Главная → Проза → Малые формы → Рассказы → Сразу после каникул

Сразу после каникул

14 апреля 2013 - Денис Маркелов
Это случилось в самом начале ноября, сразу после первых в жизни Наташи школьных каникул.
    Наташа Протасова пришла в класс без формы. Разумеется, она не решилась придти туда совсем без одежды. Она нарядилась как на праздник – совсем недавно все восхищались и её бархатным платьем брусничного цвета и белыми колготками и теми задорными клубничками в волосах. Это было в театре – на спектакле о похождениях Колобка. Наташе было жаль этого круглого недотёпу – он казался ей похожим на подаренный папой мяч – тот вечно тоже куда-то укатывался и всегда норовил напороться на гвоздь.
            И вот Наташа не захотела надевать в школу скучное шоколадное платье с тёмным, как ночь передником. Во-первых, платье было слишком обычным – такое же было и у двоечницы Кукушкиной, и у других девчонок. Они были все слишком обыкновенными – и Наташа не понимала, зачем и ей ходить в таком скучном платье.
            Зато бархатного платья не было ни у кого из этих девчонок. Они и в театр явились в школьной форме, правда, без скучных передников – а в буфете, словно соревнуясь на скорость, поедали купленные Верой Петровной эклеры.
            Вера Петровна была очень строгой. Папа Наташи Протасовой каждый день заезжал за дочерью в школу на красивой чёрной машине – и однажды сказал по секрету дочке, что её учительница очень напоминает ему идейную народоволку.
            Наташа запомнила слова отца. И вот теперь ждала похвал от этой суровой женщины.
            Но Вера Петровна отчего-то не обрадовалась.
            Она втянула её своим долгим учительским взглядом, как нанос втягивает растекшуюся по полу лужу. С лица Наташи тотчас сползла улыбка. Она поняла, что  сделала что-то не так, и сейчас её будут ругать.
            - Так, Протасова явно перепутала театр со школой… Или она считает, что и здесь показывают представления.
            - Просто папа постирал моё школьное платье. Не могла же я прогулять. Или придти сюда совсем голой…
            Последнее слово спрыгнуло с языка Наташи как бы само собой. Словно бы большая противная лягушка.
            - Не захотела придти голой? – переспросила Вера Петровна.
            - Ну да… Это же неприлично… - пропищала Протасова.
            В голове Веры Петровны прокручивались злые мысли. От неё только что ушёл очередной жених. Вера Петровна также стыдилась своей наготы – она отказывала всем женихам, когда те хотели увидеть её голой.
            Отец Протасовой наиболее раздражал воображение этой молодой преподавательницы. Она завидовала этой девчонке – в её года уже хотелось какой-то стабильности – подруги говорили, что Вера Петровна похожа на Мэри Поппинс, и что она такая стильная.
            «Вот бы Протасова была моей падчерицей…»
            Она тотчас представила, как та стоит в углу или ходит гусиным шагом по дорогому ковру, сметая с него щеткой накопившийся за неделю сор.
            Вера Петровна обошла ученицу и незаметно от неё закрыла дверь класса на ключ.
            Затем она повернула Наташу лицом к классу и стала говорить.
            Наташа плохо улавливал смысл речи учительницы. Она лишь дрожала, как сахарная игрушка в потных руках сладкоежки, чувствуя, что скоро просто вытечет из своей одежды, как сказочная Снегурочка.
            - Вера Петровна, отпустите меня… мне жарко… - пролепетала Наташа.
            - Так, Протасова мне сказала, что ей жарко. А что делает человек, когда ему жарко?
            Белобрысая и противная Кукушкина тотчас взметнула свою правую руку. Ей ужасно хотелось разбавить строй своих вековечных двоек хоть одной, пусть и самой бледной «пятёркой».
            -Человек, когда ему жарко, снимает с себя одежду. Пусть и Наташка снимет,
если ей так жарко…
            - Да, пусть раздевается.
            - Догола…
            - В сказках все вздорные принцессы догола раздеваются…
            Лицо Наташи вдруг стало красным – таким же, как её затейливые клубнички. Она вдруг представила, как розовеет перед всеми этими мальчишками и тихо заплакала.
            Она уже жалела, что наврала насчёт платья. Платье ей всегда стирала бабушка. У отца не хватало на это ни времени, ни умения. Он чувствовал какую-то вину перед Наташей – потому что так и не смог приискать ей добрую старательную мачеху.
            - Может быть, тебе не хватает музыки.
            Вера Петровна достала из  бумажного конверта  с большой круглой дырой посередине такой же большой чёрный блин и поставила его на диск электропроигрывателя. После треска из двух колонок донеслось:
 
 
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой.
 
