Старенькая «Зингер»

Старенькая «Зингер» строчила сегодня без перерыва. Но Тима так привык 
к ее мелодиям, что ему еще лучше думалось под ее неравномерное стрекотание. 
А когда он засыпал, то короткая остановка в работе тети Миры, могла наоборот его 
пробудить, незапланированной тишиной. Помогал сосредоточиться и голос в 
громкоговорителе, висевшем справа от двери, прямо над вереницей выключателей 
с черным электрическим счетчиком в голове, - ну просто говорящая гусеница. 

Выключатели тоже были черные и казались ножками будущей бабочки. Телом же всей 
конструкции искусственного насекомого (обычной составляющей коммунальной жизни, - 
остроумного решения проблемы коллективного использования общественного электричества) 
была выкрашенная под дверь дощечка из дерева. Коридоры, кухня и отхожие места были 
украшены гирляндой индивидуальных лампочек, включаемых с этих нехитрых пультов 
дистанционного управления находящихся в каждой из комнат коммуналки. 

Голос из громкоговорителя принадлежал известному чтецу и воспроизводил сегодня 
рассказы Чехова. Злоумышленник, отвинчивающий гайки был Тиме почти родным, а теперь, 
когда он посмотрел фильм с экранизацией рассказа, приобрел и реальный облик известных 
киноартистов. Бородатый мужик, которого допрашивает въедливый следователь царской 
полиции, словно выступал из деревянного футляра на фоне давно не крашенной, пожелтевшей 
от времени двери, которая вела в обычно темный длинный коридор, оклеенный самыми 
дешевыми в мире обоями. В коридоре свет зажигался только при приеме гостей, а в обычные
дни его слегка подсвечивал дневной или электрический свет с кухни или через стеклянные 
наддверные окошки комнат вдоль длинных стен. 

Комната, в которой проживал Тима со своей тетей, находилась у самой входной двери. 
В этом были преимущества и недостатки. Эта часть коридора была самая холодная, но зато 
с кухни сюда почти не доходили запахи многочисленных блюд, изготовляемых жильцами.
Их комната представляла неширокий и достаточно длинный прямоугольник, и как поведала 
Андреевна, служила до революции кладовкой. 

Тимина кровать, а точнее диванчик с круглыми валиками у стенки и по бокам, так и 
осталась стоять с еще далеких детских времен в противоположном двери правом углу - 
у окна. 
Его ноги по-прежнему не доставали дальнего валика, и не было необходимости покупать 
новый. Матрац диванчика обновил мастер на все руки дядя Веня, и Тима помогал ему, 
как мог одним из летних вечеров прямо во дворе у окна их комнаты. Его поразила 
тогда нехитрая конструкция внутренностей пружинистого тела его лежанки, а также 
технологическая логика ремонта. Технический ватин да клубок веревок, привезенный 
дядей, сказочно обновил тогда видавший виды и казавшимся отживший свой век диван. 

Кровать тети Миры пряталась в левом углу, по диагонали от Тиминой, за занавеской, 
и также не изменила своего местоположения, с той поры как она привезла Тиму из 
детдома в Ташкенте. Она окончила службу телеграфисткой в речной флотилии Ленинграда, 
где провела все годы войны и блокады. Тима тогда не знал, что демобилизовалась тетя 
Мира в те голодные послевоенные годы из армии из-за него.

Как раз напротив этой полинялой занавески-ширмы под приглушенным светом настенного бра 
плотно прижалась к стенке черная с золотистыми вензелями на спине и пузе трофейная 
швейная машинка. Пятно света точно ложилось на столешницу и ярко освещало лишь место 
под прыгающей иголкой да тонкие руки, прижимающие ткань к железной каретке технического 
чуда середины девятнадцатого века. Для Тимы машинка была как бы одушевленным третьим 
жильцом их комнаты, а для тети Миры гордостью и материальной основой ее благосостояния. 

Еще совсем недавно Тима был уверен, что в «брюхе» машинки ютилась целая семья самых 
маленьких гномов на свете, и они дружно выходили на работу, когда тетя Мира зажигала 
лампочку и нажимала на педаль.
Тима понимал, что гномам бы не хватило силы вращать огромное колесо, но именно они 
нажимали на все рычажки и управляли иголкой и нитками.
Но теперь он уже был большим и знал, что это не так. Но как?

В один из вечеров, оставшись надолго один, (тетя ушла в театр и строго на строго 
приказала Тиме во время лечь спать), он чтобы прогнать страх исходивший от темного
декабрьского окна, включил бра и стал учиться одной ногой заставлять строчить 
машинку без останова. Сначала все шло хорошо, но потом нога соскочила с железного 
решетчатого основания, рука, прижимающая лоскуток ткани к серебристой дощечке под 
иголкой, дрогнула и к Тиминому несчастью иголка застряла внутри под блестящей 
никелированной пластинкой. Тима попробовал покрутить за рукоятку, которая заменяла 
туловищу швейной машинке хвостик, но не смог сдвинуть ее с места. Помня, как тетя 
Мира иногда заглядывала внутрь железного черного козлика, он двумя руками изо всех 
своих детских сил постарался сделать то же самое. 

