Рассказ Петровича.

 С Петровичем, я познакомился в зелёной будке. Так наши лыжники прозвали бывший строительный вагончик, который, местные охотники установили у южного подножия горы Балобан. До Балобана, считалось, от Полевского было 20 километров. Вот для полевских лыжников Балобан считался своеобразной точкой отсчёта. Дошёл до горы и обратно — сороковник

в запасе. А зелёная будка была точкой отдыха. Можно было протопить печку, отдохнуть, просушиться и - в обратный путь. Вот и я, дойдя до вершины горы,

спустился к будке, чтоб отдохнуть, а в ней уже находился, слегка полнеющий,

средних лет, мужчина. Печка была протоплена, мы познакомились, разговорились.

Александр Петрович оказался словоохотливым и любопытным. Выведав у меня, что я работаю в Т-1, и что мастером у меня бывший рабочий этого цеха,

он сказал:

• Не люблю я мастеров из рабочих. Они вырвались из грязи в князи, и за своё место боятся. А это сказывается на нашем брате. Вот я работал у

  мастера Мозолевского, а он сам из рабочих. Закончил вечерний техникум,

  кое-как пробился в люди, и всю жизнь боялся за своё место. А начальником БОТа (бюро организации труда и заработной платы) была у нас Григорьева Инесса Павловна, которая взяла в привычку экономить на

  на зарплате у рабочих. У неё оклад 150 руб., а если она сэкономит фонд

  зароботной платы то ей полагалась премия, равная её окладу.

  И вот Мозолевский выписывает мне премию из фонда мастера десятку

  а она, видать, зажулила её. Получаю я корешок на зарплату, а там десятки-то нет. Я ему говорю:

  - Сергей Викторович, нету десятки-то. - А он:

  - Я выписывал. Должна быть. Ну, ладно, выпишу в следующем месяце.

  Боится он, Мозолевский-то спорить с кем-нибудь из начальства, граммотёжки не хватает, вот и трясётся за своё место. А на рабочих это

  сказывается. Однако-ж были люди, которые ни в нюх никого не ставили.

  Обнаглели совсем. Их-то он тоже боялся и не трогал. Отыгрывался на таких, как я.

  Однажды дал мне задание: сменить крыльчатку на вытяжной вентиляции оцинковальной ванны. А там одному неудобно, нужен ещё один человек. Я ему говорю:

  - Помощника бы надо. - А он мне отвечает:

  - Нету людей.

  Ну ладно, с горем пополам, сменил я эту крыльчатку. Провозился всю смену. А в слесарке сидят люди, травят баланду, время тянут. Так вот, сменив кое-как эту крыльчатку, пошёл вызвал электрика, чтобы двигатель

  он присоединил, а сам зашёл в слесарку, перекурить. А там накурено, ну

  веришь-ли, топор можно повесить. Только сел я, а он тут, как тут, Мозолевский-то. Зашёл и сразу ко мне:

  - Ну, что? Заменил?

  - Заменил. - говорю.

  - Так, что сидишь? Пропарить надо.

  И тут я не выдержал. Целый день в слесарке просидели люди — он им слова не сказал. А я только сел — он тут, как тут. И главное, я ещё первую работу не закончил, а он вторую даёт. После того, как электрик прицепит электродвигатель, надо ещё крыльчатку отцентровать, сбалансировать. Я ведь и зашёл-то перекурить, пока электрик цепляет свои провода. Мне ведь надо закончить первую работу, а до конца смены осталось меньше получаса.

  В общем взорвался я, наговорил ему всё, что накопилось и хлопнул дверью. Ушёл я от него к другому мастеру. Не люблю я таких мастеров -

  с одних требуют, а других боится на место поставить.

  - А пропарить крыльчатку, это, что такое? - спросил я.

  - А это от кислоты, от её паров, вернее, на крыльчатке вытяжной вентиляции образуется такой налёт, ну вот, как накипь в чайнике, только толше и крепче. И ничем ты этот налёт не возьмёшь. Вот только паром.

  А как пропаришь её, крыльчатку-то, колоти её кувалдой и этот налёт-то прямо ошмётками и отваливается.

  Так вот, ушёл я от Мозолевского к Рябченко. А этот помоложе будет и из института. Суровый не по годам, но справедливый мужик. Вот таких я уважаю. Никому поблажки не даёт, но и зря не обижает.

  Вот так-же, однажды, выписывает он мне тридцатку. (Работа была срочная, смены не хватило, оставались после смены.) Так вот выписал он мне тридцатку, а сам и говорит:

  =Там, у Григорьевой привычка есть, у рабочих удерживать из премии, ты

  как получишь корешок, мне скажешь — есть у тебя премия или нет.

  - Нет, ты понял или нет? - с этими словами, Петрович поднял указательный палец кверху.

  - Мозолевский ни гу-гу. А этот, сразу-же и предупреждает. Ну, вот дождался я корешка, а премии-то, из фонда мастера нет. И Рябченко тут подходит.

  - Ну что, Александр Петрович есть премия-то или нет?

  - Нет. - Говорю.

  - Пойдём-ка ко мне в кабинет.

  Ну зашли мы к нему, в кабинет. Он хватает телефон и набирает номер.

  - Инесса Павловна, я тут выписал слесарю Игнатьеву тридцать рублей, а в корешке этой премии нет. В чём дело, Инесса Павловна? Он так вежливо с ней разговаривает и в то же время решительно. Она ему что-то отвечает,

  а он так грозно:

  - Я, к вам, Инесса Павловна, в карман не залажу, не трогайте и вы мой карман. Никто не имеет право распоряжаться фондом мастера, кроме, как самого мастера.

  Она что-то говорит ему, мне ничего не слышно, а он снова ей:

  - Ничего не знаю, Инесса Павловна. Никаких других месяцев. Как вы там

  будете оформлять, это не моё дело, но чтоб он (то есть я), эти деньги получил немедленно, через расходную кассу завода. До свидания, Инесса Павловна.

  Бросил трубку и говорит мне.

  - Завтра, через расходную получишь. Ясно?

  - Ясно, - говорю.

  - Всё. Можешь идти работать.

  - Вот таких мастеров-то я люблю. Уж, если он и вздрючит, то по делу -

  не обидно. Но и в обиду тебя не даст. А которые думают только о себе и о

  своём месте, ой, как тяжело с ними работать. Ведь несправедливая обида,

  она во сто крат давит сильнее. Особенно в таких ситуациях, когда обидчик стоит на высоте, а ты внизу.