен, спросил Серёжка.
               - Да их тут все знают… - ответил дед, перелезая через снежный вал. Перенеся оттуда внука на расчищенную дорогу, махнул рукой в ту сторону, куда ушла вся сцепка, он добавил, - наверно, на большак подались, видишь, снегу навалило, чистить будут.
               Благополучно миновав второй снежный вал, путешественники продолжили идти по показавшемуся снова следу больших саней.
               - Дедушка, а что это за столбы без проводов стоят в нашей деревне? – внук показывает на серый ряд столбов, уходящий  в сторону и пропадающий в густом снегу.
               - Это «чёрный свет», - отвечает дедушка.
               - Как это чёрный, разве свет такой бывает?
               - Выходит, что бывает...
               - А как же это так? Свет должен быть обязательно светлым, а не чёрным!
               - Это электрический свет. Его три года назад проводили. Протянули провода по всей деревне от подстанции, потом включили, а его и нету. Вот и прозвали «чёрным светом» за то, что его так и не стало.  Скоро из сплошной стены снега показались закрытые ставнями окна нового магазина сельпо. Его построили совсем недавно, - ровные углы были зашиты строганными досками, окрашенными салатной краской, и весь магазин выглядел, как большая праздничная конфета. Возле его закрытых дверей стояло несколько человек народа: кто-то держал в руках сумку, у кого-то через плечо были перекинуты пустые холщовые мешки. Все ждали привоза хлеба со станции. Привязанная к дереву, немного в стороне стояла лошадь, запряжённая в сани. Её спина и грива были покрыты снегом, и она время от времени, встряхивая головой, сбрасывала с себя седые пряди. Морда лошади вся была в белом инее, а из ноздрей, как у змея Горыныча в кино, вырывались в разные стороны две струи белого пара. Она скосила на Серёжку свой большой коричневый глаз и добродушно захлопала припорошенными белым снегом ресницами. В её санях совсем не было видно сена, там уже образовался большой сугроб, и если бы лошадь не встряхивала своей головой, а оставалась стоять неподвижно, то, наверняка, потерялась бы до весны, превратившись в снежную гору.
               - Дедушка, а в какую сторону мы с тобой пойдём?
               - Вон в ту, - показал рукой налево дед.
               В ту сторону, куда показывал дедушка, заворачивала часть домов деревни. Улочка, по которой короткой дорогой гоняли коров на пастбище летом, сворачивала, не доходя до последнего дома, и ныряла в лес. В тот последний на том краю в деревне дом, вела только еле приметная тропинка летом, а зимой, Серёжка  был в этом полностью уверен, никто не приближался к этому дому, блестевшим из чащи леса одиноким окошком. Иногда из трубы этого ветхого дома, прижатого к самой земле его серой крышей, валил чёрный, как дёготь, дым, страшно лаяла хриплым басом собака, и на всю деревню разносился голос её хозяйки, прогонявшей кого-то не то в лес, не то в деревню:
               - Чи-и-ы-ы -р! Чи-и-ы-ы-р!
               Серёжка ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь называл её в деревне по имени. Она ходила, согнувшись пополам, была сморщенная и очень старая, такая старая, что и сама, наверно, не помнила, сколько ей лет и как её зовут. Седые космы всегда выбивались из-под её чёрного, завязанного на подбородке, платка. В её руках была клюка коричневого цвета, покрытая сухими глазками выпуклых, отполированных до блеска, сучков, узловатая и кривая, как и её руки с длинными крючковатыми пальцами. Стуча по крашеным доскам пола подошвами тяжёлых кирзовых сапог, она приходила в дом к бабушке, называла её «Паш»,  садилась посредине избы на предложенный стул, и говорила мужицким хриплым голосом. При этом она сворачивала «козью ножку» размером чуть поменьше своей клюки, прикуривала её, кашляла, широко открывая рот и сверкая единственным зубом, страшно ругая при этом весь белый свет. Серёжка прятался от неё, забираясь в угол, под стол старой швейной машинки, и каждый раз со страхом смотрел оттуда, как сизый дым её самокрутки, заполняя всё пространство, опускается к нему всё ниже и ниже. Все жители в дерене называли эту старуху Горбатая Баба. Её страшную собаку мальчишка никогда не видел, но слыша её хриплый рык, раздававшийся с другого конца деревни, от дома заросшего высокими ёлками, представлял себе картину самого ужасного лесного чудища.
