Своеобразный синоптик

            А в этот раз послали нас на Сахалин как группу дежурного по приему и выпуску одиночных самолетов. Командир – Саша Леп (Лепаловский), я – естественно, дежурный штурман, а помощник руководителя полетов и ответственный за все − наш молчун и радиотехник, мой знаменитый второй штурман Паша Сердитов. Послали нас туда в самый золотой для Сахалина месяц – август, когда практически никто не летает, погода – класс, а дары сахалинской природы − рыба, икра, ягода всякая − буквально под ногами валяются.

             Мы с Пашей были холостяками и восприняли эту командировку как Божий дар. Когда вроде и на службе, но вдали от командования, что приравнивается к внеочередному отпуску. А вся работа заключалась во фразе: «Точка не работает. Вход-пролет зоны аэродрома – разрешаю». Да и ту Леп произносил. Это я, конечно, слегка загнул. Аэродром должен был находиться в постоянной готовности принять экипажи, ушедшие на запасной. Но, повторюсь, в августе на Тихоокеанском флоте летали мало, и наше дежурство сильно смахивало на формальность и перестраховку. 

            Синоптик, что входил в нашу группу, уже ждал нас. Он нам в наследство от предыдущей дежурной группы достался и был нам незнаком. Мы своих дивизионных всех хорошо знали. А тут − древний дедушка в звании капитана. Первый взгляд на него говорил,  что так долго люди вообще не живут, а уж в авиации и подавно. Все лицо его покрывал полный набор старческих признаков. Масса мешочков, морщин и морщинок, каких-то клубеньков и узелков красного цвета говорили, что старик в своей жизни времени даром не тратил, а сразу же поутру качественно и крепко похмелялся, да так, что к вечеру опять вполне готов был. По его глазам, будто матовым стеклом прикрытых, было видно, что на его аэродром частенько Ли-2 приземлялся. И старик при этом, похоже, нарушал девятую заповедь «Не лжесвидетельствуй», выписывая лживые метеобюллетени, свидетельствующие, вопреки солнечной погоде и здравому смыслу, о том, что Ли-2 вывалился из покрывающих толстым слоем льда, облаков сразу после прохода ближнего привода. То есть за несколько секунд до касания колесами бетона, над которым вполне могла быть ясная и солнечная погода.

            То, что мои выводы верны, подтвердилось на первом же совместном ужине. Когда мы только заговорили о еде, дедушка собрал с нас по два пятьдесят и, ничего не объясняя, мгновенно исчез. Вернулся он на удивление быстро. Даже самая короткая экспедиция до ближайшей к нам Андреевки, где надо было через подвесной мост идти, потребовала бы не менее часа. А так как транспорта никакого у него не было, оставалось предположить, что его туда, как Вакулу в Санкт-Петербург,  черт отнес, потом терпеливо ждал, пока дед купит водку, тщательно пересчитает сдачу, поругается с продавцами, и затем принес его назад.

Я совершенно не помню, как его звали, поэтому прошу прощения за дедушку и синоптика. Нашли этот артефакт метеорологической службы в Корсакове, на Юге Сахалина, где он был синоптиком при отдельной вертолетной эскадрилье. Категория – старший лейтенант. А так как он, похоже, давал свои метеорекомендации еще Можайскому, командование решило его поблагодарить и отправить на заслуженный отдых майором, что повышало его пенсию со ста пятидесяти до двухсот рублей. Но чтобы получить таким образом звание майора, надо было находиться хотя бы на капитанской должности. Тогда-то приказом командующего его назначили, чисто номинально, синоптиком нашего полка, что потребовало его присутствия в Леонидово.

Было установлено, что в пятницу вечером он садится в поезд и катит к себе домой, в свой Корсаков. В понедельник утречком, бодрый и отдохнувший, приступает к своим синоптическим обязанностям и выдает нам рекомендации относительно готовности аэродрома Леонидово к приему и выпуску одиночных самолетов в метеорологическом отношении. Дедушка четко появлялся к вечеру каждого вторника, а уже утром четверга деловито собирался домой. На все наши вопросы, какая будет погода, он неизменно отвечал:

            − Будет погода, деточки, будет. Летайте себе на здоровье, летайте.

