СВЯТАЯ ЖЕНЩИНА

                СВЯТАЯ ЖЕНЩИНА 

Хорошо  помню, когда в 1959-м году мы всем селом хоронили четырнадцатилетнюю Таню Рогозину. Она утонула, спасая человека. Жила она с родителями на краю села, у самой реки Алей. Однажды услышала крик о помощи. Тонула девушка, приехавшая с бригадой «шабашников» из Западной Украины в наш колхоз, чтобы заработать денег и пшеницы. К нам ежегодно приезжали такие бригады. В этом году с ними было четверо девчат.

 Украинка угодила на глубокое место, не умея плавать. Подоспевшую к ней Таню она схватила мертвой хваткой. Девочка не знала элементарных правил спасения людей на водах. Так вместе они и утонули. Пышная западная красавица всплыла на второй же день. А Таню вылавливали несколько суток.

Километром ниже случившегося, где река была мелкой и где можно было разглядеть любой плывущий предмет, подвесили гирлянду  из мощных электроламп. Всю ночь на берегу работал электрогенератор, и полные сутки дежурили односельчане, в том числе и я, сельский электрик. Таня, девочка спортивного сложения, всплыла лишь на четвертые сутки.

Похоронная процессия медленно двигалась через все село. Идущие соблюдали давно установившиеся правила. Впереди несли деревянный крест. Следом четверо несли утопленницу, и их постоянно подменяли. Люди шли нестройными рядами, человека по три-четыре в ряду. Этот порядок сохранялся и тогда, когда вышли за село и двигались по ровному полю, по участку целинной земли, который еще не распахали.

Пересекли шоссейную дорогу. А уже за ней целина была вспахана, и на поле стояла высокая уже готовая к уборке пшеница. Кладбище оказалось внутри пшеничного поля. При подходе к деревенскому кладбищу люди сломали порядок, в котором шли по дороге, и двинулись широким развернутым фронтом.

Теперь те, кто несли крест и гроб, оказались в средине широко раздвинувшейся толпы. И слева, и справа широкими крыльями шли люди, никто никому не мешая, каждый себе впереди, на полшага или на шаг отставая от несущих утопленницу.  Что меня тогда поразило - шли по зрелому посеву хлеба. Дорогу к кладбищу, ранее проходившую по ковыльной степи, по приказу начальства перепахали и засеяли. Это называлось «освоением целины». Так могилы усопших родных и близких односельчан оказались посреди пшеничного поля.

Многие наши односельчане комсомольского возраста, никуда не выезжая, живя дома и работая в родном колхозе, были награждены медалями «За освоение целинных и залежных земель». В их числе и моя младшая сестра Зинаида. Было распахано  ближайшее к селу пастбище.

Народу было много. Люди шли широким фронтом, топча посевы пшеницы. Для крестьян это не свойственно. В этом случае, по-моему, был какой-то протест и некоторое возмущение: зачем перепахали подступы к кладбищу? О чем вы, руководители, думали? О рапортах, о хорошей отчетности, но только не о людях.

Вместе со всеми шли и мы с  мамой. Похороны люди всегда использовали для того, чтобы посетить могилы родных и близких, Вот и мы, бросив по горсти земли на гроб Тани, ушли в сторону, где  лежали в земле мои братья и сестры, а мамины дети,  прожившие кто год, кто чуть больше. В земле лежало их шестеро.  

 Вдруг к нам стали подходить люди и что-то говорить моей маме. В основном тихонько, шепотом. Но одна  молодая женщина  стала выражать свои мысли громко. «Святая женщина! Дай Бог тебе здоровья! Святая!».

Маму это засмущало. Ее бледное лицо покрылось румянцем. Лично мне эта сцена показалась неприличной, какой-то наигранной, неискренней.

Мы любили свою маму, но не  считали ее ни святой, ни  необычной. Она была красивой, особенно в молодости. Обладала сильным высоким голосом. Любила петь и знала очень много народных песен. Ее очень рано выдали замуж. Отцу было семнадцать лет, а маме – шестнадцать.

 Только спустя многие годы, когда ее уже не стало, я смог оценить сказанные в ее адрес слова. Да, она была святой. Она родила нас. И отдавала нам всю свою душу и здоровье. Не было, пожалуй, такого года, чтобы  в нашей семье не ждали прибавления. Так же часто были похороны. Голодное и холодное предвоенное и послевоенное  время не знало пощады. Из двенадцати детей уцелело нас  только шестеро. Да и то трое  оказались больными. Вот такой расклад.

