Счастливый день

[Скрыть] Регистрационный номер 0320872 выдан для произведения:
Верочка Огаркова стояла на остановке и ждала. Приехал автобус с неприличным словом на жёлтом боку, услужливо распахнул двери.
            Она ехала в гости, на другой берег Волги к отцовой сестре – Вере Михайловне Пшеницыной. Вера Михайловна была женщиной крупной, властной. Когда-то ей удалось удачно продать свою привлекательность и наивность. А её муж, профессор, сумел  неожиданно для себя породить  сына, но спустя четверть века тихо угас от постоянного объедания и сексуальных излишеств. Сын  после  школы уехал в Москву учиться, Поступил в профильный ВУЗ, где когда-то учился отец. И даже, что самое обидное не приехал на похороны, точнее приехал, но опоздал.
            Овдовевшая профессорша постепенно привыкала к своему «неутешному горю». Денег ей хватало, но было ужасно скучно. И тут бог послал Верочку
            Миловидная и по-деревенски привлекательная племянница  подходила сразу на три роли – воспитанницы, домработницы и родной племянницы. Она была крепкой, полногрудой и довольно опрятной, но неотёсанной девушкой,  похожей на ту, какой когда-то была сама Вера Михайловна. Ах, как давно это было!  Верочке было трудно подниматься по звонку будильника, а не по крику соседского петуха, ездить в транспорте, а не ходить пешком, а главное, подолгу сидеть на одном месте, слушая лекторов, которые вещали со своих кафедр прописные истины.
            В субботу она как обычно отправлялась к тёте. Богатая  надменная родственница чувствовала  себя с ней настоящей барыней.
В переполненном людьми автобусе было жарко и душно. Верочку окружали чужие тела, и  она не чувствовала своего собственного.
            Верочка одной рукой уцепилась за поручень, а другой, отчаянно и почти лихорадочно оберегала свою сумочку от чужих, поползновений. Люди протягивали ей желтоватые монеты и просили передать дальше и оторвать билетик. Было мерзко и душно и одновременно холодно.
            Наконец, доехав  до своей остановки, Верочка выбралась из автобуса слегка помятая, но счастливая. Её юное тело успело устать быть так тепло укутанным и одетым. Оно прямо-таки  нуждалось в свободе, нуждалось в ней всеми клеточками.
            Дорога к дому, где находилась квартира Пшеницыной, заняла у Верочки ещё минут пять. Она вошла в пустое высокое парадное, хлопнув старинной  резной  дверью, выкрашенной в голубоватый цвет, поднялась по кафельным ступеням и надавила кнопку дверного звонка возле медной таблички. Вера Михайловна до сих пор не сделала Верочки дубликат ключа
            Обычно Верочка предварительно звонила ей из общежития или из телефона-автомата,
            Вера Михайловна ожидала визита своей тёзки. Она вообще привыкла повелевать Верочкой, точно так же, как  когда-то суровая и жестокосердная мать повелевала  ею.
            .Тело профессорши покоилось было  в шёлковом импортном стёганом халате, то ли с петухами, то ли с павлинами, то ли ещё чёрте с кем. Иван Гермогенович говорил, что это кохинхинские куры. И халат этот был  надет на ещё свежее, пышное, голое тело! Это маленькое хулиганство очень нравилось Вере Михайловне. Она понимала, что ей  теперь не зачем так бесстыдничать, что никто не сможет оценить её плотской смелости. Раньше она любила подойти к мужу, когда он ел, смотрел телевизор или читал толстую еженедельную газету. Подойти и неуловимым движением тела избавиться от этого груза – оставшись разом нагой и прекрасной, словно бы пышнотелая нимфа с какой-то старинной картины. Муж удивленно открывал рот и восклицал: «Да!». Но сейчас застывший в плену фотографии муж не мог оценить её бесстыдство.
            Вера Михайловна завидовала своей молодой красивой и такой энергичной тёзке. «Вся в соку, как я когда-то! И то видно – родная кровь! А интересно, какая она голенькая? Я наверное получше была!»
