ПО ДОРОГЕ В АД

ПО ДОРОГЕ В АД
  - Лови историю, писатель, - подначил Лёшка на очередных посиделках за кружкой пива, - может она вдохновит тебя на трудовой подвиг. Я в августе прикупил, наконец, домик в деревне. Не хотел тебе говорить до окончания ремонта, но приходится «колоться». Домишко небольшой, но крепенький, а огород при нём просто огромный. Когда покупал, всё домом интересовался, а как заехал и стал обходить свои владения смотрю, что за диво: часть огорода ухожена, урожай вызревает, а ведь знаю, что хозяин здесь три года не появлялся.
К вечеру приходит знакомиться сосед. Лицо морщинами и ветрами посечено, но глаза добрые. Спрашивает, собираюсь ли постоянно тут жить? Говорю, что только в отпуске да иногда наезжать буду. Вот женюсь, детей заведу, тогда жена всё лето жить будет. Он выслушал и так смущённо мне говорит:
- Тут, сосед, дело такое: землицу я твою самовольно захватил и засеял. Хозяин не появляется, а чего земле пропадать? Ты уж разреши урожай в этот раз собрать, а я с тобой картошечкой поделюсь. Что скажешь?
- А что тут говорить, - отвечаю, - и дальше пользуйся на здоровье. Я к земле равнодушен, обрабатывать её не буду, картошки на отпуск мне и десяти килограмм хватит, дома мне её хранить негде. Так что по рукам, сосед. Но у меня к тебе предложение есть: давай снесём этот страшный забор между участками. Есть кусты смородины и достаточно.
Он с радостью согласился. На следующий день снесли мы этот забор, он банку трёхлитровую пива притащил и лещей вяленых, я стол на двор выволок. Сидим под яблоней, отдыхаем да разговоры обо всём ведём. Говорили-говорили и как-то на божественное разговор перекинулся. Я говорю, что не верю, сказки всё это. А он мне в ответ:
- Я тоже не верил, пока живого ангела не повстречал.
- Как же ты его узнал, по крылышкам, что ли?
- Не по крылам, а по делам его и другим обстоятельствам. Могу рассказать, коли желаешь.
А я вижу, что ему самому жуть как рассказать хочется.
- Очень, - говорю, - хочу.
- Ну, слушай тогда, расскажу, как умею, не обессудь.
Родился я и вырос в посёлке при заводе. Пацаны все шпанистые, дерёмся постоянно, таскаем с собой кто на что горазд : кто заточку, кто свинчатку, а иные цепь велосипедную.
- А у тебя что было?
- Гирька свинцовая на шнурке – и удобно, и место в кармане не слишком много занимает, но ты не сбивай меня, сам собьюсь. Был в нашем дворе парень по прозвищу Кекс. Гонористый такой, всё урку из себя корёжил, так он железную отвёртку остро заточил, пришил две петли на полу изнутри куртки, привесил туда заточку и всем хвастался своим изобретением.
В посёлке три учебных заведения: школа девятилетка, ремесленное училище при заводе и техникум при нём же. В восьмой класс редко кто шёл – пацаны после седьмого в ремеслуху шли (там и форму давали и обедом кормили), девчонки в город уезжали в ПТУ на ткачих учиться. В школе оставались те, кто собрался в техникум поступать. Матушка хотела мне хоть какое образование дать и настояла, чтобы я в школе остался. Учился я плохо, как и все, но выпустили, а в техникум взяли на ура – там сплошной недобор, не хотел рабочий техником становиться.
Два года я отучился. Навыков никаких, не умею ничего, знаний ноль. У «ремесленников» какая-никакая специальность, а у меня пшик. Я так подробно рассказываю, чтобы ты дальнейшее понимал. После каждого курса месячная практика на заводе. Только странная эта практика: двор мести да заготовки из цеха в цех таскать. Говорили, что это для того, чтобы мы лучше узнали, как завод устроен. Но это я так приплёл, вспомнилось просто. Теперь главное расскажу.
Нашёл я в шкафчике для переодевания восемь листков, вырванных из учебника по САМБО. Как сейчас помню с 37 по 52 страницу. Рассказывалось там про броски с рисунками и объяснениями. Взял я эти листки и стал учиться броски эти делать. Нашёл в сарае старый ватный матрас, скатал, верёвкой обвязал, назвал Митяем и начал приёмы на нём отрабатывать. Отнесу Митьку к сараям и пытаюсь через себя кинуть, да всё не получается. Там на рисунках всегда рука противника нужна, а где ж мне её взять?
В тот день на мою тренировку зашёл поглазеть Кекс. Глазел-глазел и говорит:
- Что-то хреново у тебя получается, бестолковый ты видать, раз даже с Митькой справиться не можешь.
Я объясняю, что без руки ничего и получиться не может.
- Возьми мою, - говорит Кекс, - всё равно у тебя ничего не выйдет, тупица.
Понимаю, что на драку нарывается, своё превосходство обозначить хочет, хоть на полгода младше- я майский, а он где-то в конце ноября народился.
Прочитал я ещё раз инструкцию, поддел его под руку и шмякнул об землю от души, чтоб не выпендривался. Что дальше произошло, не знаю. То ли я не довернул, то ли он в полёте перевернулся, только приземлился он не на спину, а всей грудью об землю хряснулся. Лежит, хрипит и дёргается. Я его перевернул, гляжу, а его же заточка у него из пуза торчит.
