Кошка Ксюша

Кошка Ксюша
Сельского жителя я могу кратко охарактеризовать только одним словом: «хозяин» (подразумевая при этом единство владельца и властителя, подобно английскому "Lord”). Поколение за поколением, в течение многих десятков тысяч лет, он создавал будущее трудом своих рук, привыкнув распоряжаться этим миром по своему усмотрению, глядя на все вокруг прагматично, без лишней сентиментальности. Ибо (скажем так) – сентиментальность голоду подобна. Пожалеешь красоту – не будет урожая, вот она и смерть.
От того насколько умело земледелец распорядится тем, что ему отпущено, зависит его будущее – будет урожай или нет. При этом он может полагаться только на опыт предыдущих поколений, наверное, поэтому селяне, так косны и консервативны.
Крестьянин вынужден рачительно и разумно распределять доставшееся ему жизненное пространство. Ведь от этого тоже зависит судьба урожая. Каждый предмет его мира имеет свое строго определенное, чаще всего, неизменное предназначение.
Несмотря на то, что крестьянин не только властелин, но одновременно и  раб[1], он смело и твердо стоит на земле, поскольку знает, что какие бы испытания не посылала ему природа, пока есть земля, животные, растения он будет сыт, а значит – будет жить. Недаром, притчей в языцех, стала крестьянская невозмутимость и деревенское спокойствие.
В отличие от земледельца, горожанин не хозяин своему миру. Крестьянский мир создал Бог – он вечен (в нашем, человеческом, понимании), а городской – люди. Поэтому городская обстановка – не более, чем игрушечный мирок, существующий только по человеческой прихоти. Люди его создали, населили другими людьми, люди его и уничтожат. Сегодня он есть, а завтра – нет. И горожане – его рабы, но не хозяева, потому, что они не производят еду, а получают ее от других людей, подобно домашним животным, живущим в клетках. Видимо, именно эта шаткость положения горожанина и приводит к нервозному образу жизни. Как не отгораживается он, ученостью, образованностью, воспитанием, от реалий, все равно понимает, что живет только чужими подачками.
Живя в таком «игрушечном», «иллюзорном» мире, не чувствуя себя владельцем положения, горожанин, естественно, не может правильно относиться к своему миру, распределить выделенное пространство, потому… потому, что оно беспрерывно меняется, ибо зависит от людей.
Отношение сельчан к кошачьему племени резко отличается от горожан. В городе предпочитают котов, в деревене – кошек, поскольку кошки ловят мышей, а приносимых котят несложно утопить в ведре. Для городских, кошка. не более чем «живая мягкая игрушка». Тысячелетним инстинктом, они чувствуют необходимость присутствия рядом домашних животных, но их игрушечный, иллюзорный мир заставляет людей относиться к ним также, по-игрушечному.
Кошку звали Ксюша. Это была упитанная ласковая кошка, самой натуральной кошачьей расцветки. Некоторые именуют ее камуфляжной, некоторые серой, а я, как ни странно – зеленой. Что вызывает определенные насмешки, но надо помнить, что каждый из нас видит мир по-своему. И что одному – красно, другому зелено.
Я спросил у Ирины, откуда у кошки такое имя? А она ответила, что оно – плод непростых размышлений и раздумий, поскольку, придумывая имя кошке, Ирина хотела, чтобы в нем присутствовала исконная кошачья форманта «К…С», а этому удовлетворяли «Аксинья», «Ксения», да «Оксана», ну еще и «Александра», которое, правда, сразу же было похерено из-за своей непроизносимости. Сказать «Аксинья» или «Оксана» было просто, но Иринку раздражала «икающая»[2], как она говорила начальная гласная, поэтому было выбрано нежно-ласкательное «Ксюша».
Было у Ирины в задумке еще одно подходящее имя «Маркиза», но ей показалось, что смешно будет выглядеть Маркиза, таскающаяся по двору с дохлым мышом в зубах или лазающая по мусорной куче.
