Коридор городской больницы. Тусклые светильники. Кое-где полумрак. Обшарпанные стены, наружная проводка, свисающая лохмотья со стен, трещины на потолке, вдоль стен - кровати, на них - несчастные тела больных. Запах не больничный, а какой-то кислый, отдающий гнильём и жаренной капустой. По коридору идёт шаркающей походкой полустаричок-полумужичок. Останавливается возле Ординаторской, под дверью которой стоит ветхая полуторная деревянная кровать, заправленная пожелтевшей простынею и наволочкой. В ней - перебинтованный человек с широко открытыми глазами, смотрящими в потолок.
- Хочу с вами побеседовать по-отечески, душа - в душу, а то вы сконфуженный какой-то, физиономией сникший, крылышки сложивший, лежите в коридоре, как утка со склеенными ластами. Неприлично даже взглянуть на ваш кислый образ. Можно я тут, с краешку, присоседюсь? - Скорбящим голоском заговорил полустаричок, худой и сгорбленный, в помятых шортах и заношенной майке. Он услужливо переминался с ноги на ногу возле спинки кровати в рваных белых кроссовках, зашнурованных чёрными верёвочками, и держа в руке свёрнутую трубочкой газетку, видимо, для отпугивания и наказания взбесившихся от жары мух.
Молодой человек, лет тридцати, в белых выходных полубрюках из жаккардовой ткани и стильной рубашке-шведке на выпуск, опухший лицом, недружелюбно оглядел тщедушную фигуру с бумажной трубочкой в руке, шмыгнул перебитым носом и поморщился от боли. Ничего не сказав, он переложил забинтованную ногу с края кровати на середину, как бы приглашая деда в свою компанию.
Дедулька, чудаковатой наружности, похожий в профиль на почтальона Печкина, слегка наклонившись, присел на угол кровати, пристально вглядываясь в припухлое, покрытое гематомами лицо молодого. Рот деда плыл в улыбке. Глаза, изрезанные красными капиллярами, как-то неестественно выпучились из орбит и придавали его выражению лица вид прожжённого пройдохи и законченного наглеца. Язык, между тем, работал у него, как водяная помпа, выдавая пачками заковыристые предложения:
-Утром видел как тебя везли на каталке…пьяного, дух алкогольный по коридору так и парил.... Я тут абориген, сторожил, так сказать, здешних мест, мотаюсь по этажам, с людьми общаюсь, друзей завожу, где надо сидельцем посижу у кровати, горшок с дерьмом вынесу. Мне за это людишки да родственники тяжёлых еды принесут, а то и бутылочку подкинут. Вот недавно шорты подарили. Живу себе… Меня все так и зовут: «Аборигенэтажный». Сперва обидно было за кликуху, такую, несправедливую. Слегонца душу покрутило и отпустило. Потом привык. Да какая мне разница. Я уже не человек. А так, образ собачий. Пыль больничная, шлак кишечный. В общем, животное. Год уже потею тут, скорблю и радуюсь. Начальство, местное, смотрит на меня как на тумбочку, не замечают моё присутствие. А мне это на руку – с палаты не гонят. Кормушка тут, конечно, тусклая, постная, сыростью пахнет, однако желудок не обижается, тепло, крыша над головой, вечерком в домино перекинуться есть с кем, всё ж - не на улице жить. – Заворковал скороговоркой дедушка.
Повернув голову в сторону лопочущего языком Аборигена, молодой человек слегка приподнял перебинтованную руку. Она показалась ему такой тяжёлой, что захотелось зашвырнуть куда-нибудь её вместе с ненавистным гипсом.
-Что, человечище, мешает рука-то? Как зовут-то тебя, сердешный ?
- У-ух, больно! Дай отдышаться, …..зови меня Петром,.
- Гы-гы-гы… Петром… Мелковато как-то…гы-ы-гы, - снова ощерил свой рот Абориген. – Не звучит….. Может, давай, придумаем к тебе новое обращение. Ты ж, смотрю, к нам надолго попал, думаю, месяцев на пять-шесть, а то и по более. Так что вживайся в окружающую черноту и безысходность… Я тут уже обжился, всем клички понадарил. Сначала хотели мне эти горемыки больные коллективно морду набить за мои кликушные издёвки, а потом махнули рукой, привыкли.