Я так испугался и растерялся, что совсем соображение потерял. Выдернул заточку и стал рану рубашкой затыкать, потом сообразил, что нужно скорую звать, побежал к домам и кричу, чтобы скорую вызывали, что Кекс на свою заточку напоролся. Люди выбегают на двор и видят обезумевшего окровавленного парня, бегающего по двору с заточкой в руках. А у меня так пальцы свело, что не могу её, проклятую, бросить. В общем, его в больницу не довезли, а меня в кутузку определили. Я кричу, что не убивал и не виноват, что Кекс так свою заточку таскал, а назначенный адвокат талдычит, чтобы сознался в убийстве, мол меньше дадут. Отца нет, родни нет, помочь некому, а тут ещё родственники Кекса кричат, что совершеннолетний зарезал малолетку. Короче, впаяли мне шесть лет, слава Богу, общего режима. И пошёл я, молодой, по адовой дороге.
В посёлке отсидевших много было, да только меня эта тема никогда не занимала и в СИЗО я попал совершенно необразованным. Пока следствие шло да суд собирался, меня сокамерники так образовали, что я собственной тени бояться стал. Особенно один меня запугал: «Ты, говорит, молоденький, симпатичный, тебя обязательно кто-то из авторитетов своей «машкой» сделать захочет, а потом только задницу подставляй».
Пришёл я этапом в колонию, которая «красной» оказалась. Вломили мне на приёмке по первое число, чтобы мозги в правильном направлении заработали, бросили на карантин и велели понять, как дальше жить и в какую секцию активистом записываться. Вывели меня в зону и тут началось. Самой страшной в колонии была секция дисциплины и порядка. Заведовал ею крайне неприятный тип с кликухой Сапер. Почему Сапер, а не Сапёр, не знаю. Лицо как лицо, только злое очень, но глаза жуткие: мутные, холодные и жестокие, смотрит на тебя и словно насквозь иглой протыкает. Привязался он ко мне: «Вступай в мою секцию, малыш, будешь жить по-человечески». Отвечаю неопределённо: «Дай оглядеться, я ещё не разобрался …» и прочую хрень. Он каждую неделю: «Разобрался?» Я отнекиваюсь.
Подсылает он ко мне свою «шестёрку», тот щебечет, что одному на зоне тяжко, надо в «семью» вступать и рекомендует семью Сапера. Обещаю подумать, а через пару дней сам Сапер подкатывает и говорит:
- Ночью придёшь и ляжешь рядом – «Машкой» моей будешь. Заупрямишься, так мы тебя сейчас распластаем и оприходуем по очереди. Не захочешь рядом со мной спать, будешь спать под нарами. Выбирай.
А сам идёт на меня, глазами своими страшными сверкая. Он идёт, а я его не вижу, нет человека – одни глаза на меня надвигаются. Ну и ткнул я в эти глаза пальцами двух рук, да так удачно попал, что один глаз напрочь раздавил, а другой с корнем выдернул.
Как меня его дружки отделали, рассказывать не буду. Сапера в какую-то больницу увезли, а меня местный «лепила» месяц выхаживал. Рёбра и нога ещё не до конца срослись, кровь в моче ещё была, а меня уже в суд потащили. Там всё просто: избиение активиста с тяжкими для здоровья последствиями и девять лет строгого режима. В итоге «пятнашка» без права УДО и амнистии.
Про зону много рассказывать не буду, скажу только, что нелегко было. Месяца через четыре матушка преставилась и остался я один на всём белом свете. Ни письма, ни посылки, выживай, как можешь. На зоне полно классных специалистов, а у кого специальности нет, то быть им вечными грузчиками да подсобниками. Так и протрубил я все пятнадцать лет, таская на горбу кирпичи да мешки, разгружая уголёк и копая ямы.
Как до звонка дотянул, сам не знаю. Получил я свои копейки, за пятнадцать лет накопленные, вышел за ворота на свободу, стою и что делать не знаю. Как дальше жить, что есть, где спать, куда идти … Ясно одно – надо работу искать, а работа в областном центре водится, там заводы, стройки и прочие места. Прикатил я в ближайший областной центр, снял угол у мужика в соседней деревне и пошёл по заводам и стройкам работу искать. Куда ни ткнусь везде одно и то же: подсобники да чернорабочие нужны, но общежитие только для специалистов, а неквалифицированных мы среди местных алкашей набираем – у них жильё своё имеется. А как про статьи мои узнают, так просто гонят поганой метлой.
Мечусь по городу, в столовках питаюсь, копейки мои тают, как весенний снег. Настал день, когда не осталось ни копейки. Хозяин гонит, раз платить нечем, жрать хочется ,аж челюсти сводит. Как жить? Хоть в петлю лезь. Ничего не умею, даже воровать и грабить. Вижу два пути: украсть что-нибудь нестоящее, попасться и снова на нары прилечь, или найти блатняка местного и примкнуть к его шайке. Получается, что одна мне в жизни дорога – прямиком в ад.
Иду мимо скверика, на лавочке мужичок сидит, подставил лицо мартовскому солнышку, глаза закрыл, нежится, а на краю лавки рюкзак набитый стоит. Тут я и сорвался. Подошел неслышно, поднял рюкзак, а он тяжеленный, повернулся, чтоб тихонько отойти, а меня кто-то за ногу цап. Я дёрнулся – не отпускает, гляжу, а это скоба острая из лавки торчит, за брючину зацепилась и держит меня, словно милиционер какой. Мужичок глаза открыл, поднялся, отцепил брючину и внимательно смотрит мне в глаза. Мне бы рюкзак бросить да бежать, а у меня пальцы свело, как тогда с заточкой, и ноги к земле приросли. Я прошептал: «Рюкзак возьмите», а он в ответ: «Нет, взялся нести, так неси. Пойдём».