Неожиданно для самого себя я вдруг вспомнил имя «Кассандра» и решил, что оно также оченно кошачье, поскольку его можно произнести звучно-раскатисто «Кыс-с-с-сандра»! Мы решили обязательно назвать так нашу следующую кошку, но этому, к сожалению, не суждено было сбыться.
Первое наставление, которое я получил в отношении кошки Ксюши, было: «Кошку не кормить! Не кормить! Вы, городские, балуете их разносолами и они на диванах лежат, а здесь – деревня – кошка должна мышей ловить!» И это была сущая правда. Кошки – настолько наглые и ленивые создания, что трудятся только тогда, когда сильно голодны. Физиология хищника позволяет им долго обходится без еды. Стоит только покормить кошку, как она будет терпеливо ждать подачки, даже, если по ней будут бегать мыши, и примется их ловить, только доведя себя до полного истощения. На Ксюше я это не проверял, зато, потом, в середине 1990-х годов неоднократно видел это на примере уличных котов, которые, однажды получив кормежку из моего окна, могли часами напролет сидеть перед ним в ожидании следующей порции, не обращая внимания, ни на плохолетающих птиц, ни на кротов, ни мышей.
Ксюше разрешалось давать немного молочка, но обязательно после того, как она наловит мышей.
Как горожанин, я иногда видел кошку, несущую в зубах мышь. Но кошка, в таких случаях, всегда быстро бежала, держась на значительном расстоянии от людей. Еще я читал о том, что кошки приносят своим хозяевам пойманных мышей, как бы отчитываясь о проделанной работе. Но своими глазами никогда ничего подобного не видел. И только Ксюша показала мне как трудится настоящая деревенская кошка.
Каждый день, выходя поутру на крыльцо, я находил на второй ступенечке пять-шесть мышей, аккуратно (подчеркиваю – аккуратно) уложенных, как шпроты в баночке – плотно друг к дружке, мордами к дому, а хвостиками – ко двору. Мало того – они всегда были разложены по росту – маленькие слева, длинненькие – справа. И это продолжалось изо дня в день. Иногда мышей было мало, иногда – много. Порою они все были одинаковы, но, если одна мышка попадалась побольше, то она тут же занимала крайнюю правую позицию. Удивительная любовь животного к порядку. Ведь можно было бы и накидать их как попало – все равно бы дали молочка – ведь работа выполнена и выполнена успешно. Но нет – Ксюша как бы подчеркивала класс своей работы, гордясь и красуясь не только тем, что она наловила нам мышей, а еще и тем, как она их красиво продемонстрировала свой улов. Мне видится в этом зачаточное состояние эстетических чувств у животных.
Да Бог обделил их, и способностью к творчеству, и этикой, и эстетикой, но какие-то отдельные проблески вышеназванного у животных все-таки встречаются. Создается впечатление, что, перед тем, как приступить к созданию человека, Бог испытывал «программные фрагменты человеческого интеллекта» на различных животных, да так и оставил в них. Этим объясняется почему вороны так любят всякое блестящее и не просто любят, а натурально «коллекционируют» его, аккуратно раскладывая найденное по своему неопрятному «вороньему гнезду».
Второе наставление было: «Кошку дальше террасы не пускать. Пыль и шерсть в доме не нужна». Да, у сельских жителей, все разложено по полочкам. Пшеница – здесь, рожь – там, овес – тут. Скот – в хлеву, собака – в конуре, куры – в курятнике, свиньи – в свинарнике. Земля селянину это позволяет.
Городской житель, до предела ограниченный в пространстве, вынужден сваливать все в одну кучу. Его мир похож на котомку бродяги, где все вместе – и еда, и одежда, и нехитрый инструмент. Поэтому зачастую его жилище представляет собой смесь, и спальни, и хлева, а порою – и гаража, когда в дом затаскивают не только животных[3], но и велосипеды, а порой даже и мотоциклы[4].
Но Ксюша совершенно не стремилась в дом – скорее наоборот – ее влекла улица, как привычный натуральный животный мир. Человеческое жилье она рассматривала только как временное убежище от непогоды. Не раз я видел ее в дождь сидящую под террасой и, несмотря на то, что я широко раскрывал дверь и даже говорил «кис-кис», кошка не двигалась с места. Своим свободолюбием она поступалась только во времена сильных морозов, когда сама приходила погреться у печки, со стороны кухни.
