1-3 ПРОЗА на Тему «МОЮ СТРАНУ ЗОВУТ РОССИЕЙ»
17 ноября 2020 -
Струны небесные, струны земные
Дорогие друзья!
Здесь публикуются конкурсные прозаические произведения
на Тему «МОЮ СТРАНУ ЗОВУТ РОССИЕЙ».
Последний день публикации 5 декабря.
Администрация сайта и ведущие не несут ответственности
за публикуемые тексты. Орфография и пунктуация авторские.
Дорогие конкурсанты! Со всей ответственностью подходите
к вопросу качества своих публикаций —
с Уважением к Великому Русскому Языку и Русской Литературе!
1. Объятия Родины
Иван Кузьмич пребывал в молчаливой задумчивости, так как не знал, что ему делать с Родиной. Родина была велика и масштабна. Такую Родину и в рамки не впихнёшь, и так запросто не подвесишь. Да и под ноги не бросишь, по причине её пёстрой разноцветной красоты.
Не придя ни к какому толковому решению, Иван Кузьмич заварил чайку, определив себе не торопиться в столь непростом деле созерцательного любования, зная его тайную силу и значимость. Он и к репродукциям-картинкам относился с должным вниманием, подбирая для них конкретные места. А тут целая Россия-матушка – это тебе не календарик к стене пришпилить. Тут местоположение вполне могло определять сознание.
Сама же Родина досталась Кузьмичу совершенно случайно, во время посещения им картографической выставки. И хоть стоила она совсем немалых денег (ещё бы, можно сказать монументальное полотно размером полтора на два с половиной метра), Иван Кузьмич пред такой красотой устоять не смог, да и не захотел.
Махнул рукой на призывные разносолы, раскошелился и стал обладателем евразийского пространства свёрнутого в рулон. Бережно доставил его в свои квадратные метры и вот теперь раздумывал, как правильно развернуть и закрепить, пусть и уменьшенное изображение замечательной реальности, втайне, будучи уверенным в том, что изображение реальности – так же является реальностью, а значит, в нём пребывает та же сила и те же начала.
Допив чай, Иван Кузьмич ещё раз взвесил все «за» и «против», а взвесив, принял решение – быть Родине его, всегда пред очами его! То есть стоять панорамно в красном углу, аккурат напротив диванчика, тем самым всякий раз утверждая своё величие и благолепие.
Да и ему, Кузьмичу, при такой экспозиции всегда будет сподручней вникать в мелкие бесчисленные детали: во все эти крохотные сёла-деревеньки, ручейки-речушки, лёжа на любимом диване и вооружившись театральным биноклем. Неспешно высматривать горы и степи, ледовитые побережья и пустынные барханы, а в пасмурные дни - глубокую зелень зауральской тайги… Проходить внимательным взглядом по чёткой линии границы, тихо шепча молитвенные слова или же вглядываться в святые места, приобщаясь к их святости…
От представившихся ему перспектив, Иван Кузьмич взял, да и возрадовался. Забегал по комнате, доставая инструменты и прочие рулетки, воодушевлённо напевая «… Не сравнятся с тобой, ни леса, ни моря…» А допев до «… студит ветер висок…» вдруг замолк, остановленный своей же шальной мыслью. Так он простоял с минуту столбом, а потом хитрО хихикнув, сотворил мальчишескую проказу.
Осторожно развернул драгоценную карту и накинул её себе на плечи, запахнувшись Калининградом и Камчаткой…. Замер… А вскоре и почувствовал лёгкое объятие Родины… Уютное тепло, свою собственную уместность и даже защищённость.
И это было чертовски приятно, тем более, когда знаешь, что у маленькой шуточной реальности, те же устои, что и у реальности воистину необозримой…
2. Родина
Чёрт был старым, с заметной проплешиной на башке и грустными глазами. Выглядел он, как шахтёр, вернувшийся из забоя, выдавший на-гора чёртову прорву горючего камня. Ни с того ни с сего, он вдруг возник за столом, с солдатской кружкой в руке, и слегка поклонившись, заговорил,
- Прежде всего, разрешите представиться – Чарльз Чемберленович, чёрт-искуситель высшей категории.
Иван Кузьмич в ответ растерянно кивнул головой, и уже хотел произнести «оч приятно», но вовремя спохватился, и, промычав неопределённое, с хрипотцой в голосе, поинтересовался,
- Какими судьбами к нам, господин Чарльз?