Пошёл он вперёд, а я, как зачарованный, плетусь сзади, тащу рюкзак и даже не пытаюсь убежать. Вижу, впереди вывеска «МИЛИЦИЯ». Вот думаю и всё, приехали. А мужичок проходит мимо. Он даже ни разу не обернулся, чтобы посмотреть, иду ли я. Метров чрез сто другая вывеска «СТОЛОВАЯ». Он дверь распахивает передо мной и заходит следом. Обеденное время подходило к концу и зал был почти пуст. Садимся мы за свободный столик, а я всё рюкзак к животу прижимаю. Он говорит: «Отпусти рюкзак», а я говорю, что не могу – пальцы свело. Он меня ладонью по пальцам легонько хлоп, их сразу отпустило. Подходит подавальщица. Он заказывает один комплексный обед и бутылку Боржоми. Приносят обед, он говорит: «Ешь», а сам водичку потягивает. Я обед проглотил и спрашиваю:
- Что у вас в рюкзаке такое тяжёлое, кирпичи что ли?
- Вроде того, - говорит, - мне в геологоразведочном институте с одним профессором надо встретиться вот я на лавочке сидел и ждал, когда у него лекция закончится. А в рюкзаке образцы пород разных. Я их в подарок привёз, чтоб студенты изучали. А теперь ты рассказывай, только помни, что я ложь нутром чую, станешь врать – накажу. Я с тобой по-человечески поступил, и ты постарайся человеком быть.
Смотрит в глаза, а мне кажется, что прямо в душу заглядывает. Ну и рассказал я ему всё, как на духу, ничего не утаил. А в конце говорю:
- За обед благодарствую, только он ничего не решает. Как не крути, а всё одно – дорога мне в ад кромешный.
Он молча выслушал мою исповедь, а потом говорит:
- Могу тебя рабочим в геологическую партию устроить. Работа тяжёлая, сразу предупреждаю. Хочешь?
- Не тяжелее же, чем на зоне?
- Как сказать? На зоне ты после работы в тёплый барак приходил и на нары ложился, а в поле придётся в мокрую палатку залезать да на земле с боку на бок крутиться. Там тебя охраняли, а в лесу и зверьё, и змеи, и пауки разные. Подумай, сдюжишь?
- Сдюжу!
- Ну тогда пойдём. Надевай рюкзак, привыкай, тебе с ним семь лет дружить придётся.
Пошли мы назад мимо той лавочки. Гляжу, а скоба моя не торчит. То ли мужичок её на место загнул, когда меня отцеплял, то ли прибил кто пока я обедал. Пришли мы в институт. Он велел ждать, а сам в кабинет профессора зашёл. Через какое-то время зовёт. Зашёл. Профессор маленький, седенький, но видно очень умный.
- Это, Юрий Сергеевич, тот человек, про которого я говорил. Оставляю его на ваше попечение, а я полетел – очень дел много.
У двери повернулся ко мне и говорит:
- Не подведи, я за тебя поручился! – сказал и ушёл.
Юрий Сергеевич записал мои данные, подвёл к окну и говорит:
- Видишь здание? Это наше общежитие. Подойдёшь к коменданту, его Иваном Митрофановичем зовут. Я ему позвонил и обо всём договорился, он тебя обустроит. Геологи у нас в поле в апреле выходят. Я подберу тебе экспедицию. Тебе сообщат через коменданта, а сейчас иди – у меня скоро заседание кафедры, надо подготовиться.
Нашёл я коменданта. Повёл он меня в подвал, а там каморка два на три метра с окошком под самым потолком. Прямо одиночная камера, но есть кровать с бельём, тумбочка с будильником и электрической чайник. Комендант мужчина суровый, сразу видно, что отставной военный, говорит:
- Ничего другого предложить не могу. Ремонт делаем без отселения студентов, по шесть человек в трёхместных комнатах живут. Денег у тебя нет, дам талоны в студенческую столовую на завтрак, обед и ужин. Прикреплю тебя к бригаде электриков, им как раз помощник нужен. Вставать будешь в семь, в половине восьмого открывается столовая, в восемь ты на работе. Не пить, посторонних не водить, студенток не щупать. Если с моими условиями согласен, то располагайся, если нет, то будь здоров.
- Иван Митрофанович, дорогой, - едва не плача лепетал я, - конечно согласен, всё просто отлично и не сомневайтесь, не подведу.
Почти месяц проработал я с электриками. В начале апреля комендант говорит:
- Звонили из Геологоразведки. Тебе завтра, в 9.00 надлежит быть у начальника партии Павла Петровича Ширяева. Я его хорошо знаю и геолог отличный, и человек замечательный, повезло тебе.
Паша Петрович и впрямь оказался человеком замечательным: требовательный на работе, отзывчивый на отдыхе, справедливый и очень добрый. А как песни у костра пел, заслушаешься. Я с ним семь сезонов отходил. У меня ведь как было: с весны до осени я сезонный рабочий у геологов, а с осени до весны официально работаю в конторе у своих электриков. Через пару лет сдал экзамен на электрослесаря второго разряда, ещё через год получил третий, а перед седьмым сезоном сдал на четвёртый разряд.