А один раз, спросонья, она, сама не желая того, меня так серьезно напугала, что я, потерявши равновесие, грохнулся на землю.
А было так…
Ночью, в самый ее исход, когда из темноты начинали только-только пробиваться еще не лучи, и даже не сполохи, а какие-то шальные проблески, которые то ли есть, то ли нет, проснулся я по нужде. А поскольку на двое лето и не было дождя, то идти решил в уличный туалет, совмещая приятно с полезным – облегчить душу, да посмотреть на колдовство турковского раннего-раннего утра.
Мне кажется, что мы, коренные москвичи, оттого так и ограничены, что всю свою жизнь от рождения до смерти смотрим в свою или чужую стенку. В Москве мы не просто не видим неба – мы совершенно не видим простора. У этого города нет размаха, несмотря на пресловутые Семь Холмов. А подковообразное зрелище с Воробьевых гор на задымлено-запыленный, протянувшийся до самого горизонта город, застроенный разномастными домами, удовольствия не вызывает. Нью-Йорк, Тайбэй, Сидней со своими небоскребами, многоуровневыми эстакадами тоже не дают увидеть небо. Но все-таки – недолгий путь выводит тебя на океанский простор, на ширь и размах, которую трудно описать словами, где есть, и простор, и горизонт, и огромный купол неба. А главное – глоток незабываемого по вкусу свежего морского воздуха. Но две столицы Париж и Москва не дают человеку вздохнуть полной грудью. Наверное поэтому у русских и французов такое сродство друг к другу[5], что мы однажды даже отказывались от своего языка в пользу французского, а французы наводнили свою страну русскими эмигрантами.
Поэтому пройтись лишний раз по простору, по воле, было для меня не иначе как удовольствием. Тем более в такое время, которое я по большей части просыпаю.
Выйдя из дома я осторожно направился по дорожке к туалету, стараясь в темноте с непросыпа не свалится в картофельные грядки. Глянув для верности на темный контур сортира на фоне уже посветлевшего неба, я убедился, что иду правильно и непроизвольно опустил взгляд долу – прерванный сон брал свое. Я напрягся, передернулся и для верности еще и потрясся, как собака после купания, пытаясь тем самым сбросить с себя, наваливающуюся на меня дрему.
Сделав еще пару-тройку шагов, я поднял глаза, надеясь, что это мне поможет проснуться и остолбенел – с крыши туалета на меня смотрели два огненных зеленых глаза. Может быть с непросыпа или от общей темноты, а вернее, и от того, и от другого вместе, эти глаза не произвели на меня впечатления кошачих. Да и вообще – в тот момент я вряд ли помнил о существовании домашней кошки Ксюши. Я не принял их, ни за рысьи, ни за волчьи – я просто испугался и остолбенел, заворожено глядя на них… и каков был мой ужас, когда я увидел, что эти глаза летят по воздуху прямо на меня.
Издав какой-то сдавленный звук, похожий на сипение, я шарахнулся назад, замахав от страха руками как ветряная мельница, оступился и повалился навзничь в огород! Мне повезло – рыхлая земля смягчила падение – я не ушибся, не свернулся и, слава богу, не обдудолился. А услышанный мною предсмертный взвизг мыши, объяснил происшедшее.
Ну, конечно – где же быть еще мышам, как не возле мусорной кучи. Ведь я неоднократно днем видел Ксюшку сидящей на крыше сортира. Она терпелива выжидала, когда мышь подойдет поближе, чтобы сверху накинуться на нее. А в этот раз мое приближение распугало мышей и они кинулись врассыпную, поэтому кошке пришлось не падать камнем вниз, как это она делала обычно, а прыгать, причем прыгать в мою сторону, потому что, мыши, разбегались из-под моих ног.
Потом не раз набегала на мои губы косенькая ухмылка при воспоминании о том испуге, который произвела на меня кошка Ксюша, хотя о своем позорном падении я предпочитал не распространяться.

