ОККУПАНТЫ.

             Старик ещё с утра чувствовал себя плохо. Глухо болело сердце. Прыгало давление. Бросало в испарину. Но он надеялся, что стоит пойти на улицу – подышать свежим воздухом – и станет легче. Так было неоднократно…

            …Хотя, какой там свежий воздух! В лихие 90-е соседнюю небольшую тихую и незаметную столярную фабричку, по её банкротству купила пивная фирма. Реконструировав и значительно расширив здание, она возвела высокий офис и написала на нём огромными буквами «Бочкарёв». Русский бренд был прикрытие, т.к. фирма принадлежала к пивному спруту пивоваренной нидерландской компании «Хейнекен» и руководствовалась только своим барышом. В Нидерландах экологические законы были строгие и надо было строить мощные очистные сооружения или пивное производство бы закрыли, наложив на владельцев огромные штрафы. В России же и центральному правительству и  чиновникам на местах не было никакого дела до  экологии и здоровья сограждан. Для этих мздоимцев было важно только одно – приток инвесторов в их регион. Любой ценой. Потому что в стране, забывшей что такое производство и жившей только на нефтяной игле, наполнить бюджет было всё труднее. Поэтому всем вредным производствам в Россию была открыта широкая дорога. Это сознавали владельцы таких производств и они алчущим потоком хлынули в Россию. 

           Естественно, владельцам и упомянутого пивзавода было начхать и на законы России и на отравление воздуха всего микрорайона, где обосновалось щупальце этого пивного спрута. В моменты выбросов этого завода в атмосферу, жители задыхались от приторно-сладковатого запаха разложения, которое издавало перебродившее сусло. Этот вездесущий гнилостный запах проникал даже через оконные стеклопакеты, и от него нельзя было ни спрятаться, ни скрыться. Выручал только ветер. Он, периодически меняясь, накрывал этим отравляющим запахом поочерёдно, то одну, то другую сторону микрорайона, давая возможность его жителям дышать хоть поочерёдно.

          Старик воевал с этой фирмой более 7-ми лет. По первому его заявлению Роспортебнадзор, сделав замеры, обнаружил, что очистные сооружения на пивзаводе древние, видимо, доставшиеся в наследство от предшественников – столяров и, практически, выбросы никак не очищают. Что содержание вредных веществ – их в ответе перечислялось с десяток в выбросах этого монстра -  превышали допустимые Законом концентрации в сотни раз. Роспотребнадзор тогда оштрафовал пивзавод на 50 тысяч рублей и обязал администрацию ввести в строй нормальные очистительные сооружения. Сумма штрафа колоссальная для обыкновенного смертного, для пивзавода была блошиным укусом и вполне входила в накладные расходы.

          Никакие очистные сооружения, естественно, завод вводить в строй и не собирался. Его владельцы хорошо были осведомлены о том, что для губернатора города их взносы в бюджет были гораздо важнее жизни каких-то там десятков тысяч жителей и не собирался тратить свои  средства. Мало того, он сломал старые очистные, как бы в насмешку над правами человека в России и демонстрацией силы своей и неуязвимости.  После очередного заявления Старика в прокуратуру города, завод был вновь оштрафован. Тогда администрация его пошла в наступление на Старика.

         Сын Старика, работал участковым. Друзья сына позвонили ему и сообщили, что на сына оказывает давление его начальник из районного управления, подвергает его работу придирчивым проверкам и создаёт ему невыносимую обстановку для работы, при этом намекнув, что это связано с активной борьбой отца с пивзаводом.

         Старик призвал сына и спросил у него так ли это? Сын неохотно подтвердил сообщение и сказал, чтобы отец, дескать, не обращал внимания на всё это, чтобы делал то, что считает нужным. Сын был уважительным и любящим…


          …Старик всю жизнь сражался с неправдой и несправедливостью.  В период его работы на Крайнем Севере ему секретарь райкома КПСС, царь и бог таёжного района, озлобившись на него за критику, выдал «волчий билет» - в те времена распространённый способ борьбы партократии с инакомыслящими. То есть, было дано строжайшее негласное указание всем руководителям района «ни в коем случае не брать критикана на работу». Ни его, ни его жену. Их моментально сократили со старой работы, а новую найти было немыслимо.

