Помочь сайту
Поздравления
Спиноза
Петрович сидел на своем «именном» месте, словно и не уходил я вчера. Своих мест по реке у него было три: «именное», «запасное» и «дальнее», в самом устье реки Девица впадающей в полноводный Дон. На берегах Тихого Дона старый рыбак удить не любил.
- Здравствуйте, Владимир Петрович! – я приветливо улыбнулся.
- Здорово, рыбак, – не поворачивая головы, глухо ответил Петрович.
Я заметил у его ног, в садке, несколько крупных карасей и подлещиков, неторопливо и обреченно шевеливших жабрами. В этот момент поплавок на левой удочке «заиграл», поднимая круги на зеркальной глади затона. Петрович был «поплавочник», то есть удил только на удочки с поплавком, которых у него всегда было две. Я достал из рюкзака, купленных накануне, воблеров в блестящей упаковке:
- Я принес обещанное, Владимир Петрович!
- Что?
Надо сказать его вопрос меня озадачил: «Неужели ничего не помнит старик?»
- Воблера – искусственную наживку.
Я протянул неразговорчивому рыбаку три шуршащих пакетика. Петрович, не поворачивая голову от танцующего поплавка, взял подарок, покачал головой:
- Надо же! Будто настоящие, – и вернул назад: – Спасибо, не к чему мне.
- Как это не к чему? – растерялся я, вспомнив вчерашний вечер, за который я обежал все магазины «Рыболов» в городе, придирчиво выбирая подарок который вовсе не нужен: – Вы вчера говорили!
- Что?
- Что интересно посмотреть на рыбок искусственных …
- Посмотрел. Спасибо.
- Я вам их купил!
- Я не просил. Поддержал разговор под сто грамм. Я и щуку никогда не ловлю, а окунь крупный редкость в нашей реке.
Отказ Петровича принять подарок меня обидел. Молча положив невостребованных рыбок в карман своего рюкзака, я прошел несколько десятков метров вниз по реке, и сделал свой выбор в удобном заливчике. Стоптанные берега и множество самодельных рогаток-держателей красноречиво говорили: «Рыба здесь есть!» Быстро настроил пару удочек с разной наживкой, разложил раскладной стульчик, и стал терпеливо ждать. За пару часов, которые показались мне вечностью, ни один из оранжевых поплавков на моих дорогих удочках не предупредил меня о возможном скором улове. Я несколько раз менял глубину, насаживал свежую насадку, взамен нетронутой. Ничего! Сквозь разноголосое пение птиц я часто слышал характерный всплеск потревоженной воды, который мог означать одно: Петрович снова поймал.
Солнце, путаясь в кронах, поднялось к вершинам деревьев: скоро полдень. «Мертвое для рыбалки время» - как утверждал вчера «Спиноза» - Петрович. Он появился за моей спиной, по-хозяйски осмотрел мои разложенные снасти, тихо и, как показалось мне с нескрываемой иронией, сообщил:
- Здесь родники под берегом – рыбы нет.
Я даже вскочил от этого известия:
- Что же вы молчали два часа, Владимир Петрович!? Место все стоптанное, я думал, здесь до меня рыбачили! Кто все стоптал, рогатки наставил?
- Люди стоптали. Тоже рыбачили, или вернее сидели с удочками, - сделал заключение старик: – Место хорошее для отдыха: на берегу травка, течения нет. Тебе вот тоже понравилось.
- Не красиво Владимир Петрович! Вчера вы обещали мне, что научите меня рыбачить. Или тоже: «Под сто грамм, для поддержания разговора?»
- Это помню. Но ты не просил о помощи. Молча, ушел.
- Вы меня обидели своим отказом принять мой скромный подарок. Просто для приличия могли взять.
- Зачем?
- Чтобы не обидеть. Я старался, для вас, весь вечер бегал по магазинам искал лучшее. Все какие-то однотипные были, грубые и не яркие.
Петрович улыбнулся.
- Надо было у щуки спросить, какие ей нравятся. Может невзрачные ей больше по вкусу?
Шутка старика меня не успокоила. Я решительно собрал раскинутые снасти, одержимый единственным желанием: скорее уйти на автобусную остановку. День пропал зря!
Петрович, молча, наблюдал за мною, прислонившись плечом к шершавому стволу ивы, и покуривал папиросу.
- Все собрал? Тогда пошли.
В который раз за сегодняшний день я растерялся, не зная, что сказать.
- Куда пошли? – пролепетал я.
- Клева до вечера не будет. Уху сварим, перекусим. На вечернюю зорьку придем.
Петрович взял свою поклажу, стоявшую под деревом, и слегка сутулясь, отчего казался меньше ростом, широко зашагал. Мне ничего не оставалось, как безропотно идти за ним.