            И действительно, тут он не ошибался, погода была всегда. Летная или нелетная, но какая-то погода была. Первую неделю командир возмущался, что синоптик на работе находится так мало. Фактически две ночи и один день, в среду, он нес свою трудную и ответственную вахту. Но после первой же недели мы были бы рады, чтобы он и вовсе к нам не приезжал.

            Итак, дедушка быстро сгонял за водочкой, хотя, должен заметить, во всех других случаях он передвигался так медленно и с такими стонами, что очень хотелось пристрелить его, чтобы сам не мучался и нам уши не терзал своими причитаниями. Разлив водки он не доверял никому, и после него было бесполезно проверять эту работу даже на атомных весах. Я думаю, что если бы у нас был лемовский демон второго рода, то и он бы удивился строго одинаковому количеству молекул водки в наших стаканах. Выпив первую дозу, он сильно опьянел и понес такую ахинею, что даже некурящий Леп заторопил нас на перекур.

            Когда мы вернулись продолжать наше пиршество, мне показалось, что уровень водки в бутылке несколько понизился, но так как дедушка был не пьянее, чем до нашего ухода, я подумал, что это мне показалось.

            После второго перекура я уже мог поклясться, что уровень водки каждый раз необъяснимым образом несколько понижается. Если бы наш синоптик незаметно, во время нашего отсутствия, (сам он не курил) прикладывался к бутылочке, мы нашли бы его лежащим под столом, так сильно на него действовала выпивка.  В чем причина и куда девалась водка, я узнал на следующее утро.

            Моя койка была напротив дедушкиного ложа, которое он соорудил себе, постелив  два матраса. Когда я приоткрыл глаза, дедушка, свесившись с кровати, производил какие-то странные манипуляции в своем саквояже. Я прикрыв глаза,  наблюдал за ним сквозь ресницы.  Он распрямился. В его руке была грязненькая полиэтиленовая баклажка. Подозрительно глянув на меня,  он накрылся простыней с головой и туда же втянул баклажку. Послышался звук, похожий на приглушенное расстоянием глотание воды из ведра измученной жаждой лошадью. А потом вздох, какой мог бы издать только Прометей, узнавший, что орел больше не будет терзать его печень.  Так вот почему уменьшался уровень водки в бутылках. Старый плут отливал ее потихоньку в свою баклажку в предвидении смертных мук, уготованных ему абстинентным синдромом при пробуждении.

            После того, как спасительная доза подействовала, он развил кипучую деятельность. Справедливо полагая, что Паша, самый младший по званию и должности, ответственен за все, он растолкал его и погнал готовить завтрак. Потом разбудил командира  и толкнул меня. Как трудолюбивая пчела, он собрал с нас опять по два пятьдесят и  мгновенно исчез.

            Не успели мы с командиром совершить утреннее омовение, как он уже появился и  опять принялся за несчастного Пашу, понукая его поторопиться с завтраком.

            За столом он, не спрашивая нашего согласия, разлил водку по стаканам и очень обиделся, узнав, что мы не имеем привычки употреблять спиртные напитки "чуть свет, не срамши". Тем более, что был рабочий день,  и мало ли кто мог позвонить из штаба дивизии.

Позавтракав и выпив при этом положенную ему порцию водки, наш синоптик исчез. И  все дальнейшее метеообеспечение мне пришлось взять на себя, вспомнив училищный курс метеорологии. К вечеру наше пьянющее метеобеспечение, опираясь на плечо такого же пьяненького прапорщика из комендатуры, явилось, нисколько не запылясь.

Несмотря на свое состояние, он тут же поинтересовался насчет ужина и узнав, что ужин еще не готов, сильно негодовал. На этот раз за водкой пришлось идти мне. Несмотря на все его советы и указания, я смог уложиться только за час и получил свою порцию нотаций.

Мы думали, что после такой дозы и хлопотливого дня он угомонится и быстро уснет. Какое там! Нам пришлось узнать обо всех местах, где ему посчастливилось служить. Правда,  об этом он доложил нам весьма своеобразным способом.

Во время ужина он, как ему казалось, незаметно, понемногу отливал в свою баклажку. А когда ужин окончился, он вдруг засуетился и стал куда-то собираться.

– Дедушка, куда это вы, на ночь глядя? – поинтересовался Саша.

– Спасибо, ребята! Все было очень вкусно, но мне пора домой. Вы меня только до Дома офицеров проводите, а там уж я…

Ближайший Дом офицеров находился по другую сторону Татарского пролива, и нас удивило его пожелание.