             Старик помнил, как он сидел в кабинете старого товарища, который вырос до руководителя предприятия и слушал его переговоры с инструктором райкома в отношении его трудоустройства. Товарищ специально включил громкую связь, чтобы было слышно речь инструктора райкома.  Руководитель апеллировал, что ему надо выполнять план, а людей не хватает. Инструктор тогда ответил: «За невыполнение плана – поругаем. За неуважение к мнению райкома – выгоним!»

             Тогда Старика выручила газета «Правда»…

            …Теперь, при капитализме, у рядового гражданина не осталось средств защиты своих прав. Всё покупалось и продавалось. Коррупция достигла таких высот, что перед нею пасовал даже Президент страны. Да и ухватили теперь Старика посильнее. Одно дело самому получать «шишки», другое дело подставлять под  удар дорогих детей…

             …Тогда Старик решил встретиться с поддонком в мундире полковника милиции, от которого исходила угроза и поговорить с ним. Встреча состоялась. Старый идеалист попытался пристыдить полковника. С одинаковым успехом он мог стыдить памятник! Поддонок, сытый и довольный жизнью, раскормленный до того, что его тело вылезало из мундира, как квашня из кадки, нимало не смущаясь, доверительно сообщил Старику, что его попросил «уладить дело» его друг – полковник КГБ в отставке, возглавляющий службу безопасности  на пивзаводе. И что, Старик, «должен понимать, что скоро и ему, полковнику, на пенсию и он тоже где-то будет работать»…

           Время было такое, что оборотни в погонах и не скрывали своего второго лица…
 
           Однако, Старик, всё-таки, продолжал свою борьбу, опираясь на содействие Роспортебнадзора. Тогда пивной спрут сделал «ход конём» - принял на баланс лабораторию Роспортебнадзора…

           …После этого демарша все анализы Роспортебнадзорской лаборатории перестали показывать наличие отравляющих веществ в выбросах завода.  А чего здесь удивительного: «Кто за девочку платит, тот её и вальсирует!»

         Всё!

         Возможности защиты своих прав, отпущенные ему буржуинскими законами,  были Стариком исчерпаны.

         Конечно, оставался суд. Все отписки из прокуратуры адресовали его в суд, наподобие Пилата, «умывая руки» от его просьб о применении прокурорского реагирования. Не хотели прокурорские связываться со спрутом! Или уже получили за невмешательство свою мзду… 
         
        Но он прекрасно понимал, что ныне рядовому гражданину страны, тем паче, пенсионеру, обращаться в суд стало невозможно. Даже если бы какой-то старик Хоттабыч увеличил его пенсию десятикратно, то и тогда её вряд ли бы хватило на, осатаневших от вседозволенности, адвокатов, которые заламывали ныне немыслимые гонорары за своё участие в процессе, при этом, не давая никаких гарантий и не отвечая ни в малой степени за исход процесса. 
        Подстать адвокатам были и судейские.  Суд, даже при благоприятном для заявителя исходе дела, возлагал на ответчика,в лучшем случае, только часть судебных издержек заявителя.

        Старик понимал, что для убеждения судьи ему надо провести исследования выбросов завода независимой лабораторией. Но неподкупных лабораторий, очевидно, не осталось в России, да и сумасшедших деньжищь, за которые эти лаборатории могли сделать замеры, у него не было. Тех средств, что ему бросало «с барского плеча» чуждое ему капиталистическое государство, едва хватало на жизнь и не хватало даже на лечение и лекарства.