- Ну, и какую ты мне дашь?
- Хороший вопрос! Видел, как за твоей каталкой баба какая-то шла. Красивая ! Любовница, наверное, твоя. На актрису похожа - Лолиту Торрес. Вот ты и будешь теперь – Торрес! Ладно уж, без Лолиты буду твою кликуху произносить, Торрес – и только! А давай так, назовём тебя - Торец. А чё, неплохо! Физиономия у тебя, действительно, торцовая, - приплюснутая, как будто вмятина в черепе. Скажи, понравилось моё заключение!
- Ты, дед, давай, заканчивай ! Не говоришь, а будто диагноз пишешь. Не нравится мне твоя кликуха !
- А уже всё! Назад не могу забрать. Моё слово, оно как шприц, если вошло в задницу, то там всё и должно остаться. Так вот. От лекарства не убежишь. Везде догонит……
- У-ух ! Испытываешь ты меня, Абориген, лестничный! Так и прёт в морду тебе дать, чтоб с кровати соскочил, и вместе с тапочками на пол скувырнулся. Да, не могу коллективно бить тебя – руки, ноги переломаны.
-Гы-гы-гы…. Ни чё, привыкнешь к кличке-то. Я менять ничего не буду. Ежели сказал, то так и должно быть. Меня тута все слушают. Я ж, абориген.
Петр, получивший с лёгкой руки Аборигена кличку, нервно запыхтел и попытался приподнять с подушки забинтованную голову. Глаза его налились, губы задрожали, задёргалась правая щека.
-Ну ладно, ладно….., - снова залепетал скороговоркой Абориген. – не мучь, Торец, свою переломанную фигуру. Давай я лучше расскажу тебе, о твоих соседях. Тебя с ними ещё долго горевать. Смотри, во-о-он видишь, в конце коридора кровати у стенок стоят, на них такие же, как ты, никчёмные людишки, с травмами лежат. У кого нога, у кого рука, у кого бедро - в дребезги, кое у кого череп раскрошен на ухнарь, и все, они, по пьянке залетели. Видишь, на третьей по счёту кровати баба в ночной рубашке сидит, оплывшая, а ноги у нею, как бутылки.
-Ну, вижу, ну и чё ?
- Чё,чё… Зовут её Пухлищавка. Я такую кликуху дал за её пухлую и не мытую рожу. Так вот, муж её, тоже такой же, как и она, дурик - недели две назад, после запоя головой её об унитаз звякнул. Она мне сама рассказывала. Хотел Пухлищавку в дерьмо макнуть. А она вывернулась и лбом об край и долбанулась. Кровищи натекло. Мамаша её - тоже пьянь подзаборная,- хотела оборонить дочку от зверюги-зятя и схватила мусорное ведро и - на него. А он, видно, протрезвев, понял, что дела хреновы, тапочки - в ноги и дёру. Тёща сдуру подняла ведро и весь мусор обсыпался на пробитую голову дочки. Та схватила швабру и маму тыкнула. В швабре гвоздь торчал. В глаз попала. Она через пять коек отсюда лежит, лечится…. Во как ! Милиция потом поймала дурика того. Сейчас – в камере. Следствие идёт. А жена его здесь с мамой потеет. Алкашня ходит к ним, баночки с пивом носит. Каждый день придушенные. Врачи на неё рукой махнули. Говорит, башка у неё крепкая – и без медикаментов зарастёт.
- Ух, ну, и компания у вас тут. Шокируюсь ! А ты то как, Абориген, попал, в травматологию ?
- Да как, житейски, обыденно, шёл-шёл, упал, очнулся в больнице. Так, до си, здесь и подъедаюсь. Весь народец здешний изучил. В коридорах одна мерзота лежит. Тля земли. Окурки жизни. Осушлый сброд. Кто побогаче – в палатах с кондиционером и автономным отоплением. Элита! Тама сейчас – класс! По такой жарюке кости срастаются плохо, а с кондёром лучше. Так мне сказал больной с третьего этажа, кликуха у него «Нарубибабло».
- А те кто побогаче как сюда попали ?