[1] Понятно, что у самого лучшего хозяина плохая погода запросто погубит урожай.

[2] Действительно, если быстро-неоднократно произносить «Аксинья» и, особенно «Оксана», как это бывает, когда зовешь кошку, то на первом слоге вырывается громкое «икание».

[3] Каких только животных обезумевшие горожане не тащат в свои маленькие жилища. Моя школьная знакомая содержит змей, рыбок, рептилий, и еще – тараканов и полный холодильник мышей, которыми кормит своих питомцев. Сравнивать такую квартиру с хлевом – значит оскорбить хлев.

[4] Мой сосед, квартира 38, дома 24-а по Большой Академической улице держал в однокомнатной квартире на первом этаже мотоцикл. Когда он уехал, квартира досталась его родне, которые наверное целый месяц отчищали пол от смеси масла с грязью, въевшейся в паркетный пол.

[5] Интересно, что, и Парижа, и Москва прославились своими тюрьмами – Бастилией и Бутыркой.


 

© Copyright: Владимир Юрков, 2013

Регистрационный номер №0157249

от 7 сентября 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0157249 выдан для произведения: Кошка Ксюша
Сельского жителя я могу кратко охарактеризовать только одним словом: «хозяин» (подразумевая при этом единство владельца и властителя, подобно английскому "Lord”). Поколение за поколением, в течение многих десятков тысяч лет, он создавал будущее трудом своих рук, привыкнув распоряжаться этим миром по своему усмотрению, глядя на все вокруг прагматично, без лишней сентиментальности. Ибо (скажем так) – сентиментальность голоду подобна. Пожалеешь красоту – не будет урожая, вот она и смерть.
От того насколько умело земледелец распорядится тем, что ему отпущено, зависит его будущее – будет урожай или нет. При этом он может полагаться только на опыт предыдущих поколений, наверное, поэтому селяне, так косны и консервативны.
Крестьянин вынужден рачительно и разумно распределять доставшееся ему жизненное пространство. Ведь от этого тоже зависит судьба урожая. Каждый предмет его мира имеет свое строго определенное, чаще всего, неизменное предназначение.
Несмотря на то, что крестьянин не только властелин, но одновременно и  раб[1], он смело и твердо стоит на земле, поскольку знает, что какие бы испытания не посылала ему природа, пока есть земля, животные, растения он будет сыт, а значит – будет жить. Недаром, притчей в языцех, стала крестьянская невозмутимость и деревенское спокойствие.
В отличие от земледельца, горожанин не хозяин своему миру. Крестьянский мир создал Бог – он вечен (в нашем, человеческом, понимании), а городской – люди. Поэтому городская обстановка – не более, чем игрушечный мирок, существующий только по человеческой прихоти. Люди его создали, населили другими людьми, люди его и уничтожат. Сегодня он есть, а завтра – нет. И горожане – его рабы, но не хозяева, потому, что они не производят еду, а получают ее от других людей, подобно домашним животным, живущим в клетках. Видимо, именно эта шаткость положения горожанина и приводит к нервозному образу жизни. Как не отгораживается он, ученостью, образованностью, воспитанием, от реалий, все равно понимает, что живет только чужими подачками.
Живя в таком «игрушечном», «иллюзорном» мире, не чувствуя себя владельцем положения, горожанин, естественно, не может правильно относиться к своему миру, распределить выделенное пространство, потому… потому, что оно беспрерывно меняется, ибо зависит от людей.
Отношение сельчан к кошачьему племени резко отличается от горожан. В городе предпочитают котов, в деревене – кошек, поскольку кошки ловят мышей, а приносимых котят несложно утопить в ведре. Для городских, кошка. не более чем «живая мягкая игрушка». Тысячелетним инстинктом, они чувствуют необходимость присутствия рядом домашних животных, но их игрушечный, иллюзорный мир заставляет людей относиться к ним также, по-игрушечному.
Кошку звали Ксюша. Это была упитанная ласковая кошка, самой натуральной кошачьей расцветки. Некоторые именуют ее камуфляжной, некоторые серой, а я, как ни странно – зеленой. Что вызывает определенные насмешки, но надо помнить, что каждый из нас видит мир по-своему. И что одному – красно, другому зелено.
Я спросил у Ирины, откуда у кошки такое имя? А она ответила, что оно – плод непростых размышлений и раздумий, поскольку, придумывая имя кошке, Ирина хотела, чтобы в нем присутствовала исконная кошачья форманта «К…С», а этому удовлетворяли «Аксинья», «Ксения», да «Оксана», ну еще и «Александра», которое, правда, сразу же было похерено из-за своей непроизносимости. Сказать «Аксинья» или «Оксана» было просто, но Иринку раздражала «икающая»[2], как она говорила начальная гласная, поэтому было выбрано нежно-ласкательное «Ксюша».