        Тогда он дошёл до депутата Государственной думы, члена КПРФ, известной актрисы, прославившейся исполнением трагической роли героической девушки-солдата в популярном фильме. Эта кинематографическая героиня года полтора переписывалась со Стариком, обещая ему свою, депутатскую, защиту. А через полтора года сообщила, что она помочь ему не может, т.к. она член другого Комитета,  что ему надо обратиться в соответствующий Комитет Думы. При этом, пожелала ему здоровья, даже не думая, как издевательски двусмысленно звучит её пожелание…

         Что же касается «партийности» этой престарелой актрисы, выжавшей максимальную пользу из своей популярной трагической роли девочки-воина, то она вскоре сменила свою партийность, перейдя в другую фракцию…  Как раньше меняла роли…

          Старик принял всё это стойко. Он понимал, что при капиталистическом строе, который навязали его Стране, законы защищают только капиталистов. Понимал и то, что играть героиню, в кино  гораздо легче, чем быть героиней в жизни и реально защищать интересы и права народа этой страны от захватчиков, которые теперь были не в мышиных мундирах фашистов, а в дорогих костюмах. И захватывали его страну не при помощи танков и самолётов, а при помощи своей тугой мошны. И назывались они не нацистами, а инвесторами, хоть, при этом и повадки, и психология и их принципы мало чем отличали их от гитлеровских молодчиков.

          Потом он поверил в предвыборное краснобайство другой политической актрисы,  которая месяц разъезжала в Питере по всем митингам и встречам,  грозила всем негодяям и обещала народу питерскому, что ежели её изберут в Думу опять, то она ещё активнее  будет защищать интересы и права питерских своих земляков…

         Он был неисправимым романтиком, этот Старик!  И воспитан был при строе, который питал романтизм и питался от романтизма.  И он написал этой политической актрисе.
Она запросила у него все документы и ответы.

         Он отослал.
         Отвечать она  перестала сразу после выборов…


            …Открыв дверь на лоджию, Старик принюхался. То ли ветер гнал отравляющее облако в другую сторону и другим старикам приходил черед маяться и задыхаться, то ли клятый пивзавод сейчас не выбрасывал в воздух свои отравляющие испарения - воздух был чист.
            Старик засобирался на улицу…


            …Во дворе дома Старика был когда-то огромный пустырь. Даже с футбольной площадкой, которую зимой дворники заливали водой, превращая в каток. Он любил гулять во дворе. Но сейчас вместо пустыря возвышались две 18-ти этажных жилых башни – губернатор города благоволила к строителям, разрешая им «уплотнительную застройку». Поощрённые одобрением губернатора эти захватчики своей стройкой неумолимо поедали детские площадки, зелёные скверы и гаражные кооперативы. Остаток свободного места в городских дворах заполонили автомашины новосёлов, да и владельцы, у которых отнял гаражи город, тоже ставили свои авто здесь же…

              Поэтому Старик ходил прогуливаться дальше от дома на бывший пустырь напротив, где стояла нововыстроенная церквушка. Сам пустырь огородили и разбили на аллейки, обещая здесь создать со временем парк. Вдоль аллеек стояли чахлые и засохшие саженцы, которые  насадили строители новых домов,  как слабую компенсацию,  за срубленные ими тридцати – пятидесятилетние деревья. И всё же прогуливаться в этом парке было одно удовольствие!

             Ежели бы не собаководы.

             Владельцы собак тоже облюбовали этот молодой парк для выгула своих любимцев. В любое время дня и ночи там можно было застать собаколюбов. И Бог бы с ними, с собаками!  Против них Старик, собственно, ничего не имел. Он даже, порой, сочувственно наблюдал за маленьким другом прогуливавшей его хозяйки. Этот предмет генетических издевательств учёных, с тщедушным дрожащим от питерского холода тельцем, одетым в «человеческие» одежды, с перебирающими от холода лапками и с бусинками глаз, глядящих на огромных людей печально и испуганно, вызывал у Старика приступы острой жалости. И чувство вины за эгоизм людей, которые безжалостно и грубо  кромсая генетику своего  первого друга – собаки  под свои удобства и прихоти,  превращали некоторые её особи из защитника человека и помощника в охоте, в страдающее от своей беззащитности и беспомощности существо.

             Старик любил собак. Правда, ему больше всего нравились лайки. Эти преданные человеку существа, охотники по своему назначению, отлично приспособленные для жизни на суровом Севере, отважно идущие даже на медведя, вызывали его симпатию. Там, на Севере,  и у него были четвероногие друзья. Сначала у него была лайка, а потом, ему из питомника привезли щенка немецкой овчарки и у него появился в доме великолепный преданный и надёжный Друг. И лайка, и овчарка нравились ему умом безоглядной храбростью, самоотверженной преданностью и, в не меньшей мере, своим незлобивым характером и доброжелательством к людям. Вернувшись домой из своих Северов, Старик тосковал без Собаки, но считал, что в таком  мегаполисе, как Питер, держать нормальную собаку, это обрекать её на мучения и только поэтому не заводил.