               - Дедушка, давай мы с тобой пойдём прямо за магазин, на горку. Там ведь тоже лес есть, найдём ёлочку и домой вернёмся,– Серёжка, запрокинув голову назад, подставил свои красные щёки белым пушинкам снега, - давай?
               - Ты, что, уже устал идти?
               - Нет, ни капельки не устал…
               - Тогда зачем ты собираешься в гору карабкаться, туда и дороги-то нет, - дедушка остановился и, наклоняясь к внуку, смахнул снег с его шапки и воротника, - знаешь такую поговорку, что умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт?
               - Знаю…
               - Да и на этой горе одни кусты голые растут, где там ёлки?– дедушка поднял руку в рукавице и, приставив её козырьком к шапке, низко наклонился и подался вперёд. Делая вид, что разглядывает гору за магазином, он всё ниже и ниже приседал на корточки, пока не оказался одного роста с мальчишкой. Рукавицу дед так и держал у шапки козырьком, будто бы и не снег валил кругом, а яркое солнце слепило ему глаза и мешало рассмотреть в серых кустах красавицу-ёлку, - Не видать!
               - Ладно, деда, не пойдём на гору, - согласился мальчишка.
               Осталась позади лошадь с санями, пропал магазин-конфета, не видно горы над ним, - всё утонуло в крупных хлопьях снега, падающих с низкого серого неба. Идут путешественники – не торопятся, ни следов, ни дороги не стало видно, только забор слева и забор справа молча показывают им, куда идти. Вот из снега вынырнул дом, по самые окна занесённый снегом, за ним, с другой стороны, за завалившимся палисадником, показался другой. Ещё немного, и закончится деревня, вот уже зачернел лес впереди. Крепче держится мальчишка за руку деда, всё ближе старается поставить свой валенок в блестящей галоше к валенку деда, смахивает рукавицей забивающий глаза снег, и всё неотрывно смотрит вперёд, - не закончится ли вдруг внезапно деревня?
               Тут им навстречу ступила прямо из снега настоящая снежная баба. Завёрнутая, как высокая матрёшка, в толстый платок, вся покрытая белыми снежными хлопьями, она медленно плыла навстречу. Женщина, скрещёнными на груди руками в белых варежках, держала концы платка, а её подол замер перевёрнутым  на тын жбанком и, не колышась, плыл, едва касаясь своим низом снега. Ног под жбанком не было видно, и Серёжка тут же  потянул руку деда за его спину – спрятался.
               - Добрый день, Ганя! – поздоровался с женщиной дедушка.
               Снежная баба повернулась всем корпусом и ответила неожиданно звонким девчоночьим голосом:
               - Здравствуй, Вань! Куда это вы в такую непогодь направились? - зазвенел колокольчиком голос  из-под её платка.
               - Вот, решили с внуком за ёлкой сходить…
               - Чу, лес кругом, а вы ещё ёлку в дом понесёте. Лучше бы конфет мальцу купил в магазине, чем по лесу таскал. Снегу намело, вам там и не пройти будет!
               Колокольчик всё звенел, но дедушка с внуком, уже не слушая его, продолжили свой путь, и заснеженная матрёшка осталась позади. Не выпуская кончиков платка из варежек, она тенькнула им вслед «чудаки», развернулась и поплыла, растворяясь в снегу и не оставляя за собой следов.
               - Всё, дедушка, закончилась тропинка! – Серёжка остановился и посмотрел туда, где скрытая косматыми ёлками, утопала в снегу крыша дома Горбатой Бабы.
