Сбой

- Я сейчас отойду ненадолго. Подожди меня. Хорошо?

Миловидная стройная и белокурая девушка лет двадцати с небольшим в лёгком коротком платьице поднялась со своего места, не дожидаясь ответа.

Лёшка кивнул. Во-первых, что он мог возразить на безобидную просьбу своей спутницы этого вечера. А во-вторых, не сильно-то хотелось перекрикивать звучащую в баре приятную джазовую музыку.

Глядя на грациозную спину и всё ей сопутствующее у удаляющейся девушки, Лёшка невольно залюбовался. Произнёс про себя несколько раз, медленно вслушиваясь в каждый звук имя «Л-е-н-а». Вечер определённо ему нравился. Он ещё раз обвёл глазами бар «Хромая кобыла», аккуратные столики, барную стойку, ансамбль, старательно и почти чисто играющий Гершвина.

Уловил краем глаза в зеркале, висящем на колонне рядом, своё отражение. Плотная подтянутая фигура, стильный костюм, галстук в тон. Никакой лысины, висящего пивного живота или грубых морщин. Только обильная седина волос выдавала возраст. «Всё-таки на пятый десяток пошёл, что ж ты хочешь», - Лёшка непроизвольно поправил очки.

Было на удивление спокойно. Лёшка почти не сомневался, что девушка вернётся, что он заронил в ней искорки симпатии и интереса. Она обязательно подойдёт ещё. Хотя бы для того, чтобы попрощаться затем, но подойдёт.

Лёшка ничего не мог делать плохо. Вопрос качества был для него самым важным в любом деле. В каждой мелочи он должен был хотя бы ощущать хотя бы подобие некоего совершенства хотя бы для себя самого. А иначе, по его разумению, не стоило и время тратить.

С того самого момента, когда пришло осознание себя, он ничего не мог делать просто так, лишь бы для того, чтобы сделать. Если Лёшка строил песочную крепость на берегу речи, он обязательно доводил сооружение до мельчайших архитектурных деталей. Если он вырезал из деревяшки ножик, то на рукояти в обязательном порядке имелась резьба или нечто, призванное олицетворять собой резьбу. Если он играл во что-то, то мир замирал для него в такие мгновения и прекращал существование вовсе. Если он читал что-то, то читал исключительно запоем, до рези и слёз в глазах, до головной боли.

Лёшка был единственным ребёнком у стареющей женщины и мужчины, который её почти не любил, но очень в тот момент хотел самоутвердиться в мужском качестве по случаю измены первой жены. Состоялась свадьба, в положенный срок родился Лёшка потому, что так полагалось — кого-то рождать, чтобы не хуже, чем у всех. У всех дети, пускай, будет и у нас.

Нужен ли он был родителям, этот вопрос Лёшка себе задавал всегда, но ответ так и мог до конца понять. Когда они чем-то в нём гордились, он считал, что, да, был нужен. Нужен, когда он заговорил сразу и чисто, без проглатывания букв и шепелявости, уже в год. Нужен, когда учителя хвалили его первые рисунки и родители замирали от восторга, слыша похвалы, видя во всём продолжение своей крови и их самих.

Но в то же время, напуганные бытовой психологической пропагандой, что единственный ребёнок вырастает эгоистом, они всячески боялись не то что похвалить лишний раз, но просто — погладить по голове. Даже по имени Лёшку редко когда называли за пределами дома, невольно подчёркивая, что он здесь только часть большого, общего мира, куда его сейчас впустили, но это ровным счётом ничего не значит и всё можно будет переиграть назад, если он, Лёшка, перестанет соответствовать.

И Лёшка всеми силами старался соответствовать. Он из кожи вон лез, чтобы быть лучшим везде, где требовалось его участие. Он быстро понял, как сделать приятное родителям и всячески старался не огорчать их. Ему нравилось, когда другие люди им гордятся. Ведь тогда он волей-неволей замечал, что он нужен своим родителям, что им приятно тоже видеть его рядом с собой.