Было у Ирины в задумке еще одно подходящее имя «Маркиза», но ей показалось, что смешно будет выглядеть Маркиза, таскающаяся по двору с дохлым мышом в зубах или лазающая по мусорной куче.
Неожиданно для самого себя я вдруг вспомнил имя «Кассандра» и решил, что оно также оченно кошачье, поскольку его можно произнести звучно-раскатисто «Кыс-с-с-сандра»! Мы решили обязательно назвать так нашу следующую кошку, но этому, к сожалению, не суждено было сбыться.
Первое наставление, которое я получил в отношении кошки Ксюши, было: «Кошку не кормить! Не кормить! Вы, городские, балуете их разносолами и они на диванах лежат, а здесь – деревня – кошка должна мышей ловить!» И это была сущая правда. Кошки – настолько наглые и ленивые создания, что трудятся только тогда, когда сильно голодны. Физиология хищника позволяет им долго обходится без еды. Стоит только покормить кошку, как она будет терпеливо ждать подачки, даже, если по ней будут бегать мыши, и примется их ловить, только доведя себя до полного истощения. На Ксюше я это не проверял, зато, потом, в середине 1990-х годов неоднократно видел это на примере уличных котов, которые, однажды получив кормежку из моего окна, могли часами напролет сидеть перед ним в ожидании следующей порции, не обращая внимания, ни на плохолетающих птиц, ни на кротов, ни мышей.
Ксюше разрешалось давать немного молочка, но обязательно после того, как она наловит мышей.
Как горожанин, я иногда видел кошку, несущую в зубах мышь. Но кошка, в таких случаях, всегда быстро бежала, держась на значительном расстоянии от людей. Еще я читал о том, что кошки приносят своим хозяевам пойманных мышей, как бы отчитываясь о проделанной работе. Но своими глазами никогда ничего подобного не видел. И только Ксюша показала мне как трудится настоящая деревенская кошка.
Каждый день, выходя поутру на крыльцо, я находил на второй ступенечке пять-шесть мышей, аккуратно (подчеркиваю – аккуратно) уложенных, как шпроты в баночке – плотно друг к дружке, мордами к дому, а хвостиками – ко двору. Мало того – они всегда были разложены по росту – маленькие слева, длинненькие – справа. И это продолжалось изо дня в день. Иногда мышей было мало, иногда – много. Порою они все были одинаковы, но, если одна мышка попадалась побольше, то она тут же занимала крайнюю правую позицию. Удивительная любовь животного к порядку. Ведь можно было бы и накидать их как попало – все равно бы дали молочка – ведь работа выполнена и выполнена успешно. Но нет – Ксюша как бы подчеркивала класс своей работы, гордясь и красуясь не только тем, что она наловила нам мышей, а еще и тем, как она их красиво продемонстрировала свой улов. Мне видится в этом зачаточное состояние эстетических чувств у животных.
Да Бог обделил их, и способностью к творчеству, и этикой, и эстетикой, но какие-то отдельные проблески вышеназванного у животных все-таки встречаются. Создается впечатление, что, перед тем, как приступить к созданию человека, Бог испытывал «программные фрагменты человеческого интеллекта» на различных животных, да так и оставил в них. Этим объясняется почему вороны так любят всякое блестящее и не просто любят, а натурально «коллекционируют» его, аккуратно раскладывая найденное по своему неопрятному «вороньему гнезду».
Второе наставление было: «Кошку дальше террасы не пускать. Пыль и шерсть в доме не нужна». Да, у сельских жителей, все разложено по полочкам. Пшеница – здесь, рожь – там, овес – тут. Скот – в хлеву, собака – в конуре, куры – в курятнике, свиньи – в свинарнике. Земля селянину это позволяет.
Городской житель, до предела ограниченный в пространстве, вынужден сваливать все в одну кучу. Его мир похож на котомку бродяги, где все вместе – и еда, и одежда, и нехитрый инструмент. Поэтому зачастую его жилище представляет собой смесь, и спальни, и хлева, а порою – и гаража, когда в дом затаскивают не только животных[3], но и велосипеды, а порой даже и мотоциклы[4].
Но Ксюша совершенно не стремилась в дом – скорее наоборот – ее влекла улица, как привычный натуральный животный мир. Человеческое жилье она рассматривала только как временное убежище от непогоды. Не раз я видел ее в дождь сидящую под террасой и, несмотря на то, что я широко раскрывал дверь и даже говорил «кис-кис», кошка не двигалась с места. Своим свободолюбием она поступалась только во времена сильных морозов, когда сама приходила погреться у печки, со стороны кухни.
А один раз, спросонья, она, сама не желая того, меня так серьезно напугала, что я, потерявши равновесие, грохнулся на землю.