Ей ужасно не хотелось стареть. Теперь, когда она тщательно готовилась к своему пятидесятилетнему юбилею, готовилась со странным восторгом, предвкушая, как станет встречать гостей и угощать их деликатесами, как будет чувствовать на себе их завистливые взгляды.  «Завидуйте, паскудницы – вот я какая!»
В её квартире царил идеальный порядок. Этот порядок был заведён ещё мужем – а после, как он ушёл из жизни, а их единственный общий сын навсегда уехал в Москву, всё стало казаться  картонным и совершенно ненужным.
Она  ходила и с  грустью смотрела на дорогую импортную стенку, цветной телевизор, большой стереофонический магнитофон и акустический комбайн с двумя внушительного вида динамиками. Смотрела и понимала, что устала жить в этой декорации благополучия, отлично понимая, что обманывает этим только саму себя.
Иногда ей хотелось уехать отсюда к брату. Уехать туда, откуда она когда-то чудесным образом вырвалась. Понежиться в пуховых перинах, послушать пение петухов, посмотреть на звёзды. Но тут после этих приятных мыслей в голове появлялся запах навоза и каких-то химических удобрений. У неё всё плыло перед глазами, и подступала стойкая тошнота. Она встряхивалась, как мокрая собака и говорила себе: «Что это со мной? Да никогда, никогда!».
Когда-то,  теперь в туманной дали, студентка Верочка сдавала зачёт профессору Пшеницыну. И в один день, а точнее в одну ночь стала из молодой «молочно восковой спелости» колхозницы женой собственного преподавателя и лучшей студенткой на курсе.
А дело было так. Поспрашивав её по вопросам своей науки, сорокалетний профессор неожиданно для Верочки пригласил её за стол. В профессорском холодильнике нашёлся и сыр и копченая колбаска, красная рыбка, финское маслице. А ещё был кальмар в баночке, похожий на кошачий выкидыш, нежный блестящий свежий батон, из которого профессор делал бутерброды. Крепкий напиток в бутылке с надписью «Клуб бренди 99», который своим вкусом напомнил колхозной девочке соседский самогон. И про который профессор сказал, что это  не что-нибудь, а настоящий шотландский виски.
Заметив все эти приготовления и манипуляции, оценив опытным взором двух героев за столом сорокалетнего одинокого профессора и молодую спелую девицу, Господь Бог послал сразу двух своих ангелов, чтобы эта парочка чего-нибудь не накосарезила. Двое невидимых серафимчиков залетели в кухню через форточку и тут же приступили к своим делам. Будучи специалистами, они понимали друг друга без слов. Один кивнул другому, и тот сразу понял. «Я беру девочку, а ты бери «мальчика». А то  - не ровен час -  промахнутся». Другой сразу же положил невидимые ладошки на профессорские виски, слегка присыпанные перхотью, и внутри профессорской головы вспыхнул огонёк. А другой, в это время, поглаживал Верочку вдоль позвоночника. «Ути пути!» - думал профессор. –«А вымечко-то вымечко у этой Верочки!» И больше он не думал ничего. Его левая рука протянулась к правой Верочкиной сиське и стала гладить её сквозь мохнатый свитер. Мохер путался между пальцами, и ему казалось, что он гладит молодую овечку… А в это время Верочка, потупив горящие глазки на раскрасневшемся лице вдруг сама для себя неожиданно сказала: « У Вас такая жара, Иван Гермогенович… Такая жара… Можно я свитер сниму?» И, не получив разрешения, поднялась со стула и стащила дорогую импортную вещь через голову. Затрещало статическое электричество, густые золотистые волосы Веры поднялись к верху и в стороны, а потом медленно осыпались по плечам. «Жарко!», - сказала она и стала расстёгивать маленькие пуговки на белой кофте. Лица серафимов являли собой ту особую профессиональную сосредоточенность, какая бывает только у настоящих мастеров своего дела. Посланцы небес дотолкали «молодых» в другую комнату, где стояла, дожидаясь своего счастливого дня, большая двуспальная профессорская кровать. Два человеческих тела упали на неё и стали шарить руками друг по другу. «Господи!» - думала Верочка. - «Надо же трусы снять! Юбка, чёрт с ней, пусть остаётся. А трусы обязательно надо снять. А мне так неудобно, он на меня навалился. Увидит, что я в трусах и убежит на кухню. Или ещё куда-нибудь. И что я буду здесь делать с голыми сиськами?»