Едва оправившись от родов, мама включалась в колхозные и домашние работы. Она не была ни передовиком, ни отстающей. Не отличалась она и богатырским здоровьем. Ноги ее обезображивали толстые фиолетовые жилы. В обычном одеянии в свои пятьдесят лет, как раз тогда мы были на кладбище, она казалась старушкой.

  А славилась она тем, что умела лечить детей от испуга и от «жабы» (так в нашем селе называли ангину).

За нашим огородом посреди пустыря стоял добротный дом. Хозяина его я не знал. Возможно, его раскулачили и сослали. А в доме сначала располагался сельский совет, а позднее – фельдшерский пункт. Больных принимал фельдшер, а жена его, женщина скандальная, без образования, но удивительной красоты, выполняла обязанности и уборщицы, и санитарки, и медсестры.

И вот, когда в медпункт приносили ребенка с «жабой», провожая родительницу после приема медработника, помощница фельдшера доверительно говорила:

-Сходите к тетке Елене. Она вам поможет.

Так что тропинка от фельдшерского пункта через огород у нас не зарастала.

«Святая» усаживала женщину с ребенком обязательно на порог, разводила в русской печи на загнетке небольшой огонь, растапливала на нем пчелиный воск в жестяной банке. А сама в это время набирала в широкую миску обычную колодезную воду и нашептывала над ней какую-то молитву. Когда молитва заканчивалась, она брала в правую руку растопленный воск, в левую – миску с водой, подходила к сидевшей на пороге женщине, на коленях у которой находился больной ребенок, и над головой ребенка выливала воск в воду. После этого сама разглядывала образовавшийся восковой слиток, который моментально застывал в холодной воде, и давала посмотреть женщине и ребенку.

На этом лечение «жабы» заканчивалось. Наговоренную воду сливали в бутылку. Ею предстояло поить больного, пока вода не кончится. Выздоровление было стопроцентным.

Несколько иначе выглядело лечение «испуга». Это когда ребенок вздрагивал при засыпании и вскрикивал, плохо спал, плакал без видимой причины.

Мама так же растапливала воск, так же выливала его над головой больного. Но, о чудо! Воск принимал совсем иные очертания. Ребенком я часто сам смотрел на этот воск. Там  можно было разглядеть и собаку, и петуха, и корову. Бывали и неясные очертания. Молитва мамы снимала этот испуг. Наговоренная вода делала свое дело. И дите выздоравливало!

Лечила мама и ожоги. Однажды, еще дошкольником, я решил заучить молитву, которая сопровождала лечение ожогов. Меня это интересовало потому, что сам я в раннем детстве был ошпарен кипятком. Начало молитвы помню до сих пор: «Бежит лиса по под леса, несет лиса…». А дальше забыл. Недобросовестный ученик.

Мама не таила от меня своих знаний. И я мог, став старше, заучить все ее молитвы. Но все дело в обстановке. Нас воспитывали как стойких атеистов, высмеивали любое суеверие. Удивительно, что в нашем доме многие годы уживались верующая лекарка, отец коммунист и дети-пионеры и комсомольцы.

И даже тогда, когда я услышал от молодой женщины адресованные маме слова «Святая женщина», я все еще не принял их за настоящие. Это был период, когда я, возвратясь со службы в армии, возглавлял колхозную комсомольскую организацию и ко всему  относился скептически.

Отец наш к тому времени жил уже в другой семье. Я вернулся  домой лишь для того, чтобы починить пристройки и подремонтировать дом. Мне еще предстояло работать по специальности, полученной в техникуме. 

…Мы хоронили Таню. Она была прекрасной, эта сельская девочка. Позднее в ее честь Танями были названы несколько новорожденных односельчанок.

А в 1964 году на этом же кладбище мы похоронили маму. Ей исполнилось всего 60 лет. Тогда впервые в Советском Союзе колхозникам стали начислять пенсию. Она была мизерной, 12,5 рубля. Мама получила ее один раз, да еще три пенсии выдали ей на похороны. В 1973 году рядом с ней похоронили отца. Так они воссоединились после смерти.

                                                             Василий ХРАМЦОВ.