Ему очень хотелось, чтобы им гордились чаще, чтобы за его достижениями становился виден и он сам, а значит становился нужен. Страх несоответствия, страх разочаровать иногда оборачивались почти физической болью. Лёшка страдал даже от необходимости ходить в туалет, ему часто было совершенно невыносимо признаваться родителям, а потом и воспитательницам детского сада в таких низменных и примитивных потребностях. И если невзначай он обделывал штаны, то не потому, что не вытерпел, а лишь потому, что уже не мог больше терпеть, лишь потому, что запас терпения был исчерпан уже очень давно.

Лёшка терпел, лишь бы не показать своего несовершенства, своего убожества, своей слабости. Он не играл, не шумел дома, чтобы не мешать родителям, которые были такие большие и строгие, сильные и взрослые, которые ходили на работу, зарабатывали деньги и, конечно же, не могли тратить их на всякие детские глупости.

Но при этом Лёшка ничуть не расстраивался, когда в магазине в очередной раз родители ссылались на нехватку денег или на выходные везли за собой в качестве хвостика в деревню, где они, не разгибаясь, копали картошку, а он должен был скучать рядом или собирать в консервную банку колорадских жуков. Какое там расстройство! Лёшка, наоборот, очень гордился, что при всех его несовершенствах, он остаётся допущенным к большому миру взрослых.

Однажды, правда, он попытался вызвать к себе сочувствие и не стыдиться своей слабости. Лёшке тогда по-настоящему было очень больно. У него только что сняли швы после аппендицита, а во дворе соседские старшие ребята довольно-таки чувствительно ткнули прямо в живот, повалив на землю. Напуганный тем, что могут «разойтись швы», как говорили ему в больнице, Лёшка пришёл домой в слезах. Добрая мать вытерла со спины форменной школьной курточки сына плевки, а отец, который лежал в это время на диване и смотрел хоккей, на короткое мгновение оторвался от экрана и сказал:

- А что ж ты думаешь, надо защищаться!

И снова перевёл взгляд на экран телевизора. Шайба была у Касатонова и у ворот шведов назревал голевой эпизод. В книгах Лёшки, которые он в те годы читал килограммами, некие неведомые люди учили детей неведомым приёмам самообороны, стояли за них стеной и совершали разные прочие героические поступки. Ради него никто никаких поступков совершать не собирался. Даже с дивана вставать.

Но удивления не было. Лишь трезвое понимание, что во всём нужно полагаться лишь на себя самого и никто тебе не поможет, если сам не будешь соответствовать. Как можно что-то требовать, не дав чего-либо взамен? А что мог предложить миру маленький, лопоухий и наивный Лёшка?!

По мере взросления он всё больше и больше уважал своих родителей. Он понимал, что мать мечтала в юности совсем о другом избраннике, но жила с отцом, лишь чтобы ему, Лёшке, было хорошо, чтобы он не чувствовал своей неполноценности и всем мог говорить, что растёт в полной и счастливой семье. Отец тоже не испытывал к своей новой супруге большой любви, но во имя ребёнка женился, разорвал все прежние связи и даже не делал попыток встретиться с бывшей.

Что мог испытывать Лёшка в ответ на все эти жертвы, кроме огромного чувства благодарности, плавно переходящего в любовь? Ничего. Поэтому он и любил мир, любил всех и всё вокруг. А так как ему лично место в том большом и красивом мире не всегда находилось, то на выручку приходили книги. В них удобно было прятаться и воображать себя кем-то равным.

В ровном шелесте страниц он плавал в морских волнах, катался на велосипеде, доставал кувшин с джинном со дна реки, переламывал волшебные спички, колол дрова вместе с командой Тимура, покорял Северный полюс и вместе с девочкой Элли искал дорогу в Канзас...

Лёшка мог взять утром в библиотеке толстую пачку книг, а к вечеру их все прочитать. Запоем, до слезящихся глаз, до головной боли. Его фамилия не сходила с библиотечной дочки почёта, вызывая гордость родителей и желание Лёшки лишь ещё больше сделать уже не только себе, но и им приятное. Зрение стремительно портилось.

