Сумка-холодильник образца 1987 года

Сумка-холодильник образца 1987 года

Я думаю, что еще много осталось людей, которые помнят советский дефицит и голод, когда не было не то, что таких насущных товаров, как очки или носки[1], но не было и продуктов питания.

Москвичей еще кормили, скудно, но кормили. Наверное, надеясь на то, что в случае народного восстания против советской диктатуры, они создадут некую «буферную зону», которая грудью защитит Кремль.

Зато в провинции, даже и не совсем глухой, в магазинах было шаром покати. Моя мать, коренная москвичка, не интересовавшаяся в юности ничем, кроме спорта и не знавшая о том, что творится не только за пределами Москвы, но даже в соседнем районе, в 1952 году в первый раз поехала в командировку под город Горький (ныне Нижний Новгород). Где была поражена, что в местном магазине в продаже ничего нет, кроме каких-то поржавелых банок с кильками и прогоркшей крупы. Помереть бы ей с голода, не наладив трофейный немецкий кабель от Москвы до Горького, если бы не ушлые рабочие, наладившие товарообмен с аборигенами. На гвозди, припой, провода они выменивали яйца, кур, молоко, картошку. Когда меновые товары закончились они зарабатывали корм своей молодецкой силой – кому-то забор подправят, кому-то дрова поколят, что-то поднесут, что-то подвезут (был грузовичок-москвичок-400 государственный)… Хлеб, за которым выстраивались очереди, привозили один раз в три дня. Но, как не странно, его хватало на всех, даже на командированных.

Годы шли, и вот прошла четверть века, прежде чем в 1978 году моя мать приехала в подмосковный дом отдыха, под Наро-Фоминск. И опять повторилась старая грустная картина – пыльных пустых магазинных полок, уставленных просроченными рыбными консервами.

А вот снабжение Москвы за эти двадцать пять лет значительно улучшилось, что привело к появлению «колбасного туризма», когда приезжие штурмовали московские магазины в надежде оторвать, пусть малый, но зато кусок «московской вкусной жизни». Существовала шутливая загадка: «– Длинное, зеленое пахнет колбасой? –Поезд из Москвы!» Москвичи злились на приезжих, иногородние ненавидели москвичей – то есть – идея создания «буферной зоны» между Кремлем и советским народом работала. Принцип «разделяй и властвуй» работал во все времена.

Но не только провинциалы приезжали в Москву за колбасой, получив законное прозвище «колбасников», а сами москвичи, отправляясь в гости к своим деревенским родственникам тащили с собой уйму продовольственных подарков.

Отец моего школьного приятеля, коммунист со стажем, участник, и даже инвалид, войны, к каждому партийному празднику и непартийному Новому году получал «продуктовый набор», как тогда называлась подкормка для преданных советской диктатуре личностей, состоящий по большей части из сырокопченых колбас. Все эти «палки» (как тогда говорили) хранились в холодильнике и летом отвозились его сыном родне в деревню Орловской области, где на эту «хрень» смотрели как на нечто фантастическое – как на соболью шубу, добавляя при этом: «Жируете… инвалиды, мать…»

Мне тоже пришлось занятоься колбасничеством, когда я стал посещать Саратов. Обычная сырокопченая колбаса, в общем-то, спокойно переносила двадцатичасовую разлуку с холодильником и возить ее можно было в обычной сумке, не говоря уж о любимом тетей Ниной бородинском хлебе, о котором саратовцы могли только мечтать. Главное – везти незаметно, чтобы не сперли в поезде, в те длительные моменты моего отсутствия в вагоне, когда я, проклиная колесную жизнь, курил одну за другой сигареты в тамбуре.

Но как-то мне захотелось привезти с собой мяса, которого в те годы ни то, что в Саратове, а и в Москве найти было трудно. Нет я не имею в виду ту багрово-черную субстанцию, намотанную тонким слоем на громадную кость, которую можно было изредка встретить в районных магазинах, а нормальное, настоящее, свежее мясо.

В Саратове мяса я не видел вообще, кроме как в магазине «Кооператор», где оно, будучи в два раза дороже государственного, выглядело также гадко, если не хуже. Странно, но, несмотря на относительно жаркое саратовское лето, холодильные прилавки в Кооператоре почти не работали. А рой мух, танцующий над зеленеющим куском не придавал ему привлекательности.

Мясо я купить мог – оставался вопрос – как провезти его, не дав затухнуть, двадцать часов. Ответ прост – портативный холодильник. Но тогда мы в этой стране только могли мечтать об этом. Поэтому пришлось изобретать велосипед.

Нужна была хорошая теплоизоляция? Хорошо бы одеяло засунуть в сумку, но порвать одеяло на куски я не мог, поскольку в те годы и одеяло купить было проблематично – дефицит! Да и сделать это было сложно. Тогда я порылся в подвале нашей лаборатории и нашел обломки акмиграна[2], которым щедро были облицован потолок и стены. Взяв образец я заткнул им устье муфельной печи, поставленной на полный жар. Он пожух, обуглился, задымил, но противоположная его сторона нагрелась совсем несильно. Стало ясно – теплоизоляция материал есть. Остается сделать из него стенки в сумке.

Но тут – снова загвоздка. Обломки в подвале были слишком мелкие, чтобы из них можно было что-то сотворить. Нужны были цельные панели. Что ж… аппетит требует жертв. В угоду ему умирают коровы, свиньи, кролики, а иногда даже кошки с собаками. В моем случае за аппетит пришлось расплачиваться потолку. 