             Но Старик не любил собак-убийц, выведенных для агрессии и драк. Собак-убийц. Он считал, что эти собаки вовсе не друзья человека, а злобные, ненавидящие человека звери, которые только до поры до времени терпят человечье верховодство. И тому находились подтверждения. Довольно часто СМИ приносили известия о том, что где-то бульдог загрыз ребёнка хозяев, или мастиф изувечил соседку, а питбультерьер загрыз самого хозяина.
Ещё Старик считал, что характер собаки со временем приобретает схожесть с характером хозяина. Весьма вероятная гипотеза…


            …В парке встречались и собаки этих пород. Некоторые хозяева таких псов вели себя прилично, думая об окружающих, их собаки были в намордниках и на крепких поводках. Но встречались и хозяева собак, как считал старик, психологические вампиры. Они специально отпускали своих ужасных воспитанников свободно бегать по парку без поводка и без намордника. А когда прохожий испуганно столбенел от приближающейся огромной жуткого вида собаки, хозяин, явно испытывал наслаждение и удовольствие, которое, скорее всего, сродни удовольствию маньяка, расчленяющего свою жертву.
В доме Старика в соседнем подъезде жил такой хозяин огромного коричневого питбультерьера.

           Хозяин пса был "лицом кавказской национальности", приехавшим из бывшей союзной республики Кавказа в Питер торговать. Он владел несколькими киосками на ближайшем рынке. Был самоуверен, нагл и пренебрежителен ко всем окружающим,  но льстиво услужлив перед теми, от кого зависел сам. Выходя во двор, он сразу же отпускал своего четвероногого убийцу и тот, тяжело косолапя и поигрывая стальным мускулами, нёсся как торпеда к ближайшим кустам.

          Это существо отправляло нужду, где попало: то прямо на асфальте дорожки, то на газоне у двери, то на детской площадке. Матери всполошено подхватывали своих детей на руки и спешили с ними скрыться в подъезде, старушки, сидящие на лавочках, испуганно поджимали под себя ноги и замолкали, настороженно наблюдая за рысканием монстра и чувствуя как от испуга у них бешено колотятся их старые и больные сердца. Никто не осмеливался крикнуть хозяину, чтобы он убрал собаку, боясь своим криком и реакцией хозяина спровоцировать ужасную собаку на агрессию.  Собака, к счастью для окружающих, вовсе не обращала внимания на них. Она оббегала двор по своим собачьим делам, то и дело принюхиваясь к каким-то привлекательным для неё запашным меткам.

           Иногда хозяин этого пса водил его гулять в парк. Всё так же без поводка и намордника. В парке хозяин стоял и надменно поглядывал, как от его пса шарахаются люди и это ему явно приносило удовлетворение. Возможно, у себя на родине он бы так не поступал. «Лица кавказской национальности», вообще-то, весьма уважительны к старикам. Но… у себя на Кавказе. Здесь же, в России, они были наглы и хамовиты к окружающим, демонстрируя им своё презрение. И вели себя не как гости, уважающие хозяев, а как оккупанты. Из-за этого, даже русские, в менталитете которых было доброе и радушное отношение к иноземцам, стали испытывать к этим оккупантам всё большую неприязнь, порой переходящую в ненависть…

           …И хозяин пса-убийцы не относил  питерцев к личностям, достойным его уважения. Он всех русских поголовно считал пьяницами и придурками, не умеющими жить, а их женщин – шлюхами. На него работало с десяток русских женщин и он обращался с ними, хуже, чем со скотом. Потому что ему не надо было думать о здравии этого двуногого скота, о его сытости и отдыхе. В любой момент он мог набрать новых взамен заболевших или просто не угодивших из «резервной армии труда», которую, в точном соответствии с учением К.Маркса, первым делом создал Капитал в городе, который семь десятилетий не знал, что такое безработица…