            Наташе стало всё равно. Она понимала, что делает что-то не так, что не должна быть такой слабой – ведь её папа директор трикотажной фабрики. Но почему-то снимала с себя всё,  молча, как робот.
            Она ужасно хотела полностью зарозоветь с последним аккордом песни. Стать неинтересной, как разобранная после праздника ёлка, когда все игрушки вновь спрятаны в ящик.
            Вера Петровна молча, наблюдала за стараниями этой вздорной куколки. Она даже ощутила холодящее прикосновение парабеллума – тот холодил ей левое бедро.
            - Вот и прекрасно. Теперь до конца дня ты просидишь так на месте Кукушкиной, а она сядет на твоё место… А завтра ты пригласишь в школу отца.
            Наташа, молча пошла на место Кукушкиной. Они едва разошлись в узком проходе – малиновая от стыда отличница, и веселящаяся от души двоечница. Наташе было стыдно – она вспомнила, как смеялась над этой белобрысой невеждой. Кукушкину все звали по фамилии – и Наташа даже не задумывалась, а каково её имя. Да и она была сейчас только Протасовой. Голой Протасовой.
 
            Вера Петровна провела этот день как на иголках. Она всё ещё не решалась простить Протасову. Голую девочку трудно было назвать Наташей. В мыслях она давно уже командовала ею, как приёмной дочерью – стать разом директоршей было так заманчиво.
            Родители бы обрадовались её выбору. Она ещё не решила, как станет заманивать в свои сети Никодима Ивановича. Но то, что Протасова уже на ¾ её падчерица – в это она верила безоговорочно – как люди верят в теорему Пифагора.
            Наташа не заалела, что не может играть с другими детьми в ручеёк. Даже в туалет её не пускали – да она и сама не хотела ни по-маленькому, ни по-большому. Она вдруг поняла, что всё равно всё та же Протасова. Что она не стала Кукушкиной, и мысленно заставляла эту невежду также розоветь…
 
            У Никодима Ивановича всё утро всё валилось из рук. Он даже летучку провёл как-то спустя рукава, словно бы и сам не знал, зачем все эти люди собрались в его кабинете.
            Он думал, что зря так долго играл роль отца-одиночки. В том, что Наденька оказалась в той дурацкой больнице, был виноват он один – врачи честно предупредили его, что жена не вынесет ещё одних родов.
            Он не старался искать себе ещё одну новую женщину. Смотреть на женщин с вожделением было зазорно – так поступали лишь сопливые мальчишки, желая обладать девчачьими куклами.
            Дочь была такой же куклой. Она жила рядом тихо, как та самая кукла из сказки. И если ту диковинку сказочного профессора надо было вовремя чистить и смазывать, то дочь кормить и водить в школу.
            На выходные к ним в квартиру приходила его родная мама. Она помогала сыну с уборкой и купала Наташу.
            Он не решался делать это сам. Было неловко входить в ванную, к тому же он всегда находил в чертах дочери какие-то особые приметы Наденьки.
            Та уверяла его, что вынесет всё. И он также думал, что ещё один ребёнок просто необходим им – пора из треугольника превращаться в квадрат.
            Но Бог решил иначе.
            Он сделал из их семьи глупый и ужасно короткий отрезок.
            Учительница его дочери годилась на роль одной из вершины возобновляемой фигуры. Она нравилась Никодиму Ивановичу. Пару раз он даже видел её во сне обнаженной – этого не случалось со времён его юности, когда ему снилась красивая и недоступная соседка по парте.
 
            - А что и впрямь попробовать. Но как? И где мне всё сказать этой девушке?
            Он не собирался задерживаться после родительского собрания. А что, если пригласить её на чай. Пригласить – и всё сказать?
            Он так ясно представил эту картину, что покраснел, словно мальчишка застигнутый дворником на задах городской бани. Ему часто снилось, как он подглядывает за Эльвирой – комсоргом и первой красавицей в классе.
            Эльвира так и не стала ему ни невестой, ни женой. После школы её часто замечали в ресторанах, и говорили, что она пристрастилась к бутылке и от того быстро и, увы, безвозвратно, постарела.
 
 
            Школьная уборщица в очередной раз переменила воду.
            Близился полдень.
            Обычно в этот час из пристройки гурьбой скатывались младшеклассники. Ожидающие их родители толпились в фойе, толпились и вели себя с необыкновенной гордостью.
            В этой толпе счастливчиков она замечала и свою первую любовь. Никодим почти не изменился – она помнила его страстным комсомольцем. И очень жалела, что так и не сумела преодолеть девичьей стыдливости.
            С Никодимом было легко казаться неприступной. Он не решался штурмовать её бастионы – как в переводных романах выражались галантные мушкетёры. А она сама могла легко флиртовать с ним – не опасаясь за целостность той заветной щёлки, которую она берегла для совсем другого – возможно весьма позолоченного ключика.
            Её вскрыли грубой отмычкой. Точнее просто напросто обманули, получив взамен позорящие её всхлипы и вздохи. Она плохо помнила ту ночь.
            Помнила лишь, как прыгала, как коза, уворачиваясь от свиста отцовских подтяжек.
Именно отец настоял потом на аборте. Он был рад вырезать незапланированного им наследника, как кисту или недоброкачественную опухоль.
            Никодиму была ни к чему больная и истрёпанная экс-гордячка. Ему подошла франтоватая учительница этих малышей. Она напоминала собой леди – но под холёной внешностью скрывались черты первостатейной ведьмы…
 