Говорю Ширяеву: «Всё, Петрович, больше в «турпоход» не пойду, устал и специальность нормальная есть». А он просит сходить с ним в последний раз, мол, маршрут сложный и студентов- практикантов в команде много, а ты опытный и так далее. Уговорил, одним словом. Вернулся я после этого седьмого «турпохода» и чувствую, что устал просто смертельно, тело длительного отдыха требует. Валяюсь на койке, жизнь свою в голове прокручиваю и сам за себя радуюсь, как всё славно сложилось. Только вина перед тем мужичком гложет: это ведь он меня с адовой дороги свернул и на нужную направил, а я даже имени его не знаю.
Там как получилось. Иван Митрофанович не знает кто за меня хлопотал перед профессором, Ширеяв тоже не знает, а профессор скончался, пока я в поле был. Узнать не у кого. Петрович говорит: «Наружность опиши, может пойму кто твой благодетель», а я и описать не могу – ничего примечательного ни в лице, ни в фигуре, обычный человек, каких тысячи. Так и не узнал, кому в пояс поклониться.
Валяюсь я, отдыхаю, заходит комендант и говорит:
- Был сейчас на рынке у автобусной станции. Там моя знакомая торгует. Чайный гриб мне из дома привезла, выращу – будем с тобой его хлебать. Говорят, что от всех болезней помогает и силу даёт. Так у неё какие-то проблемы с электричеством, спрашивает, нет ли у меня знакомого электрика, чтоб не очень дорогим был. Я обещал поговорить. Ты бы съездил с ней, всё равно без дела подушку мнёшь. Она в деревне живёт, минут двадцать на автобусе ехать. Автобус через два часа. Езжай, она женщина очень хорошая, Дусей зовут. Я отказываться не стал, оделся и пошёл с Дусей знакомиться.
По дороге она мне рассказывает, что сын её, офицер Северного флота, в прошлом году на побывку приезжал и хотел всю проводку в избе поменять. Материалы все закупил, собрался уже начать, а тут телеграмма, чтобы срочно на корабль возвращался. Что там случилось она не знает, но с сыном всё в порядке. Два дня назад моет она пол, а провода вдруг как затрещат, искры как полетят и даже пламя зажглось. Пробки выбило, свет погас. Она пламя мокрой тряпкой загасила и уже два дня керосиновую лампу палит, а кот у неё шебутной, скачет везде, прыгает и она боится, что он лампу перевернёт и избу спалит. Помогите, товарищ электрик!
Осмотрел я проводку, удивился, что она раньше не загорелась и говорю:
- Работы тут на неделю, световой день в декабре короткий, часа четыре, кататься мне туда-сюда не резон, за работу возьмусь, если здесь же и жить стану.
Отвечает, что не вопрос, живите и комната свободная есть. Потом помолчала, улыбнулась и говорит:
- Только имейте в виду, если останетесь, то деревенская молва завтра вас на мне женит. Не опасаетесь? – а сама хохочет.
Отвечаю, что на такой красавице и жениться не грех. Шуточки шутить хорошо, но надо работать.
Поработаю я пока светло, а потом сядем с Дусей обедать или чаи гонять и говорим, друг про дружку рассказываем и так тепло на душе становится. Я ей всё про себя рассказал, а она мне свою жизнь раскрыла. Вдовая, двое детей, сын далеко служит, а дочка в соседней области замужем, работает здесь в колхозе. Надеждами да мечтами поделились. Всего несколько дней знакомы, а у меня такое  чувство, будто сто лет её знаю. Прошло дней пять. Приходит она с работы и рассказывает, что подошёл к неё председатель колхоза и спрашивает:
- А что, Дуся, говорят ты замуж за электрика вышла? Ты спроси его, а не захочет он у нас в колхозе электриком работать, чего ему в город на работу таскаться? Нам хороший электрик позарез нужен, ты спроси.
- Я и спрашиваю: хочешь? – говорит Дуся, - Проживать можешь у меня, а не то председатель тебя  в другой избе поселит.
- Хочу, - отвечаю, - очень хочу, и жить хочу у тебя и с тобой. Мила ты мне очень.
Третий год уже со своей Дусей живу не нарадуюсь. В ноябре пойдём с ней запишемся, чтобы всё по-людски у нас было. Она сейчас к дочке поехала, родила она, помочь надо. Месяца через два вернётся, так я тебя с ней познакомлю, замечательная женщина.
Он помолчал, а потом виновато улыбнулся:
- Обещал тебе про ангела рассказать, а вместо этого всю жизнь свою изложил. Мне на ангела Дуся глаза открыла. Сказал я ей как-то, что случай меня с адовой дороги свернул. Не соблазнись я рюкзаком, пройди я мимо и где я сейчас был бы? А она в ответ:
- Ничего ты не понял. Это не мужичок сидел, а твой ангел хранитель им прикинулся. И рюкзак он тебе велел взять, и пальцы тебе свёл, и скобой зацепил, и знал он про тебя всё, даже что с рюкзаком семь лет ходить будешь, а рассказать о себе заставил, чтобы в искренности твоей убедиться. А потом передал тебя хорошему человеку профессору, чтобы тот передал Ивану Митрофановичу и Ширяеву, Иван тебя электрикам передал, чтобы они тебе профессию дали, а когда они все свои задачи выполнили, он передал тебя в новые хорошие руки. И протянула мне их. А теперь, когда она отъехала, он мне сразу тебя, хорошего соседа, послал. Права Дуся: это ангел мой меня ведёт и направляет, я твёрдо в это уверовал.
 
- Такая вот история, писатель. Пользуйся, дарю. Будешь публиковать, не забудь на первоисточник сослаться, а то знаем мы вас плагиаторов, – закончил Лёшка и весело рассмеялся.