* * *
Жил «Спиноза» на крайней, от реки, улице. Его огород, наполовину засеянный многолетней травой, подходил к самому берегу, только немного вверх по течению от «основного» места старого рыбака. За десять минут мы добрались до дома. Во дворе, огороженном крашеным тесом, за исключением десятка кур и трех клеток с разношерстными кроликами другой живности я не увидел.
- Петрович, я думал у вас корова, или козы на худой конец: пол огорода под травой. Что кролики все съедают?
- Нет, конечно. Я в зиму трех самок и самца оставляю. Когда с Евдокией жили, держали и корову и поросят. Как в деревне без скотины! Одному мне зачем? Соседка косит, мне молоком отдает. Я вот держу ушастых, так для порядку.
- Как это для порядка? – не понял я.
- Сельский житель, чем от городского отличается? – Петрович поднял короткий, пожелтевший от никотина указательный палец: - Ответственностью! Живность дисциплинирует: ее кормить, поить, убирать за ней надо. И так ежедневно. Смысл жизни появляется: быть нужным кому-то.
Рубленный, добротный дом, обитый по моде сорокалетней давности досками, с резными наличниками на окнах. Колодец во дворе. Множество сараев и сарайчиков по периметру двора, теперь не востребованных, стояли с распахнутыми настежь дверями. В дальнем углу просторного двора небольшая, словно игрушечная, банька. Все вокруг говорило: хозяин дома деловой, энергичный мужик. Здесь же во дворе, близ баньки, выложенная из желтого огнеупорного кирпича аккуратная печка с металлической трубой. Петрович высыпал улов в большую полированную чашку, отобрал несколько рыбешек в ведро, залил водой.
- Николай, почистить сумеешь? Я начну печку растоплять.
- Здесь уху сварим? О, это оригинально!
- Не знаю оригинально или как, но только на костре уха настоящая. В доме на газе – рыбный суп, – как обычно, без эмоций в голосе, сделал заключение «Спиноза» и пошел в открытую сараюшку, до половины заполненную рубленными, уложенными дровами.
Вдвоем мы быстро растопили печь, почистили рыбу и картошку. Петрович принес с огорода зелень, петрушку и укроп. Весело плескался бульон в большом закопченном чугуне. Самое ответственное, закладку продуктов, хозяин мне не доверил. Все делал сам, ловко орудуя острым ножом.
- Покури, – одним словом-приказом Петрович дал мне понять, что моя кулинарная миссия закончена.
От безделья я пошел в дом: захотелось все-таки отдать неразговорчивому хозяину искусственных рыбок. Рюкзак лежал в дальней комнате, которую хозяин отвел для меня, немногословно, объяснив:
- Здесь будешь.
По стенам, оклеенным бумажными обоями в цветочек, фотографии в рамках: красивая женщина с двумя девочками с огромными бантами, видимо дочь. Совсем старые, черно-белые в резной рамке. Молодой чернобровый старшина с иконостасом орденов и медалей, среди наград три Ордена Славы, в правом нижнем углу надпись: «Июнь 1945». Я достал злополучных воблеров, конфеты, печенье, палку копченой колбасы, выложил на стол на кухне. Вошел хозяин.
- Владимир Петрович это вам за гостеприимство. Не обижайте, примите.
Петрович промолчал, положил колбасу в большой двухкамерный холодильник «Атлант».
- Пошли обедать.
Я извлек из своего бездонного рюкзака бутылку «Одесского коньяка».
- Вечером, – проговорил хозяин и поставил плоскую поллитровку под обеденный стол.
Прав старик: уха на костре с неповторимым запахом дыма несравнима ни с чем. Кушать ее надо непременно на свежем воздухе.
- Владимир Петрович можно вопрос? – дуя на обжигающую горло уху, спросил я за обедом.
- Ну.
- Там в доме фотографии старые. Старшина это ваш родственник?
- Да.
- Надо же! Полный кавалер Ордена Славы. Это круче Звезды Героя!
- Там еще круче награда есть, не разглядел?
Я снова растерялся: «Шутит?»
- Нет … Что может быть выше трех Орденов Славы?
- Медаль «За отвагу».
- Медаль?!
- В сорок первом за Москву дали, первому из дивизии.
Я непонимающе смотрел на старика, неторопливо жующего кусочек рыбы.
- Так это вы?! Вы на фотографии?
- Не похож? – хозяин улыбнулся во второй раз за день. – Ешь, холодная уха теряет вкус.
- Вы герой, Владимир Петрович!
- Ешь! – одним словом ответил хозяин, давая понять, что тема разговора закрыта до лучших времен.