Классу ко второму пришлось уже выписывать очки. Которые с периодичностью в пару месяцев менялись на более сильные. Но это было совсем небольшой платой за то удовольствие, что приносили книги. В них кипели невиданные страсти, там влюблялись и ненавидели раз и на всю жизнь, там встречались стопроцентные злодеи и стопроцентные положительные герои, там много и красиво говорили на любую тему, с умными оборотами и совсем без мата. В книгах не нужно было ходить в туалет и даже у распоследнего злодея присутствовала какая-то мотивация действий. Там никогда не били или унижали просто из удовольствия, в книгах, как минимум, пару страниц объясняли, почему именно происходит именно это, а не другое.

Жизнь была гораздо проще и часто не поддавалась никаким объяснениям. Лёшка просто заставлял себя выныривать изредка из своих книг и падать в жизнь, словно на снег из горячей бани. Он хорошо учился, много знал, но резкий диссонанс между окружающим и тем пространством, где ему удобно и тепло, всё время напоминал о себе.

Когда пришло время влюбиться, он ждал, что и его избранница, выбранная раз и навсегда, будет чем-то напоминать красавиц из книжных сказок. Он писал стихи, млел, мечтал, пока простая земная девчонка вовсю целовалась с одноклассниками, бегала на танцы и попросту отказывалась сидеть за одной партой с «занудой-профессором».

При этом простая попытка взглянуть в другую сторону воспринималась Лёшкой как измена той единственной, которую он себе придумал. Он годами ходил под её окнами, молчал в телефонную трубку, короче, воплощал наяву весь тот арсенал, которым его вооружили книги. Только когда избранница вышла замуж и родила своему мужу, которого очень любила, сына, Лёшка о чём-то стал задумываться.

Он как-то даже не стал противиться попыткам матери, которая пригласила для знакомства их соседку по даче. Красивую и добрую девочку. Та давно вздыхала по Лёшке, но не знала, что делать, видя, как тот пребывает в своих сосредоточенных грёзах, казалось, не замечая ничего вокруг.

Мать пожалела девочку и пригласила её однажды в гости, заставив Лёшку надеть для такого случая стильные вельветовые джинсы, купленные очень дорого, почти за десять рублей, у проезжих цыган. Лёшка не любил эти джинсы, так как у них постоянно расстёгивалась молния, но молчал, чтобы не обижать мать.

Когда девочка с подругой пришли на их дачный участок, Лёшка на импровизированной плите из сложенных кирпичей варил картошку. Он постоянно смотрел на свою молнию, боясь, что она вот-вот расстегнётся, и, когда она неизбежно расстегивалась, ниже нагибался к огню, пряча ширинку и смущённое лицо в клубах дыма. В целом общение протекало примерно по такой схеме. При том, что мать полола грядку с морковью, Лёшка крутился у своих кирпичей, а гостьи сидели на лавочке прямо перед ними.

Мать: - Машенька, у нас в салоне выставка новая открылась. Ты не ходила смотреть?

Девочка: - Да, тётя Настя, ходила. Несколько работ есть очень интересных. Мне пейзаж больше всего понравился, тот, где речка и чайки кружатся, словно кусочки облаков.

Подруга девочки: - Я тоже помню эту картину. Там ещё щенок такой смешной на переднем плане.

Мать: - Сынок, ты ведь тоже хвалил эту картину?

Лёшка: - Угу.

Мать: - Машенька, куда ты поступать собираешься?

Девочка: - Ещё точно не решила. В медицинский, наверное, пойду. Говорят, что сложно там учиться, но, думаю, что справлюсь.

Мать: - А Лёша хочет филологией серьёзно заняться. Нравится ему это. Я правильно говорю?

Лёшка: - Угу.

Короче, очень скоро гостьи заторопились и ушли. Лёшка сразу же снял в дачном домике джинсы и заменил их привычными спортивными штанами с вытянувшими коленками. Стал за соседнюю грядку и начал полоть. Он понимал, что чем больше сделает он, тем меньше придётся работать матери, а он любил мать и не хотел, чтобы она уставала. Та всё-таки не выдержала:

- Зачем ты так! Ты же видишь, как она на тебя смотрит!

Лёшка совершенно честно ответил:

- Не вижу.

- Так уж и не видишь!