© Copyright: Андрей Владимирович Глухов, 2021

Регистрационный номер №0488370

от 1 февраля 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0488370 выдан для произведения: ПО ДОРОГЕ В АД
  - Лови историю, писатель, - подначил Лёшка на очередных посиделках за кружкой пива, - может она вдохновит тебя на трудовой подвиг. Я в августе прикупил, наконец, домик в деревне. Не хотел тебе говорить до окончания ремонта, но приходится «колоться». Домишко небольшой, но крепенький, а огород при нём просто огромный. Когда покупал, всё домом интересовался, а как заехал и стал обходить свои владения смотрю, что за диво: часть огорода ухожена, урожай вызревает, а ведь знаю, что хозяин здесь три года не появлялся.
К вечеру приходит знакомиться сосед. Лицо морщинами и ветрами посечено, но глаза добрые. Спрашивает, собираюсь ли постоянно тут жить? Говорю, что только в отпуске да иногда наезжать буду. Вот женюсь, детей заведу, тогда жена всё лето жить будет. Он выслушал и так смущённо мне говорит:
- Тут, сосед, дело такое: землицу я твою самовольно захватил и засеял. Хозяин не появляется, а чего земле пропадать? Ты уж разреши урожай в этот раз собрать, а я с тобой картошечкой поделюсь. Что скажешь?
- А что тут говорить, - отвечаю, - и дальше пользуйся на здоровье. Я к земле равнодушен, обрабатывать её не буду, картошки на отпуск мне и десяти килограмм хватит, дома мне её хранить негде. Так что по рукам, сосед. Но у меня к тебе предложение есть: давай снесём этот страшный забор между участками. Есть кусты смородины и достаточно.
Он с радостью согласился. На следующий день снесли мы этот забор, он банку трёхлитровую пива притащил и лещей вяленых, я стол на двор выволок. Сидим под яблоней, отдыхаем да разговоры обо всём ведём. Говорили-говорили и как-то на божественное разговор перекинулся. Я говорю, что не верю, сказки всё это. А он мне в ответ:
- Я тоже не верил, пока живого ангела не повстречал.
- Как же ты его узнал, по крылышкам, что ли?
- Не по крылам, а по делам его и другим обстоятельствам. Могу рассказать, коли желаешь.
А я вижу, что ему самому жуть как рассказать хочется.
- Очень, - говорю, - хочу.
- Ну, слушай тогда, расскажу, как умею, не обессудь.
Родился я и вырос в посёлке при заводе. Пацаны все шпанистые, дерёмся постоянно, таскаем с собой кто на что горазд : кто заточку, кто свинчатку, а иные цепь велосипедную.
- А у тебя что было?
- Гирька свинцовая на шнурке – и удобно, и место в кармане не слишком много занимает, но ты не сбивай меня, сам собьюсь. Был в нашем дворе парень по прозвищу Кекс. Гонористый такой, всё урку из себя корёжил, так он железную отвёртку остро заточил, пришил две петли на полу изнутри куртки, привесил туда заточку и всем хвастался своим изобретением.
В посёлке три учебных заведения: школа девятилетка, ремесленное училище при заводе и техникум при нём же. В восьмой класс редко кто шёл – пацаны после седьмого в ремеслуху шли (там и форму давали и обедом кормили), девчонки в город уезжали в ПТУ на ткачих учиться. В школе оставались те, кто собрался в техникум поступать. Матушка хотела мне хоть какое образование дать и настояла, чтобы я в школе остался. Учился я плохо, как и все, но выпустили, а в техникум взяли на ура – там сплошной недобор, не хотел рабочий техником становиться.
Два года я отучился. Навыков никаких, не умею ничего, знаний ноль. У «ремесленников» какая-никакая специальность, а у меня пшик. Я так подробно рассказываю, чтобы ты дальнейшее понимал. После каждого курса месячная практика на заводе. Только странная эта практика: двор мести да заготовки из цеха в цех таскать. Говорили, что это для того, чтобы мы лучше узнали, как завод устроен. Но это я так приплёл, вспомнилось просто. Теперь главное расскажу.
Нашёл я в шкафчике для переодевания восемь листков, вырванных из учебника по САМБО. Как сейчас помню с 37 по 52 страницу. Рассказывалось там про броски с рисунками и объяснениями. Взял я эти листки и стал учиться броски эти делать. Нашёл в сарае старый ватный матрас, скатал, верёвкой обвязал, назвал Митяем и начал приёмы на нём отрабатывать. Отнесу Митьку к сараям и пытаюсь через себя кинуть, да всё не получается. Там на рисунках всегда рука противника нужна, а где ж мне её взять?
В тот день на мою тренировку зашёл поглазеть Кекс. Глазел-глазел и говорит:
- Что-то хреново у тебя получается, бестолковый ты видать, раз даже с Митькой справиться не можешь.
Я объясняю, что без руки ничего и получиться не может.
- Возьми мою, - говорит Кекс, - всё равно у тебя ничего не выйдет, тупица.
Понимаю, что на драку нарывается, своё превосходство обозначить хочет, хоть на полгода младше- я майский, а он где-то в конце ноября народился.
Прочитал я ещё раз инструкцию, поддел его под руку и шмякнул об землю от души, чтоб не выпендривался. Что дальше произошло, не знаю. То ли я не довернул, то ли он в полёте перевернулся, только приземлился он не на спину, а всей грудью об землю хряснулся. Лежит, хрипит и дёргается. Я его перевернул, гляжу, а его же заточка у него из пуза торчит.