            Своих работниц он мордовал, как хотел,  и тем некуда было идти за защитой. Он требовал от них не только рабского труда, но и, если ему взбредала в голову такая прихоть, их тела. Отказать ему в ублажении его похотливости – означало быть уволенной.
И, если какая-то женщина, сохраняя своё человеческое  достоинство, отказывала этому насильнику, или другим каким манером заявляла о своих человеческих правах, он с руганью выкидывал её с работы. А за два десятилетия, прошедшие с похорон Советской народной власти уже даже самые оголтелые оптимисты поняли, что окружающий их мир изменился и бедняку бороться за свои права с богачом, это, как метко сказал Солженицын – «бодаться телёнку с дубом». Богатый откупиться всегда и от всего, а бедный нигде и ни у кого не найдёт защиты. Мало того, останется виноватым…


              …Старик с горечью наблюдал нынешнюю «справедливость», когда,  даже схваченный за руку высокопоставленный вор, почётно, с реверансами самого Президента, отправлялся на отдых и его следователи вызывали на допрос в качестве всего лишь свидетеля. Старик с горечью наблюдал по телевизору,  как этот, потерявший всякую совесть, чиновник,  въезжает на своём баснословной стоимости лимузине прямо на закрытую для простых смертных территорию Генпрокуратуры, а охранники, открывая ему шлагбаум, даже отдают ему честь.

              Не обижена этим вниманием и многочисленная его воровская свита. Вроде на неё завели уйму уголовных дел и сообщили, что ими разворовано несколько миллиардов, да главную воровку, прикрываясь презумпцией невиновности, оставили в шикарных её апартаментах дома,  «под домашним арестом». И она, потерявшая чувство реальности и осторожности от многолетней своей неуязвимости, ещё требовала возмущённо прямо в камеру на всю страну, чтобы к ней не ограничивали доступ её челяди: персонального повара, парикмахера, массажиста, маникюрши…

              Старик слушая её возмущение по телевизору тоскливо думал, что тот мир, на который он всю свою жизнь честно и самоотверженно трудился,  умер. Что на смену ему пришёл мир жестокий, волчий, иноземный. Что всё поставлено с ног на голову. Что все добрые чувства обесценены, а недостойные позорные чувства возведены на престол. Что его страну захватили оккупанты и творят в ней свой «новый порядок» - жестокий беспредел и безграничную власть денег.

             Он с горечью думал, что его соседа – инженера «оборонки», умнейшего и интеллигентнейшего человека, к сожалению, ныне вконец спившегося от сознания своей беспомощности и ненужности стране, моментально приезжие милиционеры заковали в наручники и больше его во дворе так и не видели. Только участковый рассказал, что инженер пытался стащить в супермаркете бутылку водки на опохмелье и ему дали два года. И хотя водка стоила 87 рублей, а не миллиард, у судьи и мысли не возникло отпустить пьяницу  под домашний арест…

             От этой безысходной несправедливости начинало болеть сердце и  Старик, от греха подальше, выключая телевизор, принимался пить свои лекарства и растирал левую часть груди, пытаясь унять сердечную боль…


            …Старик боялся гулять в то время, когда по двору рыскала ужасная псина его  чужеземного соседа. Поэтому он, выйдя из подъезда, настороженно огляделся. И, убедившись, что зверя нигде не видать, помахал жене, стоящей у окна и побрёл, ссутулившись, к парку.

             В парке у него была любимая дорожка. Её сложили ещё лет пятьдесят назад, когда Советская власть выделила территорию для строительства гаражей КАС. Владельцы гаражей построили эту тропинку из списанных перевёрнутых бетонных коробов, чтобы удобно было ходить в КАС и в осень, и в зиму. Бетонная тропинка шла  вдоль глухой стены старых гаражей. Гаражи доживали свои последние дни. Город давно уже не продлевал КАС аренду земельного участка под гаражами, держа много лет всех членов КАС в подвешенном состоянии неуверенности в завтрашнем дне. Гаражи от сноса спасало, по видимому, только то, что чиновники заламывали такие размеры взяток, что желающих пока не находилось…