 
* * *
            Вера Петровна с чувством вздохнула
            Она явно сплоховала – лиловые губы ей вовсе не шли.
            Да, нужно было выглядеть взрослой и самостоятельной.
            Вера Петровна оставалась всё той же Верочкой – смазливой и гордящейся собой самкой. Она нуждалась в муже –  в полноценном муже –  а не в друге на одну ночь, который всегда глуп как согрешивший одноклассник.
            А вот Никодим Иванович.
            Он чем-то напомнил ей классного руководителя. Такие люди притягивают девичьи сердца сами этого не желая.
            В лице   своей маленькой ученицы она не могла угадать черт любимого мужчины. Наверняка это женщина родила дочь от кого-то другого, а потом попросту разыграла спектакль перед благородным Никодимом Ивановичем.
            Голенькая Наташа сжалась в комок на задней парте. Она ещё не верила в то, что ей позволят одеться до встречи с отцом. Наверняка её отдадут ей так, словно найденную на помойке куклу.
            В детстве она видела, как бродячие псы разорвали одежду на кукле. Это было страшно. Кто-то прогнал собак, но кукла уже была голой и скучной.
            - Протасова, подойди ко мне.
            Девочка с трудом отклеила попу от порядком влажного стула. Она стыдилась быть в одних расстёгнутых сандалиях. Те подло позвякивали – позвякивали, словно колокольчики на колпаке у шута.
            Вера Петровна выудила из шкафа смятое платье колготки и всё то, что ещё утром так приятно скрывало наготу этой ожившей куколки.
            Наташа заплакала. И с какой-то пугливой пенью стала прятать себя. Ей было стыдно. От платья уже пахло школой. Оно уже не было столь красивым.
            - Подожди, мы пойдём к твоему папе вместе…
            - Я всё ему расскажу…
            - Ой, неужели ты думаешь, что он поверит тебе? Ты такая наивная, Протасова. Кстати, ты должна знать, что он уже сделал мне предложение.
            - Предложение…
            - Да, я стану твоей новой мамой. Ведь ты читала сказку о Золушке и…
 
            Наташа не помнила, как оказалась на первом этаже. Куртка осталась в кабинете. Она забыла о ней, и теперь не знала, что делать – вернуться в класс или найти иное убежище.
            Страшное место, то самое место, куда было всегда страшно заходить. Взрослые девушки смотрели на таких малявок, как она – Наташа Протасова с презрением. Наташа стеснялась делать свои дела при всех – она не привыкла быть на виду.
            Но теперь здесь не было старших. Зато тут была Кукушкина, какая-то незнакомая девчонка… и - о, ужас – какой-то странный мальчишка.
 
            Подозрительная тишина в девчачьей уборной насторожила техничку.
            Она всегда чувствовала опасность.
            С того вечера, когда.
            Об этом было трудно вспоминать, но ещё труднее забыть.
            Наверняка сейчас там происходило то же самое, как и в том грязном и подлом сортире на задворках городского парка..
            Она вошла, вошла как раз вовремя.
            Две девчонки измывались над третьей. Стоящий у рукомойника мальчишка, как молоденький петушок поперхнулся криком и, покраснев, как рак, выбежал в коридор.
 
            Начинающие эсессовки стояли, повесив носы и готовясь нагрузить свои трусы излишним грузом.
            Протасовой было стыдно. Она вела себя глупо, словно беззащитный манекен. Она вдруг испугалась Кукушкину, ту самую недотёпу Кукушкину. Боялась добавить в этот мир вони.
            Техничка видела в этом испуганном ребёнке саму себя.
            Тогда, поссорившись с Никодимом, она очень сглупила. И тогда в пропахшем хлоркой туалете, напрасно закрывала свои слезящиеся глаза.
            Она уже однажды видела такие же глаза. Видела их на лице Никодима.
            - Это – его дочь. Его дочь…
            - Тётенька. Это всё Павлик… - прогундосила Кукушкина.
            Её пальцы уже тянулись к пуговке на переднике.
            Кукушкина привыкла примазываться к взрослым. Её отец частенько наказывал её ставя в угол и надолго забывая на ¾  голой дочери.
            - Марш отсюда, - рявкнула женщина в чёрном халате.
            Испуганные девчонки выбежали.
            - Одевайся…
 
 
            Эта дурацкая девчонка словно бы сквозь землю провалилась.
            Не хватало, чтобы она под автомобиль угодила!
            Душа Веры Павловна охолодела.
            Она не часто так пугалась. Быть виноватой не входило в её планы.
            Вдруг этот папаша пожалуется в РайОНО, а то в газету. Чёрт её дёрнул разыгрывать спектакль перед этой малышнёй.
           