После сытного обеда, по инициативе Петровича, мы пошли в дом отдохнуть. Старик принес огромную пуховую подушку, положил на диван:
- Часок поспи.
Я блаженно растянулся на упругих пружинах. Фотография улыбающегося красавца старшины была напротив моего лежбища. Глаза и улыбка те же, только седые брови и редкие волосы на голове, да изрытое траншеями морщин лицо. Владимир Петрович – герой! Участник Парада Победы – снимок оттуда! Даже не верится, что старичок рыбак Спиноза и герой на пожелтевшей фотографии – одно лицо! Толик «Москвич», познакомившей меня вчера с Петровичем, рассказывал про него историю, в которую я не очень верил, учитывая репутацию « пустомели» у рассказчика.
В начале перестройки, когда в стране начался бардак и вседозволенность, руководство района, в сопровождении начальника районного отдела милиции, приехали на Девицу порыбачить, с бреднем конечно. Кто может указать местным царькам? Спиноза рыбачил. Увидев « высоких браконьеров», он сходил домой надел праздничный костюм с орденами и, возвратившись, порезал их бредень ножом. Никто не возразил ему: молча, собрались и уехали. Я представил картину: Семидесятилетний старик режет снасти, а разогретые злобой и водкой боссы, в семейных трусах, с «пивными животиками», стоят, не смея возразить. Конечно, не уважение к боевым наградам фронтовика останавливало их, а страх за свою должность: « Такой солдат не остановится на полпути – пойдет до конца». Сильный поступок – мужской! С тех пор на три километра вниз по течению, до самого устья, бреднем не ловит никто. Петрович со своими старенькими бамбуковыми удочками, всегда на реке: с ранней весны, до поздней осени, как на боевом посту.
- Вставай!
Я вскочил, сел на диване, с трудом соображая, что я спал, и, судя по старенькому будильнику на подоконнике, почти три часа. Вышли во двор. Кролики, быстро работая челюстями, аппетитно точили свежескошенную траву, с интересом наблюдая за нами, сквозь сетку вольеров. Наши снасти стоят возле крылечка, рядом два садка и болоньевая сумка хозяина. В ней термос чая с мятой, из которого вчера меня угощал «Спиноза». Спустились к реке. К моему удивлению на «именном месте» мы не остановились. Петрович уверенно шел впереди, давая понять: он знает куда идти. Спросить я не решился. Иногда, среди зарослей ивняка, проглядывала река: то широкая и спокойная, то узкая и быстрая.
Петрович остановился. Небольшой затон, один в один как мой утренний, где я удил два часа без единой поклевки.
- Пришли.
Увидев мою растерянность, старый рыбак улыбнулся:
- Родников здесь нет. Я без малого восемьдесят лет на реке, каждый камень на дне знаю.
- Всю жизнь здесь прожили?
- Всю. Только срочную и фронт не жил. Сколько живу, всегда на реке. Пацаном еще был, помню на Ямочке мужики сома брали. Втроем тащили, здоровый, как поросенок. Сейчас не та Девица.
Быстро настроили снасти. Петрович присел на словно специально срубленный пенек, я разобрал походный стульчик. Почти одновременно на моих удочках закачались поплавки. Сначала робко, недолгая пауза, и уже ближний от Петровича повело на глубину! Я вскочил, подсек. Серебристый подлещик с ладошку затрепыхался в траве у моих ног. Время остановилось. Я не замечал ничего вокруг, только свои поплавки! Не видел, как цепляя макушки деревьев, сполз погожий диск солнца за горизонт. Как начал подниматься белый туман, и повеяло свежестью от реки. Уже плохо видны поплавки на почерневшей воде, инстинктивно чувствуешь, когда клюет. Лов закончился сразу, словно отрубило. Я несколько раз вынимал снасти, проверял наживку. На месте!
Петрович, как обычно, молча, смотал свои удочки, собрал все бумажки и окурки у своих ног, сложил в пакет. Я последовал его примеру.
-Пошли.
Бог мой! В садке ведро рыбы. Даже не заметил, в азарте рыбалки, когда мы столько наловили.
- Ого, улов! – не удержался я от реплики.
- Время. Жор, – немногословно пояснил Спиноза, давая понять, что наша удачная рыбалка стечение природных обстоятельств, а не наше мастерство. Лови мы в другое время – наш улов мог быть скромнее. Пришли домой, когда на небе уже замерцали первые звезды. Ужинать сели снова во дворе, даже печку растопили: приятно сидеть возле камина, слушать, как потрескивают горящие дрова. Я разлил «Одесский». По первой закусили молча. После второй закурили.
- Хороший улов, – я начал беседу с темы рыбалка, пытаясь разговорить не словоохотливого хозяина.