- Скука, - ответил чёрт и, подавив зевок, продолжил, - Скука, безмятежнейший Иван Кузьмич…
И тут же испросил вишнёвого компоту, что стоял в банке здесь же на столе.
Глядя на чёрта, Иван Кузьмич отчего-то вовсе не испугался - так слегка расчувствовался, а приглядевшись внимательнее, даже и пожалел бедолагу, подумав: «Ай-я-яй… Укатали Сивку крутые горки. При таком-то потенциале, какие уж тут могут быть проказы, да каверзы? Ну, разве что кнопку под зад подложит, или же стирального порошка в супчик подсыплет. А на большее, по всему видать, запалу не хватит… Ну, и слава Богу».
Успокоившись своим наблюдением, Кузьмич всё же не стал нахальничать, а отвёл глаза в сторону и принялся следить за влетевшей в комнату осой, что произвела облёт, и теперь билась в стекло в надежде вылететь в благостные июльские атмосферы.
Чёрт же докушал вишнёвые ягодки, почмокал от удовольствия губами, и, отодвинув кружку, стал смотреть на Ивана Кузьмича изучающим взором. А через минуту вновь причмокнул и сказал,
- Ну-с… Поговорим?
- Поговорим, - ответил Кузьмич, ощущая в себе прилив несвойственной ему бодрости бесшабашного человека, - Отчего ж не поговорить, коли есть о чём!
- Ну, как же, как же? Как не быть? Очень даже есть о чём…
Тут он немного помолчал, будто собираясь с мыслями, а собравшись, продолжил,
- Вот ведь какая получается антиматерия… Вы, Иван Кузьмич, по всем статьям - тихий и милейший с виду человек… и мыслями не обиженный. Да что там мыслями, – не обижены Вы и непониманием второго закона Ньютона и прочих механик… И руки у Вас – не ноги, растут откуда положено… И интересы Ваши вполне симпатичные – тычинки-пестики, планетки-звёздочки…С какой на Вас стороны не погляди – везде аккуратненько. Ни тебе оторванной пуговки, ни шипящей соседской зависти, ни тишайшего безобидного злорадства…
Тут чёрт опять замолчал, наклонился над столом и, приблизившись к Кузьмичу грозно вопросил,
- Самому-то не противно?
Иван Кузьмич от неожиданности отклонился от оратора, подумав: «Ну его к едрене фене… С таким надобно поосторожней… А то глядишь, ещё и бодаться начнёт… Вон они роги-то из шерсти торчат…»
А совладав со своим испугом, взял себя в руки и ответил,
- Что ж… Честно говоря, бывает что и противно… От узости своей,… от бесталанности,… да когда слизня в рот положишь со щавелевым листом, по недосмотру… А Вам-то, господин Чарльз, какая с этого печаль-забота? Или ущерб какой терпите?
- Я ж уже пояснил… Скука… Скучно с Вами… Живёте серенько, без искорки…
- Да что ж мне искрить-то? Что я утюг какой или трансформатор?
- А что? А может и утюг! Другие-то вон, кто с кайлом, а кто и с рупором… И душой кипят, и чтоб светлое будущее, и пламенный мотор в подреберье. У них и прибыля, и круговороты разные, и всякие другие ураганные явления.
Иван Кузьмич выслушал пылкого агитатора, не перебивая, а как тот закончил, посмотрел на него с хитринкой и спросил,
- Величием искушаете? Значимостью? Так это мне ни к чему… Это мне, как татуировка на заднице – вроде бы где-то есть, а без зеркала не взглянешь… Хотя, конечно, вещь модная…
Вновь заскучавший чёрт покачал своей плешивой башкой, тяжко вздохнул и с глубочайшей грустью в голосе тихо произнёс,
- Да Вы, как я посмотрю и вовсе пропащий человек. Вы не то, что в светлое будущее,… - и перейдя на таинственный шёпот, заключил, - Вы Родину не любите…
Сказал и исчез.