 
            Никодим Иванович был не в себе. Он совершенно забыл, что надо заехать за дочерью в школу. Работа слишком засасывала его – работа, которая так радовала вначале, и была ненавистна сейчас.
            - Это завод сожрал мою жену. Если бы я был более чутким.
            Директорская «Волга». Когда-то на ней ездил Николай Амвросиевич – теперь он. Шофёр оставался один – бывший таксист Михеев.
            Он уже потерял лоск пай-мальчика – и выглядел побитой жизнью собакой. Такой же собакой – хотя и на половину породистой ощущал себя и сам Никодим Иванович.
            - Не беспокойтесь, Никодим Иванович. Ничего с Вашей Наташенькой не случится. Мы же в СССР живём, не в США.
            - Вот, именно, что в СССР.
            Он уже жалел, что сказал эти слова. Михеев покачал головой – и принялся дальше крутить баранку, нашаривая время от времени ускользающую волну «Маяка».
            Никодима Ивановича не отпускало прошлое.
            Он вдруг вспомнил, как в выпускном классе, на Первомай, поссорился с Эльвирой – она была слишком высокомерной с ним, словно бы ждала ещё более дорого подарка от Судьбы, как какая-нибудь заносчивая китайская принцесса.
 
            Здание школы оставалось таким же, как во времена его юности.
            Он помнил, как грезил тогда далёким и недоступным Космосом, как был рад, хоть в старших классах увидеть рядом с собой девчонок, как наконец почувствовал то волнительное чувство, от которого даже самое незаметное пятно разрастается до размеров континента.
            Эльвира тогда не осталась на выпускной. Она пришла лишь за аттестатом – необыкновенно серьёзная и молчаливая.
            С ней никто не разговаривал. Даже на него она посмотрела холодно и тупо, как на пустой, никому особо невидимый воздух.
            Он так и не узнал её тайны. Не узнал, да и не спешил узнавать, разом утратив все детские иллюзии. Отец устроил его сначала на завод, а затем в институт – говоря, что он обязательно должен стать первоклассным инженером.
            Об Эльвире он слышал мельком. Говорили, что она сошгла с круга. Что пару раз её видали растрёпанно и пьяной.
 
            Шофёр Михеев также имел тайну.
            Он помнил тот майский вечер, помнил, как помнит зверь.
            Тогда в парке их всех одурманил не то весенний воздух, не то выпитое пиво, а может эта, похожая на белянку девушка, которая явно напрашивалась на приключения, порхая, как мотылёк у фонарного столба.
            Что было дальше походило на кошмарный сон, сон, в котором все роли расписаны заранее, и нет возможности сменить их. Он тогда стоял на стрёме, сам отказавшись терзать наспех оголенную и нагло опозоренную незнакомку. Она тихо сопела, боясь ненароком подставить под удар то свою попку, то пах..
            Они оставили её лежать на полу, словно издыхающего голубя, и пропали в ночи, словно бы стая пернатых хищников. Михееву не хотелось вспоминать тот вечер – наверняка та недотрога постыдилась закладывать их.
            В тот день он догуливал свои свободные дни – затем три года подряд пытался понять, что делать дальше. Иногда его помавало всё рассказать то вахтенному офицеру, то друзьям в кубрике. Другие парни имели невест, и подруг – один он имел грязную сортирную тайну.
            Он не сразу вернулся сюда. Устраиваясь шофёром на фабрику, он думал, что прошлое никогда не настигнет его. Не заставит прятаться и стараться смотреть в сторону, словно нашкодившему ребёнку.
            Он уже жалел, что вылез из-за руля.
            На лице женщины в чёрном халате была презрительная улыбка. Она смотрела сквозь него, обращая счастливый взгляд на его начальника.
            «Не может быть!».
            Михеев закашлялся, он посетовал на только что выкуренную сигарету – пора было завязывать с куревом….
 
            Вера Петровна так и не решилась ничего сказать.
            Она старалась держаться строго, как начинающая гувернантка, и от того подло краснела.
            - Ну, как прошёл день? – спросил дочь Протасов-старший, присаживаясь перед ней на корточки и поправляя какую-то малозаметную висюльку.
            - Нормально, папа… Было очень весело.
 
            У вчерашней отличницы и активистки разом повлажнели трусы.
            Она вновь была только Верочкой – глупой и надменной фантазёркой. Было бы забавно стать наложницей у этого вдовца.
            Ноябрь давил ей на плечи. Приближалась зима, а с ней и ощущение смерти. Смерти, о которой она раньше не думала. Глаза Верочки наткнулись на фигуру шофёра – тот смотрел на неё так, как будто бы показывал финский нож.
 