- Ерунда. Я в два раза больше за зорьку брал, – небрежно ответил старый солдат, раскуривая свой «Беломор».
- Один?
- Конечно.
Мой приятель Толик «Москвич» предупреждал меня, что Петрович всегда ходит один. Мне повезло стать его редким напарником на рыбалке.
- И куда одному столько рыбы?
- Соседям отдаю.
- Даром?
Петрович зло посмотрел на меня, и я пожалел о своем вопросе.
- Извини, Владимир Петрович, перестроила нас жизнь все мерить на деньги, – я попытался сгладить неприятный вопрос перед хозяином.
- Все? И совесть? – старый солдат смотрел мне в глаза.
- Это Suum cuigue – каждому свое! И раньше ею торговали. Скажите, нет?
Петрович отвел взгляд:
- Почему нет … Было.
- Вот видите! Конечно, может цена была другая, но со времен Иуды совестью торгуют всегда.
Хозяин не ответил, молча дымил папиросой.
- Вот вы, Петрович, герой войны, а что заслужили от Государства?
- Я милостыню не просил. Жил. Работал.
- Правильно! А где ваши миллионы? В банках?
- Зачем?
- Как зачем. Красиво жить: коттедж, дорогой автомобиль.
Петрович впервые искренне рассмеялся:
- Зачем?
Я растерялся, не зная, что ответить:
- Престижно. Материальный достаток говорит о значимости человека, его заслугах, его таланте.
- Кому говорит?
- Как кому, людям.
- Мне всего хватает, а молодость не купит никто, даже самые успешные и талантливые.
- Это правильно, Петрович, но жить в хижине и дворце не одно, и тоже.
- Я не обижен на судьбу. На фронте все четыре года прошел в разведке. Идем на задание втроем. Я первый ползу, мой дружок Степка Жуков, последний. Уже возвращались, он мину задел: всего сантиметры порою отделяют от смерти. После войны мне почет, уважение. В институт любой, иди, учись. В армии оставляли. Не пошел. Не мое это: я люблю, на земле трудится.
После такого монолога «Спиноза» надолго замолчал. Я плеснул еще из опустевшей поллитровки, в душе сожалея, что купил одну.
- У меня есть, – словно прочитал мои мысли старик.
- Что, есть, – я попытался слукавить.
- И водка, и коньяк.
- Владимир Петрович, как вы догадались, что я об этом подумал!
- Живу давно. Взгляд у тебя больно жалостливый был, когда наливал. Ясно о чем жалеешь: мало. Глаза не обманешь.
Мы рассмеялись, весело, по-дружески.
- Владимир Петрович. Вы удивительный человек!
- Ясное дело – Спиноза!
- Кстати, почему вас так в деревне зовут? Если вас это не обижает.
- Почему обижает. В деревнях уличное имя есть у каждого. Спиноза – ученый, философ. Не люблю я много попусту болтать, вот и прозвали.
- То есть, каждое слово – золото!
- Пусть не золото, но и не пустой звук.
- Логично. Давайте выпьем за это. Чтобы на Руси мужики всегда отвечали за свои слова!
- Хороший тост, – одобрил старый солдат и поднял свой стакан.
- Петрович, вы и при Сталине жили и при Хрущеве: все история наша у вас на глазах. Как к сегодняшней власти относитесь? Ветеранов не обижают, пенсия хорошая, почет.
- Говоруны! – одним словом ответил деревенский «Спиноза», занюхивая коньяк кусочком колбасы. При этом небрежно махнул рукой давая понять, что большего объяснения я не услышу.
- Петрович скажи, что такое счастье для человека?
- Счастье, – «Спиноза» задумался: – Сразу скажу миллионов я не имел, и не жалею: прожил без них.
- Хорошо. Скажите своими словами.
- Быть нужным людям, работать, детей растить. Чтоб рядом был надежный родной человек, половинка значит, – захмелевший Петрович загибал короткие пальцы.
- Любовь, значит.
- Наверное. Я со своей Евдокией полста лет прожил, и не надоели друг другу. Она рядом – спокойно у меня на душе, от ее присутствия. Все переживем, все получится. Не надо говорить про любовь по сто раз в день, сердце должно сказать. Сейчас ночь переспали – любовь! Через год дитя родили, разбежались, плюют в спину друг другу при встречи. Но и совесть должна быть, ответственность за слова, поступки.
- Вы настоящий Спиноза, Владимир Петрович!
Мы улеглись лишь под утро, когда на востоке, над лесом, отчетливо обозначился полукруг рассвета. Хозяйский петух исполнил последнюю утреннюю песню. На том берегу громко и надрывно замычала корова. Новый день рождался.
Нет комментариев. Ваш будет первым!