Кузьмич же от последних его слов вспыхнул… и одеревенел…
А успокоившись, покачал головой и произнёс вслух, глядя на неутомимую осу, - Всё ж напоследок ожёг, рогатый…
А поразмыслив и так, и эдак, задался совсем нелёгким вопросом,
– А как это, в самом деле,– любить Родину? И кто знает, что для неё благо, а что плесень осклизлая? Для неё… И любит, хотя бы, та же рыба пучеглазая своё море-океан, коли без него не жить, не дышать не может? Часть – она и есть часть… А оторвёшь - побьётся на берегу, да и стухнет…
Когда за окном стало темнеть, Иван Кузьмич встал из-за стола, приоткрыл раму, выпустил на волю осу и, взяв банку с компотом, пошёл к выгребной яме. Брезгливо вытряхнул остатки, а подумав, выбросил и саму банку. Резко развернулся и зашагал к дому, хмыкая и презрительно ворча,
- Здрасьте Вам с перепугу… Дожили… Всякий чёрт-Чемберленович будет ещё меня учить, как мне Родину любить…
3. Берегите хлеб от огня
- Тимофей, скажи маме, что ее белье снова летает по нашей веранде, - голосом Левитана пробралась соседка с первого этажа в мой утренний сон.
- Снова шторм, - меланхолично расстроилась я. Расстроилась, потому что шторм здесь означает лихорадочный поиск суррогата утреннего похода на море.
После заправки чашкой кофе из турки (уследить за пенкой между кашей и яичницей) мой встроенный Гугл выдал замену моментально - грязевой вулкан.
- Вууулкаааан, - обречённо взвыли дети, избалованные здешним ничегонеделанием и испуганные перспективой похода длиной в 10 километров.
Мы идем ветреными переулками маленького Азовского городка. Настолько ветреными что нытьё моих детей катится по ним гулким эхом и от того усиливается многократно.
«Прокат велосипедов. Арсений»
Нытьё достигло самих небес и они любезно спустили мне вниз вариант оптимизации маршрута.
Я достаю из рюкзака телефон и набираю привычный здесь номер на 918. Через минуту калитка открывается.
Арсений свеж и юн, чего я не могу сказать об уныло сгрудившихся в углу двора ржавых велосипедах.
При ближайшем рассмотрении велосипедов хочется предложить Арсению заплатить мне за факт пользования ими. Или переделать вывеску в «Прокат велосипедов по-кучугурски».
Арсений призывно выстраивает в ряд перед нами трех самых бодрых коней и звонко выкрикивает:
- Паспорт!
От звона голоса Арсения и неуместности его просьбы я чуть не роняю велосипед.
- Какой паспорт? Кто носит на пляж паспорт?
- Права! - Арсений неумолим.
«Иногда нужно некоторое время помолчать, и тогда они поймут все сами» - вспоминается мне мудрое Верочкино наставление. Я решаю проверить его действенность на Арсении.
- Ну если бы вы хотя бы у Армена жили!- выкрикивает с досадливым отчаянием Арсений после минуты моей драматичной безмятежности.
В эту секунду мне очень хочется посмотреть на Армена, человека который, оказывается, является таким же гарантом моей порядочности как и мой паспорт. И мои права.
Сунув Арсению все купюры которые были с собой, мы вырываемся на свободу.
Мальва. Виноградники. Древняя бабка продает кукурузу. Вместо лица - печёная картошка. За забором белоснежные гуси топчут пыльный двор. Мальва. Лаванда. Сухая степь. Солнце и солёный ветер в лицо. Я кручу упрямые педали и откручиваю память на неделю назад.
Самолёт привычно и упруго пружинит по посадочной полосе. Я выхожу в морок вечернего южного марева. В любой стране мира морские города встречают тебя одинаково горячими влажными объятьями. Они тоже привычны. Все остальное - пугающе незнакомо.
Я сажусь в такси. Водитель уютно гомонит исторической региональной справкой. Мимо проносятся богатые поля пшеницы. «Берегите хлеб от огня!» - вдруг молит меня невидимый кто-то огромным плакатом через всю трассу.
В моём родном городе от огня берегут лес. Из моего города самолёты раньше привозили меня совсем в другие места.
Из моих глаз катятся слёзы. Я, уставшая, неспособна идентифицировать причину этих слез.
Я, повзрослевшая на неделю - могу.
Я кручу педали и проезжаю сейчас по своему детству - такому же нищему и такому же счастливому. Я проезжаю по пыльной, пахнущей навозом и свежескошенной травой уральской деревне, сворачиваю на тенистую подмосковную улочку, проезжаю мимо челябинских воспоминаний по душной кишинёвской жаре. И сейчас я узнаю эти слёзы - слёзы узнавания. Детство, я скучала по тебе!