            - Ну, что обосралась, павлиниха?! – зло подумала техничка.
            Пора было давать звонок.
            Она тупо нажала кнопку зуммера и приготовилась ждать спешащих на волю школьников. Вечером обещали мороз – и ей было стыдно и скучно.
            - А было бы забавно эту кралю в баню со мной позвать. Пусть мне спинку потрёт на досуге…
 
 
 
 
…
 
 
 
 
 
 
 
 
           
 
           
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2013

Регистрационный номер №0130811

от 14 апреля 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0130811 выдан для произведения:
Это случилось в самом начале ноября, сразу после первых в жизни Наташи школьных каникул.
    Наташа Протасова пришла в класс без формы. Разумеется, она не решилась придти туда совсем без одежды. Она нарядилась как на праздник – совсем недавно все восхищались и её бархатным платьем брусничного цвета и белыми колготками и теми задорными клубничками в волосах. Это было в театре – на спектакле о похождениях Колобка. Наташе было жаль этого круглого недотёпу – он казался ей похожим на подаренный папой мяч – тот вечно тоже куда-то укатывался и всегда норовил напороться на гвоздь.
            И вот Наташа не захотела надевать в школу скучное шоколадное платье с тёмным, как ночь передником. Во-первых, платье было слишком обычным – такое же было и у двоечницы Кукушкиной, и у других девчонок. Они были все слишком обыкновенными – и Наташа не понимала, зачем и ей ходить в таком скучном платье.
            Зато бархатного платья не было ни у кого из этих девчонок. Они и в театр явились в школьной форме, правда, без скучных передников – а в буфете, словно соревнуясь на скорость, поедали купленные Верой Петровной эклеры.
            Вера Петровна была очень строгой. Папа Наташи Протасовой каждый день заезжал за дочерью в школу на красивой чёрной машине – и однажды сказал по секрету дочке, что её учительница очень напоминает ему идейную народоволку.
            Наташа запомнила слова отца. И вот теперь ждала похвал от этой суровой женщины.
            Но Вера Петровна отчего-то не обрадовалась.
            Она втянула её своим долгим учительским взглядом, как нанос втягивает растекшуюся по полу лужу. С лица Наташи тотчас сползла улыбка. Она поняла, что  сделала что-то не так, и сейчас её будут ругать.
            - Так, Протасова явно перепутала театр со школой… Или она считает, что и здесь показывают представления.
            - Просто папа постирал моё школьное платье. Не могла же я прогулять. Или придти сюда совсем голой…
            Последнее слово спрыгнуло с языка Наташи как бы само собой. Словно бы большая противная лягушка.
            - Не захотела придти голой? – переспросила Вера Петровна.
            - Ну да… Это же неприлично… - пропищала Протасова.
            В голове Веры Петровны прокручивались злые мысли. От неё только что ушёл очередной жених. Вера Петровна также стыдилась своей наготы – она отказывала всем женихам, когда те хотели увидеть её голой.
            Отец Протасовой наиболее раздражал воображение этой молодой преподавательницы. Она завидовала этой девчонке – в её года уже хотелось какой-то стабильности – подруги говорили, что Вера Петровна похожа на Мэри Поппинс, и что она такая стильная.
            «Вот бы Протасова была моей падчерицей…»
            Она тотчас представила, как стоит в углу или ходит гусиным шагом по дорогому ковру, сметая с него щеткой накопившийся за неделю сор.
            Вера Петровна обошла ученицу и незаметно от неё закрыла дверь класса на ключ.
            Затем она повернула Наташу лицом к классу и стала говорить.
            Наташа плохо улавливал смысл речи учительницы. Она лишь дрожала, как сахарная игрушка в потных руках сладкоежки, чувствуя, что скоро просто вытечет из своей одежды, как сказочная Снегурочка.
            - Вера Петровна, отпустите меня… мне жарко… - пролепетала Наташа.
            - Так, Протасова мне сказала, что ей жарко. А что делает человек, когда ему жарко?
            Белобрысая и противная Кукушкина тотчас взметнула свою правую руку. Ей ужасно хотелось разбавить строй своих вековечных двоек хоть одной, пусть и самой бледной «пятёркой».
            -Человек, когда ему жарко, снимает с себя одежду. Пусть и Наташка снимет,
если ей так жарко…
            - Да, пусть раздевается.
            - Догола…
            - В сказках все вздорные принцессы догола раздеваются…
            Лицо Наташи вдруг стало красным – таким же, как её затейливые клубнички. Она вдруг представила, как розовеет перед всеми этими мальчишками и тихо заплакала.
            Она уже жалела, что наврала насчёт платья. Платье ей всегда стирала бабушка. У отца не хватало на это ни времени, ни умения. Он чувствовал какую-то вину перед Наташей – потому что так и не смог приискать ей добрую старательную мачеху.
            - Может быть, тебе не хватает музыки.
            Вера Петровна достала из  бумажного конверта  с большой круглой дырой посередине такой же большой чёрный блин и поставила его на диск электропроигрывателя. После треска из двух колонок донеслось:
 
 
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой.
 