               Снег прибавил пуще прежнего, и макушки высоких елей, растворившись, пропали вверху, а в окне дома Серёжка ясно увидел, как мелькнул и пропал огонёк. Он обхватил ногу деда руками и замер, уткнувшись в неё носом.
               - Ничего, внучок, мы уже пришли! Вон они, наши ёлочки! Сейчас выберем одну, - с этими словами дедушка, взяв Серёжку на руки, широко зашагал по целине, в сторону от мелькавшего за окошком света.
               С каждым шагом они уходили всё дальше и дальше от приземистой крыши и мелькающего огня в одиноком оконце дома. Обхватив деда за шею, мальчишка завороженно смотрел назад  до тех пор, пока снег сначала не закрыл окошко, а затем тихо погасил в нём и робкий мотылёк пламени.
               - Выбирай, - которую? – дедушка поставил мальчишку в снег, который сразу достал его коленки, и Серёжка, растерявшись, забегал глазами слева направо, не в силах остановиться и сделать выбор.
               - Может быть, эту? – он показал рукой на одиноко стоявшую невысокую ёлку.
               - Эта уже большая, - дедушка присел на корточки рядом с внуком и показал рукавицей в сторону пары приземистых ёлочек, - давай, одну из них возьмём?
               - А не маленькая она будет?
               - Нет, не маленькая, половина её под снегом от мороза прячется. Сейчас мы одну заберём, а вторую оставим, и лесу не навредим, и тебе радость, - приговаривал дедушка, пробираясь по снегу к ёлкам.
               «Как же это мы такие маленькие можем навредить такому большому лесу?» - подумал мальчишка и спросил:
               - А как это  - «не навредим»?
               - Две ёлки рядом только мешать друг другу будут, а так мы заберём одну, а вторая вырастет большая и красивая, - ответил дедушка и вдруг замер. Протянув руку, показал на снежный бугорок, - смотри, Серёжка, заяц сидит!
               - Где? – округлил глаза мальчишка, - Где? - повторил он, оглядывая все кусты и неровности снега.
               - Да вот же он! За пень спрятался, одни уши торчат! – дедушка хлопнул в рукавицы и громко свистнул.
               Заяц вылетел из-за своего укрытия  и задал такого стрекача, что только его и видели. Серёжка успел разглядеть лишь снежный ком, быстро умчавшийся в лесную чащу…

               Когда они тремя сугробами пришли на двор, бабушка сначала никак не хотела пускать их в избу. Лишь только тогда, когда Серёжка подал свой голос, она, всплеснув руками, признала внука и дедушку. Подав деду веник, наказала обмести внука с ног до головы, и ушла в избу накрывать на стол.
               Отряхнувшись веником, путешественники занесли в сени ёлку.
               - Пусть сначала здесь постоит, потом мы её в ту половину поставим, и будем наряжать, - сказал дедушка, пропуская вперёд внука.
               Пока Серёжку раздевал дед, развешивая к горячей печке его одежду, мальчишка, с горящими глазами, без остановки рассказывал бабушке и про чумазого тракториста, и про лошадь, и про тётку Ганю,  зайца, и свет в окне у Горбатой Бабы.
               Нагулявшегося мальчишку накормили и положили на часик поспать, пообещав: сразу, как только он проснётся, начать наряжать принесённую из леса ёлку. Серёжка заснул моментально, стоило только его голове прикоснуться к мягкой подушке.
               Скрипнула тихонько сверчком дверь, и во вторую половину, блестя на своих иголках искорками инея, тихо зашла ёлка. Остановившись посередине, она стала наряжаться в красивые мамины платья и, любуясь собой  в высоком зеркале, всё крутилась, разглядывая и нахваливая своё отражение. Снежные зайцы прибежали из леса посмотреть на нарядную ёлку, они прилипли своими носами к окнам и во все глаза смотрели на лесную красавицу. Маленький черный паучок посмотрел на красующуюся ёлку и поспешил за рамку с фотографиями на стене. Там у него, на праздничный случай, было припасено немного золотой краски и маленькая кисть, чтобы выкрасить свою паутинку…

               22 – 30 ноября 2012г