Воспользовавшись тем, что профессору захотелось отдышаться, она всё же сумела стащить с себя трусы до самых колен. Дальше не хватило рук. Дальше пусть сам стаскивает. После этого действа, молодая девушка закрыла глаза и стала ждать своей участи, как христианка в римском цирке. «Интересно...», - думала она. – Я прямо сейчас забеременею? Лучше бы прямо сейчас. Тогда после выходных можно приехать сюда из общежития. Там у меня всё украли, даже мамины продукты и даже мой лифчик. Во время этих меркантильных мыслей и произошло то, о чем профессор мечтал долгие годы. Молодая спелая красавица, скромная, нежная и покорная лежит под его худым волосатым телом, готовая выполнить любые прихоти. «За что мне такое счастье?! За что, за душу мою чистую. За преданность науке. За отказ себе во всём, за все мои юношеские страдания. А-а-а, о-о-о, ух!». И всё! И дело было сделано. И Верочка забеременела в большой специально для этого приготовленной постели. В доме с высокими потолками, в доме с большим телевизором, с большим холодильником, с ванной, с паркетом на полу! А могла ведь забеременеть на сырой траве или прошлогоднем сене, на бабкином сундуке с барахлом. На чердаке. В сарае. В речных кустах, с голой попой облепленной кусачими комарами. Могла, но не случилось!
 
Иван Гермогенович был строг. Он был не против, чтобы его супруга работала на благо общества, но на какой-то не слишком важной и желательно полуставочной работе. Он сумел это устроить, после того, как та вышла из положенного ей декрета.
Сын был каким-то не слишком удачным. Он часто болел, был капризен, а с годами увлёкся тем, что было отвратительно Ивану Гермогеновичу – западной музыкой. Владлен отчего-то считал, что  обладает музыкальным слухом, и пытался организовать среди сверстников музыкальный ансамбль. Парень вёл себя нагло и всегда казался престарелому профессору чужим – та атака на наивность и невинность Верочки была его лебединой песней: полуживые сперматозоиды сделали своё дело, превратив Верочкину яйцеклетку в довольно упитанного и очень требовательного к себе младенца.
Теперь она не ждала такой же судьбы и для своей тёзки. Простоватый брат напрасно назвал дочь в её честь. Он поступил так их нелепой родственной прихоти, словно бы желала подсунуть стареющей сестре волшебное зеркальце, в котором она увидит себя более молодой и красивой.
Вера Михайловна вспомнила, как торжественно она ездила на почтамт упаковывать и отсылать на адрес брата очередную дорогую куклу, как была довольна своим жестом, и как затем радовалась тому, что Владлен не знает общества Верочки.
Теперь она желала бы свести их. Владлен наверняка мог бы жениться и гораздо удачнее, но теперь она чувствовала себя ужасно одинокой для того, чтобы лишиться ещё общества и племянницы.
Сейчас она довольно важно подходила к двери, собираясь сразиться с тремя замками, на которые обычно запиралась по привычке. Открывать дверь без предварительной договоренности о визите было немного страшно. Обычно она никогда так не поступала, но слегка напуганная душа уверяла, что там. По ту сторону двери – долгожданная Верочка, а не ужасный громила.
Верочка Огаркова смотрела на свою родственницу и тёзку с сожалением. Она искреннее сочувствовала этой пухлой несчастной и полной, случайно набранной, спеси женщине. Вера Михайловна походила на надувную хрюшку, она смотрела на то, как Верочка снимает своё пальто и ждала привычного спектакля.