А было так…
Ночью, в самый ее исход, когда из темноты начинали только-только пробиваться еще не лучи, и даже не сполохи, а какие-то шальные проблески, которые то ли есть, то ли нет, проснулся я по нужде. А поскольку на двое лето и не было дождя, то идти решил в уличный туалет, совмещая приятно с полезным – облегчить душу, да посмотреть на колдовство турковского раннего-раннего утра.
Мне кажется, что мы, коренные москвичи, оттого так и ограничены, что всю свою жизнь от рождения до смерти смотрим в свою или чужую стенку. В Москве мы не просто не видим неба – мы совершенно не видим простора. У этого города нет размаха, несмотря на пресловутые Семь Холмов. А подковообразное зрелище с Воробьевых гор на задымлено-запыленный, протянувшийся до самого горизонта город, застроенный разномастными домами, удовольствия не вызывает. Нью-Йорк, Тайбэй, Сидней со своими небоскребами, многоуровневыми эстакадами тоже не дают увидеть небо. Но все-таки – недолгий путь выводит тебя на океанский простор, на ширь и размах, которую трудно описать словами, где есть, и простор, и горизонт, и огромный купол неба. А главное – глоток незабываемого по вкусу свежего морского воздуха. Но две столицы Париж и Москва не дают человеку вздохнуть полной грудью. Наверное поэтому у русских и французов такое сродство друг к другу[5], что мы однажды даже отказывались от своего языка в пользу французского, а французы наводнили свою страну русскими эмигрантами.
Поэтому пройтись лишний раз по простору, по воле, было для меня не иначе как удовольствием. Тем более в такое время, которое я по большей части просыпаю.
Выйдя из дома я осторожно направился по дорожке к туалету, стараясь в темноте с непросыпа не свалится в картофельные грядки. Глянув для верности на темный контур сортира на фоне уже посветлевшего неба, я убедился, что иду правильно и непроизвольно опустил взгляд долу – прерванный сон брал свое. Я напрягся, передернулся и для верности еще и потрясся, как собака после купания, пытаясь тем самым сбросить с себя, наваливающуюся на меня дрему.
Сделав еще пару-тройку шагов, я поднял глаза, надеясь, что это мне поможет проснуться и остолбенел – с крыши туалета на меня смотрели два огненных зеленых глаза. Может быть с непросыпа или от общей темноты, а вернее, и от того, и от другого вместе, эти глаза не произвели на меня впечатления кошачих. Да и вообще – в тот момент я вряд ли помнил о существовании домашней кошки Ксюши. Я не принял их, ни за рысьи, ни за волчьи – я просто испугался и остолбенел, заворожено глядя на них… и каков был мой ужас, когда я увидел, что эти глаза летят по воздуху прямо на меня.
Издав какой-то сдавленный звук, похожий на сипение, я шарахнулся назад, замахав от страха руками как ветряная мельница, оступился и повалился навзничь в огород! Мне повезло – рыхлая земля смягчила падение – я не ушибся, не свернулся и, слава богу, не обдудолился. А услышанный мною предсмертный взвизг мыши, объяснил происшедшее.
Ну, конечно – где же быть еще мышам, как не возле мусорной кучи. Ведь я неоднократно днем видел Ксюшку сидящей на крыше сортира. Она терпелива выжидала, когда мышь подойдет поближе, чтобы сверху накинуться на нее. А в этот раз мое приближение распугало мышей и они кинулись врассыпную, поэтому кошке пришлось не падать камнем вниз, как это она делала обычно, а прыгать, причем прыгать в мою сторону, потому что, мыши, разбегались из-под моих ног.
Потом не раз набегала на мои губы косенькая ухмылка при воспоминании о том испуге, который произвела на меня кошка Ксюша, хотя о своем позорном падении я предпочитал не распространяться.

[1] Понятно, что у самого лучшего хозяина плохая погода запросто погубит урожай.

[2] Действительно, если быстро-неоднократно произносить «Аксинья» и, особенно «Оксана», как это бывает, когда зовешь кошку, то на первом слоге вырывается громкое «икание».

[3] Каких только животных обезумевшие горожане не тащат в свои маленькие жилища. Моя школьная знакомая содержит змей, рыбок, рептилий, и еще – тараканов и полный холодильник мышей, которыми кормит своих питомцев. Сравнивать такую квартиру с хлевом – значит оскорбить хлев.

[4] Мой сосед, квартира 38, дома 24-а по Большой Академической улице держал в однокомнатной квартире на первом этаже мотоцикл. Когда он уехал, квартира досталась его родне, которые наверное целый месяц отчищали пол от смеси масла с грязью, въевшейся в паркетный пол.

[5] Интересно, что, и Парижа, и Москва прославились своими тюрьмами – Бастилией и Бутыркой.


 

 

Я не знаю как кормить кур

Сумка-холодильник образца 1987 года