              …Старик поднялся на тропинку и медленно побрёл по ней, настороженно и подслеповато поглядывая в её перспективу – нет ли беспривязных псов. Он дошёл до конца дорожки и повернул обратно. И тут он увидел, как по дорожке, ему навстречу несётся во весь опор тот самый соседский пёс-убийца, а невдалеке за ним виднеется, медленно вышагивающий за псом его хозяин, в добротной и дорогой заграничной дублёнке. Сердце Старика дернулось и остановилось. Ноги у него подкосились и он неверными шагами, присев и придерживая рукой, зашатавшуюся  вдруг землю, сполз с бетонной тропинки в сугроб, освобождая зверю тропинку. Он сделал два неуверенных и шатких шага к глухой стене гаражей и, облокотился на неё спиной. Ноги дрожали и не держали Старика. Он, пачкая свою куртку, медленно сполз на снег.


              Собака подлетела к нему вплотную и впилась в него своими кровавыми беспощадными глазами, оскалив ужасные клыки и, как бы раздумывая, броситься на него и разорвать, или нет.

             Псина стояла от него так близко, что Старик чувствовал даже смрадное зловоние, исходившее из её пасти. Секунды старику показались часами…

             Вальяжной походкой подошёл хозяин. Равнодушным и безжалостным взглядом он глянул на  Старика, явно не собираясь ни взять собаку на поводок, ни даже просто отозвать её. Старик, еле выговаривая слова из-за жестокой боли в груди и слабости, прошептал:

            -…собаку… собаку… уберите…

            Ни один мускул не дрогнул на лице иноземца. Хоть он слова Старика, конечно, слышал. Здесь, в затишке у стены гаражей, было так тихо, что Старик даже слышал сиплое дыхание зверя, который по прежнему настороженным взглядом налитых кровью глаз, следил за каждым его движением.

            Хозяин пса, продолжая равнодушно глядеть на Старика, выбросил окурок, смачно сплюнул себе под ноги и, выражая всем своим видом,  презрение и пренебрежение, повернулся и пошёл назад. Его пёс с некоторым раздумьем глянул ему вслед, потом перевёл на Старика свои налитые кровью злобные глаза и, неохотно вспрыгнув на тропинку, потрусил рысцой за хозяином…

             …Сердце старика билось неровно, какими-то судорожными толчками, соразмерно которым вспыхивала и гасла острая боль в груди. Перед глазами летали чёрные мушки и снег у ног Старика казался с тёмными пятнами. Сиплое дыхание вырывалось из его рта. Встать сил не было. Старик закрыл глаза и попытался, как учил его кардиолог, подумать о чём-то приятном. Но это было, фактически, невозможно. Ибо всё, сколь-нибудь приятное, находилось у Старика в том невозвратном далека, которое мы называем «прошлым». В настоящем его и его семьи не было ничего хорошего. Не видел его Старик и в ближайшем будущем своих детей.

               Нелюди, забугорные и доморощенные, оккупировали его страну. Разворовали и присвоили себе её богатства и выжимали все соки из его Родины, из его детей и внуков, как мародёры, не гнушаясь и его нищенской пенсией, выхватывая её из его рук в аптеках, в поликлиниках, в больницах. Они вселили в людей страх потери работы и страх перед завтрашним днём,  который выедал их души, опустошал их, превращая в покорный рабочий скот, живущий только ради того, чтобы работать. Они не знали того радостного труда, который сопровождал всю жизнь Старика и его поколение. Они не знали того прекрасного чувства причастности и чувства хозяина своей страны, которое он испытывал с раннего детства: октябрёнок, пионер, комсомолец, коммунист…

              У них не было и уже никогда в их жизни не будет заразительного романтизма строителей-добровольцев всесоюзных ударных строек. Они не признают  и не понимают субботников и в этом их можно понять. Если авто какого-то абрамовича размесило газон, уничтожив траву и снеся саженец посаженного ими деревца, откуда возьмётся желание у других жителей восполнить этот урон, нанесённый денежным тузом?!  Они не чувствуют себя хозяевами своего двора, улицы, города. Сделай замечание очередному богатею, что он заехал на детскую площадку, так он запросто может вытащить пистолет и выстрелить! Вон сколько людей поубивали эти подонки, разъезжая пьяные на своих  джипах, уверенные, что, в случае чего они купят и продажного инспектора ГИБДД, и с потрохами суд. Люди, повзрослевшие после «катостройки»,  сторонятся вообще всякого соучастия, чтоб «не попадать в историю».