Мать обиделась, она до конца не понимала, что даже свои очки с огромными диоптриями Лёшка носил лишь, чтобы не натыкаться на столбы и случайные деревья, а людей он распознавал больше по походке и одежде, по очертаниям, чем по лицам. Только когда в военкомате его комиссовали вчистую по зрению, вопрос окончательно прояснился.

Лёшка ещё любил смеяться, что он носит антисексуальные очки на манер членов одной радикальной иудейской секты, которая специально предписывала молодым людям с нормальным зрением покупать очки, чтобы те ничего не видели на улице за пределами своего мира. Поэтому даже внутренней сверхчувствительности часто не хватало понять, что на него смотрят и как именно смотрят.

Прибежищем взрослой жизни, как некогда в детстве книги, стала работа. Лёшка выучился, защитил кандидатскую диссертацию по славянской литературе, его ценили, знали его ответственность и не скупились на поручения. В страхе от опасности подвести, огорчить начальство он постоянно просиживал за рабочим столом до глубокой ночи, постоянно что-то вылизывал, шлифовал, выступал на бесконечных конференциях и семинарах, рецензировал и правил.

Год тянулся за годом. Рабочие дни ровно ничем не отличались от выходных или отпускных, которые Лёшка неизменно проводил за своим рабочим столом. Иногда ему до безумия, до отчаяния хотелось женского тела, но он научился побеждать себя, нагружая дополнительной работой, новыми поручениями и обязательствами. А редкие попытки хоть с кем-то познакомиться завершались по единственному сценарию.

Как, например, было с Галей. На попытку заговорить с ней, та сразу жёстко отрезала:

- Я замужем.

Она врала, так как с мужем давно развелась, но Лёшка великодушно не стал ловить даму на слове. Он сам иногда для солидности и для того, чтобы не считали каким-то неполноценным, говорил, что женат, поэтому попробовал подойти с другой стороны:

- Вы очень красивая.

- И что? - с некоторым опасением в голосе переспросила Галя. - Нас ведь, женщин, много. Почему именно я?

- Много — это имеется в виду три миллиарда женщин, которые живут на планете Земля? - улыбнулся Лёшка.

- Ну, да. Извините, мне уже идти надо.

После того отказа у Лёшки ещё получилась отличная историческая статья, на ура напечатанная в солидном научном журнале, а сама мысль о женщинах долго вызывала рвотный рефлекс. Но желание периодически появлялось и чем старше он становился, тем оно только становилось крепче. Увы, он не молодел. Иногда пошаливало сердце. На непогоду ныли суставы. Лёшка отчётливо понимал, что на своём пятом десятке его шансы продолжить род или даже просто создать полноценную семью уже практически равны нулю, а дальше начнут, вообще, переходить в отрицательные величины.

А когда зарвавшийся от наглости начальник, пыхая перегаром в лицо, как должное принял лёшкино рецензирование его слабенькой статейки да ещё и выговорил, колыхаясь жирным брюшком: «Ты человек уже в возрасте — держись за работу. Трудновато будет тебе новое место отыскать», то терпение Лёшки лопнуло. В ближайшую пятницу он твёрдо решил найти женщину и доказать хотя бы самому себе, что ровно ничем не отличается от других двуногих. Доказать, что его работа до умопомрачения — осознанный выбор, лишь средство, преодоления своего несовершенства, а не его потолок, его жизненный предел.

Лёшка сразу решил пойти в бар «Хромая кобыла». Это было достаточно престижное заведение в центре города, без особого криминала, чистенькое и уютное. К тому же, там играли хороший джаз. Добротный и профессиональный. Что позволяло хотя бы музыку послушать и хотя бы в этом смысле отдохнуть. Оставалось только рабочие дела так спланировать, чтобы до воскресенья он сумел всё отложенное наверстать.

Лёшка знал свою силу, моральную и физическую, и поэтому мелочиться не стал. Посидев с полчаса у барной стойки, выпив пару рюмок вовсе даже неплохой водки, он решительно подсел к столику самой красивой в заведении девушки. Из-за зрения он, понятное дело, не знал, какое впечатление на неё производит, но отказов в его жизни было уже столько, что ещё один совершенно не волновал.