- Это самая потрясающая жиииииизнь! - проносится мимо меня Коля.
Сынок, запомни это. Мальву. Бабку. Гусей. Ветер. Береги хлеб от огня.
- Снова шторм, - меланхолично расстроилась я. Расстроилась, потому что шторм здесь означает лихорадочный поиск суррогата утреннего похода на море.
После заправки чашкой кофе из турки (уследить за пенкой между кашей и яичницей) мой встроенный Гугл выдал замену моментально - грязевой вулкан.
- Вууулкаааан, - обречённо взвыли дети, избалованные здешним ничегонеделанием и испуганные перспективой похода длиной в 10 километров.
Мы идем ветреными переулками маленького Азовского городка. Настолько ветреными что нытьё моих детей катится по ним гулким эхом и от того усиливается многократно.
«Прокат велосипедов. Арсений»
Нытьё достигло самих небес и они любезно спустили мне вниз вариант оптимизации маршрута.
Я достаю из рюкзака телефон и набираю привычный здесь номер на 918. Через минуту калитка открывается.
Арсений свеж и юн, чего я не могу сказать об уныло сгрудившихся в углу двора ржавых велосипедах.
При ближайшем рассмотрении велосипедов хочется предложить Арсению заплатить мне за факт пользования ими. Или переделать вывеску в «Прокат велосипедов по-кучугурски».
Арсений призывно выстраивает в ряд перед нами трех самых бодрых коней и звонко выкрикивает:
- Паспорт!
От звона голоса Арсения и неуместности его просьбы я чуть не роняю велосипед.
- Какой паспорт? Кто носит на пляж паспорт?
- Права! - Арсений неумолим.
«Иногда нужно некоторое время помолчать, и тогда они поймут все сами» - вспоминается мне мудрое Верочкино наставление. Я решаю проверить его действенность на Арсении.
- Ну если бы вы хотя бы у Армена жили!- выкрикивает с досадливым отчаянием Арсений после минуты моей драматичной безмятежности.
В эту секунду мне очень хочется посмотреть на Армена, человека который, оказывается, является таким же гарантом моей порядочности как и мой паспорт. И мои права.
Сунув Арсению все купюры которые были с собой, мы вырываемся на свободу.
Мальва. Виноградники. Древняя бабка продает кукурузу. Вместо лица - печёная картошка. За забором белоснежные гуси топчут пыльный двор. Мальва. Лаванда. Сухая степь. Солнце и солёный ветер в лицо. Я кручу упрямые педали и откручиваю память на неделю назад.
Самолёт привычно и упруго пружинит по посадочной полосе. Я выхожу в морок вечернего южного марева. В любой стране мира морские города встречают тебя одинаково горячими влажными объятьями. Они тоже привычны. Все остальное - пугающе незнакомо.
Я сажусь в такси. Водитель уютно гомонит исторической региональной справкой. Мимо проносятся богатые поля пшеницы. «Берегите хлеб от огня!» - вдруг молит меня невидимый кто-то огромным плакатом через всю трассу.
В моём родном городе от огня берегут лес. Из моего города самолёты раньше привозили меня совсем в другие места.
Из моих глаз катятся слёзы. Я, уставшая, неспособна идентифицировать причину этих слез.
Я, повзрослевшая на неделю - могу.
Я кручу педали и проезжаю сейчас по своему детству - такому же нищему и такому же счастливому. Я проезжаю по пыльной, пахнущей навозом и свежескошенной травой уральской деревне, сворачиваю на тенистую подмосковную улочку, проезжаю мимо челябинских воспоминаний по душной кишинёвской жаре. И сейчас я узнаю эти слёзы - слёзы узнавания. Детство, я скучала по тебе!
- Это самая потрясающая жиииииизнь! - проносится мимо меня Коля.
Сынок, запомни это. Мальву. Бабку. Гусей. Ветер. Береги хлеб от огня.
Окончание публикации конкурсной прозы по ссылке
http://parnasse.ru/prose/small/stories/4-proza-na-temu-moyu-stranu-zovut-rosiei.html
[Скрыть]
Регистрационный номер 0483886 выдан для произведения:
Иван Кузьмич пребывал в молчаливой задумчивости, так как не знал, что ему делать с Родиной. Родина была велика и масштабна. Такую Родину и в рамки не впихнёшь, и так запросто не подвесишь. Да и под ноги не бросишь, по причине её пёстрой разноцветной красоты.