            Наташе стало всё равно. Она понимала, что делает что-то не так, что не должна быть такой слабой – ведь её папа директор трикотажной фабрики. Но почему-то снимала с себя всё,  молча, как робот.
            Она ужасно хотела полностью зарозоветь с последним аккордом песни. Стать неинтересной, как разобранная после праздника ёлка, когда все игрушки вновь спрятаны в ящик.
            Вера Петровна молча, наблюдала за стараниями этой вздорной куколки. Она даже ощутила холодящее прикосновение парабеллума – тот холодил ей левое бедро.
            - Вот и прекрасно. Теперь до конца дня ты просидишь так на месте Кукушкиной, а она сядет на твоё место… А завтра ты пригласишь в школу отца.
            Наташа, молча пошла на место Кукушкиной. Они едва разошлись в узком проходе – малиновая от стыда отличница, и веселящаяся от души двоечница. Наташе было стыдно – она вспомнила, как смеялась над этой белобрысой невеждой. Кукушкину все звали по фамилии – и Наташа даже не задумывалась, а каково её имя. Да и она была сейчас только Протасовой. Голой Протасовой.
 
            Вера Петровна провела этот день как на иголках. Она всё ещё не решалась простить Протасову. Голую девочку трудно было назвать Наташей. В мыслях она давно уже командовала ею, как приёмной дочерью – стать разом директоршей было так заманчиво.
            Родители бы обрадовались её выбору. Она ещё не решила, как станет заманивать в свои сети Никодима Ивановича. Но то, что Протасова уже на ¾ её падчерица – в это она верила безоговорочно – как люди верят в теорему Пифагора.
            Наташа не заалела, что не может играть с другими детьми в ручеёк. Даже в туалет её не пускали – да она и сама не хотела ни по-маленькому, ни по-большому. Она вдруг поняла, что всё равно всё та же Протасова. Что она не стала Кукушкиной, и мысленно заставляла эту невежду также розоветь…
 
            У Никодима Ивановича всё утро всё валилось из рук. Он даже летучку провёл как-то спустя рукава, словно бы и сам не знал, зачем все эти люди собрались в его кабинете.
            Он думал, что зря так долго играл роль отца-одиночки. В том, что Наденька оказалась в той дурацкой больнице, был виноват он один – врачи честно предупредили его, что жена не вынесет ещё одних родов.
            Он не старался искать себе ещё одну новую женщину. Смотреть на женщин с вожделением было зазорно – так поступали лишь сопливые мальчишки, желая обладать девчачьими куклами.
            Дочь была такой же куклой. Она жила рядом тихо, как та самая кукла из сказки. И если ту диковинку сказочного профессора надо было вовремя чистить и смазывать, то дочь кормить и водить в школу.
            На выходные к ним в квартиру приходила его родная мама. Она помогала сыну с уборкой и купала Наташу.
            Он не решался делать это сам. Было неловко входить в ванную, к тому же он всегда находил в чертах дочери какие-то особые приметы Наденьки.
            Та уверяла его, что вынесет всё. И он также думал, что ещё один ребёнок просто необходим им – пора из треугольника превращаться в квадрат.
            Но Бог решил иначе.
            Он сделал из их семьи глупый и ужасно короткий отрезок.
            Учительница его дочери годилась на роль одной из вершины возобновляемой фигуры. Она нравилась Никодиму Ивановичу. Пару раз он даже видел её во сне обнаженной – этого не случалось со времён его юности, когда ему снилась красивая и недоступная соседка по парте.
 
            - А что и впрямь попробовать. Но как? И где мне всё сказать этой девушке?
            Он не собирался задерживаться после родительского собрания. А что, если пригласить её на чай. Пригласить – и всё сказать?
            Он так ясно представил эту картину, что покраснел, словно мальчишка застигнутый дворником на задах городской бани. Ему часто снилось, как он подглядывает за Эльвирой – комсоргом и первой красавицей в классе.
            Эльвира так и не стала ему ни невестой, ни женой. После школы её часто замечали в ресторанах, и говорили, что она пристрастилась к бутылке и от того быстро и, увы, безвозвратно, постарела.
 
 
            Школьная уборщица в очередной раз переменила воду.
            Близился полдень.
            Обычно в этот час из пристройки гурьбой скатывались младшеклассники. Ожидающие их родители толпились в фойе, толпились и вели себя с необыкновенной гордостью.
            В этой толпе счастливчиков она замечала и свою первую любовь. Никодим почти не изменился – она помнила его страстным комсомольцем. И очень жалела, что так и не сумела преодолеть девичьей стыдливости.
            С Никодимом было легко казаться неприступной. Он не решался штурмовать её бастионы – как в переводных романах выражались галантные мушкетёры. А она сама могла легко флиртовать с ним – не опасаясь за целостность той заветной щёлки, которую она берегла для совсем другого – возможно весьма позолоченного ключика.
            Её вскрыли грубой отмычкой. Точнее просто напросто обманули, получив взамен позорящие её всхлипы и вздохи. Она плохо помнила ту ночь.
            Помнила лишь, как прыгала, как коза, уворачиваясь от свиста отцовских подтяжек.
Именно отец настоял потом на аборте. Он был рад вырезать незапланированного им наследника, как кисту или недоброкачественную опухоль.
            Никодиму была ни к чему больная и истрёпанная экс-гордячка. Ему подошла франтоватая учительница этих малышей. Она напоминала собой леди – но под холёной внешностью скрывались черты первостатейной ведьмы…
 