Я так испугался и растерялся, что совсем соображение потерял. Выдернул заточку и стал рану рубашкой затыкать, потом сообразил, что нужно скорую звать, побежал к домам и кричу, чтобы скорую вызывали, что Кекс на свою заточку напоролся. Люди выбегают на двор и видят обезумевшего окровавленного парня, бегающего по двору с заточкой в руках. А у меня так пальцы свело, что не могу её, проклятую, бросить. В общем, его в больницу не довезли, а меня в кутузку определили. Я кричу, что не убивал и не виноват, что Кекс так свою заточку таскал, а назначенный адвокат талдычит, чтобы сознался в убийстве, мол меньше дадут. Отца нет, родни нет, помочь некому, а тут ещё родственники Кекса кричат, что совершеннолетний зарезал малолетку. Короче, впаяли мне шесть лет, слава Богу, общего режима. И пошёл я, молодой, по адовой дороге.
В посёлке отсидевших много было, да только меня эта тема никогда не занимала и в СИЗО я попал совершенно необразованным. Пока следствие шло да суд собирался, меня сокамерники так образовали, что я собственной тени бояться стал. Особенно один меня запугал: «Ты, говорит, молоденький, симпатичный, тебя обязательно кто-то из авторитетов своей «машкой» сделать захочет, а потом только задницу подставляй».
Пришёл я этапом в колонию, которая «красной» оказалась. Вломили мне на приёмке по первое число, чтобы мозги в правильном направлении заработали, бросили на карантин и велели понять, как дальше жить и в какую секцию активистом записываться. Вывели меня в зону и тут началось. Самой страшной в колонии была секция дисциплины и порядка. Заведовал ею крайне неприятный тип с кликухой Сапер. Почему Сапер, а не Сапёр, не знаю. Лицо как лицо, только злое очень, но глаза жуткие: мутные, холодные и жестокие, смотрит на тебя и словно насквозь иглой протыкает. Привязался он ко мне: «Вступай в мою секцию, малыш, будешь жить по-человечески». Отвечаю неопределённо: «Дай оглядеться, я ещё не разобрался …» и прочую хрень. Он каждую неделю: «Разобрался?» Я отнекиваюсь.
Подсылает он ко мне свою «шестёрку», тот щебечет, что одному на зоне тяжко, надо в «семью» вступать и рекомендует семью Сапера. Обещаю подумать, а через пару дней сам Сапер подкатывает и говорит:
- Ночью придёшь и ляжешь рядом – «Машкой» моей будешь. Заупрямишься, так мы тебя сейчас распластаем и оприходуем по очереди. Не захочешь рядом со мной спать, будешь спать под нарами. Выбирай.
А сам идёт на меня, глазами своими страшными сверкая. Он идёт, а я его не вижу, нет человека – одни глаза на меня надвигаются. Ну и ткнул я в эти глаза пальцами двух рук, да так удачно попал, что один глаз напрочь раздавил, а другой с корнем выдернул.
Как меня его дружки отделали, рассказывать не буду. Сапера в какую-то больницу увезли, а меня местный «лепила» месяц выхаживал. Рёбра и нога ещё не до конца срослись, кровь в моче ещё была, а меня уже в суд потащили. Там всё просто: избиение активиста с тяжкими для здоровья последствиями и девять лет строгого режима. В итоге «пятнашка» без права УДО и амнистии.
Про зону много рассказывать не буду, скажу только, что нелегко было. Месяца через четыре матушка преставилась и остался я один на всём белом свете. Ни письма, ни посылки, выживай, как можешь. На зоне полно классных специалистов, а у кого специальности нет, то быть им вечными грузчиками да подсобниками. Так и протрубил я все пятнадцать лет, таская на горбу кирпичи да мешки, разгружая уголёк и копая ямы.
Как до звонка дотянул, сам не знаю. Получил я свои копейки, за пятнадцать лет накопленные, вышел за ворота на свободу, стою и что делать не знаю. Как дальше жить, что есть, где спать, куда идти … Ясно одно – надо работу искать, а работа в областном центре водится, там заводы, стройки и прочие места. Прикатил я в ближайший областной центр, снял угол у мужика в соседней деревне и пошёл по заводам и стройкам работу искать. Куда ни ткнусь везде одно и то же: подсобники да чернорабочие нужны, но общежитие только для специалистов, а неквалифицированных мы среди местных алкашей набираем – у них жильё своё имеется. А как про статьи мои узнают, так просто гонят поганой метлой.
Мечусь по городу, в столовках питаюсь, копейки мои тают, как весенний снег. Настал день, когда не осталось ни копейки. Хозяин гонит, раз платить нечем, жрать хочется ,аж челюсти сводит. Как жить? Хоть в петлю лезь. Ничего не умею, даже воровать и грабить. Вижу два пути: украсть что-нибудь нестоящее, попасться и снова на нары прилечь, или найти блатняка местного и примкнуть к его шайке. Получается, что одна мне в жизни дорога – прямиком в ад.
Иду мимо скверика, на лавочке мужичок сидит, подставил лицо мартовскому солнышку, глаза закрыл, нежится, а на краю лавки рюкзак набитый стоит. Тут я и сорвался. Подошел неслышно, поднял рюкзак, а он тяжеленный, повернулся, чтоб тихонько отойти, а меня кто-то за ногу цап. Я дёрнулся – не отпускает, гляжу, а это скоба острая из лавки торчит, за брючину зацепилась и держит меня, словно милиционер какой. Мужичок глаза открыл, поднялся, отцепил брючину и внимательно смотрит мне в глаза. Мне бы рюкзак бросить да бежать, а у меня пальцы свело, как тогда с заточкой, и ноги к земле приросли. Я прошептал: «Рюкзак возьмите», а он в ответ: «Нет, взялся нести, так неси. Пойдём».