Не придя ни к какому толковому решению, Иван Кузьмич заварил чайку, определив себе не торопиться в столь непростом деле созерцательного любования, зная его тайную силу и значимость. Он и к репродукциям-картинкам относился с должным вниманием, подбирая для них конкретные места. А тут целая Россия-матушка – это тебе не календарик к стене пришпилить. Тут местоположение вполне могло определять сознание.
Сама же Родина досталась Кузьмичу совершенно случайно, во время посещения им картографической выставки. И хоть стоила она совсем немалых денег (ещё бы, можно сказать монументальное полотно размером полтора на два с половиной метра), Иван Кузьмич пред такой красотой устоять не смог, да и не захотел.
Махнул рукой на призывные разносолы, раскошелился и стал обладателем евразийского пространства свёрнутого в рулон. Бережно доставил его в свои квадратные метры и вот теперь раздумывал, как правильно развернуть и закрепить, пусть и уменьшенное изображение замечательной реальности, втайне, будучи уверенным в том, что изображение реальности – так же является реальностью, а значит, в нём пребывает та же сила и те же начала.
Допив чай, Иван Кузьмич ещё раз взвесил все «за» и «против», а взвесив, принял решение – быть Родине его, всегда пред очами его! То есть стоять панорамно в красном углу, аккурат напротив диванчика, тем самым всякий раз утверждая своё величие и благолепие.
Да и ему, Кузьмичу, при такой экспозиции всегда будет сподручней вникать в мелкие бесчисленные детали: во все эти крохотные сёла-деревеньки, ручейки-речушки, лёжа на любимом диване и вооружившись театральным биноклем. Неспешно высматривать горы и степи, ледовитые побережья и пустынные барханы, а в пасмурные дни - глубокую зелень зауральской тайги… Проходить внимательным взглядом по чёткой линии границы, тихо шепча молитвенные слова или же вглядываться в святые места, приобщаясь к их святости…
От представившихся ему перспектив, Иван Кузьмич взял, да и возрадовался. Забегал по комнате, доставая инструменты и прочие рулетки, воодушевлённо напевая «… Не сравнятся с тобой, ни леса, ни моря…» А допев до «… студит ветер висок…» вдруг замолк, остановленный своей же шальной мыслью. Так он простоял с минуту столбом, а потом хитрО хихикнув, сотворил мальчишескую проказу.
Осторожно развернул драгоценную карту и накинул её себе на плечи, запахнувшись Калининградом и Камчаткой…. Замер… А вскоре и почувствовал лёгкое объятие Родины… Уютное тепло, свою собственную уместность и даже защищённость.
И это было чертовски приятно, тем более, когда знаешь, что у маленькой шуточной реальности, те же устои, что и у реальности воистину необозримой…
2. Родина
Чёрт был старым, с заметной проплешиной на башке и грустными глазами. Выглядел он, как шахтёр, вернувшийся из забоя, выдавший на-гора чёртову прорву горючего камня. Ни с того ни с сего, он вдруг возник за столом, с солдатской кружкой в руке, и слегка поклонившись, заговорил,
- Прежде всего, разрешите представиться – Чарльз Чемберленович, чёрт-искуситель высшей категории.
Иван Кузьмич в ответ растерянно кивнул головой, и уже хотел произнести «оч приятно», но вовремя спохватился, и, промычав неопределённое, с хрипотцой в голосе, поинтересовался,
- Какими судьбами к нам, господин Чарльз?
- Скука, - ответил чёрт и, подавив зевок, продолжил, - Скука, безмятежнейший Иван Кузьмич…
И тут же испросил вишнёвого компоту, что стоял в банке здесь же на столе.
Глядя на чёрта, Иван Кузьмич отчего-то вовсе не испугался - так слегка расчувствовался, а приглядевшись внимательнее, даже и пожалел бедолагу, подумав: «Ай-я-яй… Укатали Сивку крутые горки. При таком-то потенциале, какие уж тут могут быть проказы, да каверзы? Ну, разве что кнопку под зад подложит, или же стирального порошка в супчик подсыплет. А на большее, по всему видать, запалу не хватит… Ну, и слава Богу».