 
* * *
            Вера Петровна с чувством вздохнула
            Она явно сплоховала – лиловые губы ей вовсе не шли.
            Да, нужно было выглядеть взрослой и самостоятельной.
            Вера Петровна оставалась всё той же Верочкой – смазливой и гордящейся собой самкой. Она нуждалась в муже –  в полноценном муже –  а не в друге на одну ночь, который всегда глуп как согрешивший одноклассник.
            А вот Никодим Иванович.
            Он чем-то напомнил ей классного руководителя. Такие люди притягивают девичьи сердца сами этого не желая.
            В лице   своей маленькой ученицы она не могла угадать черт любимого мужчины. Наверняка это женщина родила дочь от кого-то другого, а потом попросту разыграла спектакль перед благородным Никодимом Ивановичем.
            Голенькая Наташа сжалась в комок на задней парте. Она ещё не верила в то, что ей позволят одеться до встречи с отцом. Наверняка её отдадут ей так, словно найденную на помойке куклу.
            В детстве она видела, как бродячие псы разорвали одежду на кукле. Это было страшно. Кто-то прогнал собак, но кукла уже была голой и скучной.
            - Протасова, подойди ко мне.
            Девочка с трудом отклеила попу от порядком влажного стула. Она стыдилась быть в одних расстёгнутых сандалиях. Те подло позвякивали – позвякивали, словно колокольчики на колпаке у шута.
            Вера Петровна выудила из шкафа смятое платье колготки и всё то, что ещё утром так приятно скрывало наготу этой ожившей куколки.
            Наташа заплакала. И с какой-то пугливой пенью стала прятать себя. Ей было стыдно. От платья уже пахло школой. Оно уже не было столь красивым.
            - Подожди, мы пойдём к твоему папе вместе…
            - Я всё ему расскажу…
            - Ой, неужели ты думаешь, что он поверит тебе? Ты такая наивная, Протасова. Кстати, ты должна знать, что он уже сделал мне предложение.
            - Предложение…
            - Да, я стану твоей новой мамой. Ведь ты читала сказку о Золушке и…
 
            Наташа не помнила, как оказалась на первом этаже. Куртка осталась в кабинете. Она забыла о ней, и теперь не знала, что делать – вернуться в класс или найти иное убежище.
            Страшное место, то самое место, куда было всегда страшно заходить. Взрослые девушки смотрели на таких малявок, как она – Наташа Протасова с презрением. Наташа стеснялась делать свои дела при всех – она не привыкла быть на виду.
            Но теперь здесь не было старших. Зато тут была Кукушкина, какая-то незнакомая девчонка… и - о, ужас – какой-то странный мальчишка.
 
            Подозрительная тишина в девчачьей уборной насторожила техничку.
            Она всегда чувствовала опасность.
            С того вечера, когда.
            Об этом было трудно вспоминать, но ещё труднее забыть.
            Наверняка сейчас там происходило то же самое, как и в том грязном и подлом сортире на задворках городского парка..
            Она вошла, вошла как раз вовремя.
            Две девчонки измывались над третьей. Стоящий у рукомойника мальчишка, как молоденький петушок поперхнулся криком и, покраснев, как рак, выбежал в коридор.
 
            Начинающие эсессовки стояли, повесив носы и готовясь нагрузить свои трусы излишним грузом.
            Протасовой было стыдно. Она вела себя глупо, словно беззащитный манекен. Она вдруг испугалась Кукушкину, ту самую недотёпу Кукушкину. Боялась добавить в этот мир вони.
            Техничка видела в этом испуганном ребёнке саму себя.
            Тогда, поссорившись с Никодимом, она очень сглупила. И тогда в пропахшем хлоркой туалете, напрасно закрывала свои слезящиеся глаза.
            Она уже однажды видела такие же глаза. Видела их на лице Никодима.
            - Это – его дочь. Его дочь…
            - Тётенька. Это всё Павлик… - прогундосила Кукушкина.
            Её пальцы уже тянулись к пуговке на переднике.
            Кукушкина привыкла примазываться к взрослым. Её отец частенько наказывал её ставя в угол и надолго забывая на ¾  голой дочери.
            - Марш отсюда, - рявкнула женщина в чёрном халате.
            Испуганные девчонки выбежали.
            - Одевайся…
 
 
            Эта дурацкая девчонка словно бы сквозь землю провалилась.
            Не хватало, чтобы она под автомобиль угодила!
            Душа Веры Павловна охолодела.
            Она не часто так пугалась. Быть виноватой не входило в её планы.
            Вдруг этот папаша пожалуется в РайОНО, а то в газету. Чёрт её дёрнул разыгрывать спектакль перед этой малышнёй.
           