Придя на работу почти на час раньше, пока никого не было (я всегда поступал так, когда хотел что-нибудь украсть в лаборатории, памятуя о том, что «петух встает рано, а злодей раньше»), вытащил из подвала обломки акмиграна и раскидал их по полу, предварительно сняв с потолка несколько панелей, которые аккуратно разрезал по нужным мне размерам и сложил в портфель[3]. Все это кажется на словах легко, а вот учитывая шестиметровую высоту потолков в нашей лаборатории, можно сказать, что это было эквилибристическая кража. Стены тоже были из акмиграна, но мне казалось, что в самопроизвольное падение панелей с потолка поверят лучше, чем в падение со стены. И я, как всегда, оказался прав!

Дальше оставалось только дождаться кого-нибудь из начальства, который войдет в средний зал и увидит обрушение и посетовать вместе с ним. Все спишут на тряску и вибрацию, производимую стендом моделирования земляных работ. Что, в общем-то, и вышло. Подлог не был замечен – никто даже не хотел задуматься над моей ошибкой – «Россия – щедрая душа» и я навалил обломков намного больше, чем должно было получиться из якобы упавших панелей.

Но все это было бессмысленно без охладителя. Термоса из акмиграна с тряпками не сотворить. Должен быть какой-нибудь производитель холода! А вот с этим проблем не существовало для меня – сейчас мало кто помнит, но даже в те годы не все киоски мороженого имели электрохолодильник. Многие, как и в 1960-е годы, охлаждались сухим льдом[4], который мы с детства выпрашивали у морожениц, поскольку нам нравилось бросать его в большую тарелку с водой и глядеть как он мечется по ней из стороны в сторону, выпуская небольшой хвостик белесого дымка.

За два часа перед отъездом я зашел в такой киоск и продавщица за какую-то мелочь навалила мне в сумку кучу сухого льда.

Оставалось последнее – побыстрей положить сумку в ящик под нижней полкой, из которого, даже если сумка окажется негерметичной, холод наружу будет выходить с трудом. Вот здесь я прошибся – думал только о холоде, но забыл о самой углекислоте.

 Явившись минут за сорок до отхода поезда, который, как всегда, подали на перрон минут за десять до отправления, я все равно пролез одним из первых и быстренько засунул сумку под нижние нары в купе. Хотя это было, собственно говоря, не купе – я любил ездить в плацкарте. Во-первых, это подешевле[5], а во-вторых, там менее душно, чем в запечатанных купе, непроветривающихся многие годы.

Удивительно, но сколько я промотался в поездах, окно мне удавалось открыть только два раза, да и то не в России, а в Татарии и Башкирии. Такое впечатление, что русские, хоть и живут в холоде на севере, но в душе сохранили свои индо-европейские корни и этого холода дико боятся.

У меня было нижнее место, поэтому я сел на полку, тем самым подчеркивая, что багажный ящик уже занят и не зачем туда и лазить.

Пассажиры быстренько занимали места и явился владелец билета на верхнюю полку, который оказалась бесформенной полной женщиной лет сорока с очень толстыми икрами, которая сразу же стала умолять меня поменяться местами. В душе я проклял ее, еще не понимая, что жутко неправ – ведь она избавляет меня от тягостной ночи.

Но выглядеть неджентельменски не хотелось, поэтому я, без лишних уговоров, согласился. Она шлепнулась на нижние нары, открыла свою сумочку и стала есть. Сколько времени она ела и сколько она съела – не знаю. Поезд отправлялся где-то в семь вечера, к одиннадцати меня стало клонить в сон, я залез наверх и улегся, а она все хрумтела и хрумтела. Под ее равномерный хрумт я и уснул.

Рано утром меня разбудили ее вздохи, кашель и сопение. Она жаловалась на головную боль, на бессонную ночь, в течение которой она то и дело задыхалась. Она пыталась объяснить всем вокруг, что такой отвратительной ночи у нее еще никогда в поезде не было, а ездит она в Москву постоянно, что это ужас а не ночь и она просто не понимает, что с ней такое… и так далее и тому подобное.

Я решил, что она просто-напросто обожралась и раздувшийся желудок выдавливает воздух из легких, но сказать об этом не решился, боясь развязать мелкой шуткой большой скандал. И вот часов с пяти утра она все ныла, стонала, кряхтела, ходила по вагону туда и сюда. Короче – не давала спать. Чему я, в общем, немного не расстраивался, поскольку ехал от одного дома до другого и у меня была возможность по приезду отдохнуть. Не командированный!

Но каково же было мое удивление (и последующий испуг тоже), когда, как положено, на Трофимовском[6]кто-то сорвал стоп-кран и я, заспешив к выходу, попросил ее встать чтобы достать сумку.

Я рывком поднял нары и боже мой!

Сумка в нескольких местах дала течь и влага, которой в таких местах выше крыши, веселым снежком нарисовала узоры на сумке, стенках багажного отделения и даже – на внутренней стороне полки на которой спала толстая мадама. Но – главное – оттуда шел такой запах! Оттуда пахло смертью! Хорошо все-таки, что углекислота тяжелее воздуха и не пошла вверх, удушая несчастную толстушку, а осталась в багажном ящике как вода, лишь чуть-чуть подтравив женщину.

Она выпучила глаза и явно хотела мне что-то сказать…

Но я не стал слушать, а рванул к дверям и был таков…

Спрыгнуть удалось только, когда поезд набирал ход, торжествуя в душе: «вороных вам теперь не догнать»!