Успокоившись своим наблюдением, Кузьмич всё же не стал нахальничать, а отвёл глаза в сторону и принялся следить за влетевшей в комнату осой, что произвела облёт, и теперь билась в стекло в надежде вылететь в благостные июльские атмосферы.
Чёрт же докушал вишнёвые ягодки, почмокал от удовольствия губами, и, отодвинув кружку, стал смотреть на Ивана Кузьмича изучающим взором. А через минуту вновь причмокнул и сказал,
- Ну-с… Поговорим?
- Поговорим, - ответил Кузьмич, ощущая в себе прилив несвойственной ему бодрости бесшабашного человека, - Отчего ж не поговорить, коли есть о чём!
- Ну, как же, как же? Как не быть? Очень даже есть о чём…
Тут он немного помолчал, будто собираясь с мыслями, а собравшись, продолжил,
- Вот ведь какая получается антиматерия… Вы, Иван Кузьмич, по всем статьям - тихий и милейший с виду человек… и мыслями не обиженный. Да что там мыслями, – не обижены Вы и непониманием второго закона Ньютона и прочих механик… И руки у Вас – не ноги, растут откуда положено… И интересы Ваши вполне симпатичные – тычинки-пестики, планетки-звёздочки…С какой на Вас стороны не погляди – везде аккуратненько. Ни тебе оторванной пуговки, ни шипящей соседской зависти, ни тишайшего безобидного злорадства…
Тут чёрт опять замолчал, наклонился над столом и, приблизившись к Кузьмичу грозно вопросил,
- Самому-то не противно?
Иван Кузьмич от неожиданности отклонился от оратора, подумав: «Ну его к едрене фене… С таким надобно поосторожней… А то глядишь, ещё и бодаться начнёт… Вон они роги-то из шерсти торчат…»
А совладав со своим испугом, взял себя в руки и ответил,
- Что ж… Честно говоря, бывает что и противно… От узости своей,… от бесталанности,… да когда слизня в рот положишь со щавелевым листом, по недосмотру… А Вам-то, господин Чарльз, какая с этого печаль-забота? Или ущерб какой терпите?
- Я ж уже пояснил… Скука… Скучно с Вами… Живёте серенько, без искорки…
- Да что ж мне искрить-то? Что я утюг какой или трансформатор?
- А что? А может и утюг! Другие-то вон, кто с кайлом, а кто и с рупором… И душой кипят, и чтоб светлое будущее, и пламенный мотор в подреберье. У них и прибыля, и круговороты разные, и всякие другие ураганные явления.
Иван Кузьмич выслушал пылкого агитатора, не перебивая, а как тот закончил, посмотрел на него с хитринкой и спросил,
- Величием искушаете? Значимостью? Так это мне ни к чему… Это мне, как татуировка на заднице – вроде бы где-то есть, а без зеркала не взглянешь… Хотя, конечно, вещь модная…
Вновь заскучавший чёрт покачал своей плешивой башкой, тяжко вздохнул и с глубочайшей грустью в голосе тихо произнёс,
- Да Вы, как я посмотрю и вовсе пропащий человек. Вы не то, что в светлое будущее,… - и перейдя на таинственный шёпот, заключил, - Вы Родину не любите…
Сказал и исчез.
Кузьмич же от последних его слов вспыхнул… и одеревенел…
А успокоившись, покачал головой и произнёс вслух, глядя на неутомимую осу, - Всё ж напоследок ожёг, рогатый…
А поразмыслив и так, и эдак, задался совсем нелёгким вопросом,
– А как это, в самом деле,– любить Родину? И кто знает, что для неё благо, а что плесень осклизлая? Для неё… И любит, хотя бы, та же рыба пучеглазая своё море-океан, коли без него не жить, не дышать не может? Часть – она и есть часть… А оторвёшь - побьётся на берегу, да и стухнет…
Когда за окном стало темнеть, Иван Кузьмич встал из-за стола, приоткрыл раму, выпустил на волю осу и, взяв банку с компотом, пошёл к выгребной яме. Брезгливо вытряхнул остатки, а подумав, выбросил и саму банку. Резко развернулся и зашагал к дому, хмыкая и презрительно ворча,
- Здрасьте Вам с перепугу… Дожили… Всякий чёрт-Чемберленович будет ещё меня учить, как мне Родину любить…
1. Объятия Родины
Иван Кузьмич пребывал в молчаливой задумчивости, так как не знал, что ему делать с Родиной. Родина была велика и масштабна. Такую Родину и в рамки не впихнёшь, и так запросто не подвесишь. Да и под ноги не бросишь, по причине её пёстрой разноцветной красоты.