 
            Никодим Иванович был не в себе. Он совершенно забыл, что надо заехать за дочерью в школу. Работа слишком засасывала его – работа, которая так радовала вначале, и была ненавистна сейчас.
            - Это завод сожрал мою жену. Если бы я был более чутким.
            Директорская «Волга». Когда-то на ней ездил Николай Амвросиевич – теперь он. Шофёр оставался один – бывший таксист Михеев.
            Он уже потерял лоск пай-мальчика – и выглядел побитой жизнью собакой. Такой же собакой – хотя и на половину породистой ощущал себя и сам Никодим Иванович.
            - Не беспокойтесь, Никодим Иванович. Ничего с Вашей Наташенькой не случится. Мы же в СССР живём, не в США.
            - Вот, именно, что в СССР.
            Он уже жалел, что сказал эти слова. Михеев покачал головой – и принялся дальше крутить баранку, нашаривая время от времени ускользающую волну «Маяка».
            Никодима Ивановича не отпускало прошлое.
            Он вдруг вспомнил, как в выпускном классе, на Первомай, поссорился с Эльвирой – она была слишком высокомерной с ним, словно бы ждала ещё более дорого подарка от Судьбы, как какая-нибудь заносчивая китайская принцесса.
 
            Здание школы оставалось таким же, как во времена его юности.
            Он помнил, как грезил тогда далёким и недоступным Космосом, как был рад, хоть в старших классах увидеть рядом с собой девчонок, как наконец почувствовал то волнительное чувство, от которого даже самое незаметное пятно разрастается до размеров континента.
            Эльвира тогда не осталась на выпускной. Она пришла лишь за аттестатом – необыкновенно серьёзная и молчаливая.
            С ней никто не разговаривал. Даже на него она посмотрела холодно и тупо, как на пустой, никому особо невидимый воздух.
            Он так и не узнал её тайны. Не узнал, да и не спешил узнавать, разом утратив все детские иллюзии. Отец устроил его сначала на завод, а затем в институт – говоря, что он обязательно должен стать первоклассным инженером.
            Об Эльвире он слышал мельком. Говорили, что она сошгла с круга. Что пару раз её видали растрёпанно и пьяной.
 
            Шофёр Михеев также имел тайну.
            Он помнил тот майский вечер, помнил, как помнит зверь.
            Тогда в парке их всех одурманил не то весенний воздух, не то выпитое пиво, а может эта, похожая на белянку девушка, которая явно напрашивалась на приключения, порхая, как мотылёк у фонарного столба.
            Что было дальше походило на кошмарный сон, сон, в котором все роли расписаны заранее, и нет возможности сменить их. Он тогда стоял на стрёме, сам отказавшись терзать наспех оголенную и нагло опозоренную незнакомку. Она тихо сопела, боясь ненароком подставить под удар то свою попку, то пах..
            Они оставили её лежать на полу, словно издыхающего голубя, и пропали в ночи, словно бы стая пернатых хищников. Михееву не хотелось вспоминать тот вечер – наверняка та недотрога постыдилась закладывать их.
            В тот день он догуливал свои свободные дни – затем три года подряд пытался понять, что делать дальше. Иногда его помавало всё рассказать то вахтенному офицеру, то друзьям в кубрике. Другие парни имели невест, и подруг – один он имел грязную сортирную тайну.
            Он не сразу вернулся сюда. Устраиваясь шофёром на фабрику, он думал, что прошлое никогда не настигнет его. Не заставит прятаться и стараться смотреть в сторону, словно нашкодившему ребёнку.
            Он уже жалел, что вылез из-за руля.
            На лице женщины в чёрном халате была презрительная улыбка. Она смотрела сквозь него, обращая счастливый взгляд на его начальника.
            «Не может быть!».
            Михеев закашлялся, он посетовал на только что выкуренную сигарету – пора было завязывать с куревом….
 
            Вера Петровна так и не решилась ничего сказать.
            Она старалась держаться строго, как начинающая гувернантка, и от того подло краснела.
            - Ну, как прошёл день? – спросил дочь Протасов-старший, присаживаясь перед ней на корточки и поправляя какую-то малозаметную висюльку.
            - Нормально, папа… Было очень весело.
 
            У вчерашней отличницы и активистки разом повлажнели трусы.
            Она вновь была только Верочкой – глупой и надменной фантазёркой. Было бы забавно стать наложницей у этого вдовца.
            Ноябрь давил ей на плечи. Приближалась зима, а с ней и ощущение смерти. Смерти, о которой она раньше не думала. Глаза Верочки наткнулись на фигуру шофёра – тот смотрел на неё так, как будто бы показывал финский нож.
 
            - Ну, что обосралась, павлиниха?! – зло подумала техничка.
            Пора было давать звонок.
            Она тупо нажала кнопку зуммера и приготовилась ждать спешащих на волю школьников. Вечером обещали мороз – и ей было стыдно и скучно.
            - А было бы забавно эту кралю в баню со мной позвать. Пусть мне спинку потрёт на досуге…
 
 
 
 
…
 
 
 
 
 
 
 
 
           
 
           
 
 
 
 
 
 
 
 
 
-----
Шуточки
Рейтинг: +3 589 просмотров
Комментарии (2)
Денис Маркелов # 14 апреля 2013 в 19:07 +1
Извините рассказ раздвоился. Как убрать двойника?
Игорь Кичапов # 15 апреля 2013 в 22:59 +1
Через редактор. Или удалить - поставить..)