             Запад, замысливший наше порабощение, может праздновать свою пиррову победу: в россиянах всё меньше российского коллективизма и всё больше американского  индивидуализма. Убивают соседа на лестничной площадке, никто и нос не высунет!  И последние бабки, родом из свободной и великой страны СССР, сидящие грустно во дворах на лавочках, отучились теперь делать замечание подросткам, ломающим деревцо. Они знают, что это чревато…

             Да и думы их заняты более насущным; они думают о взбесившихся тарифах ЖКК, о растущих, как раковая опухоль, ценах на продукты и медикаменты, о том, что их дети и внуки работают «на износ», не успевая отдыхать. О том, что они, их дети, невольно ждут их смерти, чтобы чуть вздохнуть от непомерных затрат и, отказавшись от аренды жилья, наконец-то зажить в собственных квартирах, освободившихся от ушедших в Лету предков…


            …Холод пробудил Старика от его полубессознательного состояния. Он прислушался к организму. Резкая боль в грудине ушла. На её месте, как будто, зияла пустота, в которой не было ни боли, ни пульса, ни самого сердца. Взгляд прояснился и Старик увидел, что стало смеркаться – зимний день в Северной Пальмире короток. Он попробовал встать, опираясь на стену гаражей. Со второй попытки это ему удалось. С трудом выбравшись из сугроба на тропку, он медленно, с остановками, побрёл домой…

             …Дома он разделся, успокоительно ответил на тревожный возглас жены и побрёл в свою комнату, отказавшись от обеда. Он устало прилёг на кровать и горькие мысли опять накинулись на него, как  стая голодных шакалов, не давая ему задремать. Тогда он, кряхтя,  встал, накапал себе двойную дозу сильного успокоительного и опять лёг.

             Мысли медленно оставляли его голову.  Кольнула привычная боль за свою многострадальную Родину, превращенную в великую державу ценой великих народных жертв и самоотверженным трудом нескольких поколений его народа. Державу, которую чиновники, стремясь к ещё большей вольности и вседозволенности, превратив огромную страну,  занимающую 1/6 часть мировой суши, на лоскутное одеяло "самостийных" государств.

             Что «пятая колонна», которую так и не смог создать Гитлер и которую радостно создали бывшие секретари ЦК, секретари райкомов, обкомов, крайкомов КПСС, воткнула-таки, нож в спину Родине. Он вспомнил провидческие слова В.И.Ленина о том, что если что и погубит Советскую власть, то чиновники - бюрократы и отметил, как бы споря с сонмом нанятых русофобами журналистов и прочих продажных глашатаев, что гениальный Ленин был, всё-таки, весьма дальновиден…

             …Мысли его стали путаться.  Он ещё подумал, что если рыбу вытащили из её привычной стихии, то лучшее из благ, это её быстрая смерть. Вот и он, вытащенный стаей голодных вечно шакалов,  из привычной среды, в которой он и радостно жил, и радостно и на совесть трудился, и которой был предан до мозга костей, с облегчением встретит свою смерть. Жаль только старое сердце жены – для неё это будет очередной удар.

            Она была всегда его верным соратником и делила с ним на протяжении пяти десятков лет, не только все радости и невзгоды, но и его политические пристрастия и привязанности. И ей невыносимо жить в этом мире, который уничтожил все их моральные ценности и забрал жизни десятков миллионов их единомышленников и однополчан и продолжает, в точном соответствии с доктриной США, уничтожать россиян по миллиону в год.

             «Если, нет сил противодействовать оккупации своей страны, тогда надо хоть честным умереть!» - подумал Старик и сознание покинуло его, окутав его мозг спасительным безвременьем и тьмой, в которой не было места ни горьким мыслям, ни отчаянию, ни сердечной боли…

Музыка сопровождения - 7-ая Симфония Шостаковича.Начало - Марш оккупантов.