Не придя ни к какому толковому решению, Иван Кузьмич заварил чайку, определив себе не торопиться в столь непростом деле созерцательного любования, зная его тайную силу и значимость. Он и к репродукциям-картинкам относился с должным вниманием, подбирая для них конкретные места. А тут целая Россия-матушка – это тебе не календарик к стене пришпилить. Тут местоположение вполне могло определять сознание.
Сама же Родина досталась Кузьмичу совершенно случайно, во время посещения им картографической выставки. И хоть стоила она совсем немалых денег (ещё бы, можно сказать монументальное полотно размером полтора на два с половиной метра), Иван Кузьмич пред такой красотой устоять не смог, да и не захотел.
Махнул рукой на призывные разносолы, раскошелился и стал обладателем евразийского пространства свёрнутого в рулон. Бережно доставил его в свои квадратные метры и вот теперь раздумывал, как правильно развернуть и закрепить, пусть и уменьшенное изображение замечательной реальности, втайне, будучи уверенным в том, что изображение реальности – так же является реальностью, а значит, в нём пребывает та же сила и те же начала.
Допив чай, Иван Кузьмич ещё раз взвесил все «за» и «против», а взвесив, принял решение – быть Родине его, всегда пред очами его! То есть стоять панорамно в красном углу, аккурат напротив диванчика, тем самым всякий раз утверждая своё величие и благолепие.
Да и ему, Кузьмичу, при такой экспозиции всегда будет сподручней вникать в мелкие бесчисленные детали: во все эти крохотные сёла-деревеньки, ручейки-речушки, лёжа на любимом диване и вооружившись театральным биноклем. Неспешно высматривать горы и степи, ледовитые побережья и пустынные барханы, а в пасмурные дни - глубокую зелень зауральской тайги… Проходить внимательным взглядом по чёткой линии границы, тихо шепча молитвенные слова или же вглядываться в святые места, приобщаясь к их святости…
От представившихся ему перспектив, Иван Кузьмич взял, да и возрадовался. Забегал по комнате, доставая инструменты и прочие рулетки, воодушевлённо напевая «… Не сравнятся с тобой, ни леса, ни моря…» А допев до «… студит ветер висок…» вдруг замолк, остановленный своей же шальной мыслью. Так он простоял с минуту столбом, а потом хитрО хихикнув, сотворил мальчишескую проказу.
Осторожно развернул драгоценную карту и накинул её себе на плечи, запахнувшись Калининградом и Камчаткой…. Замер… А вскоре и почувствовал лёгкое объятие Родины… Уютное тепло, свою собственную уместность и даже защищённость.
И это было чертовски приятно, тем более, когда знаешь, что у маленькой шуточной реальности, те же устои, что и у реальности воистину необозримой…
2. Родина
Чёрт был старым, с заметной проплешиной на башке и грустными глазами. Выглядел он, как шахтёр, вернувшийся из забоя, выдавший на-гора чёртову прорву горючего камня. Ни с того ни с сего, он вдруг возник за столом, с солдатской кружкой в руке, и слегка поклонившись, заговорил,
- Прежде всего, разрешите представиться – Чарльз Чемберленович, чёрт-искуситель высшей категории.
Иван Кузьмич в ответ растерянно кивнул головой, и уже хотел произнести «оч приятно», но вовремя спохватился, и, промычав неопределённое, с хрипотцой в голосе, поинтересовался,
- Какими судьбами к нам, господин Чарльз?
- Скука, - ответил чёрт и, подавив зевок, продолжил, - Скука, безмятежнейший Иван Кузьмич…
И тут же испросил вишнёвого компоту, что стоял в банке здесь же на столе.
Глядя на чёрта, Иван Кузьмич отчего-то вовсе не испугался - так слегка расчувствовался, а приглядевшись внимательнее, даже и пожалел бедолагу, подумав: «Ай-я-яй… Укатали Сивку крутые горки. При таком-то потенциале, какие уж тут могут быть проказы, да каверзы? Ну, разве что кнопку под зад подложит, или же стирального порошка в супчик подсыплет. А на большее, по всему видать, запалу не хватит… Ну, и слава Богу».