Козлик действительно приподнялся, стал падать к стенке и уперся в нее рогом, то есть 
движком на голове, куда продевалась нитка. Теперь Тима видел гладкое пузо снизу, а в 
столешнице открылись внутренности, вся сложная механика швейного чуда. Маслянистые 
рычажки, круглые подшипники ладно соединялись друг с другом, и Тиме очень захотелось 
разгадать это таинство во взаимодействии красивых деталей. Механических игрушек в те 
годы не было, во всяком случае, у него, и то, что ему представилось, было прекрасно 
сконструированное и воплощенное в металл механическая система, преобразующую заложенную
ее создателем логику в реальную пользу. Время для Тимы остановилось, - он погрузился 
в первое свое техническое путешествие.

Всю машинку ему разобрать не удалось, - он просто не успел, так как тетя, волнуясь за 
него, вернулась после первого отделения из театра домой. Она, завидев уже из подворотни 
свет в их окне, своим N-ым чутьем ощутила неладное и побежала через подворотни от 
одного двора-колодца в другой. Однако увлекшийся Тима не расслышал гулкий стук ее 
каблучков, заполнивший дворовое пространство. И вот уже тетя Мира появилась в комнате.
Она распахнула дверь, бросилась к мальчику и порывисто прижала его к промерзшему в 
снежинках своему видавшему виды пальто, долго не отпуская, плача от счастья, что он 
цел и ее страхи были напрасны. Так бывает у взрослых. 

Самое плохое было для Тимы тогда в том, что тетя его сосем не ругала за испорченное 
свое главное достояние, а лишь печально посмотрела на замолчавший надолго механизм. 
Потом она накапала свои тридцать две капли в хрустальную рюмочку, и в их комнате на 
всю ночь поселялся запах лекарства. 
Выручил их опять же тот же дальний родственник со стороны папы, как говорила тетя 
Мира, – дядя Веня, у которого были «золотые руки». На этот раз он пришел к ним с 
коричневым кожаным чемоданчиком. По углам чемоданчика белели металлические уголки. 
В чемоданчике оказались всевозможные отверточки, надфиля, клещи и молоточки. 

Ничего более чудесного Тима до этого не видел. Ему трудно было решить, что 
важнее смотреть, как дядя Веня собирает швейную машинку, выбирая из груды 
металлических частей очередную, (детали разбросанные Тимой по полу, тетя сложила 
в белую эмалированную кастрюлю), или перебирать содержимое чемоданчика, постоянно
спрашивая, - «а зачем это». Больше всего Тиму поразили две вещи – изящный, 
стройный штангенциркуль и подковообразный микрометр, каждый из которых лежал в 
отдельной деревянной коробочке. Но их дядя Веня брать не разрешил, а лишь позволил 
раскрыть деревянные футляры с черной бархоткой внутри и полюбоваться издали 
загадочной измерительной техникой. Тима все-таки их украдкой потрогал, и 
прикосновение к этим техническим чудесам еще долго сохранялось на кончиках его пальцев.

Машинка послушно заработал вновь, как прежде. Дядя Веня уходить не торопился. 
Тетя Мира уговорила его остаться на ужин. Они долго сидели с тетей Миррой. 
Тетя Мира спела несколько красивых песен.
Тиме очень понравилось, а дядя Веня стал очень грустным, взял тети Миры руку 
и поцеловал. «Никто не поет романсы, как ты», - сказал дядя Веня, и голос его стал 
похож на голос артистов кино. 

С тех пор дядя Веня стал появляться в их доме все чаще и чаще, каждый раз что-то 
исправляя или устанавливая вновь. Он мог чинить даже телевизоры, которые как раз 
стали входить в обиход обычных советских семей. Закончив очередное дело, он оставался 
поужинать, а за Тимой приходила соседка Андреевна и уводила к себе «повечерять». 
Тима любил сидеть в ее комнате и слушать ее рассказы о жизни при царе. 
Когда Тима возвращался к себе, дяди Вени уже не было, а в комнате оставался запах 
от его «Беломора». Других папирос дядя Веня не курил. Тетя Мира с возвращением Тимы 
сразу же закрывал форточку, стелила ему постель, и было видно, что у нее необычно 
хорошее настроение. Она даже что-то напевала и иногда начинала смеяться, что было 
для нее совсем необычным занятием. Наверно дядя Веня рассказал ей новый анекдот. 
Их он знал огромное количество.

Потом все это оборвалось.
Повзрослев, он разгадал тайну дяди Вени, а также крики его жены пришедшей как-то в 
обычный день, без приглашения. Тиму и на этот раз забрала Андреевна, а крики были 
слышны через всю квартиру. Тетя Мира после этой незваной гости тяжело заболела, ее 
даже забирали в больницу, а Тима две недели жил под присмотром Андреевны и с ней 
ходил навещать ужасно бледную тетю. Самое страшное для него было спать одному в
комнате. Добрая Андреевна разрешила не выключать лампочку над старенькой «Зингер» 
всю ночь. С той поры Тима никогда больше не слышал, чтобы тетя Мира пела.