Обычно, придя в эту квартиру, Верочка тотчас же раздевалась почти донага. И вещи не пачкались. Ей нравилась эта примета ушедшей в небытиё детскости. К тому же ничто не мешало ей быть проворной и деловитой и продолжать радовать тётушку своей юной и деловитой красотой.
Ей было жаль и платья, и белья. Зато не жаль своего юного и такого долговечного тела. Оно казалось Верочки вечным, словно бы тело какой-нибудь мраморной красавицы, притворяющейся древней богиней. Коса девушки норовила укусить хозяйку за зад, который походил на половину спелого яблока и умилял тётушку своей свежей крепкой чистотой.
Пшеницыной не верилось, что и она когда-то была именно такой – наивной и смелой в своём безотчётном бесстыдстве. Приходя, Верочка успевала делать всё – пылесосить ковры, стирать с мебели пыль, водить по линолеуму шваброй с намотанной на ней тряпкой, и наконец, готовить для тёти ужин.
Обычно во время уборки Вера Михайловна чувствовала себя лишней. Она пыталась слегка командовать  весёлою Верочкой. Но скоро сдавалась, чувствуя, что выглядит глупо на фоне своей энергичной и красивой племянницы.
«Как она счастлива, как молода, как  может гордиться своим телом!», мысленно шептала профессорша.
Когда-то и она было точно такой же – маленькой и милой красавицей, что скучает на лекциях, но верховодит на танцах, чувствуя в себе силы для очередного радостного безумства.
.
Её мужа, за глаза студенты называли  Гематогеном, говоря, что он состоит из крови своих экзамеционных жертв. Он прожил с ней всего двадцать лет! и умер так, как умирают только в пьесах – благородно и незаметно.
Верочка Огаркова не замечала своей наготы. Она, словно бы сказочный король мысленно одела себя в парчу и бархат, и даже удивлялась тем испуганным взглядам, что бросала на неё тётя.
Ничто не мешало ей приседать, наклоняться, вставать на стулья. Тело было ловким и свободным. Она была готова пройтись по комнате колесом, все, что делало из неё бедную и несчастную родственницу исчезло, испарилось, словно бы надоедливый и ужасно скучный туман.
Тётка-профессорша смотрела на свою полураздетую родственницу и восхищалась: «Хороша! хороша! Кому ж ты достанешься, девонька?». И вдруг простая счастливая мысль осветила её всю изнутри. «Кому достанешься? Кому? Мне, кому же ещё! У меня же сын в Москве! Я его вызову и он тебя заберёт. Я отдам вам свою кровать, и буду слушать из соседней комнаты, как она поскрипывает. Моя квартира не будет пустой и холодной. Мы заживём тут лучше прежнего. Мы вместе отучим Владлена от глупостей, убежал от папы с мамой, а от такого пирожка не убежит!» Она целовала девушку в затылок и счастливо улыбалась… При одной мысли об прокуренных худосочных безсисячных подружках сына у неё в животе делалось… гадко. В своё время Вера Михайловна проявила чудеса изобретательности – она не только забеременела в один день, но и привезла своего Ивана Гермогеновича в гости к своей матери уже готовым окольцованным мужем, исключив тем самым всякие ненужные неожиданности. В сексуально-семейных делах она была дипломат и специалист. А вот и повод вызвать сынка. Юбилей!
Она отправила в Москву с дюжину телеграмм, то требовательных, то слезливых, она пошла к знакомым биологам и выпросила у них «конский возбудитель». Она старалась предусмотреть любую неожиданность, жертва не должна сорваться с крючка. Владлен будет пьян, не слишком, конечно же, а так слегка. Как когда-то был пьян Иван Гермогенович. Он примет снадобье и не сможет отказаться, вырваться, убежать от своей судьбы, которую она, мать, вяжет сейчас своими руками. И это не только его судьба, это и её судьба, это судьба этой девочки, это судьба её внуков, которые заполнят эти стены шумом и радостью… Она думала всё это, и второй раз в жизни становилась абсолютно счастливой. Бог ей в помощь!