Лёшку не остановило даже наличие за столиком какого-то паренька, гораздо моложе его, по виду студента или сынка небольшого бизнесмена:

- Девушка, не возражаете, если мы сейчас все вместе поднимем бокалы за некоторое радостное событие?

Паренёк попытался сыграть в местного мачо:

- Вообще-то, мы тут разговариваем. Попробуй где-нибудь в другом месте попраздновать.

Но Лёшка прекрасно понимал, что он гораздо платежеспособнее и ярче, чем помятый пьяненький юнец, и даже не обиделся. Грубость юнца его даже радовала, на таком фоне ещё выигрышнее будет смотреться его улыбка и его дружелюбие.

- А я разве мешаю вам разговаривать? Разговаривайте, пожалуйста. Сейчас мы вот только шампанского вместе выпьем за моё повышение по службе. Скоро принесут бутылочку. Ты какое шампанское больше любишь? - обратился Лёшка к девушке. - Сладкое или брют?

- Сладкое, - улыбнулась девушка. Проститутке было без разницы, с кем любезничать, а Лёшка представлялся более предпочтительным вариантом сегодняшнего вечера.

- Лен, но мы же уходить собирались, - капризно протянул юнец, почти с ненавистью глядя в упор на Лёшку. От его взгляда можно было прикуривать, но непроницаемые толстые очки отражали ненависть, словно зеркало.

- Не напрягайся ты так, - успокоил юнца Лёшка. - Никто тебя не гонит. Неужели абсолютовской водочки не хочешь? Или текилы?

Паренёк дрогнул и уже более миролюбиво произнёс:

- А хоть какое повышение у тебя?

- Вот это другой разговор, - улыбнулся Лёшка. - Подожди пока шампанское и чего покрепче принесут, покури, а мы с Леной потанцуем. Пойдём, Лен. Ты любишь танцевать?

Через пару их танцев и пару своих рюмок текилы мрачноватый охранник третьесортной фирмы окончательно захмелел. Язык у него заплетался:

- Лен, ну, пойдём...

- Слушай, куда ты всё торопишься? У тебя словно самолёт вот прямо сейчас улетает, - подливал юнцу Лёшка, не забывая, впрочем, и себя.

Скоро парень совершенно перестал вклиниваться в разговор. Во-первых, Лёшка умело превращал любые его слова в шутку. Во-вторых, сказывалось действие алкоголя. А в-третьих, Лена совсем не реагировала на назойливые приглашения уходить и явно от них раздражалась.

- Ты хочешь, так и уходи, - наконец, отрезала она.

- Сам-то дойдёшь до такси или помочь? - участливо поинтересовался Лёшка.

- Ты сейчас сам у меня уйдёшь!

- Неужели? Интересно посмотреть, как это у тебя будет получаться, - Лёшка был плотнее и шире в плечах, и силовое развитие конфликта его ничуть не страшило. - Как говорят: англичане уходят, не прощаясь, а русские прощаются, но не уходят.

- Мальчишки, ну, не надо сердиться, - повела плечиком Лена, так что её белокурые пряди роскошно качнулись тёплой волной. - Вадик, может ещё по салатику?

Покачиваясь и ничего не отвечая, парень поднялся из-за стола и неуверенным шагом направился к туалету.

- Липучий тип, однако, - заметил Лёшка. - Ты его знаешь?

- Он бывает здесь не чаще тебя. А тебя я тоже никогда здесь не видела.

- Знаешь, Лен, сейчас тепло. Может, пойдём прогуляемся? В крайнем случае, если будет очень прохладно, то в кафе у набережной заглянем.

- Не беспокойся, у меня куртка с собой есть. Не замёрзну, наверное, в июле-то.

Ленка рассмеялась, и Лёшка невольно восхитился её чистым и мелодичным смехом. Ей всё было к лицу — и это обтягивающее платьице, и этот еле уловимый ненавязчивый запах духов, и милое юное личико, такое свежее и цветущее, и этот нежный смех. Вдруг показалось, что они знакомы уже очень давно.

- Я сейчас отойду ненадолго. Подожди меня. Хорошо?

Девушка вернулась очень быстро. Не сговариваясь, они одновременно поднялись из-за столика и вышли на улицу. От нагретого за день асфальта поднимался густой пар. Омытая недавним дождём листва шелестела над их головами мелодично и задушевно.