Успокоившись своим наблюдением, Кузьмич всё же не стал нахальничать, а отвёл глаза в сторону и принялся следить за влетевшей в комнату осой, что произвела облёт, и теперь билась в стекло в надежде вылететь в благостные июльские атмосферы.
Чёрт же докушал вишнёвые ягодки, почмокал от удовольствия губами, и, отодвинув кружку, стал смотреть на Ивана Кузьмича изучающим взором. А через минуту вновь причмокнул и сказал,
- Ну-с… Поговорим?
- Поговорим, - ответил Кузьмич, ощущая в себе прилив несвойственной ему бодрости бесшабашного человека, - Отчего ж не поговорить, коли есть о чём!
- Ну, как же, как же? Как не быть? Очень даже есть о чём…
Тут он немного помолчал, будто собираясь с мыслями, а собравшись, продолжил,
- Вот ведь какая получается антиматерия… Вы, Иван Кузьмич, по всем статьям - тихий и милейший с виду человек… и мыслями не обиженный. Да что там мыслями, – не обижены Вы и непониманием второго закона Ньютона и прочих механик… И руки у Вас – не ноги, растут откуда положено… И интересы Ваши вполне симпатичные – тычинки-пестики, планетки-звёздочки…С какой на Вас стороны не погляди – везде аккуратненько. Ни тебе оторванной пуговки, ни шипящей соседской зависти, ни тишайшего безобидного злорадства…
Тут чёрт опять замолчал, наклонился над столом и, приблизившись к Кузьмичу грозно вопросил,
- Самому-то не противно?
Иван Кузьмич от неожиданности отклонился от оратора, подумав: «Ну его к едрене фене… С таким надобно поосторожней… А то глядишь, ещё и бодаться начнёт… Вон они роги-то из шерсти торчат…»
А совладав со своим испугом, взял себя в руки и ответил,
- Что ж… Честно говоря, бывает что и противно… От узости своей,… от бесталанности,… да когда слизня в рот положишь со щавелевым листом, по недосмотру… А Вам-то, господин Чарльз, какая с этого печаль-забота? Или ущерб какой терпите?
- Я ж уже пояснил… Скука… Скучно с Вами… Живёте серенько, без искорки…
- Да что ж мне искрить-то? Что я утюг какой или трансформатор?
- А что? А может и утюг! Другие-то вон, кто с кайлом, а кто и с рупором… И душой кипят, и чтоб светлое будущее, и пламенный мотор в подреберье. У них и прибыля, и круговороты разные, и всякие другие ураганные явления.
Иван Кузьмич выслушал пылкого агитатора, не перебивая, а как тот закончил, посмотрел на него с хитринкой и спросил,
- Величием искушаете? Значимостью? Так это мне ни к чему… Это мне, как татуировка на заднице – вроде бы где-то есть, а без зеркала не взглянешь… Хотя, конечно, вещь модная…
Вновь заскучавший чёрт покачал своей плешивой башкой, тяжко вздохнул и с глубочайшей грустью в голосе тихо произнёс,
- Да Вы, как я посмотрю и вовсе пропащий человек. Вы не то, что в светлое будущее,… - и перейдя на таинственный шёпот, заключил, - Вы Родину не любите…
Сказал и исчез.
Кузьмич же от последних его слов вспыхнул… и одеревенел…
А успокоившись, покачал головой и произнёс вслух, глядя на неутомимую осу, - Всё ж напоследок ожёг, рогатый…
А поразмыслив и так, и эдак, задался совсем нелёгким вопросом,
– А как это, в самом деле,– любить Родину? И кто знает, что для неё благо, а что плесень осклизлая? Для неё… И любит, хотя бы, та же рыба пучеглазая своё море-океан, коли без него не жить, не дышать не может? Часть – она и есть часть… А оторвёшь - побьётся на берегу, да и стухнет…
Когда за окном стало темнеть, Иван Кузьмич встал из-за стола, приоткрыл раму, выпустил на волю осу и, взяв банку с компотом, пошёл к выгребной яме. Брезгливо вытряхнул остатки, а подумав, выбросил и саму банку. Резко развернулся и зашагал к дому, хмыкая и презрительно ворча,
- Здрасьте Вам с перепугу… Дожили… Всякий чёрт-Чемберленович будет ещё меня учить, как мне Родину любить…
Рейтинг: +12
405 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!