- Да то же по пьяной лавочке. Наглатались коньяку, водки, а потом кто-то с этажа слетел, кого-то в отбуцкали ногами, кого машина сшибла, а кто и в машине с любовницей на встречку выехал. Во-о-он, видишь, по коридору, у лестницы, дверь такая красивая, с узорами. Вот за ней одноместная палата. Тама лежит Генеральный директор крупной компании. Мужик при бабках! Ключица, бедро, пять рёбер на ухнарь сломаны и ещё шея вывихнута. Прикольно, так, шея длинная, худущая, сам как жердина, усохший, спросишь чё нить у него, а он, как боров, всем телом вместе с шеей поворачивается. Я к нему по вечерам захаживаю. Чистота кругом. Освежитель воздуха. Кондёр, немецкий. В карты с ним перекидываюсь. Любит в дурачка сыграть. Ничего, классный мужик. Любовные истории рассказывает…. Свою беду поведал….С секретаршей поехал на Чёрное море покупаться и загудел на трассе. Как он говорит, наклонил мордой её к ширинке и руль из рук выпал. Так и улетели с трассы.
-А с любовницей-то чё ?
-Да чё с ней сделается ! Дурища, а не баба… со стаей аплодирующих тараканов в голове….. Легко отделалась, башкой ударилась об руль. Две шишки на лбу, ссадина, кожу свезло на щеке. Он ей пятаков отвалил на косметологическую операцию. Щас где-то в Москве красоту наводит, шалопайка. Кличку я директору дал: «Нежалкобабла».
-Сложная какая-то кличка….
- Зато правильная, она все о человеке сказать может. Например, видишь напротив ординаторской дверь пошкалупанная, будто после обстрела, это вход в палату № 213. Лежат две бабки и три молодые чувихи. Бабки, одинокие, родичи их забыли, долёживают свои дни. Ещё немного и - в морг. Там разберутся. А чё с ними делать-то? Нафиг они кому нужны. Потянуть с них нечего. А молодайки - Жопаседлом, Погладьвитя, Мордавеником - попали сюда по случаю. Две бабы - копыта переломали. А третья - с разрывами печени, селезёнки и раздробленнными кистями рук. Я ей кликуху дал: «Погладьвитя»….. Пьяная заснула на заднем сиденье. Сожитель её, тоже ужратый, «Мазду» вёл по трассе, на педаль давил…. под 220, ну, и влепили его на повороте. Задняя часть - в гармошку. Вытащили девочку с металлолома, а она, очнувшись, говорит: Витя не могу больше, хочу тебя ….. погладь меня….. О-от, Дура набитая……
-Абориген, смотрю, все у тебя плохие, а сам то чем лучше их ? На роже – одно недоразумение, руки как растопырки разграбленные, метут всё подряд. Тут вот сидишь и уже мою полторашку лимонада в нутро своё влил, кисть винограда сожрал и грудку от курицы умял, при чём, не спросясь.
-Ничего со временем привыкнешь ко мне и к больнице.- выковыривая ногтём из зубов остатки мяса и облизывая пальцы сделал заключение Абориген.
- Позови немедленно медсестру!
- Зачем она тебе, Торец ?,
-Тебя живоглота прогнать ! Сестра! Мне плохо ! Помогите !
- Гы-гы-гы…. Кричи не кричи, никто не придёт. У врачей сейчас тихий час. Отдыхают. Я их распорядок знаю. Гы-гы-гы…
-Люди! Уберите от меня этого урода!!! Пропадаю!! Живьем закапывает !!!
Крики были настолько громкими, что из палат стали выглядывать люди и ошарашено смотреть в сторону орущего Торца.
С соседней палаты для участников Великой Отечественной войны выскочил на костылях молодой розовощёкий парень, лет двадцати в атласном халате; приподняли с подушек головы соседи по кроватям.
Усатый оглядел Торца и Аборигена и, повернувшись в правую сторону коридора, громко, чтоб было слышно даже в ординаторской и перевязочной, выкрикнул басом:
- Люди, ничего страшного….Отбой…..Это опять Абориген дуркует. Новому клиенту прописку оформляет. Быстро все по палатам! Тихий час !
Юрий, у нас тут что, эпидемия? То я забываю про то, что текст может быть слева обрезан, то... Вот, и Вы туда же. Перезалейте, пожалуйста, в нормальной форме, а то так, без первых буквов - сложно...
Помочь сайту
Поздравления