Лена рассказывала Лёшке про себя. Про то, что она студентка, учится в пединституте, приехала учиться к ним в город из соседнего района, но стипендии на жизнь не хватает, семья в деревне тоже бедствует, и друзья однокурсника познакомили её с Рубеном, который крышует «Хромую кобылу». Здесь ей давали стабильный и хороший заработок, не слишком напрягали с клиентурой, и за прошедший год она только два раза вызывалась бесплатно обслуживать корпоративы Рубена.

Лёшка, в свою очередь, щедро выкладывал всё, что он знает про свою любимую литературу, читал стихи и, вообще, полной мерой пытался соответствовать. А так как знал он, действительно, много, то часто девушка слушала его, практически раскрыв рот.

- Ты, например, знаешь, что Малевич было не первым со своим чёрным квадратом? - спрашивал Лёшка, гуляя по ночному парку.

- Можно об этом догадаться, учитывая простоту исполнения.

- Правильно. Ещё в 1882 году французский поэт Поль Било выставил картину «Битва негров в туннеле», а через 11 лет свою совершенно чёрную картину Альфонс Алле назвал «Битва негров в пещере глубокой ночью».

- Развил тему.

- Ну, да. Алле, вообще, активно поработал с монохромом. Я читал об одной его работе с названием «Уборка урожая помидоров на берегу Красного моря апоплексическими кардиналами».

- Это была совершенно красная картина? - догадалась Лена.

- Абсолютно! Часто, вообще, так бывает, что называемое новшеством, на самом деле уже давным-давно известно.

- Как с тобой интересно! - искренне восхищалась Лена. - Она привыкла к тому, что её клиенты разбирались разве что в крепости водки, и человек другого уровня рядом заметно ласкал её самолюбие.

- Знаешь, - говорила она, - я тоже так хотела учиться, прочитать много книжек, выучить несколько языков. И поехать потом в Бразилию куда-нибудь! Ты был когда-нибудь в Бразилии?

- Нет, - улыбался Лёшка, - я же должен и тебе оставить хоть несколько желаний для исполнения.

- Кстати, что ты имел в виду тогда, в баре, когда говорил про повышение по службе?

- Я имел в виду встречу с тобой. Разве это плохое повышение?

За неспешными хождениями и разговорами пролетело несколько часов. Ярко светили звёзды, листва нежно шуршала под порывами тёплого июльского ветра. Где-то далеко порывался петь соловей.

- Вот мы и пришли, - наконец, сказала Лена, когда они остановились у железной двери подъезда с домофоном и кодовым замком.

- Ты не замёрзла? - спросил Лёшка, оглядывая её гибкую нежную фигурку в лёгком жакетике.

- Нисколько, - Лена лучилась внутренним светом. - Мне так было хорошо сегодня? А тебе?

- И мне, - машинально произнёс Лёшка, ещё ничего не понимая.

Неожиданно девушка быстро взяла его руки в свои, чуть-чуть сжала, и Лёшка ощутил на своей щеке тёплое дыхание. Скользнув юной кожей и шёлковыми волосами с тонким ароматом цветочных духов, Лена прошептала ему на ухо:

- У нас будёт всё хорошо. Будет совсем по-другому.

А затем быстрее, чем можно было себе представить, девушка развернулась и скрылась за железной дверью. Лёшка в недоумении дёрнул дверь, даже постучал слегка, но в ночной тишине он слышал только удаляющиеся где-то вдалеке шаги. От Лены рядом с ним остался только случайно оброненный листок из букета астр.

Несколько долгих мгновений он стоял, совершенно ничего не понимая. Оглушённый, растерянный. Пока вдруг изнутри не двинулся, буквально разрывая его пополам, жуткий дикий смех. Лёшка давился от смеха.

Он понял, что его ухаживания проститутка приняла за вдруг возникшую большую любовь. И она ждала, чтобы он появился завтра, чтобы продолжить эту красивую песню, чтобы раскрыться в этой любви, чтобы всё было красиво, с новыми цветами, ночными хождениями, чтобы Лёшка как сказочный принц заплатил откупные Рубену и увёз её не меньше чем в Бразилию.