Пошёл он вперёд, а я, как зачарованный, плетусь сзади, тащу рюкзак и даже не пытаюсь убежать. Вижу, впереди вывеска «МИЛИЦИЯ». Вот думаю и всё, приехали. А мужичок проходит мимо. Он даже ни разу не обернулся, чтобы посмотреть, иду ли я. Метров чрез сто другая вывеска «СТОЛОВАЯ». Он дверь распахивает передо мной и заходит следом. Обеденное время подходило к концу и зал был почти пуст. Садимся мы за свободный столик, а я всё рюкзак к животу прижимаю. Он говорит: «Отпусти рюкзак», а я говорю, что не могу – пальцы свело. Он меня ладонью по пальцам легонько хлоп, их сразу отпустило. Подходит подавальщица. Он заказывает один комплексный обед и бутылку Боржоми. Приносят обед, он говорит: «Ешь», а сам водичку потягивает. Я обед проглотил и спрашиваю:
- Что у вас в рюкзаке такое тяжёлое, кирпичи что ли?
- Вроде того, - говорит, - мне в геологоразведочном институте с одним профессором надо встретиться вот я на лавочке сидел и ждал, когда у него лекция закончится. А в рюкзаке образцы пород разных. Я их в подарок привёз, чтоб студенты изучали. А теперь ты рассказывай, только помни, что я ложь нутром чую, станешь врать – накажу. Я с тобой по-человечески поступил, и ты постарайся человеком быть.
Смотрит в глаза, а мне кажется, что прямо в душу заглядывает. Ну и рассказал я ему всё, как на духу, ничего не утаил. А в конце говорю:
- За обед благодарствую, только он ничего не решает. Как не крути, а всё одно – дорога мне в ад кромешный.
Он молча выслушал мою исповедь, а потом говорит:
- Могу тебя рабочим в геологическую партию устроить. Работа тяжёлая, сразу предупреждаю. Хочешь?
- Не тяжелее же, чем на зоне?
- Как сказать? На зоне ты после работы в тёплый барак приходил и на нары ложился, а в поле придётся в мокрую палатку залезать да на земле с боку на бок крутиться. Там тебя охраняли, а в лесу и зверьё, и змеи, и пауки разные. Подумай, сдюжишь?
- Сдюжу!
- Ну тогда пойдём. Надевай рюкзак, привыкай, тебе с ним семь лет дружить придётся.
Пошли мы назад мимо той лавочки. Гляжу, а скоба моя не торчит. То ли мужичок её на место загнул, когда меня отцеплял, то ли прибил кто пока я обедал. Пришли мы в институт. Он велел ждать, а сам в кабинет профессора зашёл. Через какое-то время зовёт. Зашёл. Профессор маленький, седенький, но видно очень умный.
- Это, Юрий Сергеевич, тот человек, про которого я говорил. Оставляю его на ваше попечение, а я полетел – очень дел много.
У двери повернулся ко мне и говорит:
- Не подведи, я за тебя поручился! – сказал и ушёл.
Юрий Сергеевич записал мои данные, подвёл к окну и говорит:
- Видишь здание? Это наше общежитие. Подойдёшь к коменданту, его Иваном Митрофановичем зовут. Я ему позвонил и обо всём договорился, он тебя обустроит. Геологи у нас в поле в апреле выходят. Я подберу тебе экспедицию. Тебе сообщат через коменданта, а сейчас иди – у меня скоро заседание кафедры, надо подготовиться.
Нашёл я коменданта. Повёл он меня в подвал, а там каморка два на три метра с окошком под самым потолком. Прямо одиночная камера, но есть кровать с бельём, тумбочка с будильником и электрической чайник. Комендант мужчина суровый, сразу видно, что отставной военный, говорит:
- Ничего другого предложить не могу. Ремонт делаем без отселения студентов, по шесть человек в трёхместных комнатах живут. Денег у тебя нет, дам талоны в студенческую столовую на завтрак, обед и ужин. Прикреплю тебя к бригаде электриков, им как раз помощник нужен. Вставать будешь в семь, в половине восьмого открывается столовая, в восемь ты на работе. Не пить, посторонних не водить, студенток не щупать. Если с моими условиями согласен, то располагайся, если нет, то будь здоров.
- Иван Митрофанович, дорогой, - едва не плача лепетал я, - конечно согласен, всё просто отлично и не сомневайтесь, не подведу.
Почти месяц проработал я с электриками. В начале апреля комендант говорит:
- Звонили из Геологоразведки. Тебе завтра, в 9.00 надлежит быть у начальника партии Павла Петровича Ширяева. Я его хорошо знаю и геолог отличный, и человек замечательный, повезло тебе.
Паша Петрович и впрямь оказался человеком замечательным: требовательный на работе, отзывчивый на отдыхе, справедливый и очень добрый. А как песни у костра пел, заслушаешься. Я с ним семь сезонов отходил. У меня ведь как было: с весны до осени я сезонный рабочий у геологов, а с осени до весны официально работаю в конторе у своих электриков. Через пару лет сдал экзамен на электрослесаря второго разряда, ещё через год получил третий, а перед седьмым сезоном сдал на четвёртый разряд.