– До какого Дома офицеров? Здесь нет никакого Дома офицеров.

Он посмотрел на командира таким взглядом, как будто разгадал нашу неловкую попытку разыграть его.

– Как до какого? У нас в Монгохто нет другого Дома офицеров.

– А ты думаешь, ты в Монгохто? – Саша отбросил неуместные церемонии и перешел с ним на «ты».

– Где же я еще по-твоему?

– Ты на Сахалине, в Леонидово.

– А как я сюда попал?

– Как обычно. На поезде.

– Тогда вызовите мне такси, и я поеду домой.

– Какое такси? В Леонидово отродясь никаких такси не было.

– Леонидово? А как я сюда попал? – он глядел на нас глазами совы, выглядывающей из чужого дупла.

Мы, даже обычно помалкивающий Паша, кинулись объяснять ему, как он сюда попал. Как уже упомянутая сова, он вращал головой, глядя то на одного из нас, то на другого.

– Так я не в Корсакове?

– Нет!

– А где же я?

– В Ле-о-ни-до-во! Понял? Все! Ложись спать!

– Ага! Как же! А как там моя жена? Она, бедненькая все глазыньки проглядела, – он сморщился, заморгал, и первая скупая слеза оросила его изборожденную красными прожилками щеку. – Ладно, парни, проводите меня до типографии, а там я уже сам как-нибудь.

Ближайшая известная мне типография находилась на той же стороне пролива, что и Дом офицеров, поэтому мы стали выяснять – где он «находится» в данный момент? Оказалось, что в Заветах Ильича, возле СовГавани. Таким образом нам удалось выяснить, что за свою долгую жизнь ему посчастливилось служить в трех местах: Монгохто, Заветах Ильича и в Корсакове. Вот каждый раз ему казалось, что он находится в одном из этих благословенных мест. Узнав, к своему совиному недоумению, что он находится в Леонидово, он очень удивлялся и интересовался – как он попал сюда? А затем просил или проводить его до Дома офицеров, или до типографии, или вызвать такси.

Наконец, нам это надоело и Саша, надеясь, что он погуляет и ляжет спать, сказал:

– Так! Собирайся и дуй к своей жене. Давай, быстренько.

Дедушка тут же согласился и стал укладывать свой саквояжик. Первым делом он перелил остаток водки в свою грязненькую баклажку. Затем свалил туда все умывательные принадлежности и забегал по комнате:

– Бумажник, бумажник. Где мой бумажник? Вы не видели мой бумажник?

Волей-неволей пришлось и нам подключиться к поискам. Тем более, что он все чаще повторял

– Партбилет, партбилет, партбилет. Там мой партбилет. Вы не видели мой партбилет?

Только этого не хватало. Мы вытряхнули его саквояжик на одеяло. Перетрясли и перещупали его одежду и карманы. Ни партбилета, ни бумажника. Командир опасался, что этот старый дурак из подозрительности спрятал бумажник где-то на улице, под каким-то камешком и теперь никогда не вспомнит, где это. Мы усилили рвение в поисках. Мы обшаривали все углы и закоулки, а дедушка похаживал среди нас и умолял:

– Вы деньги себе заберите, только партбилет мой отдайте.

– Да кому ты нужен со своим бумажником?

Но дедушка только похохатывал:

– Вот красота! Пришел в гости, а меня и ограбили. Чудненько! Вот она, современная молодежь.

А мы только пыхтели и, залезая под все кровати, собирали на себя пыль и мусор. Потом осмотрели умывальник и крыльцо и так до тех пор, пока я не догадался заглянуть между матрасами, из которых наш нежный синоптик приготовил себе ложе. Бумажник с партбилетом, конечно же, лежали там.

– На, старая кошелка, твой бумажник, – я швырнул ему найденное. – Забирай!

Он страшно обиделся:

– Ну, ты! И все вы, не очень-то! Я завтра начальнику политотдела истребительной дивизии пожалуюсь, что вы украли у меня партбилет. Будете знать.

Нас это не сильно обеспокоило, так как он опять решил, что мы служим в Заветах Ильича. А затем он на минуту присосался к своей баклажке и, наконец, угомонился.

Утром, как ни в чем ни бывало, он сгонял за водкой, а к обеду убежал на поезд. Мы перекрестились и до вторника пребывали в нирване, называемой одиночная командировка на Сахалин.

(с) Александр Шипицын