Иначе говоря, девушка ждала от него новых подвигов, но не захотела вот сейчас даже поцеловать. То есть, если бы не появился он, то Лена охотно и без всяких комплексов легла бы под пьяного урода в баре, а он должен завоёвывать её долго и старательно, без всяких гарантий для себя.

«Пойти к ней завтра? - думал Лёшка, - двигаясь но ночной улице. - Сделать вид, что я готов на новые жертвы? Смириться с её занятиями? Забыть про сегодняшнее унижение ради завтрашнего счастья. Забыть как сегодня тебя поставили ниже пьяного Вадика, чтобы завтра играть в некое «красивое» чувство».

Любые сценарии, которые прокручивал в голове Лёшка, были глупыми и забавными одновременно. Даже если он не приходил завтра, то порождал только новые нелепицы. Во-первых, его неприход девушка воспримет как убеждение в той истине, что все мужики — сволочи и всем им нужно «только одно». То есть утвердится в верности своего решения подинамить старичка. Во-вторых, его ухаживания и его тоску она теперь может числить по ведомству собственного обаяния. Вот, дескать, какая я хорошая и пригожая, если обо мне и солидные мужики мечтали, не только кабацкая пьянь да бандиты.

Лёшка уже давно не смеялся. Хотелось выть в голос или прыгнуть под проезжающую машину. Один! Он опять один! Как всегда!

Он пришёл в себя только на следующий день. На полу собственной квартиры, где он отрубился, только перевалившись через дверь. Лёшка тяжело поднялся, снял ботинки и направился в комнату. Там он упал на диван, отдышался и уже только затем ощупал карманы. Очки он мудро успел снять, они лежали во внутреннем кармане пиджака. Мобильник был на месте. Бумажник тоже.

Очень ныли рёбра. Лёшка ощупал их и остался доволен. Боль была сильной, но вполне терпимой, без перелома. А ещё очень ныли припухшие губы.

Лёшка сорвал костюм и рубашку, перепачканные кровью, бросил на пол. Держась за стену, побрёл в ванную. Там оглядел в зеркало лицо, сплюнул коричнево-солёным. Губа оказалась не рассечённой, только с большим кровоподтёком. «Ничего, до понедельника пройдёт», - подумал Лёшка.

Тут он обратил внимание, что костяшки правой и левой руки были с содранной кожей. Совсем немного, но заметно. «Перебинтую. А на работе скажу, что кипятком обварился — поверят», - думать было очень тяжело, невыносимо тяжело, каждая мысль отдавалась в голове ноющей тупой болью.

Он успел только замочить в ванной рубашку и костюм, но большего сделать не мог, так как слипались глаза и ноги натурально подкашивались. Лёшка с трудом добрался до дивана и провалился в сон сразу до воскресенья. Ещё лёжа включил телевизор. На экране дикторы говорили про их город и показывали сгоревший, точнее, выгоревший дотла, бар «Хромая кобыла».

- Погибли... - говорил диктор. - Пожарные... Возгорание... Пути эвакуации...

Лёшка плохо понимал значение отдельных слов, но постепенно он сложил из разрозненных слов картинку, догадываясь, что полыхнуло в баре незадолго после того, как они с Леной оттуда ушли. Может быть, через полчаса или даже меньше по времени.

Мысли в голове по-прежнему путаются, но уже гораздо лучше, свежей. Ничего, он - сильный, он - справится. Всё хорошо. Ведь впервые в жизни его всё-таки девушка держала за руки. И потратил вчера всего лишь половину месячной зарплаты - всего половину.

Главное, чтобы на работе никто ни о чём не догадался. Ему ещё столько нужно успеть сделать. Новую статью он начнёт прямо сегодня — в голове почти нет вчерашней мути. Перевод с французского начну завтра с утра. Всего несколько звонков, извинюсь за задержку заданий, перенесу сроки и максимум к среде выйду на свой обычный график.

Был просто небольшой сбой программы. Всё хорошо. Он позволил себе быть тем, кем не является. Но это скоро пройдёт. Это просто сбой. И рубашка удачно отстиралась, крови совсем не видно. Всё хорошо.