Говорю Ширяеву: «Всё, Петрович, больше в «турпоход» не пойду, устал и специальность нормальная есть». А он просит сходить с ним в последний раз, мол, маршрут сложный и студентов- практикантов в команде много, а ты опытный и так далее. Уговорил, одним словом. Вернулся я после этого седьмого «турпохода» и чувствую, что устал просто смертельно, тело длительного отдыха требует. Валяюсь на койке, жизнь свою в голове прокручиваю и сам за себя радуюсь, как всё славно сложилось. Только вина перед тем мужичком гложет: это ведь он меня с адовой дороги свернул и на нужную направил, а я даже имени его не знаю.
Там как получилось. Иван Митрофанович не знает кто за меня хлопотал перед профессором, Ширеяв тоже не знает, а профессор скончался, пока я в поле был. Узнать не у кого. Петрович говорит: «Наружность опиши, может пойму кто твой благодетель», а я и описать не могу – ничего примечательного ни в лице, ни в фигуре, обычный человек, каких тысячи. Так и не узнал, кому в пояс поклониться.
Валяюсь я, отдыхаю, заходит комендант и говорит:
- Был сейчас на рынке у автобусной станции. Там моя знакомая торгует. Чайный гриб мне из дома привезла, выращу – будем с тобой его хлебать. Говорят, что от всех болезней помогает и силу даёт. Так у неё какие-то проблемы с электричеством, спрашивает, нет ли у меня знакомого электрика, чтоб не очень дорогим был. Я обещал поговорить. Ты бы съездил с ней, всё равно без дела подушку мнёшь. Она в деревне живёт, минут двадцать на автобусе ехать. Автобус через два часа. Езжай, она женщина очень хорошая, Дусей зовут. Я отказываться не стал, оделся и пошёл с Дусей знакомиться.
По дороге она мне рассказывает, что сын её, офицер Северного флота, в прошлом году на побывку приезжал и хотел всю проводку в избе поменять. Материалы все закупил, собрался уже начать, а тут телеграмма, чтобы срочно на корабль возвращался. Что там случилось она не знает, но с сыном всё в порядке. Два дня назад моет она пол, а провода вдруг как затрещат, искры как полетят и даже пламя зажглось. Пробки выбило, свет погас. Она пламя мокрой тряпкой загасила и уже два дня керосиновую лампу палит, а кот у неё шебутной, скачет везде, прыгает и она боится, что он лампу перевернёт и избу спалит. Помогите, товарищ электрик!
Осмотрел я проводку, удивился, что она раньше не загорелась и говорю:
- Работы тут на неделю, световой день в декабре короткий, часа четыре, кататься мне туда-сюда не резон, за работу возьмусь, если здесь же и жить стану.
Отвечает, что не вопрос, живите и комната свободная есть. Потом помолчала, улыбнулась и говорит:
- Только имейте в виду, если останетесь, то деревенская молва завтра вас на мне женит. Не опасаетесь? – а сама хохочет.
Отвечаю, что на такой красавице и жениться не грех. Шуточки шутить хорошо, но надо работать.
Поработаю я пока светло, а потом сядем с Дусей обедать или чаи гонять и говорим, друг про дружку рассказываем и так тепло на душе становится. Я ей всё про себя рассказал, а она мне свою жизнь раскрыла. Вдовая, двое детей, сын далеко служит, а дочка в соседней области замужем, работает здесь в колхозе. Надеждами да мечтами поделились. Всего несколько дней знакомы, а у меня такое  чувство, будто сто лет её знаю. Прошло дней пять. Приходит она с работы и рассказывает, что подошёл к неё председатель колхоза и спрашивает:
- А что, Дуся, говорят ты замуж за электрика вышла? Ты спроси его, а не захочет он у нас в колхозе электриком работать, чего ему в город на работу таскаться? Нам хороший электрик позарез нужен, ты спроси.
- Я и спрашиваю: хочешь? – говорит Дуся, - Проживать можешь у меня, а не то председатель тебя  в другой избе поселит.
- Хочу, - отвечаю, - очень хочу, и жить хочу у тебя и с тобой. Мила ты мне очень.
Третий год уже со своей Дусей живу не нарадуюсь. В ноябре пойдём с ней запишемся, чтобы всё по-людски у нас было. Она сейчас к дочке поехала, родила она, помочь надо. Месяца через два вернётся, так я тебя с ней познакомлю, замечательная женщина.
Он помолчал, а потом виновато улыбнулся:
- Обещал тебе про ангела рассказать, а вместо этого всю жизнь свою изложил. Мне на ангела Дуся глаза открыла. Сказал я ей как-то, что случай меня с адовой дороги свернул. Не соблазнись я рюкзаком, пройди я мимо и где я сейчас был бы? А она в ответ:
- Ничего ты не понял. Это не мужичок сидел, а твой ангел хранитель им прикинулся. И рюкзак он тебе велел взять, и пальцы тебе свёл, и скобой зацепил, и знал он про тебя всё, даже что с рюкзаком семь лет ходить будешь, а рассказать о себе заставил, чтобы в искренности твоей убедиться. А потом передал тебя хорошему человеку профессору, чтобы тот передал Ивану Митрофановичу и Ширяеву, Иван тебя электрикам передал, чтобы они тебе профессию дали, а когда они все свои задачи выполнили, он передал тебя в новые хорошие руки. И протянула мне их. А теперь, когда она отъехала, он мне сразу тебя, хорошего соседа, послал. Права Дуся: это ангел мой меня ведёт и направляет, я твёрдо в это уверовал.
 
- Такая вот история, писатель. Пользуйся, дарю. Будешь публиковать, не забудь на первоисточник сослаться, а то знаем мы вас плагиаторов, – закончил Лёшка и весело рассмеялся.

 

КОВЁР ПЕРСИДСКОЙ РАБОТЫ

КИНЖАЛ